Киммериец спешился и наклонился над раненым. Их окружило несколько воинов, Один достал из седельной сумки и протянул чистые льняные лоскуты.
– В строй! – рявкнул Конан, озираясь. – В любой момент ударить могут. Проклятый афгул меня узнал.
* * *
Результаты исследований выглядели неутешительно. Как ни испытывали золотую клетку преподобные Кеф и Магрух, в ней не появилось даже малейшей бреши. Мелкоячеистая сеть только казались золотой – на самом деле «материал», из которого она была «изготовлена», поражал своей эластичностью и прочностью.
Недоумение короля и жрецов усугублялось от того, что на самом деле клетки не существовало. Она появлялась ниоткуда, лишь когда он медитировал – покидал собственное тело и взмывал над землей. Клетка выполняла одну-единственную функцию: ограничивала свободу передвижения души, оставившей тело. Не только души короля, но и Кефа, и Магруха, и Ибн-Мухура, и всех остальных жрецов, спешно привлеченных к опытам. Любой жрец, худо-бедно умевший путешествовать вне тела, ни разу не смог подняться над куполом высотой сорок, а максимальным диаметром – двадцать пять локтей, и посмотреть, что (или кто) витает вовне. Где бы ни находился жрец-исследователь, стоило ему погрузиться в транс и просочиться сквозь собственное темя, как над ним возникал золотой колпак.
Абакомо рвал и метал. Он себе казался бабочкой, которую походя накрыл сачком досужий ловец насекомых, да так и оставил, отвлеченный другими делами.
Ко всему прочему сачок оказался с норовом. И весьма не жаловал любопытных. Как только кто-нибудь из исследователей переступал некие границы дозволенного, колпак старался запугать его, а если не удавалось, наказывал физически.
Так, преподобный Магрух, возвратясь в тело после бесплодной попытки добраться до сути явления, обнаружил у себя на лбу здоровенную шишку, а во рту – зуб, болтающийся на одном корешке. Кеф, витая под куполом, вдруг с ужасом увидел собственное физическое тело – оно поднималось к нему с вытаращенными от боли глазами, разевая рот в немом крике; пальцы удлинялись, превращаясь в омерзительные щупальца, а из ноздрей выскальзывали черви и пиявки. Бывалый эрешит всякого насмотрелся за многие годы трансцендентальной практики, но от сего кошмарного зрелища он едва не тронулся умом. Собрав остатки мужества, Кеф нырнул обратно в тело через плешивую макушку и тотчас оказался на полу с вывихнутой стопой и ушибленным плечом.
Но хуже всех досталось Ибн-Мухуру. Терроризируя его, колпак проявил недюжинную изобретательность; казалось, упорство храброго ануннака только раззадоривает его. Даже у Абакомо дрожали энергетические копии поджилок, когда громадные летучие мыши-вампиры, одна другой ужаснее, так густо облепили Ибн-Мухура, что он даже пошевелиться не мог. Королю, преподобным наставникам и восьми их помощникам, жрецам из обоих храмов, с превеликим трудом удалось вырвать из мышиных когтей изнемогающую душу ануннака. По возвращении в тело он залпом выпил целый кувшин вина, а потом долго ругался, пересчитывая новые седые волосы в шевелюре и бороде.
– А может, его заклинаниями пощупать? – спросил Кеф, когда все остальные методы исследований не дали почти никаких плодов.
Император Великой Агадеи со злостью и страхом поглядел на дымящиеся останки медитативного манка – легкость, с какой несуществующему колпаку удалось разделаться с физическим объектом, наводила на грустные размышления. К заклинаниям ни Абакомо, ни его сподвижники пока не прибегали. Не осмеливались. Он кивнул, и преподобный Кеф, исполнясь мрачной решимости, «произнес» нараспев:
– Лахунда хугуру ха. Ваставур нигилла механиди. Загамид ва, ва пуроста – экизибир.
– Это против злых чар, – объяснил он императору. – Древняя штучка. От многих напастей помогает.
На стенке колпака появился бледно-желтый нарост, смахивающий на гриб-дождевик. Он насмешливо популь-сировал, затем, непристойно вихляя, потянулся к Кефу.
– Камалун грунада, сапихон нигилла механиди, – гнусаво «промолвил» Кеф. – А! – воскликнул он, когда «гриб» отпрянул. – Не нравится?!
«Гриб» раздулся и лопнул, обрызгав Кефа зеленой жижей.
– Очень смешно, – обиделся эрешит.
– Слушай! – воззвал Абакомо в отчаянии и гневе, запрокинув голову. – Кто ты такой, и какого демона тебе от меня надо?
В то же мгновение кругом воцарился мрак, а когда он слегка рассеялся, Абакомо увидел перед собой мертвеца, прикованного за руку к стене золотой клетки. Покойник в пыльном рубище висел неподвижно, уронив голову на грудь; подле его ног поблескивала вода в источнике.
– Ну-Ги! – ошеломленно «вскричал» Абакомо. – Так вот чьи это козни!
Отшельник приподнял голову – жуткий череп, обтянутый полупрозрачной, точно вощеный шелк, кожей. Со скрипом окаменелых суставов отпала нижняя челюсть. Темные провалы глазниц повернулись к Абакомо.
– Отвечай! – потребовал властелин Агадеи, Нехрема и Когира. – Что ты хочешь от меня, нежить?
– Грубишь почтенному старцу, – упрекнул отшельник «голосом» ярмарочного чревовещателя. – Досадная прореха в воспитании. Ее бы не было, если бы тринадцать лет назад ты испил из моего источника.
– Что? – Абакомо опешил. – Так значит, мне тогда не померещилось?
Хрустя шейными позвонками, мертвец поводил головой из стороны в сторону.
– Не всякий, кто пьет из моего источника, обретает мудрость и чистоту сердца. Только тот, кому я сам предлагаю. А таких людей не бывало среди тех, кто приходил в мою пещеру. Одного тебя вопреки обету я решил удостоить великой чести, отрок. Но ты отверг мою помощь, и вот плачевный итог: ты шествуешь навстречу бесславному краху, все твои чаяния и амбиции суть ошибки затянувшегося детства.
Сие высокомерное пророчество рассердило Абакомо не на шутку.
– Ты хочешь сказать, что я играю в бирюльки? Что мечта подарить всему миру счастье – ошибка затянувшегося детства? Что меня еще и прикончат за все мои старания?
Отшельник попытался встать и снова беспомощно повис, звякнув короткой цепью.
– Подарить миру счастье! Кхи-кхи-хи! Неразумное дитя, кого ты пытаешься обмануть? Отшельника Ну-Ги, признанного мудреца и мага, постигшего душу человеческую во всех ее проявлениях! Глупец, тебе не дано видеть дальше собственного носа! Иначе бы ты сошел с ума от страха, заглянув хотя бы на две недели вперед. Но еще не поздно прозреть, несмышленыш. Испей.
Старец дотянулся до ближайшего глиняного черепка, схватил дрожащими костлявыми пальцами, зачерпнул воды и протянул Абакомо. Тот фыркнул и отвернулся с брезгливой миной. Черепок развалился на куски, вода пролилась обратно в источник. Раздосадованный отшельник что-то невнятно проворчал, попытался взять другой черепок – не достал. Вдруг он расплылся в улыбке, воздел указательный палец и торжествующе «воскликнул»: «О!» После чего сжал кулак и изо всех сил ударил себя по лбу. Под куполом разлетелся грохот, голова отшельника покрылась паутиной трещин. Ну-Ги сунул пальцы в одну из них и оторвал добрую половину теменной кости. Окунул ее в воду и подал молодому императору.
– Испей. И тогда отпадет нужда в золотой клетке.
– Изыди, нечисть! – в ярости «закричал» Абакомо. – Сгинь! Оставь меня в покое, отродье Митры!
– Глупец! – Старик сокрушенно покачал обезображенной головой. – О, какой ты глупец! И как горька будет расплата за глупость!
Под куполом снова потемнело и снова разлился свет. Отшельник исчез, а вместе с ним и источник. Купол надменно сверкал иллюзорным золотом.
– О, милость Нергала! – «воскликнул» потрясенный Кеф. – Это и впрямь Ну-Ги. Точь-в-точь, как у себя в пещере.
– Вот и сидел бы там, трухлявый недоумок! – Абакомо скрежетал зубами от злости. – Чем соваться в чужие дела и каркать с того света! Допросится, что я прикажу замуровать его поганое логово!
Ибн-Мухур, наверное, впервые за всю свою жизнь видел повелителя в таком бешенстве. Куда девалось его хладнокровие и неизменный юмор? Абакомо напоминал медведя-шатуна, который свалился в ловчую яму и теперь, дожидаясь охотников с копьями, должен выслушивать праздные назидания старой полоумной вороны.
– Не спорю, ваше величество, его требования выглядят довольно странно, – рассудительно «произнес» ануннак, – но все-таки мы обязаны прислушаться и, если удастся, найти общий язык с Ну-Ги. На то имеются две причины. Во-первых, он святой, почитаемый нашим народом, а во-вторых, он гораздо сильнее нас. Кроме того, мне не показалось, что он желает вам зла. Совсем напротив.
– Напротив?! – вспылил Абакомо. – Он сует свой засушенный нос куда не просят! Он пророчит бесславный крах, когда наши дела идут лучше некуда! И он… он посадил меня в эту мерзкую клетку! Меня, короля… императора Агадеи! Жалкий слюнтяй! Неудачник, бездарь! Тряпка! Малодушный чистоплюй! Он бы мог завоевать власть над миром, все сокровища земли! А выбрал пещеру и собачью цепь! Скажи, ануннак, чего ему не хватило, чтобы довести удачно начатое дело до конца? Молчишь? Заурядного упорства, вот чего! А теперь эта мумия с окостеневшими мозгами завидует мне! Да, завидует! Потому что я иду ее путем, и мне хватит упорства дойти до цели!
Он отвернулся от Ибн-Мухура и несколько мгновений молчал – подавлял гнев. Затем перетек в физическое тело, встал с кресла и заявил с угрозой в голосе:
– Что-то мне слабо верится в его святость. Мы почитали Ну-Ги, пока он поступал соответственно им же самим выбранному прозвищу. То есть, пока он не возвращался. Но теперь он снова проявляет нездоровый интерес к миру живых. Как бы пожалеть не пришлось. Если он не уймется, я соберу всех жрецов Империи, и мы обратимся к самому Нергалу, чтобы рассудил нас. И тогда посмотрим, не слишком ли много старичок на себя берет.
Ибн-Мухур, успевший по примеру короля вернуться в свое огромное тело, внутренне содрогнулся. В Агадее, почитавшей грозное божество, давным-давно никто не решался обратиться к нему напрямик. Нергал славился крутым нравом. Если легенды не лгали, достаточно было сущего пустяка, чтобы прогневить его и вмиг очутиться в непроглядном вечном мраке жуткого Кура. Видимо, странная выходка покойного отшельника задела монарха за живое.
– Будем надеяться, что к нему вернется здравомыслие, – успокоительно произнес анунвак. – Мы на дороге величайших перемен, ваше величество. Не хотелось бы отвлекаться на нелепые тяжбы с потусторонним созданием, для которого все наши хитроумные ловушки просто-напросто не существуют.
– Понимаю. – Абакомо недобро ухмыльнулся. – Советуешь поджать хвост и не тявкать, когда меня макают носом в дерьмо. Мне не по душе такие советы, ануннак.
«О боги! – взмолился про себя Ибн-Мухур. – Да что сегодня за день такой? Все кругом точно белены объелись!»
– Ну что вы, ваше величество. – Он смиренно потупился. – Я этого и в мыслях не имел.
– А коли в мыслях не имел, – сверкнул глазами Абакомо, – так нечего и языком молоть.
Он повернулся и вышел из зала, оставив незаслуженно оскорбленного царедворца в обществе измученных жрецов.
* * *
Тахем взвизгнул и присел, закрывая голову руками. Короткая плеть обожгла предплечья и левую щеку.
– Вонючий пес, недостойный даже своих блох!
Стигиец упал и скорчился. Опять взметнулась нагайка, свистнула, рассекая воздух, и Тахем закричал от невыносимой боли.
– Ничтожный катых из-под хвоста околевшей овцы! Не надейся, что я заварю тебя насмерть. Мы для тебя припасли другую смерть. Не такую легкую и приятную!
Вождь афгулов выпрямился и опустил нагайку. Тахем осмелился приподнять локоть и посмотреть на него одним глазом.
– Чем же я прогневил тебя, храбрый вождь!
– Ха? Ты еще спрашиваешь, ядовитое насекомое? Ты думаешь, перед тобой круглый дурак? Да Махмуд насквозь видит твои гнилые потроха! Ему не удалось продырявить глотку тому лицемерному щенку, но уж тебя-то он ни за что не отпустит живым. И твоих дружков-бандитов! Если кто-нибудь из них попадет в плен и захочет легкой смерти, ему придется жрать твой растерзанный труп!
– О милосердные небеса! – застоная стигиец в непритворном страхе. – Почему ты решил, что мои друзья – разбойники?
– Потому, – афгул свои наклонился ж нему и хищно оскалил зубы, – что в твоем отряде я заметил одного здоровенного негра.
«Проклятье! – выругался про себя Тахем. – Ну, конечно! Где это видано, чтобы у черномазого кушита – голубые глаза?»
– Да, у нас есть один наемник из далекой южной страны. И что с того? Королева щедро платит опытным воинам. Я, между прочим, стигиец, я тоже служу ей верой и…
– Ха! Тьфу на тебя, изворотливая змея! Я почти полвека кочую в этих горах, а чернокожего война вижу впервые. Купцов встречал, а наемных солдат – ни разу. Куш отсюда очень далеко, и дорога от него к нашим перевалам ой как трудна и опасна.
– Все это истинная правда, о мудрый вождь, но…
– Молчать, кизяк! Не гневи меня лестью, пожалеешь! – Вспыльчивый афгул умел мгновенно успокаиваться. Его голос внезапно перерастал в крик и столь же внезапно падал до зловещего шепота.
– Прежде чем умереть на моих руках, – процедил он сквозь зубы, – несчастная малютка Фагья рассказана, что ее насиловал и мучил огромный веселый воин с черной кожей и тонкими косичками. Не слишком ли много шастает во нашим горам черномазых шутников с бабьими косячками, а, старик?
«О Сет! – Теперь Тахем испугался по-настоящему. – Я погиб!»
– Но человека, похожего на Конана, я не увидел, – сказал Махмуд. – Где вы его прячете?
– Ты ошибаешься, Махмуд, – проникновенно заговорил стигиец. – Конан – преступник, нам приказано положить конец его разбою и привезти его в Даис живым или мертвым. Мы шли по следу его шайки, пока не встретили вас. Если вы не уступите дорогу, мои товарищи пойдут на прорыв. Они лягут костьми, но не отступят. Ты же знаешь когирских рыцарей. Твое племя почем зря потеряет уйму людей.
Махмуд заморгал под неотрывным взглядом смуглого пленника. В голосе Тахема появился чарующий тембр.
– В моих словах нет лжи. Кушитский воин, которого ты видел, вполне порядочный человек, я никогда не поверю, что он способен надругаться над ребенком. Если и есть в шайке Конана чернокожий бандит, то это чистой воды совпадение.
Вождь афгулов пошатнулся и поднес к глазам руку с нагайкой. И тотчас опустил.
– Зачем нам сражаться, кто от этого выиграет? Только Конан. Для него наша гибель будет настоящим подарком. Давай разойдемся мирно, Махмуд. Погляди, как прекрасна эта земля, как прозрачен звонкоголосый ручей. Зачем обагрять его нашей кровью? Давай сядем на коней, поедем к моим друзьям и скажем, что случилось недоразумение, никто никому не желает зла. Поехали, Махмуд, время не ждет. – Стигиец медленно поднялся и бочком двинулся к своему коню, не сводя глаз с Махмуда. Под беспокойный гул голосов Махмуд приблизился к своему жеребцу, спокойно уселся в седло и взялся за поводья.
– Ждите здесь, – хрипло приказал он своим родичам. – Случилось недоразумение, но теперь все в порядке. Эти люди не виноваты.
Стигиец одобрительно кивал. Ничего не понимающие воины переглядывались и ворчали.
Два коня тронулись рысью. Тахем преодолевал искушение гикнуть и пустить лошать в карьер. Махмуд смотрел в пустоту, казалось, он начисто утратил память, а вместе с ней привычку наездника чуть привставать на стременах, чтобы не слишком трясло; его обвислые щеки смешно подскакивали.
– Вот видишь, Махмуд, – заговаривал его Тахем, как вендийский факир королевскую кобру, – все хорошо, что хорошо кончается. Мало ли на свете черных верзил с нелепыми косичками, стоит ли из-за них выпускать друг другу кишки? Конечно, не стоит. Лучше догнать Конана и отомстить за Хагафи, за парящих соколов. Ты не заметил, как Конан проскочил на равнину, вот и принял нас за его банду. Но ты же сам видел: среди нас нет киммерийского разбойника. Он уже в Вендии, и мы знаем, куда он идет, и обязательно его догоним. И тогда он заплатит за все. Ты хочешь его правую руку? Получишь непременно. А нашей королеве мы привезем голову, чтобы украсить стену славного Даиса, где не любят предателей и коварных убийц.
– Тахем! – крикнул ему из когирских шеренг чернокожий воин. – Осторожно! Он чуть не прирезал Сонго.
– Он наш друг! – закричал в ответ стигиец с торжествующей ухмылкой. – Он пропустит нас на равнину. А у Сонго он хочет попросить прощения. Правда, Махмуд? Ты ведь не хотел обидеть Сонго?
– Сонго? – оторопело переспросил Махмуд. – Я хотел зарезать Тарка.
– Сонго – это его прозвище, – соврал, не моргнув глазом, стигиец. – Так звали любимого мастифа нашей королевы. Когда она назначила Тарка стражем ее покоев, песик от расстройства отдал Митре душу. Зивилла очень горевала и по забывчивости все звала мастифа: «Сонго! Сонго! Где же ты, дурашка?», а наш будущий командир всякий раз бежал ее утешить. Вот дворцовая стража и прозвала его Сонго, а потом кличка перекочевала за ним в гвардию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– В строй! – рявкнул Конан, озираясь. – В любой момент ударить могут. Проклятый афгул меня узнал.
* * *
Результаты исследований выглядели неутешительно. Как ни испытывали золотую клетку преподобные Кеф и Магрух, в ней не появилось даже малейшей бреши. Мелкоячеистая сеть только казались золотой – на самом деле «материал», из которого она была «изготовлена», поражал своей эластичностью и прочностью.
Недоумение короля и жрецов усугублялось от того, что на самом деле клетки не существовало. Она появлялась ниоткуда, лишь когда он медитировал – покидал собственное тело и взмывал над землей. Клетка выполняла одну-единственную функцию: ограничивала свободу передвижения души, оставившей тело. Не только души короля, но и Кефа, и Магруха, и Ибн-Мухура, и всех остальных жрецов, спешно привлеченных к опытам. Любой жрец, худо-бедно умевший путешествовать вне тела, ни разу не смог подняться над куполом высотой сорок, а максимальным диаметром – двадцать пять локтей, и посмотреть, что (или кто) витает вовне. Где бы ни находился жрец-исследователь, стоило ему погрузиться в транс и просочиться сквозь собственное темя, как над ним возникал золотой колпак.
Абакомо рвал и метал. Он себе казался бабочкой, которую походя накрыл сачком досужий ловец насекомых, да так и оставил, отвлеченный другими делами.
Ко всему прочему сачок оказался с норовом. И весьма не жаловал любопытных. Как только кто-нибудь из исследователей переступал некие границы дозволенного, колпак старался запугать его, а если не удавалось, наказывал физически.
Так, преподобный Магрух, возвратясь в тело после бесплодной попытки добраться до сути явления, обнаружил у себя на лбу здоровенную шишку, а во рту – зуб, болтающийся на одном корешке. Кеф, витая под куполом, вдруг с ужасом увидел собственное физическое тело – оно поднималось к нему с вытаращенными от боли глазами, разевая рот в немом крике; пальцы удлинялись, превращаясь в омерзительные щупальца, а из ноздрей выскальзывали черви и пиявки. Бывалый эрешит всякого насмотрелся за многие годы трансцендентальной практики, но от сего кошмарного зрелища он едва не тронулся умом. Собрав остатки мужества, Кеф нырнул обратно в тело через плешивую макушку и тотчас оказался на полу с вывихнутой стопой и ушибленным плечом.
Но хуже всех досталось Ибн-Мухуру. Терроризируя его, колпак проявил недюжинную изобретательность; казалось, упорство храброго ануннака только раззадоривает его. Даже у Абакомо дрожали энергетические копии поджилок, когда громадные летучие мыши-вампиры, одна другой ужаснее, так густо облепили Ибн-Мухура, что он даже пошевелиться не мог. Королю, преподобным наставникам и восьми их помощникам, жрецам из обоих храмов, с превеликим трудом удалось вырвать из мышиных когтей изнемогающую душу ануннака. По возвращении в тело он залпом выпил целый кувшин вина, а потом долго ругался, пересчитывая новые седые волосы в шевелюре и бороде.
– А может, его заклинаниями пощупать? – спросил Кеф, когда все остальные методы исследований не дали почти никаких плодов.
Император Великой Агадеи со злостью и страхом поглядел на дымящиеся останки медитативного манка – легкость, с какой несуществующему колпаку удалось разделаться с физическим объектом, наводила на грустные размышления. К заклинаниям ни Абакомо, ни его сподвижники пока не прибегали. Не осмеливались. Он кивнул, и преподобный Кеф, исполнясь мрачной решимости, «произнес» нараспев:
– Лахунда хугуру ха. Ваставур нигилла механиди. Загамид ва, ва пуроста – экизибир.
– Это против злых чар, – объяснил он императору. – Древняя штучка. От многих напастей помогает.
На стенке колпака появился бледно-желтый нарост, смахивающий на гриб-дождевик. Он насмешливо популь-сировал, затем, непристойно вихляя, потянулся к Кефу.
– Камалун грунада, сапихон нигилла механиди, – гнусаво «промолвил» Кеф. – А! – воскликнул он, когда «гриб» отпрянул. – Не нравится?!
«Гриб» раздулся и лопнул, обрызгав Кефа зеленой жижей.
– Очень смешно, – обиделся эрешит.
– Слушай! – воззвал Абакомо в отчаянии и гневе, запрокинув голову. – Кто ты такой, и какого демона тебе от меня надо?
В то же мгновение кругом воцарился мрак, а когда он слегка рассеялся, Абакомо увидел перед собой мертвеца, прикованного за руку к стене золотой клетки. Покойник в пыльном рубище висел неподвижно, уронив голову на грудь; подле его ног поблескивала вода в источнике.
– Ну-Ги! – ошеломленно «вскричал» Абакомо. – Так вот чьи это козни!
Отшельник приподнял голову – жуткий череп, обтянутый полупрозрачной, точно вощеный шелк, кожей. Со скрипом окаменелых суставов отпала нижняя челюсть. Темные провалы глазниц повернулись к Абакомо.
– Отвечай! – потребовал властелин Агадеи, Нехрема и Когира. – Что ты хочешь от меня, нежить?
– Грубишь почтенному старцу, – упрекнул отшельник «голосом» ярмарочного чревовещателя. – Досадная прореха в воспитании. Ее бы не было, если бы тринадцать лет назад ты испил из моего источника.
– Что? – Абакомо опешил. – Так значит, мне тогда не померещилось?
Хрустя шейными позвонками, мертвец поводил головой из стороны в сторону.
– Не всякий, кто пьет из моего источника, обретает мудрость и чистоту сердца. Только тот, кому я сам предлагаю. А таких людей не бывало среди тех, кто приходил в мою пещеру. Одного тебя вопреки обету я решил удостоить великой чести, отрок. Но ты отверг мою помощь, и вот плачевный итог: ты шествуешь навстречу бесславному краху, все твои чаяния и амбиции суть ошибки затянувшегося детства.
Сие высокомерное пророчество рассердило Абакомо не на шутку.
– Ты хочешь сказать, что я играю в бирюльки? Что мечта подарить всему миру счастье – ошибка затянувшегося детства? Что меня еще и прикончат за все мои старания?
Отшельник попытался встать и снова беспомощно повис, звякнув короткой цепью.
– Подарить миру счастье! Кхи-кхи-хи! Неразумное дитя, кого ты пытаешься обмануть? Отшельника Ну-Ги, признанного мудреца и мага, постигшего душу человеческую во всех ее проявлениях! Глупец, тебе не дано видеть дальше собственного носа! Иначе бы ты сошел с ума от страха, заглянув хотя бы на две недели вперед. Но еще не поздно прозреть, несмышленыш. Испей.
Старец дотянулся до ближайшего глиняного черепка, схватил дрожащими костлявыми пальцами, зачерпнул воды и протянул Абакомо. Тот фыркнул и отвернулся с брезгливой миной. Черепок развалился на куски, вода пролилась обратно в источник. Раздосадованный отшельник что-то невнятно проворчал, попытался взять другой черепок – не достал. Вдруг он расплылся в улыбке, воздел указательный палец и торжествующе «воскликнул»: «О!» После чего сжал кулак и изо всех сил ударил себя по лбу. Под куполом разлетелся грохот, голова отшельника покрылась паутиной трещин. Ну-Ги сунул пальцы в одну из них и оторвал добрую половину теменной кости. Окунул ее в воду и подал молодому императору.
– Испей. И тогда отпадет нужда в золотой клетке.
– Изыди, нечисть! – в ярости «закричал» Абакомо. – Сгинь! Оставь меня в покое, отродье Митры!
– Глупец! – Старик сокрушенно покачал обезображенной головой. – О, какой ты глупец! И как горька будет расплата за глупость!
Под куполом снова потемнело и снова разлился свет. Отшельник исчез, а вместе с ним и источник. Купол надменно сверкал иллюзорным золотом.
– О, милость Нергала! – «воскликнул» потрясенный Кеф. – Это и впрямь Ну-Ги. Точь-в-точь, как у себя в пещере.
– Вот и сидел бы там, трухлявый недоумок! – Абакомо скрежетал зубами от злости. – Чем соваться в чужие дела и каркать с того света! Допросится, что я прикажу замуровать его поганое логово!
Ибн-Мухур, наверное, впервые за всю свою жизнь видел повелителя в таком бешенстве. Куда девалось его хладнокровие и неизменный юмор? Абакомо напоминал медведя-шатуна, который свалился в ловчую яму и теперь, дожидаясь охотников с копьями, должен выслушивать праздные назидания старой полоумной вороны.
– Не спорю, ваше величество, его требования выглядят довольно странно, – рассудительно «произнес» ануннак, – но все-таки мы обязаны прислушаться и, если удастся, найти общий язык с Ну-Ги. На то имеются две причины. Во-первых, он святой, почитаемый нашим народом, а во-вторых, он гораздо сильнее нас. Кроме того, мне не показалось, что он желает вам зла. Совсем напротив.
– Напротив?! – вспылил Абакомо. – Он сует свой засушенный нос куда не просят! Он пророчит бесславный крах, когда наши дела идут лучше некуда! И он… он посадил меня в эту мерзкую клетку! Меня, короля… императора Агадеи! Жалкий слюнтяй! Неудачник, бездарь! Тряпка! Малодушный чистоплюй! Он бы мог завоевать власть над миром, все сокровища земли! А выбрал пещеру и собачью цепь! Скажи, ануннак, чего ему не хватило, чтобы довести удачно начатое дело до конца? Молчишь? Заурядного упорства, вот чего! А теперь эта мумия с окостеневшими мозгами завидует мне! Да, завидует! Потому что я иду ее путем, и мне хватит упорства дойти до цели!
Он отвернулся от Ибн-Мухура и несколько мгновений молчал – подавлял гнев. Затем перетек в физическое тело, встал с кресла и заявил с угрозой в голосе:
– Что-то мне слабо верится в его святость. Мы почитали Ну-Ги, пока он поступал соответственно им же самим выбранному прозвищу. То есть, пока он не возвращался. Но теперь он снова проявляет нездоровый интерес к миру живых. Как бы пожалеть не пришлось. Если он не уймется, я соберу всех жрецов Империи, и мы обратимся к самому Нергалу, чтобы рассудил нас. И тогда посмотрим, не слишком ли много старичок на себя берет.
Ибн-Мухур, успевший по примеру короля вернуться в свое огромное тело, внутренне содрогнулся. В Агадее, почитавшей грозное божество, давным-давно никто не решался обратиться к нему напрямик. Нергал славился крутым нравом. Если легенды не лгали, достаточно было сущего пустяка, чтобы прогневить его и вмиг очутиться в непроглядном вечном мраке жуткого Кура. Видимо, странная выходка покойного отшельника задела монарха за живое.
– Будем надеяться, что к нему вернется здравомыслие, – успокоительно произнес анунвак. – Мы на дороге величайших перемен, ваше величество. Не хотелось бы отвлекаться на нелепые тяжбы с потусторонним созданием, для которого все наши хитроумные ловушки просто-напросто не существуют.
– Понимаю. – Абакомо недобро ухмыльнулся. – Советуешь поджать хвост и не тявкать, когда меня макают носом в дерьмо. Мне не по душе такие советы, ануннак.
«О боги! – взмолился про себя Ибн-Мухур. – Да что сегодня за день такой? Все кругом точно белены объелись!»
– Ну что вы, ваше величество. – Он смиренно потупился. – Я этого и в мыслях не имел.
– А коли в мыслях не имел, – сверкнул глазами Абакомо, – так нечего и языком молоть.
Он повернулся и вышел из зала, оставив незаслуженно оскорбленного царедворца в обществе измученных жрецов.
* * *
Тахем взвизгнул и присел, закрывая голову руками. Короткая плеть обожгла предплечья и левую щеку.
– Вонючий пес, недостойный даже своих блох!
Стигиец упал и скорчился. Опять взметнулась нагайка, свистнула, рассекая воздух, и Тахем закричал от невыносимой боли.
– Ничтожный катых из-под хвоста околевшей овцы! Не надейся, что я заварю тебя насмерть. Мы для тебя припасли другую смерть. Не такую легкую и приятную!
Вождь афгулов выпрямился и опустил нагайку. Тахем осмелился приподнять локоть и посмотреть на него одним глазом.
– Чем же я прогневил тебя, храбрый вождь!
– Ха? Ты еще спрашиваешь, ядовитое насекомое? Ты думаешь, перед тобой круглый дурак? Да Махмуд насквозь видит твои гнилые потроха! Ему не удалось продырявить глотку тому лицемерному щенку, но уж тебя-то он ни за что не отпустит живым. И твоих дружков-бандитов! Если кто-нибудь из них попадет в плен и захочет легкой смерти, ему придется жрать твой растерзанный труп!
– О милосердные небеса! – застоная стигиец в непритворном страхе. – Почему ты решил, что мои друзья – разбойники?
– Потому, – афгул свои наклонился ж нему и хищно оскалил зубы, – что в твоем отряде я заметил одного здоровенного негра.
«Проклятье! – выругался про себя Тахем. – Ну, конечно! Где это видано, чтобы у черномазого кушита – голубые глаза?»
– Да, у нас есть один наемник из далекой южной страны. И что с того? Королева щедро платит опытным воинам. Я, между прочим, стигиец, я тоже служу ей верой и…
– Ха! Тьфу на тебя, изворотливая змея! Я почти полвека кочую в этих горах, а чернокожего война вижу впервые. Купцов встречал, а наемных солдат – ни разу. Куш отсюда очень далеко, и дорога от него к нашим перевалам ой как трудна и опасна.
– Все это истинная правда, о мудрый вождь, но…
– Молчать, кизяк! Не гневи меня лестью, пожалеешь! – Вспыльчивый афгул умел мгновенно успокаиваться. Его голос внезапно перерастал в крик и столь же внезапно падал до зловещего шепота.
– Прежде чем умереть на моих руках, – процедил он сквозь зубы, – несчастная малютка Фагья рассказана, что ее насиловал и мучил огромный веселый воин с черной кожей и тонкими косичками. Не слишком ли много шастает во нашим горам черномазых шутников с бабьими косячками, а, старик?
«О Сет! – Теперь Тахем испугался по-настоящему. – Я погиб!»
– Но человека, похожего на Конана, я не увидел, – сказал Махмуд. – Где вы его прячете?
– Ты ошибаешься, Махмуд, – проникновенно заговорил стигиец. – Конан – преступник, нам приказано положить конец его разбою и привезти его в Даис живым или мертвым. Мы шли по следу его шайки, пока не встретили вас. Если вы не уступите дорогу, мои товарищи пойдут на прорыв. Они лягут костьми, но не отступят. Ты же знаешь когирских рыцарей. Твое племя почем зря потеряет уйму людей.
Махмуд заморгал под неотрывным взглядом смуглого пленника. В голосе Тахема появился чарующий тембр.
– В моих словах нет лжи. Кушитский воин, которого ты видел, вполне порядочный человек, я никогда не поверю, что он способен надругаться над ребенком. Если и есть в шайке Конана чернокожий бандит, то это чистой воды совпадение.
Вождь афгулов пошатнулся и поднес к глазам руку с нагайкой. И тотчас опустил.
– Зачем нам сражаться, кто от этого выиграет? Только Конан. Для него наша гибель будет настоящим подарком. Давай разойдемся мирно, Махмуд. Погляди, как прекрасна эта земля, как прозрачен звонкоголосый ручей. Зачем обагрять его нашей кровью? Давай сядем на коней, поедем к моим друзьям и скажем, что случилось недоразумение, никто никому не желает зла. Поехали, Махмуд, время не ждет. – Стигиец медленно поднялся и бочком двинулся к своему коню, не сводя глаз с Махмуда. Под беспокойный гул голосов Махмуд приблизился к своему жеребцу, спокойно уселся в седло и взялся за поводья.
– Ждите здесь, – хрипло приказал он своим родичам. – Случилось недоразумение, но теперь все в порядке. Эти люди не виноваты.
Стигиец одобрительно кивал. Ничего не понимающие воины переглядывались и ворчали.
Два коня тронулись рысью. Тахем преодолевал искушение гикнуть и пустить лошать в карьер. Махмуд смотрел в пустоту, казалось, он начисто утратил память, а вместе с ней привычку наездника чуть привставать на стременах, чтобы не слишком трясло; его обвислые щеки смешно подскакивали.
– Вот видишь, Махмуд, – заговаривал его Тахем, как вендийский факир королевскую кобру, – все хорошо, что хорошо кончается. Мало ли на свете черных верзил с нелепыми косичками, стоит ли из-за них выпускать друг другу кишки? Конечно, не стоит. Лучше догнать Конана и отомстить за Хагафи, за парящих соколов. Ты не заметил, как Конан проскочил на равнину, вот и принял нас за его банду. Но ты же сам видел: среди нас нет киммерийского разбойника. Он уже в Вендии, и мы знаем, куда он идет, и обязательно его догоним. И тогда он заплатит за все. Ты хочешь его правую руку? Получишь непременно. А нашей королеве мы привезем голову, чтобы украсить стену славного Даиса, где не любят предателей и коварных убийц.
– Тахем! – крикнул ему из когирских шеренг чернокожий воин. – Осторожно! Он чуть не прирезал Сонго.
– Он наш друг! – закричал в ответ стигиец с торжествующей ухмылкой. – Он пропустит нас на равнину. А у Сонго он хочет попросить прощения. Правда, Махмуд? Ты ведь не хотел обидеть Сонго?
– Сонго? – оторопело переспросил Махмуд. – Я хотел зарезать Тарка.
– Сонго – это его прозвище, – соврал, не моргнув глазом, стигиец. – Так звали любимого мастифа нашей королевы. Когда она назначила Тарка стражем ее покоев, песик от расстройства отдал Митре душу. Зивилла очень горевала и по забывчивости все звала мастифа: «Сонго! Сонго! Где же ты, дурашка?», а наш будущий командир всякий раз бежал ее утешить. Вот дворцовая стража и прозвала его Сонго, а потом кличка перекочевала за ним в гвардию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38