Вяч. Шишков
ПЕЙПУС-ОЗЕРО
(Повесть)
Глава I
Свершается реченное.
Николай Ребров последний раз оглянулся на Россию. Под ногами и всюду,
куда жадно устремлялся его взор, лежали свежие первоноябрьские снега,
воздух дышал морозом, но Пейпус-озеро еще не застыло, спокойные воды его
были задумчиво-суровы, и седой туман разметал свои гривы над поверх-
ностью. А там, на горизонте, легкой просинью едва намечались родные да-
лекие леса.
Николай Ребров едва передохнул, остановившееся его сердце ударило с
новой силой, он крикнул:
- Иду, Карп Иваныч! Сейчас... - и побежал к скрипевшему большому во-
зу, на колеса которого наматывался липкий снег.
* * *
У заставы пришлось беженцам провести трое суток в холоде, в снегу.
Эстонскими властями разоружалась Северо-Западная армия генерала Юденича:
отбиралось и переписывалось оружие, проверялись списки, выдавались наря-
ды: кому куда. Безостановочно двигались обозы, уныло шагали солдаты в
одиночку и кучками - остатки белых на-голову разбитых полчищ. Вся эта
жестокая затея, стоившая России стольких жертв, продолжалась около трех
месяцев, и новая европейская амуниция белых войск еще не успела истре-
паться о красные штыки. Зато лица солдат унылы и потрепаны, в глазах ус-
талость, озлобленность, головы опущены, и мало веселых слов. Так с под-
жатым хвостом возвращается в свою будку побитый пес. Среди свежей амуни-
ции то здесь, то там култыхает серая рвань: это забеглые, покинувшие
свою родину, красноармейцы. Надрывно скрипят по снегу немазаные колеса
таратаек, истощенные быстрым отступлением обезноженные лошади тяжело по-
водят ребристыми боками, мобилизованные псковские мужики угрюмо шагают
возле своих кляч и с ненавистью поглядывают на скачущих верхами офице-
ров.
- Вот и Эстония, - сказал Николай Ребров.
- Да, - безразлично ответил с возу Карп Иваныч, богатый тор-
гаш-крестьянин из-под Белых-Струг. Он очень толст и неуклюж, рыжие усы
вниз, бритое лицо заросло щетиной. Семь больших возов, запряженных
собственными лошадьми, везут его добро. Он на последнем. А на первом во-
зу - сельский батюшка, отец Илья с перепуганным сухощеким личиком. Он
согнулся, засунул руки в рукава и дремлет под гул унылый речи, под скрип
возов.
- Рарарарара..... Футь!
- Не отставай, Мишка, не отставай!
- Я не отставаю... А где тятя-то?
- Фють! Но, шолудивая!
Старый сосновый лес. Сквозь шапки хвой голубеет небо. Был ликующий
зимний день, но многотысячная бегущая толпа, вся, как в ночи, в прокля-
тиях и вздохах, и поток солнечных лучей не мог пробить гущу унылых дум.
По обе стороны лесной дороги шагали с узлами, с торбами согбенные люди.
Мелькали красные, белые, черные платки на головах женщин и подростков.
Мычали коровы, блеяли овцы, где-то протестующе визжала свинья.
- Нно! Чего поперек дороги-то остановился? Эй, ты!
- Двинь его кнутом!
- Тпру! Сворачивай, дьявол!
- Ксы! Дунька, гони, гони корову-то в лесок!.. Чего ты, кобыла, че-
шешься!
На пути эстонский хутор. Возле белого чистого домика стоит семья эс-
тонцев. "Сам" в белой рубахе и ватной жилетке. Бритое лицо его зло, се-
рые узкие глаза сверкают. Он кричит что-то поэстонски на разрозненно ша-
гающих солдат и, выхватив трубку, бросает с презрением:
- Ага, белы черть!.. Наших баронов защищать пришли? Куррат!
- Мороз померзнуть надо их, - подхватывает другой эстонец. - Нейд
тарвис... Яра хавитада. - Он не торопясь подходит тропинкой к своему со-
седу, злорадно хохочет, подмигивая на солдат: - Повоевал, ладно, чорт,
куррат... Тяйконг... А жрать в Эстис пришел...
- Эй руска! Ваши газеты печатались - Троцкий у вас в плену. А ну, по-
кажи, где Троцкий?.. Ха-ха-ха-ха...
- Они Питер взяли!.. Вот наши бароны подмогу им дадут, на Москву по-
лезут.
Обезоруженные солдаты отвертываются, глядят в сторону, вздыхают, про-
буют громко между собою говорить. Вот один надрывно крикнул:
- Молчи, чухонская рожа! И так тошнехонько.
Солнце склонилось за лес. Стало темнеть.
Беглая, неприкаянная Русь огромным ужом утомленно вползла в Эстонию.
* * *
В густом лесу, вблизи дороги глазасто горят сотни костров. Людской
поток завяз в глубокой тьме и остановился. На много верст сплошной цы-
ганский табор.
Карп Иваныч деловито готовит снедь.
- Помогай, чего ж ты, Сережка, развалился, как дома на диване, - го-
ворит он своему сыну, румяному юноше с задумчивыми глазами. - Сергей,
слышишь?
- Сейчас. - Сергей нехотя встает с раскинутой у костра, на снегу шубы
и сонно смотрит на отца.
- Бери ведро. Намни снегу поплотней, чай кипятить из снегу станем. У
них, у дьяволов, и воды-то не выпросишь. Подошел к колодцу - гонят.
Тьфу!.. Давай, говорят, две марки. Да не успел еще я, дьяволы, марок-то
ваших наменять, чтоб вам сдохнуть... Тьфу!.. И лошадей-то снегом кормить
придется замест воды...
- Да, да, - сказал сухощекий, с рыжей бородкой хохолком отец Илья и
кивнул в сторону пошагавшего с ведром Сергея - Трудно сынку вашему бу-
дет: в холе рос.
- Матка избаловала его. Известно дуры бабы. Он, бывало, из дому не
выйдет, чтоб губы не намазать фиксатуаром, да брови не подвести. Франт.
А дела боится, как огня. Белоручка. Несмотря, что в деревне рос.
- Трудно, трудно будет, - вздохнул батюшка. - А нет ли у вас лишней
сковородочки? Яишенку с хлебцем хочу изобрести.
Где-то раздался выстрел. У соседнего костра неуклюжая женская фигура,
замотанная шалью, доила корову. Это Надежда Осиповна Проскурякова, быв-
шая помещица, старуха. У нее молодой, кровь с молоком, муж, бывший
крестьянский парень. Он сильной рукой держит корову за веревочный ошей-
ник и насвистывает веселую.
- Митя! Прошу тебя... Ой, держи!.. Она опять меня боднет...
- Держу, держу... Доите вашу корову с наслаждением...
Голова старухи трясется, и молоко циркает аппетитно в деревянный
жбан. Встревоженный вырос у костра Николай Ребров.
- Карп Иваныч! Как же быть?.. - проговорил он подавленно. - Озноб,
голова болит у меня... Просился к эстонцам. В двух мызах был, не пуска-
ют. В баню просился ночевать - гонят. Даже один выстрелил, в воздух,
правда... Слыхали?
- Эх, плохо, Коля, - сказал Карп Иваныч, - ложись у костра. Ужо я се-
на подброшу. Эх, парень! И одежишка-то у тебя один грех... Сергей, Се-
режка! - закричал он в тьму. - Скоро?!
- Вы, что же, гимназист? - спросил священник, и, кокнув об сковородку
яйцо, пустил его в шипящее масло.
- Реалист. Только что окончил...
- А папашенька ваш чьи же, какой, то-есть, профессии?
- Железнодорожник.
- Та-ак-с. А что же вас заставило бежать одних? - священник кокнул
четвертое яйцо и потыкал ножиком яичницу.
Во тьме, на дороге беспрерывный гам, крик, тяжелый грохот.
- Эй! Тут какая часть?
- Никакая. Тут вольные.
- Не видали ль полковника Заречного?
- Антилерия, что ли? Езжайте дальше. Они в фольварк ушли.
- Тпру! Стой, сто-о-ой!!.
Грохот смолк. К костру подбежали два солдата.
- Братцы! Дайте-ка перекусить. Не жрамши.
- Артиллеристы? - спросил отец Илья.
- Восьмая батарея. Не знай куда сдавать. Никаких порядков не разбе-
решь. Все начальство разбежалось. Сена нету... Лошади падают... Чухны
ничего не дают. - Измученные солдаты жадно чавкали поданные Карпом Ива-
нычем ломти хлеба.
- Никак вы из духовенных? - обратился бородатый солдат к батюшке?
- Есть грех... Священнослужитель из с. Антропова.
- Вот дьяволы какие, эти самые краснозадые, - злобно проговорил вто-
рой солдат. - Даже духовенные от них должны бежать.
- Им, анафемам, только в руки попадись... С живых шкуру спустят, -
сказал Карп Иваныч, хлебая щи.
- Ну, да и мы тоже ихнего брата, - сказал бородатый, вздохнув. - Мно-
го их на деревьях качается... Папаша дозволь щец хлебнуть. Пятые сутки
горяченького не видал... Ах, сволочи, как они нам нашпарили.
- Увы, - воскликнул батюшка. - Даже неисповедимо все вышло... Почитай
в Питере вы были, на Невском.
- Да и были бы... Измена вышла. Англия, вишь ты, задом завертела,
подмоги не дала. Надо бы ей с флотом быть, тогда наш левый фланг не
обошли бы. Эстонцы тоже помощи не оказали. Ну, и господа офицеры наши
вроде как свирепствовали с мужиком. Мужик, знамо, этого не любит... Вот
и...
- Да, да, - вздохнул батюшка. - Свершается реченное... Брат брата
бьет... Нате, христолюбивые воины, картошечки вам... А в Питере мы будем
скоро... Вера горами движет... Факт!
Из тьмы резко и пронзительно:
- Васильев! Васильев!.. Самохва-алов!! Айда скорей! Господин поручик
прибыли...
- А кляп с ним, с порутчиком-то, - сказал бородач и, перебрасывая с
ладони на ладонь горячую картошку, закричал: - Сей минут! Идем!!
* * *
Сыпал мелкий снег. Вершины сосен сонно брюзжали под легким ветром. У
потухавших костров стихли звуки и движенья.
Ночь. Николай Ребров спит, свернувшись на сене, у костра. Сон его
прерывист, сбивчив. "Встань, иди... А то умрешь..." - "Сейчас", - гово-
рит он и быстро вскакивает. Глаза его мутные, ничего не понимающие. Но
вот мысль и решимость озаряет их. Он тоскливо и медлительно оглядывается
кругом, как бы прощаясь с теми, с кем коротал далекий путь. Оглобли тес-
ного табора приподняты. Лошади понуро опустили головы, дремлют. Карп
Иваныч храпит под двумя шубами в обнимку с сыном. Его лицо пышет теплом:
снег тает и бежит ручейками в открытый рот. На возу чернеет скорченная
фигура священника. Помещица спит возле коровы. Ее муж подбрасывает в
костер топливо и насвистывает веселую. Где-то тонко и лениво тявкает со-
бачонка.
Николай Ребров перекрестился и, пошатываясь, зашагал к дороге. Тьма
становилась зыбкой, расплывчатой. Вверху, упав на снеговые тучи, дрожал
рассвет. Николай Ребров двигался по дороге, как лунатик, безжизненно и
слепо. Брошенные возы, таратайки, походные кухни казались ему то ползу-
щими копнами сена, то невиданными чудовищами. Вот слон больно ударил его
бивнем в лоб. Юноша отпрянул, открыл глаза: приподнятая, вставшая на пу-
ти оглобля.
"Спеши... А то умрешь"... Кто-то захохотал среди шагающих рядом с ним
сосен, и близко взлаяла собачка. "Спеши, спеши, спеши", твердило сердце,
но голову обносил угар, и нельзя понять, туда ли он идет. Ученическая
шинелишка расстегнута, картуз с медным значком наползает на глаза, сзади
треплется холщевый мешок с вещами, давит плечи, и юноше кажется, что в
мешке ненужный груз: песок и камни. Он хочет его сбросить, он уже занес
руку, но мешок вдруг стал легким, и ноги зашагали уверенней.
- Куда землячок?
Он оглянулся. Чуть позади его шагает, тяжело припадая на ноги, обод-
ранный парень.
- А ты куда?
- Прямо. Я из Красной армии удрал. - Красноармеец легонько снял с Ни-
колая Реброва торбу и перекинул через свое плечо: - Видать, устал земля-
чок. Ничо... Я подсоблю...
- Захворал я, - сказал юноша. - В тепло хочется, в хату. Верстах в
двадцати отсюда поместье Мусиной-Пушкиной... Там, говорят, пункт. Меди-
цинская помощь.
- Лазарет, что ли? Я тоже чуть жив... Ноги поморозил... Как поем, так
сблюю. Да и жрать-то нечего... Ослаб...
- Скоро утро, - вяло и задумчиво сказал Николай Ребров. Во рту сухо,
в виски стучало долотом, каждый шаг болезненно отзывался во всем теле. -
Я больше не могу, - сказал он. - Вот костер горит. Пойду, попрошусь,
прилягу...
- Жаль, землячок... А то пойдем... Вместях-то веселей быдто... Я поп-
летусь, а то ноженьки зайдутся, беда. Вишь, обутки-то какие... На тор-
бу-то... Прощай... А ты откудова?
- Из Луги.
- А я Скопской... Прощай, товарищ... - И вдогонку крикнул, как запла-
кал: - Матерь у меня померла в деревне!.. С голодухи, знать. Земляк ска-
зывал, билизованный... Хрестьянин... Померла, брат, померла. - Красноар-
меец громко сморкнулся и покултыхал вперед.
Глава II
Золотое и красное. Бездонный колодец. Мария
Какое-то все золотое и красное. Поют птицы, перекликаются ангельские
голоса. И не хочется уходить, отрываться от этих грез. А надо.
- Спит еще, - сказал ангел.
- Пусть спит... Он кажется очень нездоров, - сказал другой ангел.
- Какой он хорошенький.
- Я бы его поцеловала. Очень красивые брови... И все.
- А глаза голубые.
- Откуда знаешь?.. Он защурившись. Спит.
- Мне думается, голубые... При светлых волосах это всегда. Кажется
чайник ушел. Где чай?
- Давай лучше заварим кофе. А почему ж у него брови черные? Значит,
глаза карие... Достань-ка масла.
- А где оно?..
Ангелы говорили очень тихо. Но где-то вблизи загромыхала русская ма-
терная брань, рай провалился вдруг, и юноша поднял каменные веки. Два
ангела в синих, отороченных серой мерлушкой, шубках улыбчиво глядели на
него.
- Здравствуйте, с добрым утром! - приветливо воскликнули они. - Хоро-
шо ли спали? Бедный, вы больны?
- Я - Варя, - подошла черненькая, с маленькими алыми губами. - Поз-
вольте познакомиться.
- Мы помещики из Гдовского уезда, - сказала белокурая - Кукушкины. А
папа ушел проверять скот.
- Мы же со всем имуществом... Ах, какой ужас эта революция!
Ругань на дороге становилась ядреней и жарче. Поднимали кувырнувшийся
в канаву воз. - Эй, кобылка!.. так-так-так-так... Иди, пособляй!..
так-так.. - Становь дугу! А на дугу вагу... Неужели не смыслишь,
так-так-так. - Ага! Пошла-пошла-пошла!.. Понукай хорошень кнутом!.. Ну,
сек вашу век!.. Ну!!
Юноше хотелось провалиться.
- Благодарю вас за приют!.. - крикнул он. - Мне очень стыдно... Я
ночью так ослаб... Извините...
- Ах, что вы! Пожалуйста... А мы пробираемся на Юрьев. Там папочка
ликвидирует скот, и мы чем-нибудь займемся, - лепетала черненькая Варя,
помешивая закипающее в котелке молоко. - Это в том случае, конечно, если
генерал Юденич не очистит Россию от красных банд.
- Ах, пожалуйста! - воскликнула белокурая Нина, и ее строгие брови
сдвинулись к переносице. - Какую с папочкой вы городите чушь... Извини
меня...
- Брось, сестра, никогда мы с тобой не сойдемся. Там бы и оставалась
со своими красными. А вот и папочка...
К костру подошел с быстрыми черными глазами чернобородый человек.
- Ага! Вы уже проснулись? А ведь только еще 10 часов, - заговорил он
сиплым простуженным голосом. - Ну, батенька, и хороши вы были вчера. Эх,
жалко термометр далеко. Дайте-ка голову... Ого! Жарок изрядный.
На большом ковре пили кофе и горячее молоко. Лопнул стакан. Кукушкин
злобно бросил его в снег. Парень-работник в рваном овчинном пиджаке во-
зился у костра: переставлял рогульки с повешенными на них котелками, ру-
бил баранью ногу, подбрасывал дрова. Белый понтер, Цейлон, спал у самого
костра на сене и дрожал. Помещик ел быстро, обжигался, много говорил, но
юношу мучила болезнь, и мысль определенно и настойчиво влекла его на от-
дых. Сестры шептались:
- Я говорила - голубые...
- Ничего подобного - серые.
Небо было чистое, с легким морозом. Ожившая дорога двигалась сквозь
сосны - телеги, овцы, таратайки, коровы, всадники, солдаты, мужики - до-
рога взмыкивала, скрипела, скорготала, гайкала и, дуга в дугу, как хре-
бет допотопного дракона, с присвистом и гиком, шершаво змеясь уползала
вглубь.
- Я должен итти, - сказал юноша, - вы не знаете, сколько верст до Му-
синой-Пушкиной?
- Ах, пожалуйста, мы вас не пустим! - вскричали сестры ангельскими
голосами.
И вновь, на короткое мгновенье, закраснело, зазолотилось все.
- Я болен... Мне надо доктора... Там есть.
- Тогда вот что, - проговорил отец и поднялся. - Иван! заседлай двух
лошадей... Понял?
- Трех, трех! - вскричала Варя.
* * *
Николай Ребров в ватной старенькой венгерке, подаренной ему помещи-
ком, куда-то плывет в солнечном пространстве.
- Вы мне обязательно должны писать... Прямо: Юрьев, до востребования,
Варваре Михайловне Кукушкиной. Ах, милый Коля! Как жаль, что вы
больны... Держитесь крепче!
Варя плывет рядом с ним, плывет и говорит, и еще плывет Иван, плывет
дорога, люди, лошади, коровы, лес, плывет и фыркает Цейлон.
- У меня двоюродный брат. Я его должен разыскать. Он военный чинов-
ник. При полевом казначействе.
- А вы любите приключения? Я люблю. А то жизнь такая серая, скуч-
ная... Особенно в деревне... Мамы у нас нет. Я всегда мечтала: встречу
его, встречу, встречу!..
- Кого?
- Вас! Ха-ха-ха! Вам смешно? Милый, милый Коля. И как быстро в нес-
частьи сходятся люди. Вы мне сразу стали каким-то родным, близким. Мне
ужасно хочется ухаживать за вами, быть сестрой милосердия. Но папочка у
нас очень строгий... А мама умерла.
Иван плывет, ударяет по воде веслами, лошадь мотает головой, весла
говорят:
- Вам, барышня, пора обратно.
- Ничего подобного. Цейлон, Цейлон, иси!
- Барин ругаться будут.
- Не твое дело. Отстань!
Ах, к чему эти споры, когда все плывет, когда голова валится на грудь
и хочется тишины и одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
ПЕЙПУС-ОЗЕРО
(Повесть)
Глава I
Свершается реченное.
Николай Ребров последний раз оглянулся на Россию. Под ногами и всюду,
куда жадно устремлялся его взор, лежали свежие первоноябрьские снега,
воздух дышал морозом, но Пейпус-озеро еще не застыло, спокойные воды его
были задумчиво-суровы, и седой туман разметал свои гривы над поверх-
ностью. А там, на горизонте, легкой просинью едва намечались родные да-
лекие леса.
Николай Ребров едва передохнул, остановившееся его сердце ударило с
новой силой, он крикнул:
- Иду, Карп Иваныч! Сейчас... - и побежал к скрипевшему большому во-
зу, на колеса которого наматывался липкий снег.
* * *
У заставы пришлось беженцам провести трое суток в холоде, в снегу.
Эстонскими властями разоружалась Северо-Западная армия генерала Юденича:
отбиралось и переписывалось оружие, проверялись списки, выдавались наря-
ды: кому куда. Безостановочно двигались обозы, уныло шагали солдаты в
одиночку и кучками - остатки белых на-голову разбитых полчищ. Вся эта
жестокая затея, стоившая России стольких жертв, продолжалась около трех
месяцев, и новая европейская амуниция белых войск еще не успела истре-
паться о красные штыки. Зато лица солдат унылы и потрепаны, в глазах ус-
талость, озлобленность, головы опущены, и мало веселых слов. Так с под-
жатым хвостом возвращается в свою будку побитый пес. Среди свежей амуни-
ции то здесь, то там култыхает серая рвань: это забеглые, покинувшие
свою родину, красноармейцы. Надрывно скрипят по снегу немазаные колеса
таратаек, истощенные быстрым отступлением обезноженные лошади тяжело по-
водят ребристыми боками, мобилизованные псковские мужики угрюмо шагают
возле своих кляч и с ненавистью поглядывают на скачущих верхами офице-
ров.
- Вот и Эстония, - сказал Николай Ребров.
- Да, - безразлично ответил с возу Карп Иваныч, богатый тор-
гаш-крестьянин из-под Белых-Струг. Он очень толст и неуклюж, рыжие усы
вниз, бритое лицо заросло щетиной. Семь больших возов, запряженных
собственными лошадьми, везут его добро. Он на последнем. А на первом во-
зу - сельский батюшка, отец Илья с перепуганным сухощеким личиком. Он
согнулся, засунул руки в рукава и дремлет под гул унылый речи, под скрип
возов.
- Рарарарара..... Футь!
- Не отставай, Мишка, не отставай!
- Я не отставаю... А где тятя-то?
- Фють! Но, шолудивая!
Старый сосновый лес. Сквозь шапки хвой голубеет небо. Был ликующий
зимний день, но многотысячная бегущая толпа, вся, как в ночи, в прокля-
тиях и вздохах, и поток солнечных лучей не мог пробить гущу унылых дум.
По обе стороны лесной дороги шагали с узлами, с торбами согбенные люди.
Мелькали красные, белые, черные платки на головах женщин и подростков.
Мычали коровы, блеяли овцы, где-то протестующе визжала свинья.
- Нно! Чего поперек дороги-то остановился? Эй, ты!
- Двинь его кнутом!
- Тпру! Сворачивай, дьявол!
- Ксы! Дунька, гони, гони корову-то в лесок!.. Чего ты, кобыла, че-
шешься!
На пути эстонский хутор. Возле белого чистого домика стоит семья эс-
тонцев. "Сам" в белой рубахе и ватной жилетке. Бритое лицо его зло, се-
рые узкие глаза сверкают. Он кричит что-то поэстонски на разрозненно ша-
гающих солдат и, выхватив трубку, бросает с презрением:
- Ага, белы черть!.. Наших баронов защищать пришли? Куррат!
- Мороз померзнуть надо их, - подхватывает другой эстонец. - Нейд
тарвис... Яра хавитада. - Он не торопясь подходит тропинкой к своему со-
седу, злорадно хохочет, подмигивая на солдат: - Повоевал, ладно, чорт,
куррат... Тяйконг... А жрать в Эстис пришел...
- Эй руска! Ваши газеты печатались - Троцкий у вас в плену. А ну, по-
кажи, где Троцкий?.. Ха-ха-ха-ха...
- Они Питер взяли!.. Вот наши бароны подмогу им дадут, на Москву по-
лезут.
Обезоруженные солдаты отвертываются, глядят в сторону, вздыхают, про-
буют громко между собою говорить. Вот один надрывно крикнул:
- Молчи, чухонская рожа! И так тошнехонько.
Солнце склонилось за лес. Стало темнеть.
Беглая, неприкаянная Русь огромным ужом утомленно вползла в Эстонию.
* * *
В густом лесу, вблизи дороги глазасто горят сотни костров. Людской
поток завяз в глубокой тьме и остановился. На много верст сплошной цы-
ганский табор.
Карп Иваныч деловито готовит снедь.
- Помогай, чего ж ты, Сережка, развалился, как дома на диване, - го-
ворит он своему сыну, румяному юноше с задумчивыми глазами. - Сергей,
слышишь?
- Сейчас. - Сергей нехотя встает с раскинутой у костра, на снегу шубы
и сонно смотрит на отца.
- Бери ведро. Намни снегу поплотней, чай кипятить из снегу станем. У
них, у дьяволов, и воды-то не выпросишь. Подошел к колодцу - гонят.
Тьфу!.. Давай, говорят, две марки. Да не успел еще я, дьяволы, марок-то
ваших наменять, чтоб вам сдохнуть... Тьфу!.. И лошадей-то снегом кормить
придется замест воды...
- Да, да, - сказал сухощекий, с рыжей бородкой хохолком отец Илья и
кивнул в сторону пошагавшего с ведром Сергея - Трудно сынку вашему бу-
дет: в холе рос.
- Матка избаловала его. Известно дуры бабы. Он, бывало, из дому не
выйдет, чтоб губы не намазать фиксатуаром, да брови не подвести. Франт.
А дела боится, как огня. Белоручка. Несмотря, что в деревне рос.
- Трудно, трудно будет, - вздохнул батюшка. - А нет ли у вас лишней
сковородочки? Яишенку с хлебцем хочу изобрести.
Где-то раздался выстрел. У соседнего костра неуклюжая женская фигура,
замотанная шалью, доила корову. Это Надежда Осиповна Проскурякова, быв-
шая помещица, старуха. У нее молодой, кровь с молоком, муж, бывший
крестьянский парень. Он сильной рукой держит корову за веревочный ошей-
ник и насвистывает веселую.
- Митя! Прошу тебя... Ой, держи!.. Она опять меня боднет...
- Держу, держу... Доите вашу корову с наслаждением...
Голова старухи трясется, и молоко циркает аппетитно в деревянный
жбан. Встревоженный вырос у костра Николай Ребров.
- Карп Иваныч! Как же быть?.. - проговорил он подавленно. - Озноб,
голова болит у меня... Просился к эстонцам. В двух мызах был, не пуска-
ют. В баню просился ночевать - гонят. Даже один выстрелил, в воздух,
правда... Слыхали?
- Эх, плохо, Коля, - сказал Карп Иваныч, - ложись у костра. Ужо я се-
на подброшу. Эх, парень! И одежишка-то у тебя один грех... Сергей, Се-
режка! - закричал он в тьму. - Скоро?!
- Вы, что же, гимназист? - спросил священник, и, кокнув об сковородку
яйцо, пустил его в шипящее масло.
- Реалист. Только что окончил...
- А папашенька ваш чьи же, какой, то-есть, профессии?
- Железнодорожник.
- Та-ак-с. А что же вас заставило бежать одних? - священник кокнул
четвертое яйцо и потыкал ножиком яичницу.
Во тьме, на дороге беспрерывный гам, крик, тяжелый грохот.
- Эй! Тут какая часть?
- Никакая. Тут вольные.
- Не видали ль полковника Заречного?
- Антилерия, что ли? Езжайте дальше. Они в фольварк ушли.
- Тпру! Стой, сто-о-ой!!.
Грохот смолк. К костру подбежали два солдата.
- Братцы! Дайте-ка перекусить. Не жрамши.
- Артиллеристы? - спросил отец Илья.
- Восьмая батарея. Не знай куда сдавать. Никаких порядков не разбе-
решь. Все начальство разбежалось. Сена нету... Лошади падают... Чухны
ничего не дают. - Измученные солдаты жадно чавкали поданные Карпом Ива-
нычем ломти хлеба.
- Никак вы из духовенных? - обратился бородатый солдат к батюшке?
- Есть грех... Священнослужитель из с. Антропова.
- Вот дьяволы какие, эти самые краснозадые, - злобно проговорил вто-
рой солдат. - Даже духовенные от них должны бежать.
- Им, анафемам, только в руки попадись... С живых шкуру спустят, -
сказал Карп Иваныч, хлебая щи.
- Ну, да и мы тоже ихнего брата, - сказал бородатый, вздохнув. - Мно-
го их на деревьях качается... Папаша дозволь щец хлебнуть. Пятые сутки
горяченького не видал... Ах, сволочи, как они нам нашпарили.
- Увы, - воскликнул батюшка. - Даже неисповедимо все вышло... Почитай
в Питере вы были, на Невском.
- Да и были бы... Измена вышла. Англия, вишь ты, задом завертела,
подмоги не дала. Надо бы ей с флотом быть, тогда наш левый фланг не
обошли бы. Эстонцы тоже помощи не оказали. Ну, и господа офицеры наши
вроде как свирепствовали с мужиком. Мужик, знамо, этого не любит... Вот
и...
- Да, да, - вздохнул батюшка. - Свершается реченное... Брат брата
бьет... Нате, христолюбивые воины, картошечки вам... А в Питере мы будем
скоро... Вера горами движет... Факт!
Из тьмы резко и пронзительно:
- Васильев! Васильев!.. Самохва-алов!! Айда скорей! Господин поручик
прибыли...
- А кляп с ним, с порутчиком-то, - сказал бородач и, перебрасывая с
ладони на ладонь горячую картошку, закричал: - Сей минут! Идем!!
* * *
Сыпал мелкий снег. Вершины сосен сонно брюзжали под легким ветром. У
потухавших костров стихли звуки и движенья.
Ночь. Николай Ребров спит, свернувшись на сене, у костра. Сон его
прерывист, сбивчив. "Встань, иди... А то умрешь..." - "Сейчас", - гово-
рит он и быстро вскакивает. Глаза его мутные, ничего не понимающие. Но
вот мысль и решимость озаряет их. Он тоскливо и медлительно оглядывается
кругом, как бы прощаясь с теми, с кем коротал далекий путь. Оглобли тес-
ного табора приподняты. Лошади понуро опустили головы, дремлют. Карп
Иваныч храпит под двумя шубами в обнимку с сыном. Его лицо пышет теплом:
снег тает и бежит ручейками в открытый рот. На возу чернеет скорченная
фигура священника. Помещица спит возле коровы. Ее муж подбрасывает в
костер топливо и насвистывает веселую. Где-то тонко и лениво тявкает со-
бачонка.
Николай Ребров перекрестился и, пошатываясь, зашагал к дороге. Тьма
становилась зыбкой, расплывчатой. Вверху, упав на снеговые тучи, дрожал
рассвет. Николай Ребров двигался по дороге, как лунатик, безжизненно и
слепо. Брошенные возы, таратайки, походные кухни казались ему то ползу-
щими копнами сена, то невиданными чудовищами. Вот слон больно ударил его
бивнем в лоб. Юноша отпрянул, открыл глаза: приподнятая, вставшая на пу-
ти оглобля.
"Спеши... А то умрешь"... Кто-то захохотал среди шагающих рядом с ним
сосен, и близко взлаяла собачка. "Спеши, спеши, спеши", твердило сердце,
но голову обносил угар, и нельзя понять, туда ли он идет. Ученическая
шинелишка расстегнута, картуз с медным значком наползает на глаза, сзади
треплется холщевый мешок с вещами, давит плечи, и юноше кажется, что в
мешке ненужный груз: песок и камни. Он хочет его сбросить, он уже занес
руку, но мешок вдруг стал легким, и ноги зашагали уверенней.
- Куда землячок?
Он оглянулся. Чуть позади его шагает, тяжело припадая на ноги, обод-
ранный парень.
- А ты куда?
- Прямо. Я из Красной армии удрал. - Красноармеец легонько снял с Ни-
колая Реброва торбу и перекинул через свое плечо: - Видать, устал земля-
чок. Ничо... Я подсоблю...
- Захворал я, - сказал юноша. - В тепло хочется, в хату. Верстах в
двадцати отсюда поместье Мусиной-Пушкиной... Там, говорят, пункт. Меди-
цинская помощь.
- Лазарет, что ли? Я тоже чуть жив... Ноги поморозил... Как поем, так
сблюю. Да и жрать-то нечего... Ослаб...
- Скоро утро, - вяло и задумчиво сказал Николай Ребров. Во рту сухо,
в виски стучало долотом, каждый шаг болезненно отзывался во всем теле. -
Я больше не могу, - сказал он. - Вот костер горит. Пойду, попрошусь,
прилягу...
- Жаль, землячок... А то пойдем... Вместях-то веселей быдто... Я поп-
летусь, а то ноженьки зайдутся, беда. Вишь, обутки-то какие... На тор-
бу-то... Прощай... А ты откудова?
- Из Луги.
- А я Скопской... Прощай, товарищ... - И вдогонку крикнул, как запла-
кал: - Матерь у меня померла в деревне!.. С голодухи, знать. Земляк ска-
зывал, билизованный... Хрестьянин... Померла, брат, померла. - Красноар-
меец громко сморкнулся и покултыхал вперед.
Глава II
Золотое и красное. Бездонный колодец. Мария
Какое-то все золотое и красное. Поют птицы, перекликаются ангельские
голоса. И не хочется уходить, отрываться от этих грез. А надо.
- Спит еще, - сказал ангел.
- Пусть спит... Он кажется очень нездоров, - сказал другой ангел.
- Какой он хорошенький.
- Я бы его поцеловала. Очень красивые брови... И все.
- А глаза голубые.
- Откуда знаешь?.. Он защурившись. Спит.
- Мне думается, голубые... При светлых волосах это всегда. Кажется
чайник ушел. Где чай?
- Давай лучше заварим кофе. А почему ж у него брови черные? Значит,
глаза карие... Достань-ка масла.
- А где оно?..
Ангелы говорили очень тихо. Но где-то вблизи загромыхала русская ма-
терная брань, рай провалился вдруг, и юноша поднял каменные веки. Два
ангела в синих, отороченных серой мерлушкой, шубках улыбчиво глядели на
него.
- Здравствуйте, с добрым утром! - приветливо воскликнули они. - Хоро-
шо ли спали? Бедный, вы больны?
- Я - Варя, - подошла черненькая, с маленькими алыми губами. - Поз-
вольте познакомиться.
- Мы помещики из Гдовского уезда, - сказала белокурая - Кукушкины. А
папа ушел проверять скот.
- Мы же со всем имуществом... Ах, какой ужас эта революция!
Ругань на дороге становилась ядреней и жарче. Поднимали кувырнувшийся
в канаву воз. - Эй, кобылка!.. так-так-так-так... Иди, пособляй!..
так-так.. - Становь дугу! А на дугу вагу... Неужели не смыслишь,
так-так-так. - Ага! Пошла-пошла-пошла!.. Понукай хорошень кнутом!.. Ну,
сек вашу век!.. Ну!!
Юноше хотелось провалиться.
- Благодарю вас за приют!.. - крикнул он. - Мне очень стыдно... Я
ночью так ослаб... Извините...
- Ах, что вы! Пожалуйста... А мы пробираемся на Юрьев. Там папочка
ликвидирует скот, и мы чем-нибудь займемся, - лепетала черненькая Варя,
помешивая закипающее в котелке молоко. - Это в том случае, конечно, если
генерал Юденич не очистит Россию от красных банд.
- Ах, пожалуйста! - воскликнула белокурая Нина, и ее строгие брови
сдвинулись к переносице. - Какую с папочкой вы городите чушь... Извини
меня...
- Брось, сестра, никогда мы с тобой не сойдемся. Там бы и оставалась
со своими красными. А вот и папочка...
К костру подошел с быстрыми черными глазами чернобородый человек.
- Ага! Вы уже проснулись? А ведь только еще 10 часов, - заговорил он
сиплым простуженным голосом. - Ну, батенька, и хороши вы были вчера. Эх,
жалко термометр далеко. Дайте-ка голову... Ого! Жарок изрядный.
На большом ковре пили кофе и горячее молоко. Лопнул стакан. Кукушкин
злобно бросил его в снег. Парень-работник в рваном овчинном пиджаке во-
зился у костра: переставлял рогульки с повешенными на них котелками, ру-
бил баранью ногу, подбрасывал дрова. Белый понтер, Цейлон, спал у самого
костра на сене и дрожал. Помещик ел быстро, обжигался, много говорил, но
юношу мучила болезнь, и мысль определенно и настойчиво влекла его на от-
дых. Сестры шептались:
- Я говорила - голубые...
- Ничего подобного - серые.
Небо было чистое, с легким морозом. Ожившая дорога двигалась сквозь
сосны - телеги, овцы, таратайки, коровы, всадники, солдаты, мужики - до-
рога взмыкивала, скрипела, скорготала, гайкала и, дуга в дугу, как хре-
бет допотопного дракона, с присвистом и гиком, шершаво змеясь уползала
вглубь.
- Я должен итти, - сказал юноша, - вы не знаете, сколько верст до Му-
синой-Пушкиной?
- Ах, пожалуйста, мы вас не пустим! - вскричали сестры ангельскими
голосами.
И вновь, на короткое мгновенье, закраснело, зазолотилось все.
- Я болен... Мне надо доктора... Там есть.
- Тогда вот что, - проговорил отец и поднялся. - Иван! заседлай двух
лошадей... Понял?
- Трех, трех! - вскричала Варя.
* * *
Николай Ребров в ватной старенькой венгерке, подаренной ему помещи-
ком, куда-то плывет в солнечном пространстве.
- Вы мне обязательно должны писать... Прямо: Юрьев, до востребования,
Варваре Михайловне Кукушкиной. Ах, милый Коля! Как жаль, что вы
больны... Держитесь крепче!
Варя плывет рядом с ним, плывет и говорит, и еще плывет Иван, плывет
дорога, люди, лошади, коровы, лес, плывет и фыркает Цейлон.
- У меня двоюродный брат. Я его должен разыскать. Он военный чинов-
ник. При полевом казначействе.
- А вы любите приключения? Я люблю. А то жизнь такая серая, скуч-
ная... Особенно в деревне... Мамы у нас нет. Я всегда мечтала: встречу
его, встречу, встречу!..
- Кого?
- Вас! Ха-ха-ха! Вам смешно? Милый, милый Коля. И как быстро в нес-
частьи сходятся люди. Вы мне сразу стали каким-то родным, близким. Мне
ужасно хочется ухаживать за вами, быть сестрой милосердия. Но папочка у
нас очень строгий... А мама умерла.
Иван плывет, ударяет по воде веслами, лошадь мотает головой, весла
говорят:
- Вам, барышня, пора обратно.
- Ничего подобного. Цейлон, Цейлон, иси!
- Барин ругаться будут.
- Не твое дело. Отстань!
Ах, к чему эти споры, когда все плывет, когда голова валится на грудь
и хочется тишины и одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15