- удивляется Татьяна.
- А зонтик зимой зачем?
- Пока ты спал, передавали грозовое предупреждение. Погода совсем
взбесилась... Надвигаются два циклона - с юга и с севера. Люблю грозу в
начале марта! Пошли, дед, пора.
Наверно, она шутит - какая гроза в феврале?
Впрочем, и погода сегодня должна быть необыкновенной, потому что
сегодня последний день.
Татьяна вертится перед зеркалом в коридоре, нанося последние штрихи
на картину, а потом начинает натягивать сапоги на свои длинные ноги.
Значит, у меня достаточно времени, чтобы выйти на балкон, будто бы
взглянуть на погоду, а на самом деле незаметно забрать из тайника мою
единственную драгоценную вещь, которую я бы с удовольствием взял ТУДА. О
ней никто на свете не знает, даже Татьяна; хотя, похоже, эту вещь видел
Михаил Федотович Чернолуцкий - однажды он просветил взглядом птичью клетку
на балконе, удивился и погрозил мне пальцем.
Это строгая, солидная вещь - из тех, на которые распространяется
уголовная ответственность за хранение огнестрельного оружия; не
какой-нибудь газовый пистолет. Выходит, что я - уголовник. Я не сдал эту
вещь ни в ЧК, ни в военкомат, ни в милицию. Дудки! Я прячу ее в тайнике
под днищем клетки моего умершего ангела-хранителя - это отцовский наган с
полным заряженным барабаном, а один запасной патрончик я храню лично для
себя в нагрудном кармане выходного костюма. Вообще-то, я равнодушно
отношусь к всяческому барахлу, но эта вещь вызывает у меня уважение. О
таких вещах шутят только те, кто их не имеет, как мелодраматичный Дроздов:
"Застрелюсь, застрелюсь..."
Теперь я во всеоружии. Сегодня, как видно, эта вещь мне понадобится.
- Дед, уйди с балкона, простудишься!
Татьяна с кем-то говорит по телефону.
- Ничего, не простужусь.
(А если и простужусь - уже не страшно).
- Кто звонил?
- Не президент.
Татьяна права: президенту Академии наук делать больше нечего, как
звонить в Печенежки дряхлому невеселому динозавру, который в прошлом
месяце перевернул его портрет вверх ногами. Зачем президенту звонить мне,
если я для него давным-давно не существую... Вот только похороны почему-то
задержались. Когда я умру, он, конечно, приедет, постоит в почетном
карауле и поможет поднести гроб к крематорию на мемориальном кладбище...
Но зачем звонить покойнику? Татьяна права, президент мне не позвонит.
Мы спускаемся в лифте и выходим на пустой проспект имени академика
Эн. Оглядываюсь. Степаняка-Енисейского нигде не видно. Никого не видно, ни
одной живой души. Даже вороны в предчувствии столкновения двух одноглазых
циклопов улетели в лес. Наган приютился у меня на груди в боковом кармане
и вызывает соблазн. Сегодня состоятся звездные войны и большая стрельба...
Мне прислали повестку, за мной охотятся, даже Моргал настолько осмелел,
что решил не дожидаться моей смерти. Военные действия начались, надо быть
настороже и подтянуть свой шарик-голубой, чтобы не улетал далеко.
Я начинаю ощущать себя боеспособной единицей с русалкой впридачу.
Даже природа встрепенулась, и лед начал таять при виде Татьяны в новой
норковой шубке поверх мембранного платья. А французские сапоги? На эту
шубку, это платье и эти сапоги мы недавно угрохали месячную зарплату
внучки-секретаря плюс мою годовую академическую пенсию и теперь сидим на
диете. Но я не жалею: русалку надо одевать, чтобы выгодно выдать ее замуж.
Голых замуж не берут.
За нами едет черный "ЗИМ".
"Почему бы Татьяне не выйти замуж за Павлика? - меланхолично
раздумываю я, чавкая ботинками по рыхлому льду. - Детишки будут глупыми,
жизнерадостными и здоровыми, а это ли не счастье?"
При этой мысли в знак одобрения над пустынным проспектом сверкает
синяя молния без грома. Павлик открывает дверцу, а Татьяна с треском
распахивает черный японский зонт, когда-то подаренный мне на Чукотке
японской богиней. Сверху начинает валить какая-то рябая суспензия из дождя
и снега. Бр-р... Сыро, мокро... Новые ботинки уже протекают... Пол-века
назад по такой погоде я надел бы галоши - сверху черные, внутри красные,
теплые. Куда, интересно, подевались галоши, кому это выгодно - чтобы не
было галош? Но все правильно: надвигаются два циклона, и в небесной
канцелярии нет дела до теплых галош - там сейчас будет решаться вечный
бюрократический вопрос: кто победит - зима или весна?
Будто неясно. В конце всех концов Солнце остынет, чай остынет, все
остынет, и победит зима.

13
В редакции уже полно гостей, всех сразу и не упомнишь. В коридоре
навалены сумки, шубы да шапки, вешалки не хватает. Чей-то березовый веник
торчит из кучи. Ашот водит гостей по редакции и объясняет, почему обложки
белые. Владислав Николаевич уже здесь, он все глаза проглядел, выглядывая
нас. Он бросается раздевать Татьяну. Пусть, пусть попользуется случаем,
заслужил.
Гостевой стол уже накрыт. Маринка наливает гостям настоящий "арабик",
а Софья Сергеевна Чернолуцкая нарезает торты - без Танькиной "тети Софы",
жены моего заместителя, журнал не журнал, она - хозяйка науки и мысли, и я
устремляюсь к ней на кофейный запах. Сегодня мне все можно, даже "арабик".
В последний раз.
Но дорогу мне преграждает токарь шестого разряда Тронько Андрей
Иванович, невысокий кряжистый человек с такими большими кулаками, что я не
представляю, как он надевает пиджак, если кулаки не пролазят в рукава? Его
любимая песня - "Я был токарь шестого разряда, я получку на ветер бросал",
Высоцкого. Он ее повсюду напевает, как я про свой шарик голубой. Это его
березовый веник торчит из кучи. В Кузьминках в порядке культурной
программы он собирается посетить парную и заодно прихватить меня. Я пойду.
Надо быть чистеньким, на всякий случай. Пусть надает мне несильно по
пояснице и ниже. Мы с ним два Героя Социалистического Труда, но я -
умственного, а Тронько самого настоящего, ручного. Татьяна его побаивается
и за глаза называет "гегемоном". Раз в году он пишет для нас статьи о
своих особых методах научной организации труда (с общей тенденцией "я их
научу работу любить!", а Белкин едва поспевает вычеркивать из них
нелитературные обороты. Оля делает это без согласования с автором, но это
не беда - все равно свои статьи Тронько потом не перечитывает. Когда мы с
ним редко встречаемся, Андрей Иванович отводит меня в сторонку и
озабоченно выспрашивает, все ли в порядке, не обижает ли кто меня и не
нужно ли кому в морду дать? Такие у него шутки.
"Вот придет гегемон и наведет порядок-с!" - любит пугать Татьяна
сотрудников "Науки и мысли" за особо нахальные статьи. Но это она зря.
Тронько в редакции немного стесняется, помалкивает, напевает Высоцкого и
прячет руки в карманах. И это зря - как раз сегодня его кулаки могут мне
понадобиться. Сегодня мне нужны храбрые и сильные люди. Сейчас Андрей
Иванович осторожно трясет мою руку и умиленно глядит, как язычник на
своего деревянного божка после хорошего урожая - дело в том, что недавно
после его очередной статьи Совмин закатил строгий выговор самому министру
какого-то тяжелого станкостроения.
Я жму его честную руку и, пока Татьяна отвлечена Владиславом
Николаевичем, продолжаю пробираться к кофейнику, заискивающе подмигивая
Маринке и показывая ей, как Черчилль, два растопыренных пальца - у нас
этот жест означает не "виктория", а "двойной кофе".
Но с Маринкой происходит что-то странное: она проливает кофе мимо
чашки прямо в блюдце с тортами, а сама глядит мне за спину, делает круглые
испуганные глаза и произносит, растягивая звук "о":
- О-о-й!
Что, интересно, "ой"?
С Совьей Сергеевной происходит то же самое - а чтобы напугать нашу
тетю Софу, нужно показать ей нечто сверхъестественное...
Неужто ОН услышал меня и уже стоит за моей спиной?!
Я осторожно оглядываюсь.
Нет, это прибыл не хвост с рогами, а почетные наши гости:
летчик-космонавт в новенькой генеральской форме и ведущий
научно-популярной телепередачи.
Их имена всем известны.
В редакции начинается паника, все бросают свои дела и бегут
выглядывать в коридор. Я тоже обо всем забываю, потому что космонавты
всегда были и остаются для меня таинственными существами, тем более первый
человек, ступивший на поверхность Марса. Хотя умом я, конечно, понимаю,
что это обыкновенный хомо сапиенс сапиенс.
(Недавно я с удивлением узнал, что современный человек носит в
палеонтологической номенклатуре сдвоенное видовое название "хомо сапиенс
сапиенс", чтобы отличать его кости и черепа от неандертальца, который
просто "хомо сапиенс". Век живи, век учись).
Татьяна ест глазами Космонавта и, как видно, собирается тут же в
коридоре выйти за него замуж - во всяком случае пытается стянуть с него
генеральскую шинель. Она давно хотела познакомиться с настоящим мужчиной,
а тут целое внеземное существо. Марсианин!
Я уже опомнился и под шумок наливаю себе полную чашку кофе, но не
успеваю глотнуть, как меня застают на месте преступления - все
расступаются и укоризненно на меня смотрят.
Понятно. Я тут хозяин и должен лично встречать дорогих гостей, а я
чем занимаюсь?
Иду встречать. Здравствуйте - здравствуйте.
- Как добрались?
- С приключениями, - отвечает Космонавт. Он уже снял генеральскую
шинель, но не уверен, следует ли швырять ее в гражданскую кучу.
Веду гостей в кабинет, они раздеваются там, вешая дубленку и шинель
на вешалку, и дышат на руки с мороза - значит, сейчас над проспектом
побеждает зимний циклон. Кофе, чай? Чай. Вызываю Маринку и заказываю два
чая и один кофе. Себе. Двойной. Когда Маринка приносит гостям крепкий чай,
а мне подкрашенную "арабиком" теплую водичку, Космонавт и Ведущий-ТВ
наперебой, как мальчишки, начинают рассказывать о каком-то странном
атмосферном явлении, которое они наблюдали над трассой:
- Смерч не смерч, но что-то смерчеобразное...
- Вроде тучи с хоботом...
- Точно. Она шла над трассой сначала так... а потом так... -
Космонавт, как все летчики, делает поясняющие жесты прямыми ладонями. - А
внутри у нее что-то сверкало.
- Полная трасса свидетелей! - добавляет Ведущий-ТВ. - Моторы у всех
заглушило, выскочили из машин, кто-то побежал звонить в Академию наук...
- А погода - полный штиль...
- А туча как будто самоуправляемая...
- Такое впечатление, будто она что-то выбирала, искала. Знаете, мне
показалось, что она заглядывала в черные "Волги". Именно в черные.
- А одну даже ощупала!
- Наверно, за начальством гонялась, - смеюсь я, а сам всеми фибрами
души чувствую опасность: одно к одному, это за мной. - Вашу "Волгу" она
тоже обыскала?
- Нет, мы ехали в автобусе.
Странно, что марсианские генералы сейчас добираются к нам на
автобусах. РАньше всегда приезжали кавалькадами в черных "ЗИСах",
"Волгах", "Чайках" и "Фордах" - но, возможно, сейчас так модно, а я отстал
от жизни.
- Вы случайно не наблюдали внутри этой штуковины такого себе
гражданина с рожками и хвостом?
- А вот на телестудии разберемся, - отвечает Ведущий-ТВ. - Нам
удалось заснять эту штуку.
- Вы захватили с собой фотоаппарат?
- Хуже. Вы о нас плохо думаете, Юрий Васильевич. Мы прихватили с
собой целый телевизионный автобус. Сейчас мои орлы ворвутся сюда и начнут
вас снимать.
- Это еще зачем? - пугаюсь я.
- Забыли? Мы же договорились, что очередную передачу решено посвятить
"Науке и мысли". Будем снимать вас сначала здесь, а потом в Кузьминках.

14
Я ошарашен этим известием не меньше, чем утренней запиской о звездных
войнах, а банда телевизионщиков уже ломится в кабинет со своей трубой,
чтобы засунуть меня в ящик для идиотов и ославить на всю страну.
- Так сидеть! - командует чей-то режиссерский голос, и меня
ослепляют. - Отличненько! Всем пить чай и о чем-то тихо беседовать! В
объектив не смотреть... А если посмотрите - не беда. Раскованней,
раскованней... Академика крупным планом... Космонавта крупным планом...
Все сняли.
Итак, меня уже сняли.
- Сейчас доснимем редакцию и в путь, - говорит Ведущий. - До
Кузьминок долго ехать?
- Какой-то балаган... - бурчу я.
- Вам что-то не нравится?
Мне все не нравится. Сегодня с утра вокруг меня происходит нечто
странное. Я всеми фибрами чувствую опасность и боюсь... нет, не за себя,
меня уже ищут и скоро найдут, можно не беспокоиться... а за тех, кто рядом
стоит. "Рядом с тобой опасно стоять. Метят в тебя, попадают в других", -
сказал однажды президент. Это верно. Но программа расписана и поездку не
отменить. Единственное, что я могу сделать для безопасности Космонавта, -
не везти его в Кузьминки на своем "ЗИМе". Это опасно. Пусть едет в
автобусе.
Я веду гостей в коридор показывать обложки... Ашот где?! Кто мне
объяснит, почему они белые, черт возьми! В коридоре мы сталкиваемся с
Михаилом Федотовичем и с ревизором Ведмедевым. Ревизор невозмутимо кушает
торт.
- Вот, полюбуйтесь, какие нам дела шьют! - возбужденно обращается ко
мне Чернолуцкий, размахивая актом ревизии. Он коллапсирует, как звезда на
последней стадии. Сейчас Михаил Федотович перейдет гравитационный радиус,
сбросит пиджак как лишнюю массу, разорвет на груди рубаху, и телезрители
увидят латаную-перелатанную тельняшку, которую он бережет с войны и
надевает только по двойным праздникам - например, сегодня, в честь юбилея
"Науки и мысли" и своего снятия с работы.
Как вдруг он замечает за моей спиной марсианина и от изумления
забывает поздороваться.
- А это мой заместитель, Чернолуцкий Михаил Федорович, - представляю
я. - Всю работу в журнале он тянет на своем горбу. Незаменимый работник.
Где там ваша труба? Почему не снимаете?
- Здравствуйте! - здоровается Ведущий-ТВ с Михаилом Федотовичем, но
тот застыл в задумчивости, будто пришлепнутый пыльным мешком из-за угла.
- Отличненько! - раздается все тот же невидимый режиссерский голос
(невидимых голосов не бывает, но понятно, что я хотел сказать). -
Заместителя крупным планом. Юрий Васильевич, повторите, пожалуйста, все
сначала: мол, это мой главный заместитель...
- Это пойдет в эфир? - спрашиваю я.
- А как же!
- На весь Союз?
- А как же! От Москвы до самых до окраин, не сомневайтесь. Внимание,
начали!
- А это заместитель главного редактора, - громко повторяю я в
микрофон. - Он тянет на своих плечах весь журнал и отлично справляется.
Незаменимый работник, на пенсию мы его не отпустим. Михалфедотыч, покажите
телезрителям наше сырое подвальное помещение, в котором невозможно
работать, и представьте сотрудников.
- Здравствуйте! - Чернолуцкий наконец-то обретает дар речи и робко
пожимает руки Космонавту и Ведущему-ТВ.
(Пусть теперь товарищ Моргал попробует сместить Михаила Федотовича
после такого триумфального выхода в эфир!)
- Думаете, выход в эфир поможет? - грустно спрашивает Софья
Сергеевна. После аварии она иногда по буквам может прочитывать чужие
мысли, хотя сейчас это не тот случай - мои намерения ясны без всякой
телепатии. Но Софья Сергеевна любит, когда удивляются. Значит, надо
удивиться.
- Разве я сказал это вслух? - удивляюсь я.
- Нет... Но вы подумали.
- Софа, мы об этом потом поговорим, - шепчу я. - Не по телевизору.
Итак, с Михаилом Федотовичем поздоровались. Теперь Ведущий-ТВ трясет
руку стоящему рядом Ведмедеву, который судорожно заглатывает торт. А этого
я сейчас с гов... с грязью смешаю - надо пользоваться случаем.
- Это наш ревизор, - представляю я и, как балаганный шут, подмигиваю
в объектив.
- Кто-кто?.. - переспрашивает Ведущий-ТВ.
- К нам прибыл ревизор, - объясняю я телезрителям. - Выбрал,
понимаете, время! Проверяет тут черт знает что... столы, стулья и наличие
присутствия.
Кажется, в этой суматохе Ведущий-ТВ так и не понял, что за субъект
перед ним. Когда на телестудии разберутся, то ревизора вырежут.
А жаль. Хороший, матерый ревизор.
- Михалфедотыч, поводи гостей по редакции, а я пока почитаю это... -
Я двумя пальцами выдергиваю из рук Чернолуцкого акт ревизии и тихо
командую Софье Сергеевне, которая уже заглядывает мне через плечо:
- Белкина ко мне! А сама займись ревизором, чтобы не путался под
ногами... Угости его кофием с коньяком. Коньяка лей побольше.
- А у него не слипнется? Где я ему коньяк возьму? - возмущается тетя
Софа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19