Кругом тайга, глухомань, тишина. На единственной улице – ни души.
Подъехали к четвертому дому, постучали в ворота. Вышел высокий сухой мужик, сел на лавочку возле ворот. Выслушал приезжих, поковырял большим пальцем босой грязной ноги сухую землю, потрогал поясницу, сказал:
– Восемь, – посмотрел вопросительно на парней. – За неделю срубим. Дешевле никто не возьмется.
Пашка начал торговаться. Расторгуев ковырял землю и повторил упрямо:
– Дешевле никто не возьмется.
Иван отвел Пашку в сторону, сказал:
– Черт с ним, слушай…
– Погоди ты! – воскликнул Пашка. – Дай уж я буду.
– Ну, давай.
Иван попросил у Расторгуева ведро, пошел к реке за водой – радиатор парил.
Солнце коснулось уже верхушек гор, на воду легли длинные тени. От реки веяло холодком.
Иван сел на теплый еще камень-валун, засмотрелся на воду. Она неслась с шипением: лопотали у берега быстро текучие маленькие волны, кипело в камнях…
«Будет дом, будет Мария – и все, больше мне ничего не требуется, – думал Иван. – Буду сидеть вот так вот на бережку… может, сын будет…».
Пока Иван ходил на реку, пока мечтал там, Пашка успел поругаться с Расторгуевым. Сторговались так: за восемь тысяч срубить дом, баню и помочь сплотить плот. Пашке это все-таки показалось дорого. Он обозвал Расторгуева куркулем, тот обиделся и посоветовал Пашке «мотать отсюда, пока светло».
Когда Иван подошел к ним, они сидели на лавочке и молчали.
– Что? – спросил Иван.
– Не вышло дело, – сказал Расторгуев. – Он хочет и рыбку съесть и…
У Ивана упало сердце.
Пашка вскинул голову.
– Давай так, – заговорил он, – семь тыщ…
– Руби сам за семь тыщ. Мне надо шестерых плотников на неделю брать, мне надо им харч ставить, надо заплатить да еще напоить в конце.
Пашка встал, сказал Ивану:
– Пойдем пройдемся малость. Машина пока пусть здесь постоит.
– Пусть постоит, – согласился Расторгуев.
Пошли по улице, заспорили негромко.
– Что ты делаешь! – начал Иван. – Ты что, не хочешь…
Пашка сделал рукой успокоительный жест.
– Спокойствие. Все будет в порядке. Никуда он от нас не уйдет. Походим по домам, приспросимся. Если дешевле не рубят, значит, отдадим восемь.
Зашли в три дома, поговорили с хозяевами: цена, в общем, нормальная. А если Расторгуев соглашается еще срубить баню и помочь сплотить плот – это совсем по-божески.
– Ну вот, – сказал Пашка, – пойдем теперь окончательно договариваться. Только ты не встревай.
Расторгуев колол в ограде дрова.
– Значит, так: семь с половиной – и дело в шляпе, – сказал Пашка.
– Не-е, – Расторгуев хэкнул – развалил огромную чурку пополам. – Руби сам за семь с половиной.
– Сгниет у тебя заготовленный лес. Кто же сейчас, осенью, приедет дом заказывать, ты подумай? Это уж я – женюсь, поэтому мне приспичило. Нормальные люди с весны строятся.
Это были разумные слова. Расторгуев промолчал, опять хэкнул – развалил еще одну чурку.
– Как?
– Лишние разговоры, – сказал Расторгуев, нацеливаясь колуном в чурку. – Сказал – значит все.
– Поехали, – решительно заявил Пашка. – Проедем в другую деревню.
Расторгуев бросил колун, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб.
– Семь восемьсот. Это вообще-то называется грабеж средь бела дня. Я еще таких заказчиков…
– Семь шестьсот…
– Тьфу!… – Расторгуев, обессилевший, сел на дровосеку. – Черт с тобой: семь семьсот – и пойдем магарыч пить.
– Все, – сказал Иван. – Согласны. Вы тут до второго потопа будете торговаться. Семь семьсот.
– Магарыч с тебя! – Пашка показал пальцем на Расторгуева. – Я первый сказал.
Иван захохотал; даже Расторгуев усмехнулся и покачал головой.
– Ты, парень, не пропадешь.
Выпили самогона, разомлели…
– Переночуем? – предложил Иван.
– Давай.
– Могу вас с собой взять переметы ставить. Потом получим сплаваем.
– Никогда не видел? – спросил Пашка брата.
– Что?
– Как лучат?
– Нет.
– Поплывем.
Переметы Расторгуев раскинул на той стороне, против деревни. А лучить завелись далеко вверх.
Причалили к берегу. Расторгуев закурил и стал налаживаться. На носу долбленной лодки укрепил «козу» – приспособление, напоминающее длинную тонкую руку с растопыренными пальцами. В «козу» – меж «пальцев» – аккуратно наложил смолья, подточил подпилком острогу, выплюнул в воду окурок, сел, закурил новую.
– Подождем – пусть стемнеет получше.
Тишина навалилась на реку и на ее берега. Ни собака не взлает, ни телега не скрипнет, никто нигде не кашлянет, не засмеется… Тишина. Гнетущая, сосущая душу тишина. Только шипит в камнях вода.
– Как вы тут живете! – негромко воскликнул Пашка. – С ума же сойти можно.
– Почему это? – не понял Расторгуев.
– Дико. Тишина, как в гробу…
– Привычка. Я сейчас в шумном месте неделю не вынесу – голова начинает болеть.
– А молодые-то есть в деревне? Девки, ребята…
– Молодые уходют. Есть четыре молодых мужика, так им уж теперь трогаться никуда нельзя – семейные.
– Ну и жизнь!…
– Поплыли с богом. Ты на корму садись, – распорядился Расторгуев, подавая Пашке кормовое весло, – а ты, – к Ивану, – посередке, на досточку вот. И не шуметь. Ты будешь… Как тебя зовут-то?
– Павел Ефимыч.
– Вот… Ты, значит, будешь держать ближе к берегу, старайся, чтоб лодку не отуряло.
– Знаю.
– Вот.
Расторгуев поджег смолье, взял острогу, стал в носу. Замер.
Тихонько заскользили по воде. Смолье быстро разгорелось, ночь придвинулась плотнее, стало еще тише.
– Вот туда смотри, – шепнул Пашка брату и показал рукой на воду сбоку от огня.
Иван стал смотреть туда.
Расторгуев стоял на носу, как древний варвар: отблески света играли на его бородатом лице, на голой волосатой груди… Он казался сзади огромным. Косматая голова усиливала это впечатление.
Вдруг Иван увидел, как из тьмы, из-под лодки, в круг света выплыли две прямые темные стрелки. И замерли. Расторгуев стал медленно поднимать острогу. Пашка толкнул ногой Ивана. Иван, боясь пошевелиться, смотрел на темные стрелки, ждал.
Расторгуев мучительно долго поднимал острогу… Потом он резко качнулся вперед, вода коротко всхлипнула… Одна стрелка мгновенно исчезла, вторая забилась на остроге. Расторгуев присел, выхватил рыбину из воды и стряхнул в лодку. Рыбина начала подпрыгивать вровень с бортами.
– Ломай ей лен! – заорал Пашка.
– Какой лен? – Иван пытался поймать рыбину и никак не мог: она была скользкая от крови.
Пашка бросил весло, упал на рыбину, схватил ее и сломал хребет около головы – лен. Рыбина перестала биться.
– Теперь опять тихо, – велел Расторгуев.
Опять ровно заскользили вниз по реке. И почти сразу в круг света выплыла длинная узкая стрела… Блеснула на развороте серебряным боком и замерла. Только чуть заметно шевелились прозрачные плавники – рыбина подвигалась вниз по течению вместе со светом.
«Ну, не дура ли!», – изумился Иван.
Опять Расторгуев стал медленно поднимать острогу… Опять качнулся; всхлипнула вода, взбурлило в глубине, и острогу повело в сторону. Расторгуев присел, рванул острогу вверх… Рыбина трепыхнулась в воздухе, шлепнулась в воду и исчезла. Пашка застонал на корме, а Расторгуев тихонько эаматерился. Иван так вцепился в борт, что пальцы заныли.
– На полпуда, не меньше, – сказал Пашка.
– Тихо! – скомандовал Расторгуев.
…Пока доплыли до деревни, закололи еще две хорошие рыбины – килограммов на восемь в общей сложности.
– Ничего, – сказал Расторгуев. – Завтра уха будет на похлебку!
Он ушел домой, а братья задержались на берегу у лодки. Закурили.
– Весь день я про этот дом думаю, Паша, – признался Иван. – Охота пожить как следует.
Пашка зажигал спички и гасил их в воде; спички гасли с приятным коротким звуком «чк».
– Сделаем, чего же… Мне тоже, в общем-то, не мешает насчет семьи подумать: двадцать пять скоро. Вся трудность теперь – жена.
– Ну а что с Майей-то?
– Та-а… крутит носом. Высшее образование губит их здорово.
– А нравится?
– Нравится, – не сразу ответил Пашка. – Но, по-моему, пустые хлопоты.
Почему Иван не мог думать о себе так плохо? На что он, собственно, надеялся? Он сам не знал. Не думалось плохо, и все тут.
– Но ты не вешай голову, – посоветовал он Пашке.
– Я не вешаю. Зло берет только: что я, хуже какого-нибудь задрипанного учителя, что ли?
– Это штука сложная, – философски заметил Иван.
– Пошли спать, – сказал Пашка.
Легли на сеновале. Иван долго не мог заснуть – думал о доме.
«Надо начинать жить, надо начинать», – думал он.
Обсуждение вопроса о переводе Верх-Катунского колхоза «Заря коммунизма» в совхоз затянулась. Устали.
Выступает – в третий раз – председатель этого самого колхоза, толстый короткий человек с белыми веселыми глазами. Ласково смотрит куда-то мимо членов бюро и тихим голосом торопливо говорит:
– Я вас перестану уважать всех, если вы не поймете здесь одной простой вещи: пре-жде-вре-менно. Я сейчас докажу. Первое: база. Второе: база. Третье: опять база же. А базы нет.
– Не устраивай клоунаду, Кречетов. Что ты задолдонил одно: база, база. Наша база – техника.
– Вот! – обрадованно воскликнул Кречетов; он всякий раз открыто радовался репликам с мест – они давали ему возможность говорить и говорить без конца. – Давайте порассуждаем. Техника? Правильно. Согласен. У вас есть техника, и у меня есть техника… Так?
– Короче, Кречетов, – попросил Родионов.
– Хорошо. Значит, так, я считаю: не-об-хо-ди-мо расширить производство. Надо выстроить фермы, – Кречетов стал загибать пальцы, – ремонтную мастерскую, какой-нибудь, хоть небольшой, кирпичный заводишко, автопарк, пару, самое малое, столовых, и так далее, и так далее. Переведи нас сейчас с нашей базой в совхоз, большинство людей будут сидеть зимой сложа руки. Умно это? Нет. По-хозяйски? Нет. Мы же сразу залезем в государственный карман – раз. Дальше: колхозники сейчас начали строиться. Хлеба зарабатывают много, деньги даем… Ну, не секрет, что тут им крепко помогает и их личное хозяйство. Это неважно. Пусть хоть обстроятся. А то в совхоз-то переведемся, а как жили в кособоких халупах, так и будем – это уже позор нашему государству будет. Мы до этого не должны допустить. Значит, пускай хоть сейчас нажимают – строятся. А мы тем временем постепенно будем готовить базу для совхоза. Все наши денежки сейчас на капстроителъство пустим. Я же за совхоз! Я руками и ногами за совхоз, но я еще раз говорю: для нас это преждевременно. Ферму мы заложим, кирпичный завод уже заложили… Дайте нам еще три-четыре года, и мы потом сами скажем: теперь можно. А равнять, например, ваше районное село с нашим глупо. Вы на всем готовом организовали совхоз. Да и то вам сейчас несладко. Так что вот мое предложение: с совхозом подождать, но нацелиться.
Встал Ивлев, заговорил решительно:
– Все правильно и все неправильно, – вытащив из кармана авторучку, взял в руку, как нож, привычка такая. – Колхоз «Заря коммунизма» надо переводить в совхоз. Я хоть и недавно здесь, но знаю, что в большом колхозе, на базе которого организовали один из первых совхозов, тоже не было механизированных ферм, тоже не было автопарка, а теперь есть. Выстроили. Тоже не было такой реммастерской, а теперь есть. Выстроили.
– За чей счет? – вежливо спросил Кречетов.
– За государственный.
Кречетов посмотрел на всех, улыбнулся.
– Не улыбайся, Кречетов. Мы не последний год живем – рассчитаемся. А ты будешь пять лет строить свой кирпичный завод и так и не достроишь его. Зато твои колхозники будут круглый год торчать на базаре, в городе, будут закладывать крестовые дома – и плевали они на твою базу. Ты нацелиться-то нацелился, но не туда малость. Я понимаю, у тебя сейчас ни горя, ни заботы: план выполняешь, колхозники не жалуются…
– А что еще требуется?
– Коммунизм строить.
– А я что делаю?
– Ты, в основном, хочешь спокойной жизни. Жиреть хочешь.
– Спасибо на добром слове.
– Ты говоришь: совхознику нечего будет делать зимой. А колхозник что у тебя зимой делает? Занимается собственным хозяйством. Он хочет строиться, хочет богатеть – все понятно. Я тоже за то, чтобы он был зажиточным, но вместе со всеми, со всем народом. Вот когда он будет совхозник и когда ему нечего будет делать зимой, тогда он придет к тебе и потребует работы. Тогда он будет знать, что его собственное благосостояние зависит и прямо связано с ростом совхозного производства. Жизнь для тебя, Кречетов, будет не такая спокойная. Работы ты ему найдешь, и он будет работать. Он будет откармливать тех же свиней, только в тридцать раз больше. И не один человек от семьи работать будет, как сейчас, а все трудоспособные. И зарабатывать они могут не меньше, а больше, чем получают с собственного хозяйства. Об этом мы с вами тоже должны позаботиться. Я уж не говорю сейчас о том, что в условиях совхоза мы имеем гораздо больше возможностей заниматься воспитанием людей. Рабочий совхоза занят на работе не больше восьми часов, у него больше свободного времени… Взрослая молодежь в совхозе легче совмещает работу с учебой в вечерних школах, больше занимается в кружках художественной самодеятельности…
Тут Кречетов снисходительно поморщился.
– Да, да, Кречетов, так: больше занимается самодеятельностью, больше читает… Это истина.
– Можно мне? – вскочил Кречетов.
– Одну минутку… Кончил, Ивлев?
– Да, – Ивлеву нездоровилось, он устал и говорил вяло, поэтому решил лучше замолчать. Тем более что главная борьба за совхоз предстоит не здесь, а на общем собрании в «Заре коммунизма».
– Докучаев просил слова.
Военком Докучаев, красивый седеющий майор, посмотрел серыми выпуклыми глазами на Ивлева, спросил строго:
– Я не понял: ты что, вообще против колхозов?
Засмеялись. Майор недоуменно огляделся… Ивлев сказал:
– Я считаю, что в «Заре коммунизма» есть все возможности для того, чтобы организовать там совхоз. Это мое мнение, и я его буду отстаивать. База, о которой говорил Кречетов, там есть. Он просто побаивается, что его не назначат директором. Это тоже мое мнение. А если есть возможность организовать совхоз, я не понимаю, почему этого не сделать.
– Мгм.
– Я не против колхозов, но за совхозы.
– Мгм.
– Вот так.
– Ясно, – майор кивнул головой.
– Можно? – опять вскочил Кречетов.
Родионов посмотрел на часы.
– Кречетов, нам же ясна твоя позиция. Что ты нового хочешь сказать?
– Я отвечу товарищу Ивлеву насчет директорства…
– Это мнение Ивлева, он сказал об этом. У меня, например, другое мнение: я думаю, ты не боишься, что тебя не назначат директором. Серьезно. Тебе просто жалко ломать привычную форму хозяйствования. Да и силенки, конечно, уже не те. Теперь подведем итог, что ли. Ясно одно: вопрос этот надо обсуждать, и очень серьезно, с самими колхозниками. Обсуждение будет нелегкое. Послушаем, что скажут колхозники. Теперь в порядке информации. Давай, Ивлев.
– Дело вот в чем, товарищи, – заговорил Ивлев сидя. – Решили мы тут с комсомолом создать в райцентре пока штаб культуры. Что это такое? Это, вообще говоря, борьба за высокую культуру на селе. Нужно, чтобы молодежь наша взялась за это самым серьезным образом. Послезавтра вечером мы собираем в клубе весь комсомольско-молодежный актив села и будем договариваться, как и с чего мы начнем эту нелегкую работу. Желательно, чтобы члены бюро присутствовали на этом совещании, и не просто присутствовали, а посоветовали бы что-нибудь. Вот и все.
– Все, товарищи.
Из райкома оба секретаря шли вместе. Ивлев жил на той же улице, что и Родионов, только дальше.
– Тебе что, нездоровится, что ли? – спросил Родионов.
– Есть немного… Туман какой-то в голове, черт его знает.
– Ложись в постель. Пару дней на лечение.
– Когда собрание в Верх-Катунске планируешь?
– Не знаю еще. Торопиться не надо – подготовимся как следует. Трудновато будет… Кречетов сейчас дополнительно настроит своих…
– Надо прямо объяснить людям, почему он боится совхоза.
– Будешь выступать – не горячись. У тебя еще есть эта замашка. Спокойнее.
– Ну, они и разложат нас, спокойных-то.
– А разложат, так не потому, что мы не горячились. Спокойнее – значит умнее. Насчет базара полегче с колхозниками.
– А что, не так, что ли?
– Большинство работают, а ты под всех черту подвел, – Родионов помолчал. – Вообще я тебе признаюсь: немножко и мы торопимся.
– Как это?
– Так. Повременить бы надо. Не три-четыре года, как Кречетов предлагает, а с годик хотя бы. Надо сперва в тех совхозах, какие уже есть, как следует дело поставить. Тогда и агитировать никого не надо будет – сами начнут проситься.
– Не понимаю тебя. А почему же ты…
– А потому самому… почему! Потому что не сумел ничего доказать в крае. Поработаешь подольше, будешь понимать.
– Но времена-то не те!
– Люди остались те. И много еще.
– Ты мне расскажи толком… Я же в глупом положении могу оказаться. Пройдем ко мне?
Родионов кивнул головой, зашагал дальше – мимо дома.
– Дело такое, Петро: совхозы – дело хорошее, нужное… Тут и рассуждать не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Подъехали к четвертому дому, постучали в ворота. Вышел высокий сухой мужик, сел на лавочку возле ворот. Выслушал приезжих, поковырял большим пальцем босой грязной ноги сухую землю, потрогал поясницу, сказал:
– Восемь, – посмотрел вопросительно на парней. – За неделю срубим. Дешевле никто не возьмется.
Пашка начал торговаться. Расторгуев ковырял землю и повторил упрямо:
– Дешевле никто не возьмется.
Иван отвел Пашку в сторону, сказал:
– Черт с ним, слушай…
– Погоди ты! – воскликнул Пашка. – Дай уж я буду.
– Ну, давай.
Иван попросил у Расторгуева ведро, пошел к реке за водой – радиатор парил.
Солнце коснулось уже верхушек гор, на воду легли длинные тени. От реки веяло холодком.
Иван сел на теплый еще камень-валун, засмотрелся на воду. Она неслась с шипением: лопотали у берега быстро текучие маленькие волны, кипело в камнях…
«Будет дом, будет Мария – и все, больше мне ничего не требуется, – думал Иван. – Буду сидеть вот так вот на бережку… может, сын будет…».
Пока Иван ходил на реку, пока мечтал там, Пашка успел поругаться с Расторгуевым. Сторговались так: за восемь тысяч срубить дом, баню и помочь сплотить плот. Пашке это все-таки показалось дорого. Он обозвал Расторгуева куркулем, тот обиделся и посоветовал Пашке «мотать отсюда, пока светло».
Когда Иван подошел к ним, они сидели на лавочке и молчали.
– Что? – спросил Иван.
– Не вышло дело, – сказал Расторгуев. – Он хочет и рыбку съесть и…
У Ивана упало сердце.
Пашка вскинул голову.
– Давай так, – заговорил он, – семь тыщ…
– Руби сам за семь тыщ. Мне надо шестерых плотников на неделю брать, мне надо им харч ставить, надо заплатить да еще напоить в конце.
Пашка встал, сказал Ивану:
– Пойдем пройдемся малость. Машина пока пусть здесь постоит.
– Пусть постоит, – согласился Расторгуев.
Пошли по улице, заспорили негромко.
– Что ты делаешь! – начал Иван. – Ты что, не хочешь…
Пашка сделал рукой успокоительный жест.
– Спокойствие. Все будет в порядке. Никуда он от нас не уйдет. Походим по домам, приспросимся. Если дешевле не рубят, значит, отдадим восемь.
Зашли в три дома, поговорили с хозяевами: цена, в общем, нормальная. А если Расторгуев соглашается еще срубить баню и помочь сплотить плот – это совсем по-божески.
– Ну вот, – сказал Пашка, – пойдем теперь окончательно договариваться. Только ты не встревай.
Расторгуев колол в ограде дрова.
– Значит, так: семь с половиной – и дело в шляпе, – сказал Пашка.
– Не-е, – Расторгуев хэкнул – развалил огромную чурку пополам. – Руби сам за семь с половиной.
– Сгниет у тебя заготовленный лес. Кто же сейчас, осенью, приедет дом заказывать, ты подумай? Это уж я – женюсь, поэтому мне приспичило. Нормальные люди с весны строятся.
Это были разумные слова. Расторгуев промолчал, опять хэкнул – развалил еще одну чурку.
– Как?
– Лишние разговоры, – сказал Расторгуев, нацеливаясь колуном в чурку. – Сказал – значит все.
– Поехали, – решительно заявил Пашка. – Проедем в другую деревню.
Расторгуев бросил колун, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб.
– Семь восемьсот. Это вообще-то называется грабеж средь бела дня. Я еще таких заказчиков…
– Семь шестьсот…
– Тьфу!… – Расторгуев, обессилевший, сел на дровосеку. – Черт с тобой: семь семьсот – и пойдем магарыч пить.
– Все, – сказал Иван. – Согласны. Вы тут до второго потопа будете торговаться. Семь семьсот.
– Магарыч с тебя! – Пашка показал пальцем на Расторгуева. – Я первый сказал.
Иван захохотал; даже Расторгуев усмехнулся и покачал головой.
– Ты, парень, не пропадешь.
Выпили самогона, разомлели…
– Переночуем? – предложил Иван.
– Давай.
– Могу вас с собой взять переметы ставить. Потом получим сплаваем.
– Никогда не видел? – спросил Пашка брата.
– Что?
– Как лучат?
– Нет.
– Поплывем.
Переметы Расторгуев раскинул на той стороне, против деревни. А лучить завелись далеко вверх.
Причалили к берегу. Расторгуев закурил и стал налаживаться. На носу долбленной лодки укрепил «козу» – приспособление, напоминающее длинную тонкую руку с растопыренными пальцами. В «козу» – меж «пальцев» – аккуратно наложил смолья, подточил подпилком острогу, выплюнул в воду окурок, сел, закурил новую.
– Подождем – пусть стемнеет получше.
Тишина навалилась на реку и на ее берега. Ни собака не взлает, ни телега не скрипнет, никто нигде не кашлянет, не засмеется… Тишина. Гнетущая, сосущая душу тишина. Только шипит в камнях вода.
– Как вы тут живете! – негромко воскликнул Пашка. – С ума же сойти можно.
– Почему это? – не понял Расторгуев.
– Дико. Тишина, как в гробу…
– Привычка. Я сейчас в шумном месте неделю не вынесу – голова начинает болеть.
– А молодые-то есть в деревне? Девки, ребята…
– Молодые уходют. Есть четыре молодых мужика, так им уж теперь трогаться никуда нельзя – семейные.
– Ну и жизнь!…
– Поплыли с богом. Ты на корму садись, – распорядился Расторгуев, подавая Пашке кормовое весло, – а ты, – к Ивану, – посередке, на досточку вот. И не шуметь. Ты будешь… Как тебя зовут-то?
– Павел Ефимыч.
– Вот… Ты, значит, будешь держать ближе к берегу, старайся, чтоб лодку не отуряло.
– Знаю.
– Вот.
Расторгуев поджег смолье, взял острогу, стал в носу. Замер.
Тихонько заскользили по воде. Смолье быстро разгорелось, ночь придвинулась плотнее, стало еще тише.
– Вот туда смотри, – шепнул Пашка брату и показал рукой на воду сбоку от огня.
Иван стал смотреть туда.
Расторгуев стоял на носу, как древний варвар: отблески света играли на его бородатом лице, на голой волосатой груди… Он казался сзади огромным. Косматая голова усиливала это впечатление.
Вдруг Иван увидел, как из тьмы, из-под лодки, в круг света выплыли две прямые темные стрелки. И замерли. Расторгуев стал медленно поднимать острогу. Пашка толкнул ногой Ивана. Иван, боясь пошевелиться, смотрел на темные стрелки, ждал.
Расторгуев мучительно долго поднимал острогу… Потом он резко качнулся вперед, вода коротко всхлипнула… Одна стрелка мгновенно исчезла, вторая забилась на остроге. Расторгуев присел, выхватил рыбину из воды и стряхнул в лодку. Рыбина начала подпрыгивать вровень с бортами.
– Ломай ей лен! – заорал Пашка.
– Какой лен? – Иван пытался поймать рыбину и никак не мог: она была скользкая от крови.
Пашка бросил весло, упал на рыбину, схватил ее и сломал хребет около головы – лен. Рыбина перестала биться.
– Теперь опять тихо, – велел Расторгуев.
Опять ровно заскользили вниз по реке. И почти сразу в круг света выплыла длинная узкая стрела… Блеснула на развороте серебряным боком и замерла. Только чуть заметно шевелились прозрачные плавники – рыбина подвигалась вниз по течению вместе со светом.
«Ну, не дура ли!», – изумился Иван.
Опять Расторгуев стал медленно поднимать острогу… Опять качнулся; всхлипнула вода, взбурлило в глубине, и острогу повело в сторону. Расторгуев присел, рванул острогу вверх… Рыбина трепыхнулась в воздухе, шлепнулась в воду и исчезла. Пашка застонал на корме, а Расторгуев тихонько эаматерился. Иван так вцепился в борт, что пальцы заныли.
– На полпуда, не меньше, – сказал Пашка.
– Тихо! – скомандовал Расторгуев.
…Пока доплыли до деревни, закололи еще две хорошие рыбины – килограммов на восемь в общей сложности.
– Ничего, – сказал Расторгуев. – Завтра уха будет на похлебку!
Он ушел домой, а братья задержались на берегу у лодки. Закурили.
– Весь день я про этот дом думаю, Паша, – признался Иван. – Охота пожить как следует.
Пашка зажигал спички и гасил их в воде; спички гасли с приятным коротким звуком «чк».
– Сделаем, чего же… Мне тоже, в общем-то, не мешает насчет семьи подумать: двадцать пять скоро. Вся трудность теперь – жена.
– Ну а что с Майей-то?
– Та-а… крутит носом. Высшее образование губит их здорово.
– А нравится?
– Нравится, – не сразу ответил Пашка. – Но, по-моему, пустые хлопоты.
Почему Иван не мог думать о себе так плохо? На что он, собственно, надеялся? Он сам не знал. Не думалось плохо, и все тут.
– Но ты не вешай голову, – посоветовал он Пашке.
– Я не вешаю. Зло берет только: что я, хуже какого-нибудь задрипанного учителя, что ли?
– Это штука сложная, – философски заметил Иван.
– Пошли спать, – сказал Пашка.
Легли на сеновале. Иван долго не мог заснуть – думал о доме.
«Надо начинать жить, надо начинать», – думал он.
Обсуждение вопроса о переводе Верх-Катунского колхоза «Заря коммунизма» в совхоз затянулась. Устали.
Выступает – в третий раз – председатель этого самого колхоза, толстый короткий человек с белыми веселыми глазами. Ласково смотрит куда-то мимо членов бюро и тихим голосом торопливо говорит:
– Я вас перестану уважать всех, если вы не поймете здесь одной простой вещи: пре-жде-вре-менно. Я сейчас докажу. Первое: база. Второе: база. Третье: опять база же. А базы нет.
– Не устраивай клоунаду, Кречетов. Что ты задолдонил одно: база, база. Наша база – техника.
– Вот! – обрадованно воскликнул Кречетов; он всякий раз открыто радовался репликам с мест – они давали ему возможность говорить и говорить без конца. – Давайте порассуждаем. Техника? Правильно. Согласен. У вас есть техника, и у меня есть техника… Так?
– Короче, Кречетов, – попросил Родионов.
– Хорошо. Значит, так, я считаю: не-об-хо-ди-мо расширить производство. Надо выстроить фермы, – Кречетов стал загибать пальцы, – ремонтную мастерскую, какой-нибудь, хоть небольшой, кирпичный заводишко, автопарк, пару, самое малое, столовых, и так далее, и так далее. Переведи нас сейчас с нашей базой в совхоз, большинство людей будут сидеть зимой сложа руки. Умно это? Нет. По-хозяйски? Нет. Мы же сразу залезем в государственный карман – раз. Дальше: колхозники сейчас начали строиться. Хлеба зарабатывают много, деньги даем… Ну, не секрет, что тут им крепко помогает и их личное хозяйство. Это неважно. Пусть хоть обстроятся. А то в совхоз-то переведемся, а как жили в кособоких халупах, так и будем – это уже позор нашему государству будет. Мы до этого не должны допустить. Значит, пускай хоть сейчас нажимают – строятся. А мы тем временем постепенно будем готовить базу для совхоза. Все наши денежки сейчас на капстроителъство пустим. Я же за совхоз! Я руками и ногами за совхоз, но я еще раз говорю: для нас это преждевременно. Ферму мы заложим, кирпичный завод уже заложили… Дайте нам еще три-четыре года, и мы потом сами скажем: теперь можно. А равнять, например, ваше районное село с нашим глупо. Вы на всем готовом организовали совхоз. Да и то вам сейчас несладко. Так что вот мое предложение: с совхозом подождать, но нацелиться.
Встал Ивлев, заговорил решительно:
– Все правильно и все неправильно, – вытащив из кармана авторучку, взял в руку, как нож, привычка такая. – Колхоз «Заря коммунизма» надо переводить в совхоз. Я хоть и недавно здесь, но знаю, что в большом колхозе, на базе которого организовали один из первых совхозов, тоже не было механизированных ферм, тоже не было автопарка, а теперь есть. Выстроили. Тоже не было такой реммастерской, а теперь есть. Выстроили.
– За чей счет? – вежливо спросил Кречетов.
– За государственный.
Кречетов посмотрел на всех, улыбнулся.
– Не улыбайся, Кречетов. Мы не последний год живем – рассчитаемся. А ты будешь пять лет строить свой кирпичный завод и так и не достроишь его. Зато твои колхозники будут круглый год торчать на базаре, в городе, будут закладывать крестовые дома – и плевали они на твою базу. Ты нацелиться-то нацелился, но не туда малость. Я понимаю, у тебя сейчас ни горя, ни заботы: план выполняешь, колхозники не жалуются…
– А что еще требуется?
– Коммунизм строить.
– А я что делаю?
– Ты, в основном, хочешь спокойной жизни. Жиреть хочешь.
– Спасибо на добром слове.
– Ты говоришь: совхознику нечего будет делать зимой. А колхозник что у тебя зимой делает? Занимается собственным хозяйством. Он хочет строиться, хочет богатеть – все понятно. Я тоже за то, чтобы он был зажиточным, но вместе со всеми, со всем народом. Вот когда он будет совхозник и когда ему нечего будет делать зимой, тогда он придет к тебе и потребует работы. Тогда он будет знать, что его собственное благосостояние зависит и прямо связано с ростом совхозного производства. Жизнь для тебя, Кречетов, будет не такая спокойная. Работы ты ему найдешь, и он будет работать. Он будет откармливать тех же свиней, только в тридцать раз больше. И не один человек от семьи работать будет, как сейчас, а все трудоспособные. И зарабатывать они могут не меньше, а больше, чем получают с собственного хозяйства. Об этом мы с вами тоже должны позаботиться. Я уж не говорю сейчас о том, что в условиях совхоза мы имеем гораздо больше возможностей заниматься воспитанием людей. Рабочий совхоза занят на работе не больше восьми часов, у него больше свободного времени… Взрослая молодежь в совхозе легче совмещает работу с учебой в вечерних школах, больше занимается в кружках художественной самодеятельности…
Тут Кречетов снисходительно поморщился.
– Да, да, Кречетов, так: больше занимается самодеятельностью, больше читает… Это истина.
– Можно мне? – вскочил Кречетов.
– Одну минутку… Кончил, Ивлев?
– Да, – Ивлеву нездоровилось, он устал и говорил вяло, поэтому решил лучше замолчать. Тем более что главная борьба за совхоз предстоит не здесь, а на общем собрании в «Заре коммунизма».
– Докучаев просил слова.
Военком Докучаев, красивый седеющий майор, посмотрел серыми выпуклыми глазами на Ивлева, спросил строго:
– Я не понял: ты что, вообще против колхозов?
Засмеялись. Майор недоуменно огляделся… Ивлев сказал:
– Я считаю, что в «Заре коммунизма» есть все возможности для того, чтобы организовать там совхоз. Это мое мнение, и я его буду отстаивать. База, о которой говорил Кречетов, там есть. Он просто побаивается, что его не назначат директором. Это тоже мое мнение. А если есть возможность организовать совхоз, я не понимаю, почему этого не сделать.
– Мгм.
– Я не против колхозов, но за совхозы.
– Мгм.
– Вот так.
– Ясно, – майор кивнул головой.
– Можно? – опять вскочил Кречетов.
Родионов посмотрел на часы.
– Кречетов, нам же ясна твоя позиция. Что ты нового хочешь сказать?
– Я отвечу товарищу Ивлеву насчет директорства…
– Это мнение Ивлева, он сказал об этом. У меня, например, другое мнение: я думаю, ты не боишься, что тебя не назначат директором. Серьезно. Тебе просто жалко ломать привычную форму хозяйствования. Да и силенки, конечно, уже не те. Теперь подведем итог, что ли. Ясно одно: вопрос этот надо обсуждать, и очень серьезно, с самими колхозниками. Обсуждение будет нелегкое. Послушаем, что скажут колхозники. Теперь в порядке информации. Давай, Ивлев.
– Дело вот в чем, товарищи, – заговорил Ивлев сидя. – Решили мы тут с комсомолом создать в райцентре пока штаб культуры. Что это такое? Это, вообще говоря, борьба за высокую культуру на селе. Нужно, чтобы молодежь наша взялась за это самым серьезным образом. Послезавтра вечером мы собираем в клубе весь комсомольско-молодежный актив села и будем договариваться, как и с чего мы начнем эту нелегкую работу. Желательно, чтобы члены бюро присутствовали на этом совещании, и не просто присутствовали, а посоветовали бы что-нибудь. Вот и все.
– Все, товарищи.
Из райкома оба секретаря шли вместе. Ивлев жил на той же улице, что и Родионов, только дальше.
– Тебе что, нездоровится, что ли? – спросил Родионов.
– Есть немного… Туман какой-то в голове, черт его знает.
– Ложись в постель. Пару дней на лечение.
– Когда собрание в Верх-Катунске планируешь?
– Не знаю еще. Торопиться не надо – подготовимся как следует. Трудновато будет… Кречетов сейчас дополнительно настроит своих…
– Надо прямо объяснить людям, почему он боится совхоза.
– Будешь выступать – не горячись. У тебя еще есть эта замашка. Спокойнее.
– Ну, они и разложат нас, спокойных-то.
– А разложат, так не потому, что мы не горячились. Спокойнее – значит умнее. Насчет базара полегче с колхозниками.
– А что, не так, что ли?
– Большинство работают, а ты под всех черту подвел, – Родионов помолчал. – Вообще я тебе признаюсь: немножко и мы торопимся.
– Как это?
– Так. Повременить бы надо. Не три-четыре года, как Кречетов предлагает, а с годик хотя бы. Надо сперва в тех совхозах, какие уже есть, как следует дело поставить. Тогда и агитировать никого не надо будет – сами начнут проситься.
– Не понимаю тебя. А почему же ты…
– А потому самому… почему! Потому что не сумел ничего доказать в крае. Поработаешь подольше, будешь понимать.
– Но времена-то не те!
– Люди остались те. И много еще.
– Ты мне расскажи толком… Я же в глупом положении могу оказаться. Пройдем ко мне?
Родионов кивнул головой, зашагал дальше – мимо дома.
– Дело такое, Петро: совхозы – дело хорошее, нужное… Тут и рассуждать не приходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56