Реаль назвал свое новое имя и поинтересовался, как ведется в лагере борьба со шпионами.
– Некоторых мы знаем, – ответил Диас. – Они под наблюдением. Но нужно быть начеку, ошибка грозит смертью. Хочешь, я сегодня же свяжу тебя с нашими?
– Нет, мне следует остаться неизвестным. Для всех я буду придурковатым гаучо Роберто Юррита. Но ты все же шепни своим, что на остров прибыл представитель Центрального Комитета для организации побега. Это может поднять дух. Для нашей связи я постараюсь подобрать надежного человека, но ты все же проверь его. У вас в каждом бараке есть свои глаза?
– Да, не сомневайся, проверим.
– Ну, я очень рад встрече. Действуй; связного я пришлю. До следующего раза!
Хосе крепко сжал руку Диасу, и они, условившись о пароле, разошлись.

* * *

Реаль внимательно присматривался к окружавшим его людям и отбирал пригодных для борьбы. Первым его помощником стал Мануэль. Его он и свел с Диасом. Тот нашел общий язык с докером и после двух продолжительных бесед сказал Хосе:
– Ты подыскал способного ученика, подойдет.
– Смену готовлю, – отшутился Реаль.
Товарищи Мануэля скоро стали друзьями Хосе. Они любили наблюдать, как этот ловкий и сильный парень дурачит стражников и надзирателей, прикидываясь простоватым ковбоем.
С первых же дней к Реалю привязался пилот южной авиакомпании Паоло Эскамильос – сухощавый, мускулистый крепыш, с орлиным носом и тонкими подвижными чертами лица. Паоло вместе со своим механиком – метисом Паблито Ачукарро – в вечерние рейсы нередко сбрасывали листовки на города, попадавшиеся по пути. Полиция долго не понимала, откуда в далеких селениях по утрам появляются воззвания против военной хунты, отпечатанные в подпольной типографии. На поиски отправились специальные агенты. Один из них заметил, что листовки летят с большой высоты, после того как в темноте пролетел рейсовый самолет. Он немедля позвонил по телефону. В тот же вечер приземлившийся самолет обыскали. Сыщики, конечно, никаких листовок не обнаружили, но это не смутило тайную полицию. Пилот и механик были сосланы на вечную каторгу.
Паоло Эскамильос любил шутить с Жаном и отличался умением не унывать при любых обстоятельствах. Смущала в нем только вспыльчивость и петушиная задирчивость. Если бы не его друг моторист Паблито, в характере которого сохранились привязанность, осторожность и благородство предков-индейцев, то Паоло не раз был бы избит надзирателями или уголовниками.
Цвет кожи у Паблито, несмотря на то, что он был метисом, мало чем отличался от чистокровных испанцев, Ачукарро лишь казался более смуглым. Паблито мог без слов просидеть весь вечер рядом с пилотом, опиливая камнем какую-нибудь деревяшку. Его руки не могли оставаться без дела. Но стоило Паоло задержаться после работы – механик не находил себе места и отправлялся на поиски. При столкновениях с уголовниками рядом со вспыльчивым Паоло неизменно появлялась спокойная фигура Паблито со скрещенными на груди крупными руками. Увидев его кулаки, всякий понимал, что шутки будут плохи.
Механик Ачукарро всегда был спокоен; казалось, никто не может вывести его из равновесия или заставить произнести длинную речь. Он отличался молчаливостью. Иногда случалось, что Паблито оставался единственным слушателем в компании лагерных друзей, так как все они норовили говорить одновременно, с присущим южанам темпераментом и горячностью.
Четвертым человеком, заинтересовавшим Реаля, был веселый шутник француз Жан Офре, прадед которого после разгрома Парижской Коммуны бежал в Южную Америку. Офре рассказывал забавные истории о старике, упорно сохранившем на другом полушарии национальную самобытность и ненависть к угнетателям. С юных лет Жан плавал на грузовых судах, вывозивших фрукты и копру. На Панданго он попал за то, что скрывал в трюме бесплатных пассажиров, желавших убежать за границу от расправы агентов Зеленого папы.
Жана в бараке любили за легкий характер, за умение веселой историей и остроумной шуткой скрашивать жизнь на каторге.

Вечером после ужина Реаль сидел прислонясь спиной к стволу пальмы и дремал. Теперь он уже втянулся в изнурительный режим каторжных работ, но первые дни изматывался так, что едва держался на ногах. Вблизи, на песке, сидели Мануэль, Жан, Паоло и Паблито. Паоло, проработавший день в зарослях, рассказывал удивительную историю: стражник Фиолетовый заметив, что «профессор» бросил работу и занялся своей рваной шляпой, хотел было огреть его плетью, но кто-то возьми и крикни: «Не тронь больного человека!» Еще недавно подобное вмешательство могло бы дорого обойтись. А тут вдруг стражник опасливо схватился за автомат и, трусливо озираясь, отошел в сторону, бормоча что-то про себя.
– Не совесть ли проснулась? – допытывался Жан. – Может, в святые метит?
Реаля заинтересовало: какой же вывод сделают его друзья? Его радовало, что они постепенно избавляются от мертвящего безразличия ко всему.
– Стражники действительно несколько утихомирились, – заметил Мануэль. – Молодец Джиованни Лескано, он втолковал им, что кирка в руках решительного человека – грозное оружие.
– Скоро и я свихнусь от бессмысленной работы, – сказал Паоло. – Нельзя же в здравом уме носить песок под пальмы, когда знаешь, что завтра тебя же заставят перетаскивать его обратно. В руднике хоть польза какая-то.
– На это они и рассчитывают, Паоло, – ввязался в разговор Реаль. – Им надо на нелепой работе духовно измотать человека. Стоит сделать труд осмысленным – и все станет на место в твоем мозгу. Ты даже ощутишь некоторое удовлетворение.
Жан с явным сомнением откашлялся.
– Представь, – продолжал Хосе. – Товарищи по побегу предложат кому-нибудь взобраться на высокую, почти неприступную гору…
– Полезу первым! – перебил его Паоло.
– Рад слышать! – улыбнулся Реаль. – Но одних слов недостаточно, хотя и сказанных от души. Вообрази, что от этого зависит судьба товарищей. Ты должен будешь и бежать, и карабкаться, и подтягиваться на руках. Никто не поддержит, если ослабеешь в пути, уставшие мышцы изменят, ты подведешь друзей, потому что не укрепил мускулов, не подготовил себя.
Жан смущенно почесал взлохмаченную голову, а Мануэль подхватил мысль:
– Не бесполезный труд, а тренировка – подготовка к побегу. Вот в чем сила!
Теперь и остальные уловили идею Реаля. Жан вдруг схватил крупный каменный обломок и, приседая, начал выжимать его над головой.
– Да я через месяц тяжелоатлетом сделаюсь, – пообещал он под общий смех.
– Ну, теперь-то и на меня не нарадуются! Становлюсь самым старательным пересыпателем песка! – воскликнул Паоло. – Отныне самая идиотская работа – сплошное удовольствие для меня!
– Значит, у нас теперь не каторжная работа, а сознательная физическая подготовка? – обрадованно спросил Мануэль. – Это надо будет еще кой-кому сообщить.
Довольная улыбка расплылась и на лице механика Паблито.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ВСТРЕЧИ СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ

В деревне рослый Кончеро слыл за смирного и добродушного юношу. Вместе с дедом они обрабатывали мотыгами клочок потрескавшейся каменистой земли, засевали его и на своих спинах в бочонках таскали воду для поливки. Выращенных овощей, клубней маниоки, маиса и фасоли им хватало на год. Лишь месяц или два они батрачили у эстансьера дона Хименеса.
Богатому эстансьеро вздумалось согнать нищего деда с насиженного места. Весной он приехал с судейским чиновником и, хлестнув плетью по земле, сказал:
– По старому плану этот участок входит в мои владения. Что же ты молчал, старый каналья? Думал, я не замечу пропажи?
– Нет, не думал, – ответил дед. – И чужого никогда не брал. Вы же знаете, сеньор, что ваш достопочтенный отец – старый дон Хименес – перед святой мадонной обещал… Я до сих пор помню его слова: «Если сделаешь каменную осыпь пригодной для посевов, пятая часть – весь этот клин на террасе – будет твой».
– Я такого разговора не слышал. И к тому же, какое значение имеют пустые слова, если сделка не оформлена на бумаге?
– Они для меня не пустые! – вскипел дед. – Я сорок лет себя и родных не жалел. Мы каменную стену выложили, чтобы гора не осыпалась, землю в корзинах таскали. Жена от воловьей работы кровью изошла, сын и невестка надорвались. Еще не известно, кто из нас каналья и кто кого обокрасть хочет!
– Будь поосторожней в выражениях, старая падаль! – наливаясь темной кровью, повысил голос дон Хименес. – Иначе я взыщу с тебя за сорок лет аренды и прогоню, как бродячую собаку.
Но разве остановишь жителя гор, когда дело идет о земле, добытой потом и кровью?
– Сам ты бешеная собака! – вспылил дед. – Убирайся с моей земли, пока я не взял самопал!
И он приказал внуку принести ружье.
Юноша не мешкая бросился в дом, схватил старинный самопал, с которым охотился на кроликов, бесчинствовавших в огороде, зарядил его свинцовой пулей и выбежал прогонять пришельцев.
Пока он возился с ружьем, Эстансьеро успел ударом кулака сбить деда на землю. Увидев, как взбешенный дон Хименес избивает плетью лежащего старика, Кончеро в отчаянии прицелился в него и выстрелил.
Свинцовая пуля снесла череп дону Хименесу. За это Кончеро схватили, несколько месяцев держали в тюрьме и сослали на каторгу. А здесь, на Панданго, никто из политических не заинтересовался юношей, попавшим в барак к уголовникам. «Раз убийца, – значит, бандит», – решили многие.
В бараке Кончеро стал обрабатывать однорукий гангстер, подбиравший себе крепких телохранителей. Верховодя в шайке головорезов, инвалид властвовал среди уголовников и запугивал политических.
Неприязнь к однорукому гангстеру переносилась и на Кончеро, его всюду чурались и презирали.
Однажды вечером, когда Реаль и его товарищи отдыхали после тяжелой работы на куче хвороста за кухней, неожиданно появился Кончеро. Силач осунулся за последнее время, ходил каким-то вялым, с опущенными плечами.
– Идет требовать реванша, – определил Жан.
– Не завидую ему, – добавил Мануэль и на всякий случай взял увесистый обрубок корневища.
Остальные тоже были настороже. Общее дело сплотило их в решительную группу.
Реаль выжидающе смотрел на противника. Судя по измученному лицу с запавшими глазами, тому было не до реванша. Потоптавшись на месте, Кончеро потупился и спросил:
– Когда же вы душить придете?
Вопрос был задан совершенно серьезно; поэтому все невольно засмеялись, а Реаль ответил:
– Все никак собраться не можем. Подожди немного.
– Сколько же ждать можно! – рассердился Кончеро. – Больше месяца не сплю… Устал я. Однорукий все дразнит: «Раз грозились, – обязательно явятся. Спи одним глазом». А я не умею одним… Каждую ночь жду.
Простодушный силач, измученный бессонницей, вызвал у Реаля жалость.
– Ладно, спи спокойно, – сказал он. – Мы раздумали тебя душить.
– Одни говорят – задушат, а другие – вроде раздумали! – Не мог остановиться Кончеро. – Что же получается? Сплошной обман! Есть ли тут честные люди?
И он, требуя справедливости, уставился воспаленными глазами на Реаля. Тот, указав на пустующее место рядом, пригласил:
– Садись, потолкуем.
Дружелюбный тон удивил Кончеро. Несколько смущенный, он уселся рядом. Реаль предложил:
– Рассказывай: кто ты и откуда?
Кончеро не очень последовательно, но честно и без утайки поведал несложную историю своей двадцатилетней жизни.
– Значит, кроме Однорукого, никто здесь с тобой по душам не говорил?
– Никто! – вздохнул силач. – Все зовут меня «бандидос».
– Это действительно несправедливо, – согласился Реаль и с укоризной посмотрел на Мануэля. – Не сумели тут наши компанейрос приглядеться к тебе. Но ничего, попробуем исправить оплошность. Давай руку на дружбу!
Кончеро показалось, что он ослышался. Но рука дружески была протянута к нему. Силач обрадованно схватил ее и горячо стиснул.
– Так вы вправду душить раздумали?
– Ну, конечно. Ты же славный парень! Такой же трудовой человек, как и мы. Из-за чего нам ссориться? Если будет время, заходи, ты нам по душе пришелся.
– Обязательно зайду. И гостинцев притащу. Спасибо, компанейрос! Век не забуду… Спасибо!

* * *

Кончеро был кухонным рабочим в столовой для заключенных. Едва начинал розоветь горизонт над океаном, как он спешил под навес к примитивным каменным очагам и возвращался в барак лишь вечером. Определяя его на эту должность, майор Чинч изрек:
– Он настолько глуп, что его никакой идиотской работой не проймешь. А котлы ворочать сумеет. Помощники не потребуются.
И действительно, исполнительный Кончеро трудился за пятерых. Чтобы поддерживать в нем силы, повара давали парню очищать котлы, в которых варилась тапиоковая размазня или маисовая каша.
Теперь, после мытья котлов, Кончеро спешил под пальмы, разыскивал Реаля и отдавал ему сверток с маисовыми пригарками. Они были большим подспорьем для истощенных, вечно голодных каторжников.
Глядя, как новые знакомые по-братски делят принесенную еду, Кончеро прислушивался к их разговорам. Он не все понимал из того, что они говорили меж собой, но ему эти веселые парни нравились и вызывали желание подольше побыть с ними.
Случайно Реаль выяснил, что Кончеро совершенно неграмотен. Он пристыдил силача и велел Мануэлю заняться им. Тот охотно взялся. По вечерам парни садились в сторонку. За неимением карандашей и бумаги, Мануэль палочкой выводил на земле аккуратные буквы, а Кончеро, шевеля высунутым языком и потея от усилий, срисовывал их.
Силач старался запомнить буквы. И когда ему удавалось без подсказки изобразить на земле хоть одну, он готов был задушить Мануэля в объятиях.
Вскоре майору Чинчу доложили о появлении на песке, на дорожках и даже на прокопченных котлах загадочных знаков, напоминавших буквы. Начальник лагеря обеспокоился; он сам ходил на места появлений таинственных знаков и приказал доносчикам выследить не только «пачкунов», но и тех, кто приглядывается к надписям.

* * *

В один из вечеров Мануэль встретился со старым приятелем. Перед ним на камнях сидел оборванный, измученный человек со впалой грудью. Его огромные, горящие беспокойным блеском глаза, казалось, занимали половину исхудалого лица, изрытого глубокими оспинками. Это был школьный товарищ и сосед по двору – Алонзо Альварец. Они узнали друг друга в очереди за похлебкой и условились встретиться за бараками.
– Они не сумели дознаться, что я в компартии, – озираясь, торопливым шепотом говорил Альварец. – Меня очень били… до сих пор кашляю. Здесь поместили в третий барак… на работы гоняют в заросли. Я не раз приглядывался к тебе… думаю: «Удивительно похож на покойника Мануэля», а подойти не решался. Хорошо, что ты первым заговорил. Как же так случилось? Ведь когда бежали со свинцовых рудников, тебя подстрелили… ты тогда не доплыл.
– Да, я был ранен… течением занесло далеко вниз. Но вас, кажется, всех переловили?
– Не всех… мне удалось уйти. Я стал нелегальным. Марион не верила в твою смерть и со мной не хотела разговаривать. Вздорная она у тебя.
– Да-а, ты ей чего-то был не по вкусу! – согласился Мануэль, вспомнив, как жена уговаривала его больше не связываться с Альварецем. «Рябой иным стал, – убеждала она. – Смотреть в глаза не может и лебезит, словно слизняк. Я не хочу, чтобы он знал твое новое имя. Такие предают. Будь для него погибшим». Чудачка Марион! Ведь это каторга, побои и тюрьма сделали Алонзо не похожим на себя. Он пострадал больше других, в двадцать восемь лет похож на старика.
– Я всегда был неприятен женщинам; лицо словно гвоздем поковыряно, – уныло глядя в сторону, продолжал говорить Альварец. – Им больше здоровые и красивые нравятся. Впрочем, нечего больше об этом, нам осталась лишь медленная смерть под пальмами.
Мануэль понял, что друг детства впал в уныние и видит все в мрачном свете. А ведь когда-то он был самым изобретательным сорванцом. Сколько чужих садов пострадало от их налетов! А мечты юности? Разве о таком конце они думали? И Мануэль, жалея Альвареца, шепнул:
– Не унывай: мы, кажется, скоро покинем этот остров.
Но школьный друг, ни во что не веря, безнадежно махнул рукой.
– Какой-нибудь провокатор или шпион подыскивает простаков, – сказал он. – Ты отлично понимаешь, что спастись отсюда невозможно.
– Прежде и мне так казалось, – сознался Мануэль. – Но, слава богу, нашелся человек, который вправил мозги. Не сомневайся, а главное – не отчаивайся. Собери свои нервы в кулак. Сердце разрывается, когда видишь тебя в таком состоянии. Поверь, мы скоро будем свободны.
Он не заметил, как дрогнули кончики пальцев у собеседника и глаза еще больше потемнели. Альварец оглянулся и приглушенным голосом спросил:
– Так это не шутка, Мануэль? Сумели наладить дело с охраной, да? Ты не забудешь меня?
– Алонзо, возьми себя в руки! Ну, как я забуду о товарище? Разве ты бы покинул меня в беде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18