Сонго вскинул над головой окровавленный меч.
– Негодяй, ты лжешь! Госпожа на свободе! И война еще не проиграна! Дазаут…
– Дазаут, – перекричал его Ангдольфо, – сегодня слегка занедужил, а вместе с ним вся его свита. Ничего страшного, просто испили водицы не из того источника и теперь маются животиками. Им уже не до славных баталий. Конечно, они получат целебные порошки и выздоровеют, если убедят Токтыгая в безнадежности позорной кампании. Даже если он заупрямится, у нас хватит сюрпризов наподобие «нектара Мушхуша» на весь этот сброд, который он по недомыслию называет своей армией. А что касается госпожи Зивиллы, то она уже далеко отсюда, ее везут в наш лагерь. Сонго, дружище, уж не думаешь ли ты, что я сейчас выставлю ее пред твои влюбленные очи? Поверь, дружище, я к тебе очень неплохо отношусь и не хочу, чтобы ты опрометчиво кинулся к ней на выручку и тем самым подтолкнул доблестного сотника на очередную демонстрацию могущества…
– Хватит молоть языком! – впервые Конан услыхал голос Бен-Саифа. Казалось, в нем скрежетал тот же серый металл, что облегал тело. Сотник хмуро взглянул на когирцев и отрывисто проговорил: – Вы нам не нужны. Не нужна нам и госпожа Зивилла, мы пришли за киммерийским наемником Конаном. Пока вы спали в шатре, Зивилла попала в плен. Вы покрыли позором стяг Когира, и теперь, даже погибнув, ничего не исправите. Зивилле ничто не грозит – через пять дней мы ее отдадим Токтыгаю. Но если раньше вы приведете Конана, целого и невредимого, к нам, она тотчас получит свободу и ваша честь будет спасена.
Последние слова Бен-Саифа ввергли Конана в замешательство – от серого всадника его отделяло не более трех десятков шагов. Через секунду он сообразил, что сотник его не видит – многолетняя привычка воина к осторожности на сей раз оставила рассудок без работы. Конан и сам не помнил, когда он успел скрючиться меж двух валунов на круглом островке густого и высокого вереска. Он затаил дыхание, однако Бен-Саиф, словно учуяв киммерийца, повернул голову в его сторону. И усмехнулся.
– Он где-то здесь, – проскрежетал сотник. – Сильный воин, везучий воин. А главное – умный и опытный. Нам нужны такие. – Переведя взгляд на растерянных когирцев, он продолжал: – Если б не он, Дазаут не вывел бы конницу из Лафатской долины. Мы подготовили хитрую западню, но не взяли в расчет киммерийца. Думали, наемники перебегут, если заранее подослать к ним лазутчиков с золотом, а заодно внушить, что Дазаут терпеть не может чужеземцев и только и ждет удобного случая, чтобы отправить их на верную гибель. Мы знали, что отряд киммерийца поставят удерживать Гадючью теснину. Мы обложили Дазаута со всех сторон, но в Гадючью теснину не лезли, напротив, всеми способами склоняли вас к мысли, что это единственно возможный путь отступления при неблагополучном исходе битвы. Как только заварилась каша и Дазаут позабыл про Конана и банду, которую навязали ему в подчинение, мы послали к ним отряд всего-навсего в триста сабель – в надежде, что киммериец уже заколот своими же солдатами. Мы просчитались – зачинщики неудавшегося мятежа давно лежали с перерезанными глотками. Оказалось, что накануне Конан разгадал наш замысел и предупредил Дазаута, но самонадеянный мальчишка лишь на смех его поднял, да еще обвинил в малодушии.
Тот, о ком шла речь, невесело усмехнулся. Бен-Саиф сражается на чужой стороне, но кто из своих столь же правдиво описывал роль Конана в этой кровавой драме? Какой только грязью не обливали его после того панического бегства через Гадючью теснину, каких только упреков не бросали в лицо! Будто сговорились выставить его козлом отпущения! А ведь из того, первого отряда конников, вступивших в теснину с юга, живыми ушло меньше четверти – чья это заслуга? Кто заставил буйную ораву пьяниц и мародеров занять удобные позиции, кто тактически безупречно отрезал апийской коннице путь назад, вынудил наступать по дну ущелья под непрерывным градом стрел, дротиков и камней с крутых склонов, а потом довершил разгром лихой контратакой тяжелой пехоты? Кто потом выдержал лобовой натиск полутора тысяч апийских сабель и одновременно – атаку в тыл двухсот конных лучников из резерва Каи-Хана, которые просочились через заслоны Дазаута со стороны Лафатской долины?
К началу схватки с ними у Конана оставалось немногим больше половины отряда, но уцелевшие вошли в раж – дрались, как шальные демоны, рядом с подоспевшими на подмогу дворянами Зивиллы. Каи-Хану пришлось на ходу менять план сражения, и тут степной волк дал маху – понадеялся, что южный выход из дефиле прочно удерживается его конницей. Еще тысяча пеших апийских копейщиков и тысяча двести всадников, потихоньку отступавшие на фланге главного фронта под нажимом нехремцев, неожиданно повернули к бросились в Гадючью теснину, изображая панику, чтобы завлечь в ущелье Дазаута. И оказались в тылу у Конана и Зивиллы. Когирская конница не выдержала их свирепого натиска и попятилась, а от наемного отряда к тому времени оставались жалкие ошметки.
При виде отборнейших войск противника, в спешке покидающих поле боя, ординарцы помчались к шатру Дазаута, чтобы поздравить его с победой. Дабы развить успех, молодой полководец незамедлительно отдал два приказа: резервом пехоты отсечь апийцев от Гадючьей теснины, а тех, кто успел туда удрать, преследовать резервом конницы. И взялся самолично возглавить погоню.
Почти не неся потерь, тяжелая кавалерия устилала теснину трупами застигнутых врасплох пехотинцев Каи-Хана; когда же апийцы опомнились, то контратаковали лучшие войска Дазаута конницей, а пехота еще энергичнее потеснила когирцев.
Тем временем молодой нехремский воевода с недоумением услышал от ординарца, что на равнине конные лучники Каи-Хана внезапно обстреляли атакующую кавалерию необычными стрелами, дающими при попадании в доспел или щит ярчайшую белую вспышку, которая ослепляет и коня, и всадника. Каи-Хан воспользовался смятением в рядах атакующих, нанес сокрушительный удар на левом фланге, и теперь охваченная паникой нехремская армия, бросая раненых и ослепленных, беспорядочно откатывается все к той же Гадючьей теснине.
Недоумение сменилось яростью, едва Дазаут сообразил, что его провели, как сопливого мальчишку. Выкрикивая проклятья, он повернул и пришпорил коня, но отступающих было уже не удержать; Каи-Хан двинул к северному концу Гадючьей теснины все резервы. Он полагал, что бьет наверняка, и не ведал о том, что на юге из дефиле уже вырвались оставшиеся в живых когирцы и солдаты Конана, и рассыпались по равнине, догоняя и истребляя уцелевших апийских наездников. А немногим позже и армия Дазаута, оправясь от растерянности, выбрала единственный разумный выход: по изрубленным телам степняков, когирских дворян и наемников она прошла через теснину и благополучно выбралась на равнину.
Дазаут сохранил лучшие войска, зато проиграл сражение. Каи-Хан понес тяжелые потери и не добился главной цели: разгромить вражескую армию за одно сражение. Зато ему достался огромный лагерь Дазаута с уймой припасов, оружия и даже войсковой казной. К апийцам не попали только телеги с имуществом наемного отряда – по пути к Лафатской долине Конан бросил его в захудалой деревушке. Теперь эти две дюжины повозок носили гордое название «обоз регулярной армии Самодержца Нехремского Токтыгая», и Конану досталась «великая честь» отвечать за него головой.
– Исход этой войны предрешен, – уверенно проговорил Бен-Саиф. – Скоро здесь наступит мир. Чем быстрее вы привыкнете к этой мысли, тем меньше будет напрасных жертв. До скорой встречи под Бусарой.
Чудесные свечи догорали на земле, простреливая белыми искрами клубы дыма. Серые всадники вместе с Ангдольфо и конными апийцами уезжали в ночную мглу. Пешие степняки увлеченно добивали последних обозников. Восемь телохранителей Зивиллы стояли над изувеченными телами своих товарищей. Конан встал во весь рост и с окровавленным мечом в руке неторопливо зашагал к ним.
Глава 2
– А по мне, так это бред сивой кобылы, ополоумевшей без ядреного жеребца. – Каи-Хан всласть затянулся опиумным дымком из причудливого кальяна. Нелегко было прокачивать дым через хитросплетение стеклянных трубок, через множество прозрачных шаров, наполненных разноцветными душистыми жидкостями, но соправитель Апа недаром гордился своей богатырской силой. В его роду хилые не выживали; подобно стигийским монархам, каждый соправитель Апа раз в шесть лет проходил суровейшее испытание, и так – до сорокалетия. Того, кто не мог обогнать трехлетнего скакуна, отломать рог у живого разъяренного быка или со ста шагов проткнуть стрелой глаз пленника или преступника, жестоко казнили в назидание будущим претендентам на трон, а также для упрочения традиции. На днях Каи-Хану исполнилось тридцать восемь. Всерьез курить опиум он начал совсем недавно, быстро вошел во вкус, однако нисколько не боялся новой привычки. «Не родился еще, любил говаривать он, бычок, с которым я не сумею сладить».
По своему обыкновению, Лун помалкивал. Бен-Саиф тоже не испытывал желания точить язык об зубы.
– Да покарает меня за тупость неукротимая Иштар, – подзуживал Каи-Хан иноземных советников, – но где это видано, чтобы тремя сотнями конницы осаждать укрепленный город с гарнизоном в шесть, а то и десять тысяч отборного войска? И можно ли караулить один вход в крепость, не послав даже конных дозоров к двум другим? Клянусь мудями Митры, это что-то новенькое в военной науке. Сдается мне, при таком раскладе Токтыгаю не избежать победы. Оно, конечно, старому развратнику не повезло с воеводой, и пока только чудо, вроде той вашей промашки с отравленным источником, спасало Дазаута от заслуженного разгрома. Но сейчас не надо быть семи пядей во лбу… – Каи-Хан снова энергично затянулся, кальян заурчал, как желудок объевшейся дикими грушами коровы, – …чтобы начисто смыть с себя позор, да вдобавок насадить на копье башку некоего правителя, которого дернула нелегкая прельститься обещаниями чужеземных прохвостов. Достаточно безо всяких затей ударить нам в лоб тысячей-двумя тяжелой пехоты, а в тыл подбросить колесницы с озверелыми когирцами, а после, когда мы драпанем, пустить наперехват гирканцев с луками и арканами.
– Наше счастье, если Дазаут рассудит точно так же. – Голос Бен-Саифа напоминал ерзанье влажного каменного оселка по зазубренному лезвию сабли. – Именно на этом я и строю расчет. Да вознаградит тебя Нергал, если сбудется твое пророчество.
Соправитель Апа усмехнулся, встопорщив пышные усы.
– Покамест боги вознаграждали меня не за пророчества, а за умение выбирать друзей… и врагов. Да-да, не смотри так удивленно, горный стражник. Выбрать врага, которого несложно одолеть, – та еще наука.
– Из хороших врагов, – подал голос Лун, – получаются хорошие друзья.
Бен-Саиф поднял голову и устремил на него странный взгляд. Соправитель расхохотался и хлопнул себя ручищами по животу.
– Э, брат, да ты у нас мыслитель, а не просто железный истукан! В бою тебе цены нет, это я уже понял, – однако никак не чаял, что великий волшебник Лун снизойдет до беседы с жалким царьком! А тут прямо подарок – целая проповедь.
Лун и впрямь походил на истукана: на лице ни единый мускул не шелохнется, в глазах – мертвая пустота. Но по этой пустоте – мертвее обычной – было заметно, что словесное жало Каи-Хана все-таки нашло брешь в невидимых доспехах его души. Во всяком случае, Каи-Хан заметил. Он осклабился, очень смахивая на кота, который выловил из фонтана золотую рыбку и теперь предвкушает экзотический завтрак. В этот миг откинулся полог, и в парчовый шатер, сгибаясь в низком поклоне, вошел запыленный ординарец.
– Начинается, Каи! – воскликнул он. – Пехота выходит из северо-западных ворот и строится в боевые порядки. На севере замечено скопление конницы, но она пока не движется.
– Тяжелая? – поспешно спросил Бен-Саиф.
– Тяжелая. Несколько сот. По два наездника на коне.
– Даже лучше, чем я ожидал. – Агадейский сотник порывисто вскочил с шелковой подушки, азартно хлопнул в ладоши. – Это три с половиной, а то и четыре тысячи человек, не считая гирканцев. Для трех сотен больше чем достаточно, верно?
Каи-Хан осклабился и протянул:
– Ве-ерно.
– Гирканцев пока не видать, сотник, – сказал ординарец, обращаясь к Бен-Саифу. – Я послал в лощину разъезд, как только там появятся, кочевники, мы…
– Что?! – С лица Бен-Саифа слетела улыбка, Каи-Хан насторожился. – Что ты сказал? Какой еще разъезд?
– Двенадцать лучников на самых быстрых конях. Им приказано выпустить по две стрелы и во весь опор…
– Болван! – Лицо человека в серых латах пошло пятнами. – Ты потерял двенадцать сабель? С таким же успехом ты бы мог перебежать к нехремцам и выдать наши планы! Легкая конница не должна выйти из лощины! Там же полно моих ловушек! Что подумают гирканцы, когда наткнутся на дюжину трупов?
Ординарец глядел на сотника, растерянно приоткрыв рот. Бен-Саиф в бессильной ярости тряс кулаками.
– Дубина! Скудоумный выродок! Да задохнуться тебе от вони Мушхуша, проклятый идиот!
Тяжелая рука похлопала его по плечу. Бен-Саиф обернулся и встретил холодный взгляд Луна.
– Пора, – буркнул помощник.
Сотник на миг потупил голову. Взяв себя в руки, он сказал Каи-Хану:
– Если гирканцы пойдут в обход, нам несдобровать. – Затем повернулся к ординарцу и обжег ненавидящим взглядом. – Моли Иштар, Митру, кого хочешь моли, чтобы этого не случилось. Чтобы гирканская храбрость перевесила здравый смысл. Если они выйдут из лощины, я тебе не позавидую. – Он снова посмотрел на соправителя. – Я же по три раза объяснил каждому командиру, что и как делать. Почему этот олух вздумал своевольничать? Откуда он вообще тут взялся? Я его не помню.
Каи-Хан пожал плечами.
– А его и не было. Я только нынче утром взял его к себе вместо сотника Нулана. А что? Ияр парнишка толковый, из моего рода, с парнями ладить умеет, а драка, она драка и есть…
– И все? – перебил Бен-Саиф. – Больше ты никого не заменил? Если скажешь да – мы с Луном смазываем пятки, а ты выкручивайся как знаешь.
Что-то дрогнуло в лице рослого военачальника.
– Ияр, – произнес он севшим голосом, – бегом к Нулану, он у себя в шатре под стражей. Скажешь, чтобы не дулся и спешно принимал командование своей сотней. Заартачится, скажи, Каи все прощает, мол, ошибка вышла и все такое. Не убедишь – самолично черепок тебе раздавлю, ты видал, как я это делаю.
Ияр ринулся вон – задом, в поклоне, так комично, что в другое время Каи-Хан и Бен-Саиф непременно расхохотались бы. Но сейчас они даже не улыбнулись.
– За что? – сухо спросил Бен-Саиф.
– Я же говорю, врагов и друзей выбирать – это целая наука, – уклончиво ответил Каи-Хан.
* * *
Дождя не было уже три дня, и за этот срок летнее степное солнце так иссушило бесплодную землю, что пылевое облако поднялось на четверть полета стрелы. Пыль летела из-под копыт, утяжеленных шипастыми железными подковами; продолговатый клин конницы напоминал тупоносый таран, наделенный на стену невидимой крепости и несущийся без удержу – слепая, неукротимая мощь, по чьей-то нелепой прихоти живописно расцвеченная яркими мазками штандартов, плюмажей, попон и плащей. На флангах, изрядно отставая от «тарана», громыхало несколько десятков колесниц: по три коня, возница, лучник, мечник и три-четыре пехотинца с секирами и дротиками. Латники сидели даже на гужевых лошадях – Дазауту пришло в голову, что десант пехоты в тыл неприятеля делу не помеха. А для преследования врага, который непременно покажет пятки, колесницы не понадобятся, хватит и пятисот гирканских удальцов, скрытно пробирающихся по глубокому оврагу. Сколько бы ни было впереди апийцев (а их, по донесениям многочисленных лазутчиков, от силы полтысячи), им не выдержать такого свирепого, такого точного удара. Хвала богам, что они затмили разум Каи-Хана, разум, и прежде не очень-то блиставший… Грубая, самонадеянная скотина, бандит с большой дороги, возомнивший себя стратегическим гением!
Дазаут не поверил, что основные силы Каи-Хана, потрепанные в Лафатском сражении, отступают к апийской границе, чтобы расположиться в нескольких селеньях на отдых. Конечно, война на измор – не в обычае разбойников, их тактика – внезапный налет и бегство с добычей. Так бывало всегда. Апийцы вторгались в Нехрем, грабили деревни, иногда даже захватывали город – злосчастный Лафат, к примеру, они сжигали раз в полста лет, – но всякий раз уходили, собрав более-менее солидную добычу. А то и ее бросали, заслышав грохот нахремских колесниц, боевой клич немногочисленных, но превосходно вооруженных и отчаянно смелых конников, гортанные вопли смуглых гирканских лучников, с незапамятных времен верой и правдой служащих нехремским властителям.
Но сейчас в проклятого Каи-Хана будто Нергал вселился, а в его старшего брата Авал-Хана – кровожадный Нинази.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38