..
Бледные губы ад'ютанта задрожали, но он сдержался и, бросив бумажку,
приказал:
- Переписать. Наврал.
А тот побитый, щупленький, из какой-то бригады, офицерик подвязал
платком скулу, конечно - флюс - и чуть-чуть прихрамывал.
Стал волочить ногу и бравый генерал, начальник дивизионного штаба,
где служил Николай Ребров. Однако не любовные утехи поразили превосходи-
тельную ногу, нога испугалась общего положения дел армии, и вот - решила
бастовать. Генеральский подбородок спал, кожа обвисла, как у старого
слона, обнаружилась исчезнувшая шея и красный воротник сделался свобо-
ден.
Генерал получил, одно за другим, два донесения с мест. Читал и пере-
читывал сначала один, потом совместно с ад'ютантом при закрытых дверях.
Выкурил целый портсигар, нервничал, пыхтел, нюхал нашатырный спирт, сту-
чал по столу кулаками:
- Мерзавцы! Я этого не позволю... Вешать негодяев!
Первое донесение - о невозможности бороться с большевистской пропа-
гандой и первом побеге группы солдат в Русь. Второе - о начавшейся среди
армии эпидемии брюшного тифа.
- Да, генерал, да, - проговорил ад'ютант. - Не хотелось мне огорчать
вас, но вот еще сюрприз: эстонское правительство официально заявляет о
своем намерении вступить в переговоры с Советским правительством. Даже
назначен срок - январь будущего года. Место - Юрьев.
Генерал побелел, покраснел и стал ловить ртом воздух.
- Откуда, откуда это? - задыхался он.
- Хотя эти сведения "по достоверным источникам", как пишет газета, но
я думаю, генерал, что на этот раз правда.
- Послушайте, поручик! Это ж невозможно, это ж невозможно... - и ге-
нерал схватился за голову. - Тогда в каком же положении окажется здесь
наша армия?
Ад'ютант саркастически улыбнулся и сказал:
- В положении разлагающегося трупа, который начинает беспокоить обо-
няние хозяев...
- А вы, поручик, как-будто... как-будто...
- Впрочем должен вас успокоить, генерал, - быстро изменил ад'ютант
тон и выражение лица, - эстонское правительство просто-напросто желает
себя вывести из состояния войны с Советской Россией...
- Тьфу! С Совдепией!
- Что же касается признания ее, то...
- Этого еще не доставало! - стукнул генерал пустым портсигаром в
стол.

* * *

Прапорщик Ножов весь преобразился. Глаза его горели, он походил на
сумасшедшего. Иногда пропадал на два дня, являлся измученный, но всегда
бодро говорил юноше, таинственно подмигивая:
- Дело на мази. Пропаганда работает. Агитационная литература поступа-
ет исправно. Нате-ка вам, товарищ... - он совал ему под подушку пачку
листовок. - Необычайно талантливо. Прочтите, и - в дело... Сумеете?
Только - молчок...
Как-то мрачною снеговою ночью повторилось то же: легкий стук в окно.
К подушке юноши склонилась во тьме встрепанная голова:
- Ну, милый Коля, теперь прощай. - И Ножов навсегда исчез.

* * *

Приближалось Рождество. Письма от Вари не было. В душе все настойчи-
вей вставал образ Марии. Юноша грустил. Перед праздниками ему дали вто-
рую нашивку. Писаря прониклись к нему теперь искренним уважением и пот-
ребовали вспрыски. Николай Ребров первый раз в жизни напился пьян. Он
был красноречив и откровенен, говорил о Варе, о том, что никогда-никогда
не встретит ее больше, много говорил о сестре Марии, о милой далекой ро-
дине. Ах, если б крылья!..
- А вот я, братцы, совсем напротив, - улыбался Масленников, румянобе-
лым низколобым лицом и закручивал усы в колечки. - В здешнем крае оже-
ниться думаю... Потому эта кутерьма в России протянется, видать, еще с
год. А тут предвидится эстоночка, Эльзой звать... И вот не угодно ли
стишки...
- Братцы, слушай... Ты! Кравчук!
- А ну его к бисовой суке! - плакал хохол, сморкаясь и кривя губы. -
Ой, Горпынка моя... И кто тебя, ведьмину внучку, там, без меня, коха-
ет...
- Брось, пей!.. Все кохают, кому не лень... Братцы, слушай! - Маслен-
ников вынул записную книжку, откинулся назад и в бок, прищурил левый
глаз, стараясь придать лицу значительность. - Например, так... - он от-
кашлялся, и начал высоким, с подвывом голосом, облизывая губы:

О, моя несравненная девица
Превосходная Эльза юница
Мы гуляли с вами по лесам
И по зеленым лугам
Ваши груди в аромате, как анис,
И любит вас старший писарь
Масленников Денис,
Чего и вам желаю.

- Какая же она юница, раз она вдова и ей под сорок? - глупый стишок!
Никакой девицы в ней не усмотреть, - проговорил задирчивый, с маленькими
усиками, питеряк Лычкин.
- Что-о?! - и Масленников сжал кулак. - А ты ейный пачпорт видал?!
Писаря ответили дружным ржаньем, даже слеза на хохлацком носу смешли-
во задрожала и упала в пиво.
- Все видали, все до одного!.. Ейный пачпорт...
- Даже читывали по многу раз...
- Даже после этих чтеньев я две недели в больнице пролежал. Не баба,
а оса... Жалит, чорт!..
Началась ругань, потом сильный мордобой. Николай Ребров помнит, как
он бросился разнимать, как его ударили по затылку и еще помнит чьи-то
вошедшие в его мозг слова:
- А сестра Мария, слыхать, обженихалась.

Глава VI

У поручика Баранова

Николай Ребров за два дня до Рождества зашел поздно вечером к
ад'ютанту, поручику Баранову, снимавшему комнату у управляющего имением,
эстонца Пукса. Его впустила маленькая женщина с сердитым ничтожным ли-
цом.
- Погодить! Шляются тут. Тьфу!.. Тибла! - и удалилась.
Через минуту Николай Ребров стоял на вытяжку пред ад'ютантом.
- Что угодно? - сухо спросил поручик и приподнялся с кушетки. Он был
в одном белье и шинели, в руках газета.
- А, это ты, Ребров? Садись.
- Мне бы хотелось, господин поручик, на праздник в отпуск. Дней на
пять.
- Ладно, могу. А ты не удерешь.
- Что вы! Нет...
- А почему? - и поручик, быстро откинув голову назад, прищурился.
Юноша мял в руках картуз. Поручик вздохнул и щелкнул рукой по газете: -
Вот!.. Плохо, брат... Парижская "Фигаро". Плохо пишут из деревни. Колчак
бежит. Бежит!.. - он схватил валявшийся на полу сюртук, достал платок и
громко высморкался. - Я не понимаю... Хоть убей не могу понять, чем они,
дьяволы, берут?.. То-есть... Поразительно... Что?
- Да-а, - произнес юноша, - но я думаю, что большевикам не укре-
питься.
- Ого! - желчно воскликнул поручик, торопливо шагая от стены к стене,
шинель моталась, шелестя подкладкой и оборваная штрипка кальсон волочи-
лась по полу. - Да еще как укрепятся-то. А штык-то на что? Они умеют
править... Это тебе не Керенский, чтоб ему на мелком месте утонуть!
- Да-а, - опять произнес юноша. И вдруг с языка полезло. - А вы не
знаете, господин поручик, аккуратно ли работает в Юрьеве почтамт?
- Что? - поручик на мгновенье остановился, бессмысленно и как бы
спросонья глядя на юношу. - Людей нет! Понимаешь ты, людей нет в России.
Где люди? Ну, скажи. Где? - Он подскочил к юноше и, размахивая руками,
кричал ему в лицо. - Где люди?! есть или нет? Что? Что?! - Николай Реб-
ров попятился. - Гибнет все, - вдруг переменив тон, тихо сказал поручик
и с сокрушением закачал головою: - Гибнет... - Потом, волоча штрипку, он
ушел за ширму, залпом выпил стакан вина, прикрякнул, сплюнул. - А ведь я
римских классиков в подлиннике читаю! Речи Цицерона, всего Гомера! -
кричал он из-за ширмы. - Да и по естественным наукам запасец у меня
большой. Я ведь когда-то к кафедре готовился. А теперь я что? Где мой
отец? Где моя мать-старуха? Наверное, заложниками у большевиков. А где
моя родина? Я и сам не знаю, где, - опять послышалось за ширмою, как
булькает в стакане вино. Поручик крякнул, сплюнул и вышел, потрясая ку-
лаками: - О чорт!.. Чорт!.. - Смуглые, крепкие щеки его тряслись, глаза
прыгали. - Да, баста, баста!.. Теперь все кончено... И другой раз... вот
взял бы это, - он схватил со стола револьвер, покачал им в воздухе и,
бросив, махнул рукой: - Э-эх...
Он закрыл глаза, приложил ладонь к вспотевшему лбу и долго стоял с
опущенной головой, покачиваясь. Потом быстро повернулся лицом к Николаю
Реброву, вскинул голову и крепко спросил в упор:
- Ножов - большевик?.. Только откровенно...
- Я не знаю...
- Ты знал о его побеге?
- Никак нет. Но догадывался.
- Почему не донес?
- Виноват.
Поручик рывком выдвинул ящик письменного стола и, подбежав к юноше,
ткнул ему в нос какими-то бумагами:
- Вот! Знакомы? В девятой роте... Носил? Читал?! Читал, спрашиваю
я?!! - заорал он. - Ты знаешь, мальчишка, что не сегодня-завтра будет
приказ за пропаганду - петля?!
Николай Ребров вдруг почувствовал, как от его головы отхлынула вся
кровь, он пошатнулся. Скрипнула дверь. Поручик запахнул полы шинели. В
щель раздалось мышиное:
- Пожальста не кричить... Козяйн не любит... Тихо! - и дверь захлоп-
нулась.
Поручик что-то промычал, потом вынес из-за ширмы четверть вина, подал
в руки юноше стакан:
- Держи, пей.
- Я, господин поручик, не пью...
- Что? - Он выпил сам, поставил четверть в угол и накрыл горлышко,
как шапкой, опрокинутым стаканом. - Скажи, умоляю тебя... Не бойся... По
чистой совести... Клянусь... Ну, как настроение наших солдат? Ведь мы
же, в сущности, ни черта не знаем. Так, хвостики. Что они говорят, что
думают? Нет ли заговора против господ офицеров? Одному нашему едва не
перешибли ногу. Слыхал? В окно генерала хватили кирпичом... Что же это?
А? - поручик говорил быстро, задыхаясь и встряхивая головой, кисти рук
играли то запахивая, то распахивая полы залитой вином шинели. - Говори,
говори, не бойся... Умоляю... Что? Что?
Николай Ребров молчал. Губы его дрожали, и сквозь нежданные слезы
дрожало все. Но он все-таки разглядел болезненно-скорбное выражение лица
поручика, он почувствовал резкую смену его настроений, раздражительность
и нервность. Да не сумасшедший ли перед ним, или только несчастный, по-
терявший под ногами почву, человек? Ему стало страшно и вместе с тем
жалко поручика Баранова.
- Вы успокойтесь, - сказал он, - кажется, пока все обстоит благопо-
лучно. Вы очень устали.
Поручик Баранов, пошатываясь, подошел к столу, расслабленно сел в
кресло и, схватив руками голову, облокотился. Николай Ребров тихонько
пятился к двери, не сводя глаз с широкой, согнувшейся спины начальника.
- Я и сам не знаю, - говорил поручик, едва слышно, точно бредил. -
Может быть, Ножов прав, и все агитаторы правы. Может быть, правда там,
за озером... Во всяком случае настоящие игроки у красных. Юденич хотел
пройти в два хода в дамки, а теперь сидит здесь, в нужнике. Да... Чорт
его знает. Но как же теперь я?.. Я - Баранов, боевой офицер? Как я отсю-
да вылезу? Юноша, ты слышишь? Писарь!.. - он повернулся, посмотрел на
Николая Реброва и раздельно сказал: - Пошел вон. Завтра.

Глава VII

Человеческий квадрат и его диагонали

Канун Рождества. Николая Реброва вез эстонец за четыре фунта рису и
фунт сахару. Был мороз. - Но, ти-ти! - пискливо покрикивал эстонец на
шершавую клячонку. - Я тебе - ти!
Что за неудача. Ни двоюродного брата, ни Павла Федосеича юноша не
застал: куда-то уехали на праздник в гости. Он направился пешком к сест-
ре Марии. Теплое, нежное чувство к ней ускоряло его шаги, и путь пока-
зался ему коротким. Вот они белые палаты из-за темных остроконечных
елей. А вот и с голубыми ставнями белый одноэтажный милый дом. Сердце
его дрогнуло. Сестра Мария! Нет, это не она. Это какая-то старуха сидит
на приступках в согбенной позе.
- А, здравствуйте, - сделал юноша под козырек. - Вы как здесь?
Помещица Проскурякова вздрогнула, выпрямила спину и наскоро отерла
красные от слез глаза.
- Коля, вы?
- Я. Но почему вы-то здесь, Надежда Осиповна? И как будто плачете...
Не случилось ли что?
- Нет, нет, ничего... Я очень счастлива, - поспешно воскликнула ста-
руха, но лицо ее на мгновенье исполосовалось отчаянием и вновь приняло
приветливо-беспечный вид. Она сильно постарела, обмотанная той же клет-
чатой шалью голова ее тряслась. Заячий короткий душегрей и острые коле-
ни, обтянутые черной потрепанной юбчонкой.
- Будьте добры, садитесь... Я очень очень счастлива, - заговорила она
надтреснуто и фальшиво. - Вы не можете себе представить, сколько мы пе-
ренесли лишений и какой заботой окружил меня мой муж.
- А, кстати, где же он, ваш Дмитрий Панфилыч?
Юноша заметил, как концы ее губ в миг опустились, она попробовала ве-
село улыбнуться, но получилась болезненно плаксивая гримаса и голова пу-
ще затряслась.
- Ах, вы про Митю? Они сейчас придут... Они пошли прогуляться.
- Кто они?..
За стеною тяжелые, как гири, каблуки, и в открывшуюся дверь высуну-
лась длинноволосая седая голова с дымящейся в морщинистом рту трубкой.
- Ага! Знакомый!.. Троф резать приходиль? - проговорил Ян тонким го-
лосом и, шагнув, взял Николая Реброва за плечо. - Пойдем в дом... Здесь
мороз... Как это... картофлю кушать будешь... картул... Кофей пить...
- А где сестра Мария?..
- Пойдем, пойдем... - Он ласково обнял юношу и повлек в дверь.
Тот недоуменно взглянул чрез плечо на старуху-помещицу, хотел ее тоже
пригласить с собою, но Ян уже захлопнул дверь.
Вот она кисейная, белая с темным распятием комната. Вот изразцовая
печь и знакомый широколобый кот на ней. И как-то по-родному все глянуло
со стен и из углов. И сразу глаз нашел чужое: огромный сундук и чемодан.
Впрочем, нет. Где же это он видал?
- Хи-хи-хи... - закатился, защурился старик и стал шептать в самое
ухо юноше: - Про дочку? У-у-у... После праздник пулмад, как это...
свадьба...
- Что вы, Ян? Неужели? - юноша даже откачнулся, внезапный холод пере-
дернул его плечи. - Сестра Мария? За кого же она? Что вы?
- Тсс... - пригрозил старик и, прищелкнув языком, таинственно, как
заговорщик, зашептал: - Митри, мыйзник... помещик... ваш, русак... Ста-
руху видал? Старуха толковал - жена... Митри толковал - любовня... Гони
к свиньям!.. Не надо!.. Давай молодой... Давай Мария. А ты, - ткнул он
юношу в грудь согнутым пальцем, - ты есть глюп, очень дурака. Ват салам-
мабапса... Бараний голофф...
- Почему?..
- Э-э... Дуррака... Баран... Святой девка упускайль... Он... как
это... он плакал без тебя...
- Кто?
- Девка плакал, Мария... Много ваши руськи женились, оставался здесь.
А ты зевал. Куррат... Мал тебе дом был? Плохой хозяйство? - Старик гово-
рил, как брюзжал, не вынимая из зубов трубки. Те же синие короткие шаро-
вары, те же полосатые с отворотами чулки плавно двигались по комнате, а
старые жилистые руки вынимали из резного шкафа посуду, сахар, хлеб.
Николай Ребров вдруг сорвался с места и выбежал на улицу: по дубовой
аллее, развенчанной вьюгами, шла дочь старика.
- Сестра Мария! - протянул он ей обе руки.
Но та крепко и страстно обняла его и поцеловала в щеку. Она была
обольстительно свежа. От нее пахло вьюжным снегом и черемухой.
- Знакомьтесь, - сказала она. - Это мой будущий... Ну... Это мой же-
них...
- Мы знакомы... Здравствуйте, Дмитрий Панфилыч...
Муж старухи, насвистывая веселую, небрежно и молча подал широкую, как
лопата, руку. Старуха все еще сидела на приступках. Она надвинула на ли-
цо шаль и отвернулась. Мимо нее прошли, как мимо пустоты. И вместе со
скрипом затворившейся двери, раздался ее глухой, тягучий стон.
Пили кофе. Николай Ребров и Дмитрий Панфилыч, как коршун с ястребен-
ком, исподлобья перестреливались взглядами. Сестра Мария придвинула им
свинину.
- Мой старик. Мой грех... как это... свин... да, да, свинь кушать.
Завтра, - говорил Ян, - мой сегодня картул кушать надо. Мари! Хапу-
пийм...
Сестра Мария подала ему кислое молоко. Голубые глаза ее смущенно опу-
щены и золотая брошь на полной груди подымалась и тонула, как в волне
челнок.
- Завтра праздник, - жирно чавкая, сказал Дмитрий Панфилыч. - У нас
весело о празднике: посиделки, песни, плясы. Потом ряженые.
- У нас танцы, - сказала сестра Мария; и не своим не веселым голосом
сказала Мария печально: - Лабаяла-вальц, вирумаге, полька. Говорят,
спектакль будут ставить. Да, да.
- Где? - спросил Николай - Сестра Мария, где?
- Что? В народный дом... Только холедный, для летний игр, - она пря-
тала от юноши глаза, вздыхала.
Разговор не клеился. Николаю было тяжело. У него накипало и против
сестры Марии, и против Дмитрия Панфилыча.
- Сестра Мария мне спасла жизнь, - проговорил он тихо и вяло. - Может
быть, напрасно...
- Что вы! Милый мой Коля, - и как в тот раз, она стала гладить его
руку, но горячая рука ее дрожала, и вздрагивали опущенные веки.
Дмитрий Панфилыч нервно задрыгал ногой, его сапог заскрипел под сто-
лом раздражающим скрипом.
- Очень плохо все кругом, - жаловался юноша. - Как-то все не то, не
настоящее... Чорт его знает что. Другой раз хочется веселиться, другой
раз - плакать. Гадость.
- Чепуха! Ничего худого нет, - грубо, задирчиво, сказал Дмитрий Пан-
филыч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15