Наверное, за тысячелетие они, подобно раковой опухоли, сожрут дом, но сейчас они неподвижно висели в воздухе, сверкая, как тонкие, почти прозрачные листы металла.
Я открыл дверь, которой не касался много лет, и заглянул в родительскую спальню. Никому не нужная кровать расплывалась во мраке. Пахло пылью и сыростью. Отец с матерью не спали здесь с давних пор (я был тогда совсем маленьким) – последствия отцовских занятий черной магией стали проявляться настолько ужасно, что мама перебралась ко мне с Хамакиной.
Затем я зашел в собственную спальню. И там все осталось по-прежнему – свет только что взошедшей луны лился сквозь открытое окно, которое я не смог закрыть из-за потока стрел. Хамакина улетела через это окно навстречу своей смерти, и сделал это мой отец, Ваштэм.
Громадное горящее копье-снаряд так и осталось торчать в кровати, словно оно разрушило все, оставшееся от моей прежней жизни. Оно говорило мне: нет, ты никогда больше не будешь жить здесь, никогда не станешь таким, каким был прежде.
Я вновь попытался вытащить его, но у меня не хватило сил.
Я бросил это безнадежное занятие. Больше мне не жить в этой комнате. Но вначале я, с забившимся от волнения сердцем, подошел к своему письменному столу и открыл школьную сумку, которую оставил здесь давным-давно. Я затрепетал, увидев, что страницы моей рукописи не пострадали, и тихо заплакал, когда дошел до последней страницы, над которой стрела пробила мне запястье, и засохшая кровь разлилась между букв, придав пророческое значение всему абзацу.
Я положил первые главы своей истории к остальным в водонепроницаемую сумку, а затем выгреб из старой школьной сумки все, что там осталось: ручки, закупоренные пузырьки с чернилами, перочинный ножик, несколько монеток, деревянную статуэтку Бель-Хе…
Я едва не написал Хемадана манер Дельты. Нет, пусть он будет Бель– Кемадом, как говорим мы в Стране Тростников, Всепрощающим Богом, Повелителем Весны.
Порывшись в вещах, я собрал кое-что из своей старой одежды, затем отступил во тьму родительской спальни и сел на давно пустовавшую кровать, покрытую слоем пыли. Я ждал, наверное, несколько часов того, что вот-вот должно было произойти.
И вновь мною овладела ностальгия по прежним временам. Почему я не могу остаться здесь, снова стать простым мальчишкой, Секенром из Страны Тростников? Я буду просыпаться по утрам, отправляться в кухню, чтобы позавтракать вместе со своей сестрой и матерью, и мы будет счастливы, как и прежде. А чуть позже мы с Хамакиной наверняка отправимся в город и будем учиться писать у Велахроноса или просто бродить по улицам и разглядывать в ларьках и павильонах вещи, которые не можем купить.
Нет. Я прекрасно понимал это. Я добрался до Школы Теней отсюда, из старой спальни своих родителей. Все мои чувства и переживания были попросту еще одной проверкой, экзаменом или ловушкой, расставленной каким-то неизвестным врагом. Если я попадусь в нее, если забудусь и утрачу бдительность, то скоро сам окажусь в бутылке или стану частью своего убийцы. В этом я не сомневался ни минуты.
Я, Секенр, понял это сам. Никто не предупреждал меня. Я самостоятельно пришел к этому заключению, я стал чем-то большим, нежели просто маска своего отца или сосуд, содержащий в себе других чародеев.
Я решил поступить в Школу Теней, и я решил войти в нее из собственного дома, где родные стены оказывали мне поддержку, придавая силы.
Какое великолепное самооправдание – вновь вернуться сюда, чтобы засесть за старую рукопись, остаться среди всего, что было мне бесконечно дорого. Нет, я, Секенр, уже не верил, что прежний Секенр мог быть настолько глуп. Лишь в совершенстве овладев своим искусством, окончив Школу Теней, я смогу вернуться к своей рукописи в любое время, когда мне этого захочется.
– Значит, Секенр, -сказал мой отец внутри меня , – ты должен оставить рукопись у себя в комнате, чтобы потом вернуться за ней.
Прошли часы, но ничего не изменилось. Я зажег свечу, поставил ее на ночной столик своей матери, положил сумку с рукописью себе на колени и, использовав ее вместо подставки, написал об этом несколько абзацев. Но в таких условиях я даже и не пытался исправить смазанную заглавную букву.
Один раз что-то, вполне возможно, бывшее ночной птицей, влетело сквозь закрытое ставнями окно. Я даже не поднялся посмотреть, в чем дело.
Чуть позже я стал изучать слабый свет, льющийся в щели между ставнями. Но это была всего лишь луна, медленно плывущая по ночному небу.
Я зевнул, вконец уверившись, что этой ночью ничего больше не произойдет. Закончив писать, я положил обе сумки – и с рукописью, и с одеждой – рядом с кроватью, чтобы при необходимости успеть схватить их, вытряс пыль из верхнего одеяла и собрался спать.
Но сначала обязательная мера предосторожности – необходимо гарантировать собственную безопасность. Я развесил магическую паутину вокруг постели.
Прежде я никогда не упоминал об этом. Конечно, это было тайной древних магов, но не относилось к великим, тщательно хранимым секретам. Я не боюсь признать, что, научившись управлять пламенем собственного тела, можно вытянуть из рук горящие шелковые нити, тонкие-тонкие, невидимые для глаза непосвященного. Спящий чародей всегда окружает себя ими. Любое прикосновение к ним обожжет незваного гостя, или – если чародей обладает достаточно скверным характером – захватит в ловушку и сожжет до смерти, хотя само пламя является иллюзорным. Чародей подобен пауку, отдыхающему на своей сети. Малейшая ее вибрация обязательно разбудит его.
Обмотавшись паутиной с головы до ног, совершенно обессилевший, я лег в родительскую постель, и ко мне моментально пришли те сны, что приходят, если ты с головой погружен в один единственный бесконечный сон, называемый черной магией.
Таковы были сны Секенра, чародея, в его первую ночь в Школе Теней.
Прохладный сырой ветер тронул мое лицо. Я сел, открыл глаза и увидел, что нахожусь уже не в отчем доме. Насквозь пропитавшаяся пылью кровать покоилась среди тростников. Над головой сияло такое множество звезд, какого я в жизни не видел, словно прежде был слеп или никогда не смотрел в небо, и лишь теперь мне по-настоящему открылась вся его красота.
Спал ли я или бодрствовал на самом деле? Обсуждать этот вопрос не имеет никакого смысла.
Очень долго я сидел, слушая ветер, шуршащий в тростниках, и кричавших вдали ночных птиц. А потом внезапно в небо поднялась цапля.
Босоногая фигура в белой мантии подошла к кровати прямо по воде – там, где она ступала, по поверхности реки расходились круги. На ней была покореженная маска из черненого серебра.
Но все же я думал, что знаю, кто это.
– Отец.
Мне ответили на языке Дельты, и голос принадлежал кому-то другому.
– Я Тально, живущий внутри Ваштэма. Это моя тюрьма, так как Ваштэм убил меня.
Он простер вперед свои сморщенные руки. Кровь сочилась из сквозных ран в его ладонях, а потом полилась из прорезей для глаз в маске.
– Вставай, – сказал он. – Тебе предстоит совершить еще одно небольшое путешествие.
Я второпях соскочил с постели на то, что считал полом, но очутился по колено в ледяной болотной воде. Я совсем забылся. На мне по-прежнему были туфли. На корточках я заполз обратно на кровать, сбросил насквозь промокшую обувь, оставил ее на кровати и снова сошел вниз.
Поверхность удержала меня. Тально нетерпеливо изучал меня из-под кровоточащей маски. Повторяя его жест, я простер руки, подняв вверх свои отмеченные шрамами ладони. С них взметнулся белый огонь.
Мы шли сквозь промозглую ночь среди тростников, рассуждая о магии, а звезды на ночном небосводе медленно клонились к горизонту, Река рябила и светилась отраженным светом. Я вытянул руки перед собой, чтобы осветить нам путь.
– Твой отец убил меня уже много веков назад, – сообщил мне Тально. – Я не простил его, но больше не ненавижу. Чародей свободен от подобных эмоций. Он подобен полому тростнику, сквозь который дует ветер черной магии, и на котором боги и титаны исполняют свою, никому не понятную музыку.
Я не стал с ним спорить, хотя очень сильно сомневался, что все маги и чародеи разделяют его убеждения.
– Что мне делать, – спросил я, – дабы быть уверенным, что выживу в Школе Теней?
– Ни в чем нельзя быть уверенным. Вот, к примеру, я сам – я выжил или нет? Вымышлены или правдивы мои воспоминания обо всей моей жизни до того, как я схватился с твоим отцом? И если вымышлены, то кем? Я До сих пор не могу понять этого.
– Я должен продолжить начатое, – сказал я. – Ты поможешь мне?
– Многие прошли по этому пути до тебя, до того, как на него ступил Ваштэм…
– А я?
– Ты должен продолжать начатое, как уже сам решил. Я могу лишь рассказать тебе, насколько продвинулся я сам до того, как мой путь прервался.
– Что ж, расскажи, – попросил я.
Он раздвинул руками тростники, и на нас хлынул свет, ослепивший меня. Я схватил Тально за рукав, позволив ему вести меня и прикрыв другой рукой глаза. Мы шли сквозь огонь, по бурлящему морю горящей нефти, дым и жар душили меня, заставляя каждый шаг отзываться болью. Но огонь не обжег нас.
Мы остановились перед тремя привязанными к столбам женщинами – они бились в агонии и страшно кричали. Их плоть размягчилась и стекала с костей, как расплавленный воск. Расплывшиеся лица так исказились, что я не мог определить их возраста и даже просто понять, каков был цвет их кожи.
Но я понял, что все трое находятся здесь уже очень давно и что они не могут умереть.
– Они были моими привратницами, – сказал Таль но. – От них я узнал одно тайное имя, как и то, что выполнение одной задачи, которой впоследствии посвятил себя твой отец, когда отнял у меня жизнь, возможно.
– И что это было? – мне пришлось кричать, чтобы меня услышали сквозь рев пламени и крики женщин.
– Ты задаешь слишком много вопросов, Секенр, сын моего убийцы, – прокричал в ответ Тально. – А моя возможность отвечать на них очень ограничена. И что это было? Это ты должен выяснить сам. К чему стремился твой отец, ни перед чем не останавливаясь и отдавая этому все свои силы, пока ему не помешали обстоятельства? Спроси его. С гораздо большим успехом ты можешь спросить у меня, кто эти трое перед нами. Это моя мать и две моих тетки, все трое – могущественнейшие чародейки, которые использовали бы меня, как я использовал их и как твой отец использовал тебя. Могу ли я облегчить их боль? Нет, не могу. Живые, они убьют нас. Мертвые, они станут частью нас, Секенр, и подавят нас изнутри. Так что эти костры должны гореть до тех пор, пока проект твоего отца не будет завершен, по крайней мере, хотя бы частично. Здесь нет и не может быть никакой моральной дилеммы, нет места никаким угрызениям совести, если ты меня спросишь об этом, как нет ни правильного, ни неверного решения. Эти трое заслуживают наказания ничуть не больше нас с тобой, но и ничуть не меньше. Просто это должно было быть сделано.
Легкие горели – я откашлялся, а потом закричал:
– Расскажи мне все, что знаешь об этом… – я поднял руку, чтобы сотворить знак Воориш.
Тально лишь рассмеялся.
– Ты не можешь повелевать мною, как простыми мертвецами, Секенр. Я не просто мертв. Мертвец, которого ты хочешь подчинить своей воле, втебе самом.
Он исчез одновременно с пламенем. Я стоял в одиночестве среди тростников, потеряв на несколько мгновений способность видеть, пока мои глаза не привыкли к темноте. Тогда я вновь увидел звезды и задрожал от ночной сырости и холода.
– Секенр.
Я поднял взгляд. В отдалении, на свободном от тростника пространстве, уже на открытой воде, стояла фигура в маске и мантии чародея. Даже с такого расстояния я смог разглядеть кровавые потеки на маске, но все же понял, что это был уже не Тально.
Я позволил новоприбывшему приблизиться – теперь движения под мантией стали неуклюжими, словно под ней тряслась расплывчатая желеобразная масса. Незнакомец был невообразимо жирным, даже ступни его ног в размере напоминали крупные дыни.
– Лекканут-На.
Мы не пошли дальше, а присев прямо на поверхность воды, словно на гладкий холодный камень, начали играть крошечными синими и белыми язычками пламени на доске, которую никто из нас не видел. Лекканут-На вспоминала свое детство в какой-то западной пустынной стране, и ветер обдувал нас землей и песком, который он приносил через тростник.
Ей не пришлось ничего говорить. Ее воспоминания непроизвольно возникали в моем сознании, и мне казалось, что я сам много недель подряд путешествовал с караваном, каждый день пристально вглядываясь в линию горизонта в ожидании, когда там впервые появится знаменитый Город-в-Дельте. Но в оазисе чародейка убила девочку-путешественницу. Двое стали единым целым и, объединившись, продолжили свое путешествие вглубь запутанного лабиринта страны черной магии. Кого из них вначале звали Лекканут-На, я так и не узнал.
Потом чародейка бродила по городу, как и Секенр много столетий спустя, потрясенная его великолепием, с благоговейным трепетом рассматривая его чудеса. Я помнил это, как помнил и то, что тот симбиоз, который я знал под именем Лекканут-На, нашел вход в Школу Теней прямо в склепах за городом, среди мумифицированных чародеев, не живых и не мертвых. Своим наставником она выбрала мумию и научилась от нее многому, в то время как мумия не отрывала от нее жадного взгляда, пока росла сила ее магии. Вскоре она сама поняла это. Но она ждала слишком долго, слишком стремилась к могуществу, чтобы позволить мумии поглотить себя. Вместо этого она сама поглотила мумию. Сделав это, она никогда уже больше не смогла выйти из тени, никогда не смогла стать той девочкой, что пересекла пустыню, или даже чародейкой, бродившей по улицам города. После этого она позволила похоронить себя в гробнице под горой далеко от города, где лежала в абсолютной тьме в то время, как ее дух вторгался в сны людей – она стремилась найти в них то, чего сама никогда не могла достичь.
На этом ее воспоминания кончались, переходя в обрывочные фрагменты. Хотя мне хотелось по-прежнему быть Лекканут-На, я вновь стал Секенром, сидящим в темноте у реки.
Впервые за все время Лекканут-На заговорила по-настоящему, не с помощью моего горла, а своим собственным, таким знакомым голосом, напоминавшим кваканье охрипшей жабы.
– То, к чему я стремилась, нашел Ваштэм. Моему убийце удалось преодолеть еще один этап на этом бесконечном пути. Он уже вплотную приблизился к цели, когда смерть настигла его. Таким образом он и мертвый остался главным соперником всех чародеев на свете.
Она прикоснулась пальцем к синему пламени, передвинув его между огоньками моего белого пламени. Голубое пламя мерцало, словно она дула на него, а белое оставалось совершенно неподвижным.
– Но в чем жедело? Мне нужно знать.
– Спроси его, к чему больше всего стремится чародей. В этом ключ к решению проблемы.
Я поднял язычок белого пламени на кончике пальца и сел, словно находился на конце невидимой доски.
– Ты чародейка. Разве ты не знаешь?
– Да ведь и ты тоже чародей, Секенр. А как на счет тебя?
Я сложил руки и нагнулся над игровой доской, медленно раскачиваясь взад-вперед.
– Я хочу вернуться, – сказал я, – и вернуть все, хочу, чтобы все стало таким, как прежде…
– Мне тоже хочется снова стать девочкой из пустыни, но я не могу. И я знаю это. Ты тоже знаешь. Мы должны смотреть в будущее. Наши разумыне молодеют, даже если наши тела остаются прежними или мы меняем их на другие тела, подобно платьям. Нет, так не пойдет. Расскажи мне еще что-нибудь.
– Я хочу освободиться от страха, – сообщил я.
Она рассмеялась своим гортанным квакающим смехом и захлопнула игровую доску, потушив язычки пламени.
– Да. В точку.
Потом она ушла. Фигура в маске и чародейской мантии, возникшая на ее месте, помогла мне подняться на ноги. Кровь свертывалась, засыхая, на серебряных щеках. Заговорил кто-то другой. Мантия то повисала свободно, словно была накинута на палку, то вдруг наполнялась, становясь объемной, извиваясь и поднимаясь. Таким образом я пообщался и с Орканром, и с Танниваром-Отцеубийцей, и с Варэ, сыном Йоту, шаманом из насквозь продуваемых ветрами пустынных земель на далеком севере, которого убил Тально и который никогда не оживал до настоящего времени.
Луна, чьим истинным именем было Декак-Натаэ-Цах, появился еще раз, и даже маска была не в состоянии скрыть страшного уродства его лица – Луна действительно напоминал луну. Мне кажется, он оценил иронию. Он рассказывал мне о землях, лежащих в Стране Мертвых, где я уже побывал. Но в его глазах они были совершенно другими. Он предположил, что двое путешественников испытывают в Лешэ совершенно разные ощущения и видят там все совершенно по-разному. Как ему показалось, он проник в самое сердце Всепожирающего Бога, но там его ослепил свет и оглушил гром.
Устав от всего этого, я подумал о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Я открыл дверь, которой не касался много лет, и заглянул в родительскую спальню. Никому не нужная кровать расплывалась во мраке. Пахло пылью и сыростью. Отец с матерью не спали здесь с давних пор (я был тогда совсем маленьким) – последствия отцовских занятий черной магией стали проявляться настолько ужасно, что мама перебралась ко мне с Хамакиной.
Затем я зашел в собственную спальню. И там все осталось по-прежнему – свет только что взошедшей луны лился сквозь открытое окно, которое я не смог закрыть из-за потока стрел. Хамакина улетела через это окно навстречу своей смерти, и сделал это мой отец, Ваштэм.
Громадное горящее копье-снаряд так и осталось торчать в кровати, словно оно разрушило все, оставшееся от моей прежней жизни. Оно говорило мне: нет, ты никогда больше не будешь жить здесь, никогда не станешь таким, каким был прежде.
Я вновь попытался вытащить его, но у меня не хватило сил.
Я бросил это безнадежное занятие. Больше мне не жить в этой комнате. Но вначале я, с забившимся от волнения сердцем, подошел к своему письменному столу и открыл школьную сумку, которую оставил здесь давным-давно. Я затрепетал, увидев, что страницы моей рукописи не пострадали, и тихо заплакал, когда дошел до последней страницы, над которой стрела пробила мне запястье, и засохшая кровь разлилась между букв, придав пророческое значение всему абзацу.
Я положил первые главы своей истории к остальным в водонепроницаемую сумку, а затем выгреб из старой школьной сумки все, что там осталось: ручки, закупоренные пузырьки с чернилами, перочинный ножик, несколько монеток, деревянную статуэтку Бель-Хе…
Я едва не написал Хемадана манер Дельты. Нет, пусть он будет Бель– Кемадом, как говорим мы в Стране Тростников, Всепрощающим Богом, Повелителем Весны.
Порывшись в вещах, я собрал кое-что из своей старой одежды, затем отступил во тьму родительской спальни и сел на давно пустовавшую кровать, покрытую слоем пыли. Я ждал, наверное, несколько часов того, что вот-вот должно было произойти.
И вновь мною овладела ностальгия по прежним временам. Почему я не могу остаться здесь, снова стать простым мальчишкой, Секенром из Страны Тростников? Я буду просыпаться по утрам, отправляться в кухню, чтобы позавтракать вместе со своей сестрой и матерью, и мы будет счастливы, как и прежде. А чуть позже мы с Хамакиной наверняка отправимся в город и будем учиться писать у Велахроноса или просто бродить по улицам и разглядывать в ларьках и павильонах вещи, которые не можем купить.
Нет. Я прекрасно понимал это. Я добрался до Школы Теней отсюда, из старой спальни своих родителей. Все мои чувства и переживания были попросту еще одной проверкой, экзаменом или ловушкой, расставленной каким-то неизвестным врагом. Если я попадусь в нее, если забудусь и утрачу бдительность, то скоро сам окажусь в бутылке или стану частью своего убийцы. В этом я не сомневался ни минуты.
Я, Секенр, понял это сам. Никто не предупреждал меня. Я самостоятельно пришел к этому заключению, я стал чем-то большим, нежели просто маска своего отца или сосуд, содержащий в себе других чародеев.
Я решил поступить в Школу Теней, и я решил войти в нее из собственного дома, где родные стены оказывали мне поддержку, придавая силы.
Какое великолепное самооправдание – вновь вернуться сюда, чтобы засесть за старую рукопись, остаться среди всего, что было мне бесконечно дорого. Нет, я, Секенр, уже не верил, что прежний Секенр мог быть настолько глуп. Лишь в совершенстве овладев своим искусством, окончив Школу Теней, я смогу вернуться к своей рукописи в любое время, когда мне этого захочется.
– Значит, Секенр, -сказал мой отец внутри меня , – ты должен оставить рукопись у себя в комнате, чтобы потом вернуться за ней.
Прошли часы, но ничего не изменилось. Я зажег свечу, поставил ее на ночной столик своей матери, положил сумку с рукописью себе на колени и, использовав ее вместо подставки, написал об этом несколько абзацев. Но в таких условиях я даже и не пытался исправить смазанную заглавную букву.
Один раз что-то, вполне возможно, бывшее ночной птицей, влетело сквозь закрытое ставнями окно. Я даже не поднялся посмотреть, в чем дело.
Чуть позже я стал изучать слабый свет, льющийся в щели между ставнями. Но это была всего лишь луна, медленно плывущая по ночному небу.
Я зевнул, вконец уверившись, что этой ночью ничего больше не произойдет. Закончив писать, я положил обе сумки – и с рукописью, и с одеждой – рядом с кроватью, чтобы при необходимости успеть схватить их, вытряс пыль из верхнего одеяла и собрался спать.
Но сначала обязательная мера предосторожности – необходимо гарантировать собственную безопасность. Я развесил магическую паутину вокруг постели.
Прежде я никогда не упоминал об этом. Конечно, это было тайной древних магов, но не относилось к великим, тщательно хранимым секретам. Я не боюсь признать, что, научившись управлять пламенем собственного тела, можно вытянуть из рук горящие шелковые нити, тонкие-тонкие, невидимые для глаза непосвященного. Спящий чародей всегда окружает себя ими. Любое прикосновение к ним обожжет незваного гостя, или – если чародей обладает достаточно скверным характером – захватит в ловушку и сожжет до смерти, хотя само пламя является иллюзорным. Чародей подобен пауку, отдыхающему на своей сети. Малейшая ее вибрация обязательно разбудит его.
Обмотавшись паутиной с головы до ног, совершенно обессилевший, я лег в родительскую постель, и ко мне моментально пришли те сны, что приходят, если ты с головой погружен в один единственный бесконечный сон, называемый черной магией.
Таковы были сны Секенра, чародея, в его первую ночь в Школе Теней.
Прохладный сырой ветер тронул мое лицо. Я сел, открыл глаза и увидел, что нахожусь уже не в отчем доме. Насквозь пропитавшаяся пылью кровать покоилась среди тростников. Над головой сияло такое множество звезд, какого я в жизни не видел, словно прежде был слеп или никогда не смотрел в небо, и лишь теперь мне по-настоящему открылась вся его красота.
Спал ли я или бодрствовал на самом деле? Обсуждать этот вопрос не имеет никакого смысла.
Очень долго я сидел, слушая ветер, шуршащий в тростниках, и кричавших вдали ночных птиц. А потом внезапно в небо поднялась цапля.
Босоногая фигура в белой мантии подошла к кровати прямо по воде – там, где она ступала, по поверхности реки расходились круги. На ней была покореженная маска из черненого серебра.
Но все же я думал, что знаю, кто это.
– Отец.
Мне ответили на языке Дельты, и голос принадлежал кому-то другому.
– Я Тально, живущий внутри Ваштэма. Это моя тюрьма, так как Ваштэм убил меня.
Он простер вперед свои сморщенные руки. Кровь сочилась из сквозных ран в его ладонях, а потом полилась из прорезей для глаз в маске.
– Вставай, – сказал он. – Тебе предстоит совершить еще одно небольшое путешествие.
Я второпях соскочил с постели на то, что считал полом, но очутился по колено в ледяной болотной воде. Я совсем забылся. На мне по-прежнему были туфли. На корточках я заполз обратно на кровать, сбросил насквозь промокшую обувь, оставил ее на кровати и снова сошел вниз.
Поверхность удержала меня. Тально нетерпеливо изучал меня из-под кровоточащей маски. Повторяя его жест, я простер руки, подняв вверх свои отмеченные шрамами ладони. С них взметнулся белый огонь.
Мы шли сквозь промозглую ночь среди тростников, рассуждая о магии, а звезды на ночном небосводе медленно клонились к горизонту, Река рябила и светилась отраженным светом. Я вытянул руки перед собой, чтобы осветить нам путь.
– Твой отец убил меня уже много веков назад, – сообщил мне Тально. – Я не простил его, но больше не ненавижу. Чародей свободен от подобных эмоций. Он подобен полому тростнику, сквозь который дует ветер черной магии, и на котором боги и титаны исполняют свою, никому не понятную музыку.
Я не стал с ним спорить, хотя очень сильно сомневался, что все маги и чародеи разделяют его убеждения.
– Что мне делать, – спросил я, – дабы быть уверенным, что выживу в Школе Теней?
– Ни в чем нельзя быть уверенным. Вот, к примеру, я сам – я выжил или нет? Вымышлены или правдивы мои воспоминания обо всей моей жизни до того, как я схватился с твоим отцом? И если вымышлены, то кем? Я До сих пор не могу понять этого.
– Я должен продолжить начатое, – сказал я. – Ты поможешь мне?
– Многие прошли по этому пути до тебя, до того, как на него ступил Ваштэм…
– А я?
– Ты должен продолжать начатое, как уже сам решил. Я могу лишь рассказать тебе, насколько продвинулся я сам до того, как мой путь прервался.
– Что ж, расскажи, – попросил я.
Он раздвинул руками тростники, и на нас хлынул свет, ослепивший меня. Я схватил Тально за рукав, позволив ему вести меня и прикрыв другой рукой глаза. Мы шли сквозь огонь, по бурлящему морю горящей нефти, дым и жар душили меня, заставляя каждый шаг отзываться болью. Но огонь не обжег нас.
Мы остановились перед тремя привязанными к столбам женщинами – они бились в агонии и страшно кричали. Их плоть размягчилась и стекала с костей, как расплавленный воск. Расплывшиеся лица так исказились, что я не мог определить их возраста и даже просто понять, каков был цвет их кожи.
Но я понял, что все трое находятся здесь уже очень давно и что они не могут умереть.
– Они были моими привратницами, – сказал Таль но. – От них я узнал одно тайное имя, как и то, что выполнение одной задачи, которой впоследствии посвятил себя твой отец, когда отнял у меня жизнь, возможно.
– И что это было? – мне пришлось кричать, чтобы меня услышали сквозь рев пламени и крики женщин.
– Ты задаешь слишком много вопросов, Секенр, сын моего убийцы, – прокричал в ответ Тально. – А моя возможность отвечать на них очень ограничена. И что это было? Это ты должен выяснить сам. К чему стремился твой отец, ни перед чем не останавливаясь и отдавая этому все свои силы, пока ему не помешали обстоятельства? Спроси его. С гораздо большим успехом ты можешь спросить у меня, кто эти трое перед нами. Это моя мать и две моих тетки, все трое – могущественнейшие чародейки, которые использовали бы меня, как я использовал их и как твой отец использовал тебя. Могу ли я облегчить их боль? Нет, не могу. Живые, они убьют нас. Мертвые, они станут частью нас, Секенр, и подавят нас изнутри. Так что эти костры должны гореть до тех пор, пока проект твоего отца не будет завершен, по крайней мере, хотя бы частично. Здесь нет и не может быть никакой моральной дилеммы, нет места никаким угрызениям совести, если ты меня спросишь об этом, как нет ни правильного, ни неверного решения. Эти трое заслуживают наказания ничуть не больше нас с тобой, но и ничуть не меньше. Просто это должно было быть сделано.
Легкие горели – я откашлялся, а потом закричал:
– Расскажи мне все, что знаешь об этом… – я поднял руку, чтобы сотворить знак Воориш.
Тально лишь рассмеялся.
– Ты не можешь повелевать мною, как простыми мертвецами, Секенр. Я не просто мертв. Мертвец, которого ты хочешь подчинить своей воле, втебе самом.
Он исчез одновременно с пламенем. Я стоял в одиночестве среди тростников, потеряв на несколько мгновений способность видеть, пока мои глаза не привыкли к темноте. Тогда я вновь увидел звезды и задрожал от ночной сырости и холода.
– Секенр.
Я поднял взгляд. В отдалении, на свободном от тростника пространстве, уже на открытой воде, стояла фигура в маске и мантии чародея. Даже с такого расстояния я смог разглядеть кровавые потеки на маске, но все же понял, что это был уже не Тально.
Я позволил новоприбывшему приблизиться – теперь движения под мантией стали неуклюжими, словно под ней тряслась расплывчатая желеобразная масса. Незнакомец был невообразимо жирным, даже ступни его ног в размере напоминали крупные дыни.
– Лекканут-На.
Мы не пошли дальше, а присев прямо на поверхность воды, словно на гладкий холодный камень, начали играть крошечными синими и белыми язычками пламени на доске, которую никто из нас не видел. Лекканут-На вспоминала свое детство в какой-то западной пустынной стране, и ветер обдувал нас землей и песком, который он приносил через тростник.
Ей не пришлось ничего говорить. Ее воспоминания непроизвольно возникали в моем сознании, и мне казалось, что я сам много недель подряд путешествовал с караваном, каждый день пристально вглядываясь в линию горизонта в ожидании, когда там впервые появится знаменитый Город-в-Дельте. Но в оазисе чародейка убила девочку-путешественницу. Двое стали единым целым и, объединившись, продолжили свое путешествие вглубь запутанного лабиринта страны черной магии. Кого из них вначале звали Лекканут-На, я так и не узнал.
Потом чародейка бродила по городу, как и Секенр много столетий спустя, потрясенная его великолепием, с благоговейным трепетом рассматривая его чудеса. Я помнил это, как помнил и то, что тот симбиоз, который я знал под именем Лекканут-На, нашел вход в Школу Теней прямо в склепах за городом, среди мумифицированных чародеев, не живых и не мертвых. Своим наставником она выбрала мумию и научилась от нее многому, в то время как мумия не отрывала от нее жадного взгляда, пока росла сила ее магии. Вскоре она сама поняла это. Но она ждала слишком долго, слишком стремилась к могуществу, чтобы позволить мумии поглотить себя. Вместо этого она сама поглотила мумию. Сделав это, она никогда уже больше не смогла выйти из тени, никогда не смогла стать той девочкой, что пересекла пустыню, или даже чародейкой, бродившей по улицам города. После этого она позволила похоронить себя в гробнице под горой далеко от города, где лежала в абсолютной тьме в то время, как ее дух вторгался в сны людей – она стремилась найти в них то, чего сама никогда не могла достичь.
На этом ее воспоминания кончались, переходя в обрывочные фрагменты. Хотя мне хотелось по-прежнему быть Лекканут-На, я вновь стал Секенром, сидящим в темноте у реки.
Впервые за все время Лекканут-На заговорила по-настоящему, не с помощью моего горла, а своим собственным, таким знакомым голосом, напоминавшим кваканье охрипшей жабы.
– То, к чему я стремилась, нашел Ваштэм. Моему убийце удалось преодолеть еще один этап на этом бесконечном пути. Он уже вплотную приблизился к цели, когда смерть настигла его. Таким образом он и мертвый остался главным соперником всех чародеев на свете.
Она прикоснулась пальцем к синему пламени, передвинув его между огоньками моего белого пламени. Голубое пламя мерцало, словно она дула на него, а белое оставалось совершенно неподвижным.
– Но в чем жедело? Мне нужно знать.
– Спроси его, к чему больше всего стремится чародей. В этом ключ к решению проблемы.
Я поднял язычок белого пламени на кончике пальца и сел, словно находился на конце невидимой доски.
– Ты чародейка. Разве ты не знаешь?
– Да ведь и ты тоже чародей, Секенр. А как на счет тебя?
Я сложил руки и нагнулся над игровой доской, медленно раскачиваясь взад-вперед.
– Я хочу вернуться, – сказал я, – и вернуть все, хочу, чтобы все стало таким, как прежде…
– Мне тоже хочется снова стать девочкой из пустыни, но я не могу. И я знаю это. Ты тоже знаешь. Мы должны смотреть в будущее. Наши разумыне молодеют, даже если наши тела остаются прежними или мы меняем их на другие тела, подобно платьям. Нет, так не пойдет. Расскажи мне еще что-нибудь.
– Я хочу освободиться от страха, – сообщил я.
Она рассмеялась своим гортанным квакающим смехом и захлопнула игровую доску, потушив язычки пламени.
– Да. В точку.
Потом она ушла. Фигура в маске и чародейской мантии, возникшая на ее месте, помогла мне подняться на ноги. Кровь свертывалась, засыхая, на серебряных щеках. Заговорил кто-то другой. Мантия то повисала свободно, словно была накинута на палку, то вдруг наполнялась, становясь объемной, извиваясь и поднимаясь. Таким образом я пообщался и с Орканром, и с Танниваром-Отцеубийцей, и с Варэ, сыном Йоту, шаманом из насквозь продуваемых ветрами пустынных земель на далеком севере, которого убил Тально и который никогда не оживал до настоящего времени.
Луна, чьим истинным именем было Декак-Натаэ-Цах, появился еще раз, и даже маска была не в состоянии скрыть страшного уродства его лица – Луна действительно напоминал луну. Мне кажется, он оценил иронию. Он рассказывал мне о землях, лежащих в Стране Мертвых, где я уже побывал. Но в его глазах они были совершенно другими. Он предположил, что двое путешественников испытывают в Лешэ совершенно разные ощущения и видят там все совершенно по-разному. Как ему показалось, он проник в самое сердце Всепожирающего Бога, но там его ослепил свет и оглушил гром.
Устав от всего этого, я подумал о себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51