Город растаял вдали у меня за спиной. Мы вновь оказались во тьме под никогда не гаснущими звездами Лешэ, где сон и смерть переплетаются друг с другом, как два черных потока. Я отправил ее в утробу Сюрат-Кемада – в мир за пределами мира, и она ушла, оставив меня одного во тьме.
Призрачные белые птицы бродили по воде совсем рядом. Мимо меня прошел корабль, тоже призрачный. Сквозь его борта я видел гребцов, их живые души мерцали, как пламя свечи. Если кто-то на судне и заметил меня, я показался ему призраком или просто куском утреннего тумана. Никто меня не окликнул.
Чуть позже, когда я вернулся в Город-в-Дельте, мне пришлось прокладывать себе дорогу сквозь толпу, сгрудившуюся у разрушенных ворот. Солдаты пытались успокоить народ, утверждая, что случилось землетрясение, но никто им не верил. Собравшиеся прорицатели и предсказатели судьбы вещали нелепейшие и абсурднейшие вещи, но, к счастью, среди них не было ни одного чародея, который мог бы понять, что произошло на самом деле.
В самом городе толпа вполне терпимо отнеслась к сумасшедшему мальчику, наделенному магическим талантом, – почти голый он носился вокруг храмовых колонн, а длинные нечесаные волосы развевались у него за плечами. Он с самозабвенным видом выкрикивал какую-то чушь и выделывал разные трюки с огнем и дымом, которые поднимались у него с ладоней. Таким образом ему удалось заработать несколько монет. В полуденную жару, когда все разошлись по домам, к сумасшедшему мальчику неожиданно вернулся рассудок, он направился к торговым павильонам и купил там одежду для двоих и еду, необходимую для путешествия. И там его никто ни о чем не спросил. Торговля в последнее время шла не слишком бойко. А покупатель, в конце концов, всегда останется покупателем.
Я понял, что Тика стала приходить в себя, когда она начала меня пилить.
– Какой же ты неряха, Секенр, – обычно ворчала она, – во многих отношениях ты так и остался маленьким мальчиком.
Она коротко подстригла мне волосы, как это принято в Дельте. Она то и дело чистила и разглаживала мою одежду. Как только руки или ноги у меня пачкались, она немедленно отправляла меня мыться.
– Ты должен выглядеть прилично, – постоянно повторяла она.
Мы брели вдоль реки по западному берегу, направляясь на юг и удаляясь от Дельты, по той же дороге, по которой мы уже шли когда-то, только в противоположном направлении. Сама земля здесь, казалось, покрылась шрамами после нашествия заргати. Бывало, мы шли по несколько дней, не встречая ни единой живой души, мимо руин городов и груд пепла. Но дальше к югу, за поворотом реки, последствия войны были уже не столь катастрофическими. Здесь многие выжили. Крупные города выдержали осаду, а деревенские жители нашли укрытие за городскими стенами.
Так что я мог пророчествовать, а Тика танцевала или играла на тамбанге или зутибаре. Иногда люди просили меня возложить на них руку, дабы изгнать злых духов, и иногда мне это даже удавалось.
На жизнь мы зарабатывали вполне достаточно. Мы повсюду представлялись братом и сестрой.
В Тадистафоне, неподалеку от границы со Страной Тростников, мы встретили четырнадцать чернокожих мужчин с иссиня-черными бородами, одетых в яркие туники.
– Арнегазад! – закричал я и побежал, чтобы обнять его. Он засмеялся, крепко сжал меня в своих громадных ручищах так, что мои ноги оторвались от земли, и закрутил вокруг себя. Это была радостная встреча.
– Тебе удалось сделать свое дело в Городе-в-Дельте? – спросил он.
Тика стояла вдали, смущенно разглядывая их.
– Да. Я сделал все, что мог.
– Ладно, расскажешь об этом попозже. Или вообще не рассказывай, если не хочешь. – Арнегазад снова улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.
Я представил Тику, а потом спросил друзей об их успехах.
Арнегазад закатил глаза.
– Увы! Какие там успехи! Двери закрывались у нас перед носом. Нас даже пытались забросать камнями. Никто в Дельте не хотел обращаться к величайшему в мире врачу только из-за того, что у него черная кожа.
– Они помнят заргати, – сказала Тика, – и все еще боятся.
– Неужели они столь невежественны? – вмешался в разговор Дельрегазад с характерной для него несдержанностью. – Неужели они принимают нас за дикарейпросто из-за цвета нашей кожи?
Я пожал плечами, уставившись в землю.
– Возможно…
Арнегазад потрепал меня по плечу.
– Сейчас это уже не имеет значения.
Он повел нас в таверну, где мы сели обедать, и за столом он сказал:
– Увидев знаменитый Город-в-Дельте и не испытав особо сильного потрясения, мы с братьями соскучились по своей родной стране. Вы не хотите отправиться туда вместе с нами?
Так мы с Тикой присоединились к ним, и наше путешествие растянулось почти на год. Около месяца у нас занял переход через Пустыню Белого Огня; на третьей неделе пути мы немного отдохнули у озера между холмами. Живший у озера низкорослый, очень смуглый мужчина, радушно принял нас и с радостью обменял рыбу и зерно на яркую одежду из Тсонгатоко; но наш путь лежал дальше через другую пустыню, не нанесенную ни на одну из известных мне карт – на языке Тсонгатоко она называлась Века-Ху-Танна, что означало «Кузница Солнца». Понятно, что ни в языке Дельты, ни в языке Страны Тростников названия для нее не было.
После многочисленных тягот, после того, как мы с Тикой в нестерпимой жаре Кузницы Солнца почернели почти так же, как и наши спутники, мы наконец добрались до Тсонгатоко, Страны Черных Деревьев, где города лежали глубоко в джунглях, а люди жили внутристволов деревьев и строили дома на верхних ветвях. С помощью заклинаний и специальных инструментов жрецы могли изменять форму деревьев, влияя на их рост. Никто здесь не вбил ни единого гвоздя и не пилил досок. В стране, где в деревьях видели разумных существ, непосредственных выразителей воли богов, такого сразу сочли бы богохульником.
Если долго учиться, можно услышать, как лес говорит на своем собственном языке. Многие жрецы Тсонгатоко целиком посвящают свою жизнь его освоению.
В лесу была и громадная библиотека, где текст не выжигался, а рисовался цветными чернилами в дуплах живых растений и напоминал каллиграфический шрифт с орнаментами и миниатюрами. По мере своего роста дерево вбирало в себя все больше и больше знаний народа Тсонгатоко. Иногда отдельные слова, предложения, а то и целые книги появлялись сами по себе. Иногда невидимые руки изменяли или исправляли написанное людьми.
Среди жрецов Тсонгатоко находились и такие, кто посвящал всю свою жизнь изучению этих таинственных надписей.
Высоко в ветвях я обнаружил висящую плетеную клетку, в которой сидел невероятно сморщенный голый старик. Вначале я был шокирован тем, что с ним обращаются таким образом, но тут ветер раздвинул ветви деревьев, и в неровном вечернем свете я разглядел, что дверь клетки открыта.
В этом месте я ощутил невероятно сильную магию, но не черную магию, присущую чародеям, а чистую, белую.
Древний старец пошевелился. Подобравшись поближе, я увидел, что он принадлежит к неизвестной мне расе, возможно, даже не человеческой. Его кожа была серо-синей, скулы и подбородок уродливо выдавались вперед на фоне глубоко запавших глаз.
Когда он начал двигаться, я к своему глубочайшему изумлению обнаружил, что у него есть крылья.
Открыв свои кошачьи желтые глаза, он принялся долго и пристально разглядывать меня.
Он обратился ко мне на языке мертвых, назвав истинным тайным именем, тем, которое дала мне Сивилла, приблизительно с такими словами:
– Найди третий путь, средний путь между черной и белой магией. С одной стороны, это волшебство и чудеса, проистекающие от богов. С другой, чародейство, зло, убийства, бесконечные страх и боль, как тебе прекрасно известно. Найди средний путь. Я поручаю тебе это.
Я настолько испугался его, что едва не упал с дерева – было так высоко, то я разбился бы насмерть. Мне пришлось прижаться к широкой ветке и лежать там, трепеща и истекая потом. Лишь когда спустилась ночь, скрывшая от меня крылатого старца, я смог сползти с дерева на твердую землю.
Той ночью, последней перед тем, как мы с Тикой покинули Тсонгатоко, мне впервые за долгое время приснилась Сивилла. Она, как обычно, ткала, и нити уходили из ее рук во тьму. Сосредоточившись на своей работе, она что-то тихонько напевала себе под нос. Я счел, что не вправе мешать ей.
А что дальше?
Тика, конечно же, старела, а я – нет. Довольно недолго мы представлялись, как муж и жена, затем для окружающих я стал играть роль ее сына, потом – внука. Когда подобное положение вещей стало слишком мучительным для нее, она ушла от меня и стала жить с другим мужчиной, Нахрином, в доме на берегу Великой Реки. Я не пытался удержать ее. Мне кажется, она была счастлива с Нахрином, который старел вместе с ней и от которого у нее было несколько сыновей.
Так что я несколько лет жил в одиночестве в пустыне, размышляя надо всем, что видел и что сделал, переговариваясь с Лекканут-На, Орканром и всеми остальными, кто по-прежнему остался внутри меня. Лишившись своей цели, они больше не боролись со мной. Теперь они напоминали библиотеку, состоящую из множества книг и хранящуюся у меня в голове. Я мог открывать их и читать, когда мне этого хотелось.
Я много писал, но лишь на песке, который сносил ветер. Третьего, среднего пути я пока не нашел.
И я помнил Тику. Она помнила меня. Как могла она забыть, если перед нашим расставанием забеременела и теперь растила моего сына? Его звали Мирибан. Когда ее жизнь подошла к концу, и она послала его за мной, по возрасту он вполне годился мне в отцы.
– Мать тяжело больна, – сообщил он мне. – Она хочет тебя видеть.
Я вернулся к ней в дом, который не был моим домом, – я приходил к ней туда, но редко.
Нахрин, как я узнал, уже умер. Их с Тикой дети выросли и жили отдельно, но теперь все они были в сборе. Когда я пришел, они молча сидели, разглядывая меня с благоговейным трепетом. Я вышел на крыльцо, где в гамаке лежала старая Тика. Я сел рядом с ней в плетеное кресло.
Был вечер. Солнце садилось, я тихо покачивал гамак. Она протянула руку, и ее пальцы зарылись в мои снова отросшие волосы.
– Как ты, Секенр?
– Я не изменился.
Она улыбнулась. Это была наша старая шутка.
– Секенр, ты по-прежнему остался неряхой. Я взял ее руку в свои.
– Это неважно, – сказал я.
– Да, мне кажется, действительно неважно.
– Ты умираешь?
– Не знаю. Наверное. Что такое старость, как не путь к смерти, день за днем? Раз я умираю, я хочу побыть с тобой, Секенр, на реке, как когда-то в прошлом. Пойди попроси Мирибана приготовить судно.
– Сейчас?
– Да, сейчас, Секенр. Скорее всего, другого раза уже не будет.
Сыновья пришли в смятение и испугались, но выполнили желание матери. Я растаял вместе с ней в ночи, сидя в плывущей по течению лодке – ее голова лежала у меня на коленях. Над нами медленно обходили свой извечный круг звезды, отмеряя ночные часы.
– Когда я думала о тебе, – сказала она, – я всегда представляла это так. Я хочу вспомнить то время, когда мы были на реке и стали друзьями.
– И я тоже, – кивнул я.
Она повернулась, гораздо живее, чем я ожидал от нее, и посмотрела мне в глаза.
– Ах, Секенр, а значило ли все это хоть что-то? Хоть что-нибудь?
– Лишь Сивилла знает.
– А ты, Секенр?
– Как ты сказала, я неряха. Я неряшливо обращаюсь с вещами. Все, чего мне удалось добиться, это остаться в живых. Я по-прежнему остаюсь Секенром. Я не изменился, не превратился в кого-то другого. Вот это должно чего-то да стоить.
– Мне кажется, это и есть самое важное, – сказала она.
Во тьме, когда река сделала резкий поворот, мы подплыли к разрушенному зданию на сваях – оно выступило из зарослей тростников, как гигантский паук, с бесчисленным множеством горящих глаз, светящихся изнутри.
Тика никогда не виделаего прежде, но, точно так же, как и я, сразу же узнала его по моим рассказам, а, возможно, и по моим снов, которыми я делился с ней.
– О боги! – воскликнула она. – Этого не может быть!
Я в изумлении поднялся на ноги.
Это был дом моего отца.
Она заплакала и запричитала, когда я стал подгребать поближе. А когда я привязал лодку к одной из опор, вцепилась в меня:
– Не ходи туда, Секенр! Боюсь, что ты не вернешься. Он поглотит тебя.
– Я должен, – ответил я. Я знал, что это произошло далеко не случайно. Такой узор сплела Сивилла. И с этим необходимо было разобраться. – Пожалуйста, подожди меня. Я ненадолго. – Я взобрался по остаткам крыльца.
Не знаю, сколько времени я пробыл внутри. Я знаю, что время текло для меня по-другому. Мне показалось, что я пробыл там страшно долго, что прошло много дней, но, должно быть, все это заняло лишь час. Мысль о Тике, лежавшей внизу, ужас от того, что она может умереть до того, как я вернусь к ней, – лишь эта боль спасла меня в конце концов.
Дом действительно попытался поглотить меня, искушая вздохами, звуками, воспоминаниями, когда я проходил из комнаты в комнату, исследуя его, роясь в сундуках и буфетах, пытаясь наконец понять значение символа, запечатленного на странице моей жизни, этого непостижимого иероглифа, тчод…
Я слышал его многочисленные голоса. Появились фантомы. Проклятые духи, сидевшие в отцовских бутылках, звали меня, проклиная или умоляя о милосердии или попросту бормоча что-то бессвязное.
– Вернись, – казалось, говорил дом. – Ты должен вернуться сюда, Секенр, и жить, как когда-то жил. Живи здесь в своей комнате, спи здесь в своей постели, пиши здесь за своим столом у окна; забудь обо всем остальном, обо всем, что произошло, забудь, как дурной сон, забудь, забудь…
Я едва не уступил ему, едва не сдался, когда рассматривал сокровища отцовской мастерской: книги по магии, аппараты, талисманы и амулеты. Если я останусь, дом сам себя починит. Его раны затянутся, и он снова станет сосудом, содержащим сильнейшую черную магию, и вновь будет способен проходить сквозь миры и эпохи.
Я подумал, а не принести ли мне сюда Тику, но понял, что это ей не понравится.
В конце концов я взял с собой лишь несколько вещей: мою драгоценную, давно потерянную, но не забытую сумку с рукописью истории моей жизни, которую я решил довести до этого дня и когда-нибудь перенести на деревянную стену библиотеки Тсонгатоко, мои ручки и чернила, кое-какую одежду, пригоршню монет из кувшина, который мама хранила под кроватью, и один из ее геватов, который нашел на чердаке, – причудливое изображение изящной птицы – лебедя с расписанными крыльями.
Тика плакала и кричала в голос, обнимая меня, когда я спустился к ней в лодку.
Когда мы отчалили и поплыли прочь, я попросил ее простить меня, но она лишь сказала:
– Секенр, я еще не слышу биения сердца Крокодила. Моя смерть может и подождать.
Я произнес слово, заставившее время вновь пойти своим чередом, и так долго ждавшее пламя взметнулось вверх, ревя от восторга, и свет горящего дома полыхнул в ночном небе, как неожиданный фантастический рассвет.
Мы с Тикой плыли дальше, не в силах оторвать от него глаз.
Вот как я распорядился своим наследством, оставленным мне отцом.
ЧАРОДЕЙ СВОЕЙ ДАВНО УТРАЧЕННОЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
В лунном свете приди ко мне
Туда, где ветер в деревьях шумит,
Где на идолах прежних богов
Стерся от времени даже гранит.
И в молчанье иди за мной той тропой,
Что к реке ведет,
Встанем там, где река шумит,
Там, где дикий терновник растет.
Терном тропы те поросли
Всюду, где бросишь взгляд,
Где когда-то с тобой мы шли
Тысячу лет назад.
Ты из могилы восстань,
Пока не растаяла ночь.
Как мне грустить перестать?
Себя не могу превозмочь.
Я хочу воскресить тебя
В мертвом городе призрачных грез,
Чтобы вновь обрести себя
Для любви, для печали и слез.
В древнем городе мертвых камней
Трудно бросить в прошлое взгляд,
Воскресить ту любовь, что была всех сильней
Ровно тысячу лет назад.
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
13.05.2004
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Призрачные белые птицы бродили по воде совсем рядом. Мимо меня прошел корабль, тоже призрачный. Сквозь его борта я видел гребцов, их живые души мерцали, как пламя свечи. Если кто-то на судне и заметил меня, я показался ему призраком или просто куском утреннего тумана. Никто меня не окликнул.
Чуть позже, когда я вернулся в Город-в-Дельте, мне пришлось прокладывать себе дорогу сквозь толпу, сгрудившуюся у разрушенных ворот. Солдаты пытались успокоить народ, утверждая, что случилось землетрясение, но никто им не верил. Собравшиеся прорицатели и предсказатели судьбы вещали нелепейшие и абсурднейшие вещи, но, к счастью, среди них не было ни одного чародея, который мог бы понять, что произошло на самом деле.
В самом городе толпа вполне терпимо отнеслась к сумасшедшему мальчику, наделенному магическим талантом, – почти голый он носился вокруг храмовых колонн, а длинные нечесаные волосы развевались у него за плечами. Он с самозабвенным видом выкрикивал какую-то чушь и выделывал разные трюки с огнем и дымом, которые поднимались у него с ладоней. Таким образом ему удалось заработать несколько монет. В полуденную жару, когда все разошлись по домам, к сумасшедшему мальчику неожиданно вернулся рассудок, он направился к торговым павильонам и купил там одежду для двоих и еду, необходимую для путешествия. И там его никто ни о чем не спросил. Торговля в последнее время шла не слишком бойко. А покупатель, в конце концов, всегда останется покупателем.
Я понял, что Тика стала приходить в себя, когда она начала меня пилить.
– Какой же ты неряха, Секенр, – обычно ворчала она, – во многих отношениях ты так и остался маленьким мальчиком.
Она коротко подстригла мне волосы, как это принято в Дельте. Она то и дело чистила и разглаживала мою одежду. Как только руки или ноги у меня пачкались, она немедленно отправляла меня мыться.
– Ты должен выглядеть прилично, – постоянно повторяла она.
Мы брели вдоль реки по западному берегу, направляясь на юг и удаляясь от Дельты, по той же дороге, по которой мы уже шли когда-то, только в противоположном направлении. Сама земля здесь, казалось, покрылась шрамами после нашествия заргати. Бывало, мы шли по несколько дней, не встречая ни единой живой души, мимо руин городов и груд пепла. Но дальше к югу, за поворотом реки, последствия войны были уже не столь катастрофическими. Здесь многие выжили. Крупные города выдержали осаду, а деревенские жители нашли укрытие за городскими стенами.
Так что я мог пророчествовать, а Тика танцевала или играла на тамбанге или зутибаре. Иногда люди просили меня возложить на них руку, дабы изгнать злых духов, и иногда мне это даже удавалось.
На жизнь мы зарабатывали вполне достаточно. Мы повсюду представлялись братом и сестрой.
В Тадистафоне, неподалеку от границы со Страной Тростников, мы встретили четырнадцать чернокожих мужчин с иссиня-черными бородами, одетых в яркие туники.
– Арнегазад! – закричал я и побежал, чтобы обнять его. Он засмеялся, крепко сжал меня в своих громадных ручищах так, что мои ноги оторвались от земли, и закрутил вокруг себя. Это была радостная встреча.
– Тебе удалось сделать свое дело в Городе-в-Дельте? – спросил он.
Тика стояла вдали, смущенно разглядывая их.
– Да. Я сделал все, что мог.
– Ладно, расскажешь об этом попозже. Или вообще не рассказывай, если не хочешь. – Арнегазад снова улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.
Я представил Тику, а потом спросил друзей об их успехах.
Арнегазад закатил глаза.
– Увы! Какие там успехи! Двери закрывались у нас перед носом. Нас даже пытались забросать камнями. Никто в Дельте не хотел обращаться к величайшему в мире врачу только из-за того, что у него черная кожа.
– Они помнят заргати, – сказала Тика, – и все еще боятся.
– Неужели они столь невежественны? – вмешался в разговор Дельрегазад с характерной для него несдержанностью. – Неужели они принимают нас за дикарейпросто из-за цвета нашей кожи?
Я пожал плечами, уставившись в землю.
– Возможно…
Арнегазад потрепал меня по плечу.
– Сейчас это уже не имеет значения.
Он повел нас в таверну, где мы сели обедать, и за столом он сказал:
– Увидев знаменитый Город-в-Дельте и не испытав особо сильного потрясения, мы с братьями соскучились по своей родной стране. Вы не хотите отправиться туда вместе с нами?
Так мы с Тикой присоединились к ним, и наше путешествие растянулось почти на год. Около месяца у нас занял переход через Пустыню Белого Огня; на третьей неделе пути мы немного отдохнули у озера между холмами. Живший у озера низкорослый, очень смуглый мужчина, радушно принял нас и с радостью обменял рыбу и зерно на яркую одежду из Тсонгатоко; но наш путь лежал дальше через другую пустыню, не нанесенную ни на одну из известных мне карт – на языке Тсонгатоко она называлась Века-Ху-Танна, что означало «Кузница Солнца». Понятно, что ни в языке Дельты, ни в языке Страны Тростников названия для нее не было.
После многочисленных тягот, после того, как мы с Тикой в нестерпимой жаре Кузницы Солнца почернели почти так же, как и наши спутники, мы наконец добрались до Тсонгатоко, Страны Черных Деревьев, где города лежали глубоко в джунглях, а люди жили внутристволов деревьев и строили дома на верхних ветвях. С помощью заклинаний и специальных инструментов жрецы могли изменять форму деревьев, влияя на их рост. Никто здесь не вбил ни единого гвоздя и не пилил досок. В стране, где в деревьях видели разумных существ, непосредственных выразителей воли богов, такого сразу сочли бы богохульником.
Если долго учиться, можно услышать, как лес говорит на своем собственном языке. Многие жрецы Тсонгатоко целиком посвящают свою жизнь его освоению.
В лесу была и громадная библиотека, где текст не выжигался, а рисовался цветными чернилами в дуплах живых растений и напоминал каллиграфический шрифт с орнаментами и миниатюрами. По мере своего роста дерево вбирало в себя все больше и больше знаний народа Тсонгатоко. Иногда отдельные слова, предложения, а то и целые книги появлялись сами по себе. Иногда невидимые руки изменяли или исправляли написанное людьми.
Среди жрецов Тсонгатоко находились и такие, кто посвящал всю свою жизнь изучению этих таинственных надписей.
Высоко в ветвях я обнаружил висящую плетеную клетку, в которой сидел невероятно сморщенный голый старик. Вначале я был шокирован тем, что с ним обращаются таким образом, но тут ветер раздвинул ветви деревьев, и в неровном вечернем свете я разглядел, что дверь клетки открыта.
В этом месте я ощутил невероятно сильную магию, но не черную магию, присущую чародеям, а чистую, белую.
Древний старец пошевелился. Подобравшись поближе, я увидел, что он принадлежит к неизвестной мне расе, возможно, даже не человеческой. Его кожа была серо-синей, скулы и подбородок уродливо выдавались вперед на фоне глубоко запавших глаз.
Когда он начал двигаться, я к своему глубочайшему изумлению обнаружил, что у него есть крылья.
Открыв свои кошачьи желтые глаза, он принялся долго и пристально разглядывать меня.
Он обратился ко мне на языке мертвых, назвав истинным тайным именем, тем, которое дала мне Сивилла, приблизительно с такими словами:
– Найди третий путь, средний путь между черной и белой магией. С одной стороны, это волшебство и чудеса, проистекающие от богов. С другой, чародейство, зло, убийства, бесконечные страх и боль, как тебе прекрасно известно. Найди средний путь. Я поручаю тебе это.
Я настолько испугался его, что едва не упал с дерева – было так высоко, то я разбился бы насмерть. Мне пришлось прижаться к широкой ветке и лежать там, трепеща и истекая потом. Лишь когда спустилась ночь, скрывшая от меня крылатого старца, я смог сползти с дерева на твердую землю.
Той ночью, последней перед тем, как мы с Тикой покинули Тсонгатоко, мне впервые за долгое время приснилась Сивилла. Она, как обычно, ткала, и нити уходили из ее рук во тьму. Сосредоточившись на своей работе, она что-то тихонько напевала себе под нос. Я счел, что не вправе мешать ей.
А что дальше?
Тика, конечно же, старела, а я – нет. Довольно недолго мы представлялись, как муж и жена, затем для окружающих я стал играть роль ее сына, потом – внука. Когда подобное положение вещей стало слишком мучительным для нее, она ушла от меня и стала жить с другим мужчиной, Нахрином, в доме на берегу Великой Реки. Я не пытался удержать ее. Мне кажется, она была счастлива с Нахрином, который старел вместе с ней и от которого у нее было несколько сыновей.
Так что я несколько лет жил в одиночестве в пустыне, размышляя надо всем, что видел и что сделал, переговариваясь с Лекканут-На, Орканром и всеми остальными, кто по-прежнему остался внутри меня. Лишившись своей цели, они больше не боролись со мной. Теперь они напоминали библиотеку, состоящую из множества книг и хранящуюся у меня в голове. Я мог открывать их и читать, когда мне этого хотелось.
Я много писал, но лишь на песке, который сносил ветер. Третьего, среднего пути я пока не нашел.
И я помнил Тику. Она помнила меня. Как могла она забыть, если перед нашим расставанием забеременела и теперь растила моего сына? Его звали Мирибан. Когда ее жизнь подошла к концу, и она послала его за мной, по возрасту он вполне годился мне в отцы.
– Мать тяжело больна, – сообщил он мне. – Она хочет тебя видеть.
Я вернулся к ней в дом, который не был моим домом, – я приходил к ней туда, но редко.
Нахрин, как я узнал, уже умер. Их с Тикой дети выросли и жили отдельно, но теперь все они были в сборе. Когда я пришел, они молча сидели, разглядывая меня с благоговейным трепетом. Я вышел на крыльцо, где в гамаке лежала старая Тика. Я сел рядом с ней в плетеное кресло.
Был вечер. Солнце садилось, я тихо покачивал гамак. Она протянула руку, и ее пальцы зарылись в мои снова отросшие волосы.
– Как ты, Секенр?
– Я не изменился.
Она улыбнулась. Это была наша старая шутка.
– Секенр, ты по-прежнему остался неряхой. Я взял ее руку в свои.
– Это неважно, – сказал я.
– Да, мне кажется, действительно неважно.
– Ты умираешь?
– Не знаю. Наверное. Что такое старость, как не путь к смерти, день за днем? Раз я умираю, я хочу побыть с тобой, Секенр, на реке, как когда-то в прошлом. Пойди попроси Мирибана приготовить судно.
– Сейчас?
– Да, сейчас, Секенр. Скорее всего, другого раза уже не будет.
Сыновья пришли в смятение и испугались, но выполнили желание матери. Я растаял вместе с ней в ночи, сидя в плывущей по течению лодке – ее голова лежала у меня на коленях. Над нами медленно обходили свой извечный круг звезды, отмеряя ночные часы.
– Когда я думала о тебе, – сказала она, – я всегда представляла это так. Я хочу вспомнить то время, когда мы были на реке и стали друзьями.
– И я тоже, – кивнул я.
Она повернулась, гораздо живее, чем я ожидал от нее, и посмотрела мне в глаза.
– Ах, Секенр, а значило ли все это хоть что-то? Хоть что-нибудь?
– Лишь Сивилла знает.
– А ты, Секенр?
– Как ты сказала, я неряха. Я неряшливо обращаюсь с вещами. Все, чего мне удалось добиться, это остаться в живых. Я по-прежнему остаюсь Секенром. Я не изменился, не превратился в кого-то другого. Вот это должно чего-то да стоить.
– Мне кажется, это и есть самое важное, – сказала она.
Во тьме, когда река сделала резкий поворот, мы подплыли к разрушенному зданию на сваях – оно выступило из зарослей тростников, как гигантский паук, с бесчисленным множеством горящих глаз, светящихся изнутри.
Тика никогда не виделаего прежде, но, точно так же, как и я, сразу же узнала его по моим рассказам, а, возможно, и по моим снов, которыми я делился с ней.
– О боги! – воскликнула она. – Этого не может быть!
Я в изумлении поднялся на ноги.
Это был дом моего отца.
Она заплакала и запричитала, когда я стал подгребать поближе. А когда я привязал лодку к одной из опор, вцепилась в меня:
– Не ходи туда, Секенр! Боюсь, что ты не вернешься. Он поглотит тебя.
– Я должен, – ответил я. Я знал, что это произошло далеко не случайно. Такой узор сплела Сивилла. И с этим необходимо было разобраться. – Пожалуйста, подожди меня. Я ненадолго. – Я взобрался по остаткам крыльца.
Не знаю, сколько времени я пробыл внутри. Я знаю, что время текло для меня по-другому. Мне показалось, что я пробыл там страшно долго, что прошло много дней, но, должно быть, все это заняло лишь час. Мысль о Тике, лежавшей внизу, ужас от того, что она может умереть до того, как я вернусь к ней, – лишь эта боль спасла меня в конце концов.
Дом действительно попытался поглотить меня, искушая вздохами, звуками, воспоминаниями, когда я проходил из комнаты в комнату, исследуя его, роясь в сундуках и буфетах, пытаясь наконец понять значение символа, запечатленного на странице моей жизни, этого непостижимого иероглифа, тчод…
Я слышал его многочисленные голоса. Появились фантомы. Проклятые духи, сидевшие в отцовских бутылках, звали меня, проклиная или умоляя о милосердии или попросту бормоча что-то бессвязное.
– Вернись, – казалось, говорил дом. – Ты должен вернуться сюда, Секенр, и жить, как когда-то жил. Живи здесь в своей комнате, спи здесь в своей постели, пиши здесь за своим столом у окна; забудь обо всем остальном, обо всем, что произошло, забудь, как дурной сон, забудь, забудь…
Я едва не уступил ему, едва не сдался, когда рассматривал сокровища отцовской мастерской: книги по магии, аппараты, талисманы и амулеты. Если я останусь, дом сам себя починит. Его раны затянутся, и он снова станет сосудом, содержащим сильнейшую черную магию, и вновь будет способен проходить сквозь миры и эпохи.
Я подумал, а не принести ли мне сюда Тику, но понял, что это ей не понравится.
В конце концов я взял с собой лишь несколько вещей: мою драгоценную, давно потерянную, но не забытую сумку с рукописью истории моей жизни, которую я решил довести до этого дня и когда-нибудь перенести на деревянную стену библиотеки Тсонгатоко, мои ручки и чернила, кое-какую одежду, пригоршню монет из кувшина, который мама хранила под кроватью, и один из ее геватов, который нашел на чердаке, – причудливое изображение изящной птицы – лебедя с расписанными крыльями.
Тика плакала и кричала в голос, обнимая меня, когда я спустился к ней в лодку.
Когда мы отчалили и поплыли прочь, я попросил ее простить меня, но она лишь сказала:
– Секенр, я еще не слышу биения сердца Крокодила. Моя смерть может и подождать.
Я произнес слово, заставившее время вновь пойти своим чередом, и так долго ждавшее пламя взметнулось вверх, ревя от восторга, и свет горящего дома полыхнул в ночном небе, как неожиданный фантастический рассвет.
Мы с Тикой плыли дальше, не в силах оторвать от него глаз.
Вот как я распорядился своим наследством, оставленным мне отцом.
ЧАРОДЕЙ СВОЕЙ ДАВНО УТРАЧЕННОЙ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
В лунном свете приди ко мне
Туда, где ветер в деревьях шумит,
Где на идолах прежних богов
Стерся от времени даже гранит.
И в молчанье иди за мной той тропой,
Что к реке ведет,
Встанем там, где река шумит,
Там, где дикий терновник растет.
Терном тропы те поросли
Всюду, где бросишь взгляд,
Где когда-то с тобой мы шли
Тысячу лет назад.
Ты из могилы восстань,
Пока не растаяла ночь.
Как мне грустить перестать?
Себя не могу превозмочь.
Я хочу воскресить тебя
В мертвом городе призрачных грез,
Чтобы вновь обрести себя
Для любви, для печали и слез.
В древнем городе мертвых камней
Трудно бросить в прошлое взгляд,
Воскресить ту любовь, что была всех сильней
Ровно тысячу лет назад.
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
13.05.2004
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51