.. - В его руках высоко вскинутых над головою, смерто-
носно закруглились две большие бомбы. Толпа оцепенела, - помид... помид!
- вросла в пол, и онемевшие взоры влипли в бомбы, как в магнит. От бомб
струился смертный холод и какая-то неиз'яснимая роковая власть. - Мо-
лись, чухна, богу!.. Эх, и мне не жить... Прощай, белый свет! - Верзила,
пыхтя и ворочая бычьими глазами, сунул из правой руки бомбу за пазуху,
перекрестился. - Пропадать, так пропадать, - быстро схватил обе бомбы в
руки, подпрыгнул и...
По залу пронесся многоголосый вопль ужаса и, давя друг друга, толпа в
ослепшем страхе бросилась к окнам и дверям. Треск, звяканье, неистовые
крики женщин, вой мужчин... Взрыв бомбы слышали немногие, только те, ко-
торые упали в обморок. Слышала его и Варя: грохот, ослепительный огонь и
тьма.
Верзила Чуланов еще не успел сползти со стола, как зал был пуст. Он
зашагал вперевалку к буфету, заглянул вниз, куда были спрятаны закуски
и, пошарив рукой, ущупал чей-то большой и холодный, как у собаки, нос.
- Вылезай, чего лежишь, - прохрипел он сдавленно.
Из-под стойки выполз Масленников:
- Сволочь, - сказал он. - До чего напугал...
Верзила шевельнул рогатыми усищами, снял папаху и отер взмокшее лицо
подолом гимнастерки:
- Фу-у! - От чрезмерного напряжения он весь дрожал.
- Ты ошалел?! Где бомбы? Сволочь...
- Вот, - сказал верзила и бросил на пол два стеклянных, синих шара. -
В баронском саду снял, в фольварке... Дюже поглянулись.
Из разных потайных углов и закоулков выползала солдатня, у многих ли-
ца были в сплошных кровоподтеках. В выбитые окна клубами валил мороз.
- Пошарь-ка шнапсу... Да пожрать, - прохрипел верзила.
Из дверей освещенного опустевшего зала выглядывали кучки неподдавших-
ся панике людей.
А за стенами дома, на свежем, ядреном воздухе, под мягким лунным све-
том, толпа пришла в себя. Все сбились, как овцы, в кучу: женщины, моло-
дежь, солдаты.
- Пьяный, анафема. Надо ему бучку дать... Это - Чуланов Мишка! - вык-
рикивал какой-то рыжеусый маленький солдатик.
- Такой скандал, чортов дьявол в благородном месте произвел, - кричал
другой солдат.
- От такого ужасу не долго и в штаны... Будь он проклят...
Послышались бубенцы, песня, гиканье: к дому подкатили на двух тройках
офицеры.
- Стоп! - и кучера-солдаты осадили лошадей.
- Что? Гуляете? С праздником, господа свободные эстонцы! А можно нам,
так сказать, присовокупить себя? - И холеный, краснощекий в великолепных
бакенбардах офицер занес из саней лакированную ногу.
И в сотню ртов загалдел народ: жалобы, угрозы, плач. Солдаты сорва-
лись с мест и, подобрав полы, замелькали меж соснами, как зайцы, утекая.
Николай Ребров отпаивал Варю холодной водой:
- Это ж все было подстроено... Для озорства... Варечка, успокой-
тесь... Хотите, я вам кусок ветчины принесу?
Варя сидела на стуле, в дальнем углу буфета, она смеялась, плакала,
целовала юноше руки, пугливо покашиваясь на шумную кучку пирующих сол-
дат.
- Проведемте, дррузья-а-а, эфту ночь виселе-е-й!! - орали Масленников
и Чуланов, обняв друг друга за шеи и чокаясь стаканами.
На стойке закуски, выпивка. В разбитое окно лез с улицы Кравчук:
- Эге ж! - хрипел он простуженно. - Горилка?!. А ну, трохи-трохи мне.
Дюже заколел. Бррр!
В дом ввалилась с парадного крыльца толпа. Впереди, блистая погонами
и пуговицами, быстро и четко шагали офицеры, серебряный звон шпор разно-
сился на фоне шума, как на блюде. Солдаты вскочили, забыв про хмель.
Кравчук схватил бутылку шнапсу и вывалился вниз головой обратно чрез ок-
но на мороз, за ним загремел Чуланов с курицей и колбасой, за ним - в
тяжком пыхтеньи - солдатня.
- Остановиться!.. Стой!.. Стой, мерзавцы!! - звенели голосом и шпора-
ми величественные баки.
Трофим Егоров, с маленькой беленькой бородкой унтер, пьяно оборвался
с окна, вскочил и стал во фронт. Длинные рукава его шинели тряслись,
правое плечо приподнято, глаза с испугом таращились на подходившего офи-
цера. Толпа притихла, как в церкви. Николай Ребров дрожал. Шаги офицера
ускорялись, - быстрей, быстрей, - и офицерский кулак ударил солдата в
ухо. Трофим Егоров покачнулся. Офицер ударил еще. Егоров упал.
- Билет! - приказал офицер.
Николай Ребров, забыв про Варю, заметался.
Солдат пошарил в обшлаге и подал бумажку, следя за кулаком и глазами
офицера.
- Ты! Скот! За билетом явиться ко мне на квартиру. Направо! Шагом
марш!
Николай Ребров, не попадая зуб на зуб, прыгающим голосом резко крик-
нул:
- Не имеете права драться! Я донесу! - Он, юркнув в зрительный зал,
смешался с толпой и стал продираться к выходу.
- Что-о? Кто это?.. Какая сволочь?! - раскатывалось издали. - И вы
все сволочи... Чего стоите? Ха-ха! Гостеприимство?.. Подумаешь, какая
честь... Молчать, когда офицер русской службы говорит!..
Николай Ребров, выбившись к двери, оглянулся. Бакенбардист- офицер,
ротмистр Белявский кричал на толпу вдруг запротестовавших эстонцев и при
каждом выкрике яростно ударял себя по лакированному голенищу хлыстом.
- Эстонская республика... Ха-ха!.. Великая держава... Да наш любой
солдат, ежели его кашей накормить, сядет, крякнет, вашу республику и не
найти... Не правда ли, господа офицеры?..
В ответ раздался золотопогонный смех. Толпа оскорбленно зашумела.
- Господин офицер! - вышел вперед высокий жилистый эстонец. На рукаве
его пальто был красный бант. - Я вас буду призывайт к порядку.
- Молчать! Ты кто такой? Коммунист? Товарищ? А хлыстом по харе хо-
чешь? Научись по-русски говорить, картофельное брюхо, чухна!
- Господин офицер!
- Призывай к порядку свое правительство! - провизжал молоденький, как
херувимчик, офицер.
- Да, да, - подхватил бакенбардист. - Где ваша чухонская поддержка
войскам генерала Юденича? Изменники!.. Если бы не ваша измена, русские
большевики давно бы качались на фонарных столбах... Подлецы вы со своим
главнокомандующим! С Лайдонером!..
- Замолчить!.. Будем жаловаться генерал Верховский!.. Коллективно.
Нехороший вы народ!
Бакенбардист с поднятым хлыстом и офицеры бросились на говорившего,
но толпа грудью стала на его защиту:
- Уходить! Вы не гость нам!.. Для простой народ!.. Ваш мест не здесь!
Вялья, вялья!..
А офицеры, повернувшись спиной к толпе, вдруг заметили Варю, еле си-
девшую на стуле и готовую упасть в обморок.
- Ах! Вы? Варвара Михайловна? Варя?.. Как вы здесь?.. Ведь это ж ка-
бак... Это ж хлев!..
- О, богиня, - привстав на одно колено, послал ей воздушный поцелуй
юный купидон.
- Едем!
Николай Ребров, взбудораженный и потрясенный, шагал через лес и голу-
бую ночь, не зная сам, куда.
- Ребров, ты?
- Я... А-а, Егоров.
- Как мне с билетом быть?..
- Наплюй.
- Чего?
- Наплюй, мол. Приходи в канцелярию я тебе новый выпишу.
- Чего?.. Кричи громче: не слышу... Ох, дьявол, как он по уху порснул
мне... Однако оглох я, парень, - уныло, подавленно проговорил Трофим
Егоров, затряс головой и засморкался. - Ну, и кулачище...
Их настигали бубенцы. Пешеходы свернули с голубой дороги в тень. Одна
за другой промчались тройки. С передней пьяно, разухабисто и разноголосо
неслось визгливое:

Гайда, тройка! Снег пушистый,
Ночь морозная кругом...
Па дарожке серебристой...

- Варя! До свиданья!! - не утерпев, желчно крикнул юноша.

Глава IX

"Адью, адью". Его превосходительство

Святки закончились печально. Трофим Егоров, Масленников и еще пятеро
нижних чинов, по доносу администрации Народного Дома, были арестованы.
Среди солдат поднялся ропот, сначала тихо, невидимкой, крадучись, как
подземные ручьи, потом громче, шире, и вот, чуть ли не на глазах у офи-
церов, во дворах, чайных или просто, где попало, стали собираться митин-
ги.
А эпидемия брюшного тифа крепла. Тиф валил солдат и начал подбираться
к офицерам. Развернулись два русских лазарета, правда, плохо оборудован-
ных и грязных. Открыл свои действия и великолепный лазарет Американского
красного креста. Он предназначался для офицеров и чистой публики. Одним
из первых лег туда ад'ютант, поручик Баранов. Последнее время он недомо-
гал и на службу частенько приходил выпивши.
- Поручик, что за причина?
- Откровенно вам, генерал, скажу: совесть.
Его отвозил в лазарет Николай Ребров. Простые эстонские сани, на дне
солома. Укутанный шубами, поручик бредил. Из его слов ничего нельзя было
связать, - тусклые, серые - лишь одно слово пламенело - Россия. - До ла-
зарета десять верст. Бритый, с лисьими глазами эстонец, пискливо загово-
рил с Николаем Ребровым.
- А ваши бегут домой. Эта проста.
- Как?
- Мой возит. На Пейпус, ночь. А там беги поскорей.
- Где живешь?
- Хе! Хитрый, - подмигнул эстонец и засмеялся в рукав тулупа.
- Не ты ли к Ножову в окно стучал?
- Мой. Ножов там, в Русь. Двенадцать солдат тоже бежаль с Ножов. Мно-
го народ бежаль. Тыща. Я твой брат знай, твой брат меня знай. Я всей
знай.
- Ну, а как в России, не слыхать?
- В Росси-и-и, - протянул он и прищелкнул языком. - Роду-няру,
дрянь... Собак кушают. Клеб нет... Гнилой картул.
Лазарет поразил Николая Реброва: все горит, белеет, блещет. На столи-
ках, против каждого больного, букет цветов из оранжереи и приемная -
зимний сад из пальм.
На все это юноша смотрел сквозь стекла двери, внутрь его не пустили,
и ему не пришлось как следует проститься с поручиком Барановым.
Домой он вернулся поздно ночью. Настроение скверное, подавленное: бы-
ло очень жаль Варю, жаль самого себя и поручика Баранова. Он понимал,
что Варя гибнет и что под его собственными ногами почва превращается в
болото. В ком же искать поддержку? Ножов бежал, поручик Баранов наверное
умрет, сестра Мария принадлежит другому. Вот разве Павел Федосеич: мысли
его ближе и роднее юноше, чем мысли брата.

* * *

Из восьми писарей ночевали дома только четверо. А где же остальные?
Но Николаю Реброву ужасно хотелось спать.
Утром, оправляя постель, он нашел под подушкой письмо в конверте за
сургучной казенной печатью. Вскрыл. Размашистым кудрявым, как дикий
хмель, почерком было выведено:
Коля, другъ, прощай навеки,
Может - на всегда
Я и прочьи человеки...

Следующая строчка письма зачеркнута и дальше - проза:
"Мы съ товарищами бежимъ, милый Коля, старайся и ты утечь. Очень ужъ
стосковался я по родине. А въ Эльзе полное разочарованiе произошло, она
вроде беременная, ссылаясь на меня. Я же сомневаюсь. Во всяком случае
навести ее и утешь, а полотенце мое и мыльница мильхиоровое отбери,
взявъ себе на память обо мне и Николае Масленниковомъ. Его превосходи-
тельству низкiй приветъ съ кисточкой. Адью, адью".
У Николая Реброва задрожали руки и что-то неясно, но настойчиво
скользнуло в душе: вот бы. Он сорвал с храпевшего Онисима Кравчука одея-
ло и ткнул его кулаком в бок:
- Вставай! Слышишь?!
Кравчук сел и таращил сонные, опухшие глаза. Белье его было невероят-
но грязно и засалено, как и он сам.
- Когда они бежали? - спросил Ребров.
Кравчук достал из-под кровати кусок шпику, сдул с него пыль и стал
рвать зубами. Он чавкал с наслаждением, закрыв глаза и покачиваясь. Ши-
рокая грудь его была вся в шерсти, поблескивал серебряный крестик.
- Кравчук, слышишь?! Когда Масленников бежал?
Хохол открыл узенькие глазки и сказал:
- А ну, хлопче, пошукай трохи-трохи хлеба.
Николай Ребров плюнул и поспешно надел шинель - было десять часов.
Кравчук вновь повалился на кровать.
В канцелярии уже сидели три писаря. За дверью слышались неверные шаги
генерала и злобное кряканье. Писаря совещались, как быть.
Решили о побеге генералу не докладывать.
А вот и... Все вытянулись. Генерал опирался на палку. Лицо его за эти
сутки постарело на целый год. Он сердито застучал палкой в пол и зажевал
губами, прищуренные глаза его подслеповато бегали от стола к столу.
- Где люди? Я спрашиваю: где люди?!
- Не можем знать, ваше превосходительство. Они не ночевали... Кравчук
болен.
Палка застучала в пол сильней, правое плечо в золотом погоне с вензе-
лем приподнялось.
- Арестовать! Арестовать мерзавцев!! - крикнул он так, что все попя-
тились. - Ты! Писарь! Иди ко мне! - Прихрамывая и встряхивая головой, но
стараясь держаться прямо, он кособоко скрылся в кабинете, за ним и Нико-
лай Ребров. - Вот приказ о назначении ротмистра Белявского. Немедленно
отправить. Комнату ад'ютанта Баранова запечатать казенной печатью. Хоро-
шо ли его устроил? Где печать? - он провел взглядом по столу. - Где пе-
чать?! - выдвинул ящик, другой, третий. - Печать!!!
Писаря бросились искать пропажу. Все перевертывали вверх дном, перет-
ряхивали, пуская пыль. Подошедший в суматохе Кравчук тоже стал ползать
под столами на корточках, шарить шомполом под шкафом, заглядывать в печ-
ку, в закоулки и когда генерал, грозя всех отдать под суд, вышел на ули-
цу, Кравчук обтер об штаны пыльные руки и простодушно спросил под общий
смех:
- А чего, хлопцы, мы ищем-то?
- Идиот, дурак, - весело ответил низенький, похожий на мальчишку пи-
сарек Илюшин. - Печать пропала, печать!
- Какая, казенная? - опять спросил хохол. - Да ее ж Масленников на
память узяв.

* * *

Генерал раза два прошелся по аллее. Левая нога его дрейфила и было
тесно дышать. Он останавливался, прикладывал руку к груди и ловил воздух
ртом, животный страх расширял и суживал его глаза.
- Скверно, - говорил он самому себе. - Астма. Дьявол их забери с их-
ней революцией. Сидел бы теперь в Крыму, в своей дачке. Нечего сказать,
в хорошенькой обстановочке околевать приходится.
Он круто повернулся, хотел разнести пробежавшего солдата, который не
отдал ему честь, но в это время:
- Генерал, пожальте кофе кушать! Баронесса ждет.
- А-а. Так-так... Сейчас, - сказал он свежей, в белом чепце и фартуке
молоденькой горничной. - Слушайте, Нелли... А вы, того... Вы возьмите
меня под руку. И пожалуйста поласковей со мной, поласковей... Я так оди-
нок... Слушайте, Нелли... Вы простудитесь. Огонь вы... От ваших щек пы-
шет жаром. И эта грудь... Ах, Нелли!.. Вот возьмите золотой, наш, царс-
кий. Пожалуйста, пожалуйста. Я так несчастен, Нелли, так скучаю. Я очень
долго по ночам не сплю... И вы... того... Не можете ль вы, Нелли-ша-
лунья, приходить ко мне читать? Читать, хе-хе-хе - читать... И ничего
более...
- Какой вы шутники очень...
- Вы думаете? О, да... Мы все шутники... Хе-хе-хе. А вот и лестница.
Мы все шутники, все! - Бритый подбородок генерала чуть дрогнул и что-то
засвербило в носу - Ба-а-льшие шутники... Да, да... - Генерал вздохнул и
зашагал по лестнице, пристукивая палкой.
- Вы по ночам разговаривайть, - сказала Нелли, поддерживая генерала
под локоть. - С кем вы говорить?
- С богом... Молюсь. Мне единственное осталось утешение - молитва.
Да, да, не улыбайтесь, Нелли... Молитва. - Подбородок его задрожал
сильнее, глаза заволокло слезами, но генерал крякнул, выпрямился и, от-
ворив дверь, бодро пошел чрез коридор в столовую.
- Бон жур, женераль, - поднялась ему навстречу краснощекая баронесса
в гофрированном светлом парике.
- Бон жур, мадам! Бон жур! - и, щелкнув шпорами, он поцеловал выхо-
ленную, в бриллиантах, маленькую руку.
- Садитесь, генерал. Пожалуйста, в кресло, в кресло. Мимишка, тубо!
Ну, как вы себя чувствуете, генерал? Вообще как дела?
Сидевшая на подушке Мимишка, пристально глядя на старика, наклонила
лохматую головку влево.
- Благодарю вас, чувствую себя прескверно, - вздохнул генерал, нали-
вая в кофе густые сливки, - так чувствует подыхающий в конуре старый
пес, простите за сравнение.
Мимишка еще пристальней уставилась на генерала и наклонила головку
вправо.
- Что вы, к чему такой пессимизм!.. А правда, вы за последнее время
очень изменились, очень... Вам бы отдохнуть. Ну, а как ваша семья?..
Давно не получали известий?
- Париж молчит... Плохо им там. Ведь мы же все почти оставили в Рос-
сии. А заграница денежки любит, денежки...
Баронесса ласково округлила подведенные глаза и задала вопрос:
- Ну, скажите, генерал, а как же дела вашей армии?.. Вообще, какие ж
ваши планы в дальнейшем?..
- Плохи, - сказал генерал, пожевав губами. - О всем же прочем поз-
вольте, баронесса, умолчать...
- Пардон... Конечно, конечно... - она досадно двинула локтями и бед-
рами. - Вот не угодно ли торта, с цукатом. Вы любите? А знаете, я чем
угощу вас? Сейчас, сейчас... - и она нажала кнопку. - Нелли, подайте
землянику и сливок добавьте в кувшин, - и обращаясь к генералу: - све-
жая, ваше превосходительство, только что с кустов, сама брала...
Генерал, опустив голову, часто мигал и чертил ложкой на скатерти
квадратики. На коротко остриженной седой голове его блестела лысина, и
вся фигура его с подергивающимися позлащенными плечами была несчастна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15