- А этот где... ревизор?
- Где-то потерялся.
- Ну и слава Богу!
Поехали.

18
Автобус Центрального телевидения едет за нашим автобусом по проспекту
имени академика Эн, бывшего пути к коммунизму. У дома с рогами мы обгоняем
какого-то мальчишку с коловоротом, в валенках и в десантной фуфайке.
Вообще, мальчишек здесь много, и я их боюсь - никогда толком не знаешь,
чего от них ожидать. Этот, как видно, удрал с уроков и направляется на
водохранилище удить рыбу, но, завидев в проезжающем автобусе Космонавта,
забывает все свои важные дела, открывает рот и выкатывает глаза. Космонавт
жестом показывает ему: мол, захлопни едало, простудишься на морозе. Тот
смеется, гонится за автобусом и машет коловоротом внеземному существу.
Проезжаем мимо учреждения без вывески. Владислав Николаевич просит на
минутку остановить автобус, он, на минутку, что-то там забыл - наверно,
составить завещание, отбывая на два дня в Кузьминки. Пока ожидаем, Маринка
с Татьяной затевают стародавнюю игру, которая состоит в том, чтобы
загрузить пароход (в нашем случае - автобус) предметами на одну букву.
Буква выбирается так: Маринка произносит про себя алфавит: "А, Б, В,
Г...", а Татьяна останавливает ее:
- Стоп!
- Грузим автобус на букву "Д", - объявляет Маринка.
- А как это, как это? - интересуется Тронько Андрей Иванович.
- Сейчас поймете. Я первая. Гружу доски.
Следующий Ашот. Он грузит дрова.
Андрей Иванович уже все понял и грузит динамит.
Татьяна - дроздов.
- Что? - откликается Дроздов.
- Дроздов я погрузила.
- А я - дур, - отвечает Дроздов.
- Тогда на следующем заходе я погружу дегенератов, - огрызается
Татьяна.
Я же говорил: быть скандалу.
Софья Сергеевна грузит диверсантов, а Михаил Федотович, не переставая
думать об акте ревизии, грузит дисплей стоимостью в двенадцать тысяч
долларов.
Ведущий-ТВ грузит демонстрантов, а Космонавт - добровольцев.
Сейчас чья очередь?
Моя.
Все ожидают, но я ничего не могу придумать...
Думаю.
Думаю, думаю, думаю... В голову ничего не лезет, кроме обстрактного
японского персонального компьютера из акта ревизии. Минута на размышление,
а потом меня выгонят из игры. А когда выгонят, я разом вспомню все слова
на "Д".
- Д_ь_я_в_о_л_а_! - гружу я в последнюю секунду. Это я удачно
придумал.
- Дьявол не пройдет! - протестует Маринка.
- Это почему?!
- По габаритам, - вставляет Дроздов.
- А он у меня маленький. В автобус влезет. Пусть едет. Что ему -
пешком ходить?
- Нет, не потому, - объясняет Маринка. - Дьявола в природе не
существует.
- Кого не существует?! Дьявола? - возмущаюсь я. - Это с какой точки
зрения посмотреть.
- В самом деле... несуществование дьявола наукой строго не доказано,
- заступается за меня Ведущий-ТВ.
Начинается схоластический диспут: можно ли погрузить в автобус
дьявола?
Мнения разделяются. Ашот доказывает, что без дьявола ехать
неинтересно. И жить тоже. Ему затыкают рот. Он обижается. Он обижается.
Спрашивают Космонавта, не встречал ли он на Марсе вышеупомянутого
господина или хотя бы какие-нибудь следы его жизнедеятельности, а тот
отвечает, что в экспедиции был один странный случай: какая-то неопознанная
нечистая сила выпила весь спирт из нераспечатанного флакона в корабельной
аптечке.
Вот! Вот вам и доказательство! Я подаю протест: если моего дьявола не
погрузят в автобус, то я выхожу из игры. Из принципиальных
мировоззренческих соображений. Да-с! Дьявол - это важная философская
категория, которая имеет под собой... и так далее.
Выслушав меня, мне идут навстречу.
Погрузка продолжается, а Владислава Николаевича все нет. Мальчишка в
десантной фуфайке опять догнал нас, остановился у переднего колеса и снизу
вверх с жадным любопытством разглядывает Космонавта. Я понимаю этого
мальчишку - он не верит ни в Бога, ни в Черта, но верит в первого
человека, ступившего на поверхность Марса.
Наконец появляется Владислав Николаевич. Человек с кобурой несет
перед ним громадную корзину живых роз, а Владик так старомодно смущается,
что даже мне становится за него неловко. Подумать только, этот человек
руководит нашим время от времени взрывающимся учреждением без вывески, он
тут Бог и Царь (когда Владик кем-то недоволен, то цедит сквозь зубы: "Иди
гуляй", и провинившийся летит исправлять то, что он там натворил), иногда
он даже повышает голос в высоких кабинетах, но в присутствии Татьяны его
можно намазывать на хлеб и есть. Во-первых, корзина роз ей в подарок, да
еще зимой - это чересчур; а во-вторых, для достижения желаемого эффекта
Татьяне надо дарить розы пренебрежительно и грубо - Владислав Николаевич
этого никогда не поймет. Он так же не годится Татьяне в мужья, как и его
полная противоположность - циничный и молодой Дроздов. Этот, правда, дарил
Татьяне розы пренебрежительно и грубо, и тоже ошибался, потому что Татьяне
нужно дарить розы смущаясь и нежно... Они, дураки, никогда этого не
поймут.
Кроме этих двух претендентов в мои внучатые зятья, я пока никого не
наблюдаю, но если Татьяна сказала, что завтра выходит замуж, то ей можно
верить.
Кто же из них?
Оба нехороши. Один - алкоголик, второй - старше Татьяны на тридцать
лет. Если выбирать из двух зол, то какое меньше?..
Сейчас чья очередь грузить?
Опять моя.
- Д_у_ш_у_, - гружу я.
Со мной уже не спорят. И правильно делают.

19
А мы все не едем...
Мальчишка деловито помогает человеку с кобурой погрузить корзину роз
в автобус, а потом неожиданно обращается ко мне:
- Юрий Васильевич, можно доехать с вами до водохранилища?
В том, что этот незнакомый мальчишка знает мое имя-отчество, нет
ничего странного или сверхъестественного, меня все здесь знают -
примелькался за сто лет. Удивляет, что мальчишка безошибочно определил
субординацию в нашем автобусе и признал меня самым главным... главнее
самого Космонавта. Значит, быть ему или подхалимом, или хомо сапиенсом в
квадрате.
Я разрешаю, но мы все равно не едем.
- Что там еще? Почему стоим?
Оказывается, Владислав Николаевич уже не едет в Кузьминки. Он
приносит нам свои извинения. Так и говорит: "Приношу вам свои
извинения..." и жалостливо поглядывает на Татьяну. Та в ответ приносит ему
свои сожаления: "Как же мы без вас, Владислав Николаевич?"
- А что стряслось? - спрашиваю я. - Учреждение без тебя развалится в
выходные дни? Значит, мы на твой детский дом будем вкалывать, а ты - в
кусты?
Нет, не в кусты, отвечает Владислав Николаевич. Ему только что
позвонили из приемной президента Академии наук и срочно вызвали в Москву.
Все знают, зачем Владика вызывают в Москву, но помалкивают. Если
вызывают, значит очередные анализы оказались нехорошими. Опять уложат в
больницу. Будет он там до лета лежать и взглядом люстру раскачивать.
- А почему президент мне не позвонил? - обижаюсь я. - Подожди...
Передашь ему записку.
Мне добывают клочок бумаги. Я пишу:
"Александр! Из-за твоего перевернутого портрета Мишу Чернолуцкого
выгоняют с работы. Если не позвонишь Моргалу с протестом, я тебе этот
культ личности никогда не прощу. Твой Юрий Васильевич".
Опять мне в спину кто-то смотрит. Я оглядываюсь. Это смотрит Софья
Сергеевна, но она вне моих дьявольских подозрений. Она - ангел-хранитель
своего мужа.
- Думаете, записка поможет? - очень сомневается Софья Сергеевна.
- Софа, мы с тобой потом поговорим...
Сегодня я все откладываю на потом, на потом... Завтра, не сейчас.
Владислав Николаевич, в последний раз вздохнув по Татьяне, уныло
плетется к дверям учреждения, а человек с кобурой обгоняет его и открывает
их. На месте Владика я сейчас наплевал бы на все учреждения, клиники и
анализы, схватил бы Татьяну в охапку и уволок бы ее... нет, не в
Кузьминки... а куда-нибудь на Чукотку, как ту японочку, чтобы никто не
мешал. С розами он хорошо начал...
Но человек с кобурой уже закрыл за Владиком дверь, и одним женихом
стало меньше. Ладно, не пропадем.
Наконец поехали.
Мальчишка устраивается на ступеньке рядом с водителем, достает из
сумки толстенную книгу, из книги - какую-то цветную фотографию и
протягивает Космонавту на предмет подписания автографа.
- Ну, ты даешь! - удивляется Космонавт, разглядывая свою персону в
полной боевой выкладке на фоне восхода солнца над марсианским плато
Скиапарелли. - Где взял? Даже у меня такой нет!
И ставит автограф наискось по марсианским камням и барханам.
Внимание, проезжаем мимо печенежкинского кладбища!
Как тут дела?
За полвека оно разрослось, раздалось вширь и скоро выползет на
трассу. Что ж, медленно растущее и ухоженное кладбище есть верный
показатель городского благополучия - значит, люди здесь живут, плодятся и
умирают; значит, у нас в Печенежках полный порядок.
В сущности, что такое кладбище? Это удобное для общества место, куда
перемещается труп, чтобы он никому не мешал. Когда я случайно заглядываю
сюда, во мне тут же просыпается здоровый циник ("Дед у меня ядовитый", -
объясняет Татьяна) и начинает зубоскалить - наверно, потому, что лежать
мне не здесь, а на кузьминкинском, мемориальном, рядом с женой. Там очень
миленькое кладбище - всего на восемнадцать персон, и никого больше не
хоронят; всех с музыкой тащат сюда, в Печенежки. Но меня похоронят там.
Меня - можно. После меня там еще разрешат похоронить Владислава
Николаевича и супружескую чету Чернолуцких... то есть последних из
могикан, оставшихся в живых, когда шарахнуло.
Значит, с могилами получится перебор - я да ты, да мы с тобой - всего
двадцать две.
Опять моя очередь грузить, но я уже ничего не могу придумать на "Д".
На "Д" все слова закончились, мое время истекло.
- Я буду играть за вас, Юрий Васильевич, - предлагает мальчишка.
Замена!
Проигравших нет, меня не выгнали, а великодушно заменили. Теперь мой
номер - восемь. Смена поколений. Отцов на детей. Пусть дедушка не плачет,
его молодой дублер сейчас заделает всю редакцию. Пусть, пусть грузит, а я
всю жизнь грузил и устал. Мне сейчас хочется смотреть на дорогу и думать о
чем-нибудь таком... транс-цен-ден-таль-ном... вот и еще одно никому не
нужное слово. В автобусе тепло, пахнет бензином, кофе и розами. Медленно
загружаются дровосеки, депоненты, душевнобольные, далай-ламы,
доберманы-пинчеры, датчане, доминиканцы, дагомейцы, и я начинаю засыпать.
Мне снятся какие-то чернявые дагомейцы...
Вдруг - тпру! Приехали.

20
При слове "дагомейцы" я просыпаюсь, протираю глаза и не могу
сообразить, что происходит... Дорога впереди завалена бревнами и
напоминает то ли вздыбленную лесопилку, то ли завал на танкоопасном
направлении; к тому же бревна обильно политы грязью, и грязь, испаряясь,
издает отвратительный аммиачный запах. В этих испарениях, как сонные мухи,
бродят черные дагомейцы и почтительно разглядывают тушу убитого ими
доисторического животного. Остальные чумазые собрались на обочине,
пытаются развести костер и соскабливают с себя пригоршни вонючей грязи.
Ни черта не пойму...
Можно лишь догадаться, что лежащая на боку под слоем грязи
безжизненная туша, была недавно живым бегающим автобусом, а эти грязные с
головы до ног субъекты вовсе не африканцы, а наши летчики из березанского
авиаотряда. Они не убивали автобус, а приехали на нем по нелетной погоде
удить рыбу. Среди них неприлично чистенькими выглядят два милиционера и...
конечно же!.. Оля Белкин. Он с таким виноватым видом дает показания
толстому старшему сержанту милиции, будто именно он, Оля, только что
устроил этот лесоповал и облил всех грязью.
До меня доносятся слова "смерч" и "стихийное бедствие"...
Значит, то, чего я ожидал с утра, должно было произойти именно здесь.
Все наши уже высыпали на трассу и принимают сердобольное участие в
ликвидации последствий стихийного бедствия, лишь я один знаю, что это была
не стихия. Тут действовал кто-то посильнее. Что ж, ОН выбрал для
окончательной расплаты со мной неплохое местечко - переправу через
Печенеговское водохранилище, а не какую-нибудь подворотню. Хотя лично я
предпочел бы отдать ЕМУ душу чуть дальше, на железнодорожном переезде. Но
и водохранилище - неплохо. Не люблю помирать в подворотнях.
Похоже, я ЕГО все-таки перехитрил. ОН-таки клюнул на черный "ЗИМ" и
произвел нападение. Хотя я понимаю, что успех мой временный и судьбу мне
все равно не обмануть. Хорошо, что никто не пострадал, и хорошо, что
вертолетчики занимались своим непосредственным делом - удили рыбу, а не
пили водку в автобусе.
"Никто не пострадал? А Павлик, а Тамара, а ревизор Ведмедев?"
Я вскакиваю и начинаю разглядывать все, что можно разглядеть из
автобусного окна. Телевизионщики снимают последствия катастрофы. Все
события хорошо читаются по следам: смерч внезапно появился у переправы и,
с корнем вырывая березы и засасывая их в свое реактивное сопло, набросился
на черный "ЗИМ". Павлик успел дать по тормозам, и ОН, промахнувшись,
наломав дров и перевернув встречный автобус, по инерции вылетел на
обочину, где скрутил в бараний рог стальной заградительный бордюр. Там ОН
развернулся, повалил лес веером и повторил нападение. Потом с добычей
помчался к водохранилищу, взломал там лед, а перепуганные рыбаки удирали
кто в лес, кто по дрова.
В автобусе, кроме меня, остались Космонавт и Дроздов. Космонавту
сейчас не стоит появляться на трассе - для вертолетчиков на сегодня хватит
потрясений; Дроздов вообще игнорирует все стихийные бедствия, ну а мне не
следует выходить, если на меня устроена такая роскошная охота - надо же,
смерч-ураган! Я хожу по пустому салону от Космонавта к Дроздову, от
Дроздова к Космонавту и не понимаю, что происходит... Час назад, проверяя
свои старческие суеверия, я послал в своем "ЗИМе" вместо себя на гибель
трех человек. Если они сброшены на дно водохранилища, или завалены
бревнами, или унесены в стратосферу, то мне впору вытащить наган и
застрелиться тут же, в автобусе, хотя это сугубо личное дело я предполагал
осуществить завтра в кузьминкинской гостинице, тихо, спокойно, с
комфортом, поближе к ночи, сдав Татьяну с рук на руки ее будущему мужу.
- Граждане, у вас веревки случаем нету? - спрашивает толстый сержант
милиции, заглядывая в автобус. - Рулетку не захватили, а надо вымерить
трассу.
- А что там случилось? - спрашивает Космонавт, и сержант теряет дар
речи, поняв, с кем говорит.
- Бельевая подойдет? - спрашиваю я. - Дроздов, дай товарищу сержанту
веревку.
Дроздов, бедняга, окончательно сбит с толку, я над ним сегодня
попросту измываюсь. Он раскрывает сумку с надписью "PENNIS", достает моток
бельевой веревки, и я говорю сержанту:
- Оставьте себе, нам веревка уже не нужна. Не нужна нам веревка,
Дроздов? Так что же там случилось?
- Та я ж кажу, що якась нечиста сила, хай їй грець! - сержант вiд
внутрiшнього хвилювання переходить на рiдну полтавську мову (я цю музику
дуже давно не чув). - Якась чорна хмара поцупила автомобiль якогось
начальника... Бiс його знає... Смерч-ураган!
- То, може, потерпiлим потрiбен наш автобус? - пропонує Космонавт.
- Здравiя бажаю, товаришу генерал! За потерпiлих не хвилюйтеся, люди
трошки перелякались, а так нiчого. За ними вже вертолiт прилетiв, -
сержант вiддає марсiаниновi честь.
Космонавт багатозначно поглядає на мене своiми розумними очима. До
автобусу входить Оля Бєлкiн и теж поглядае на мене своiми розумними очима.
Усi ви розумнi, а менi що робити?
- Де вони? - запитую.
- Не знаю... Я вiд них вiдстав, але, здаеться, труба-дiло, -
вiдповiдае Бєлкiн. - Усе летiло в трубу! Жахливо! Коли я пiд'їхав, тут
валялись самi дрова... Ви це передбачали, Юрiй Васильович?
Дроздов i Космонавт з цiкавiстю прислухаються...
- Я сам нiчого не розумiю, - жалiсно вiдповiдаю я. - Потiм, потiм...
у Кузьмiнках поговоримо.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

21
Вскоре вертолет растаскивает с дороги бревна, и рыбаки улетают на
аэродром, обещая как только так сразу начать воздушные поиски черного
"ЗИМа" - вот только переоденутся и начнут.
Мы едем дальше - теперь уже в гробовом молчании. Все думают о
бренности человеческой жизни и о слепых силах природы, которым плевать на
то, что мы о них думаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19