Или на пляже, как это недавно сделала Мартуся.
Эльжбета Гонсовская, мать красавицы Яди, отловила меня в дверях парикмахерской.
– Ах, проше пани, я уж и не знаю, что делать с моей глупой дочкой! – затараторила она. – Только подумайте, она собирается приехать сюда на праздники вместе со своим английским полицейским. Нет, вы представляете?
– Очень даже представляю. Моя внучка тоже приезжала к нам со своим женихом. По-моему, очень правильное решение. Он вам нравится?
– Сама не пойму… Вы полагаете… Но ведь он же в конце концов женится на ней!
– Ну, знаете ли… случаются несчастья и похуже.
– Но как это так? В чужой стране?
– А каков он из себя? Пани видела его фотографию?
– Вот именно, не видела! Дочка говорит, вполне хорош собой. Но я не об этом хотела с пани поговорить, просто вся эта история так меня удручает, так удручает…
Не очень-то она ее удручала, в голосе взволнованной матери слышалась не только озабоченность, но и радость, и женщине хотелось, чтобы кто-нибудь разделил с ней эти противоречивые чувства. В какой-то момент я перестала слышать собеседницу, продолжала автоматически говорить какие-то банальности, а сама переключилась на весьма неожиданную мысль.
Преступление, в котором я числюсь главным свидетелем и в расследовании которого принимаю теперь столь деятельное участие, практически остается для меня где-то в стороне. Кроме убийцы, я не видела ни единого человека (кроме Гурского, конечно) – ни свидетелей, ни подозреваемых, ни даже сыщика. Я никогда не видела Эвы Томпкинс, инспектора Рейкеевагена, Нелтье ван Эйк, Янтье Паркер, Натальи из Штутгарта, Гонсовских, даже Ядю и ее полисмена не видела, что уж говорить про Марселя Ляпуэна и консьержа его дома. Ну ладно, консьерж – персонаж второстепенный, в отличие от убитого Филипа Филе… то есть Фейе, в общем, его я тоже в глаза не видела. Словом, сплошь оптические упущения, а я ведь недаром говорила Роберту Гурскому, что самое важное для меня – видеть…
– …Два раза про вас уже спрашивал, такой расстроенный, что никак не может с пани встретиться, – уловила я слова Гонсовской. – И представился культурно, даже паспорт показал, ну я и сказала ему, что сейчас пани находится в Песках. Вспомнила, как пани мне об этом говорила, а в Песках и нам с мужем довелось побывать, только летом, конечно. Это недалеко от Морской Криницы, правда? А может, мне не следовало ему об этом говорить?
– О боже! Повторите, пожалуйста, кому вы об этом сказали? Какому-нибудь журналисту?
– Нет, он говорил, что недавно приехал из-за границы, причем буквально на несколько дней, и какие-то ваши общие знакомые что-то просили его передать вам…
– Как он представился? И телефон свой дал?
– Телефона не дал, а фамилия у него… сейчас вспомню… Да, Осадчий. Стефан Осадчий.
– А как он вообще на вас вышел?
Пани Гонсовская вроде как смутилась.
– Из-за Яди… Точнее, из-за Эвы. Он их знает, Эву с мужем. На днях встречался с ними в Англии, они разговорились и вас упомянули, ну, о том, что пани присутствовала при преступлении… А он тут ужасно обрадовался, поскольку как раз едет в Польшу и у него есть поручение – найти пани Иоанну… Или что-то в этом духе… точно не скажу. Но в конце концов он пришел к нам.
Все ясно. До Гонсовской добрался убийца, разыскал все же меня.
Ладно, это приятное известие обдумаю потом.
– Хорошо, черт с ним. А Ядя пусть пришлет вам фотографию своего поклонника, вот и посмотрите, каков парень. Да, кстати, а как выглядел этот Осадчий?
– Симпатично выглядел, – снова оживилась пани Гонсовская. – Уже не молод, седой, но из тех, что хорошо сохранились. Правильно пани посоветовала, пускай пришлет. Всегда лучше сначала фото, потом оригинал…
Осадчий, Осадчий… Сперва через Малгосю ко мне подбирался, теперь через Гонсовскую… И подобрался-таки!
Мне уже было не до прически. Требовалось хорошенько подумать. Но первым делом позвонить Гурскому.
– Официально пану заявляю, что ни слова не скажу и позволю себя убить, если Юрек-Вагон не пришлет мне свою фотографию вместе с супругой. Впрочем, пусть и два отдельных фото, мне без разницы. Должна же я знать, с кем имею дело, а узнать могу только глазами. Фото послать теперь – раз плюнуть, можно и по всем этим вашим новомодным обезьяньим почтам…
Роберт встревожился.
– Пани Иоанна, что случилось?
– Он нашел меня! Описание его внешности пан может получить и от Малгоси, моей племянницы, и от Эльжбеты Гонсовскрй, матери Ядвиги. Ага, а также от самой Яди и Эвы Томпкинс. Он их в Лондоне обо мне расспрашивал. Возможно, и еще кого расспрашивал, но о других я пока не знаю.
Помолчав, Гурский произнес:
– Рейкееваген уже знает об этом. От Бартлетта. Тот случайно присутствовал при разговоре юной Гонсовской с ее матерью и сразу понял – вот оно! У голландцев исчез первый подозреваемый, и все сразу почувствовали – конец близок. Ведь он всю дорогу пользуется поддельными документами, а сами подумайте, сколько времени можно выдавать себя за кого-то другого? Если он давно и тщательно, до мелочей, продумал всю аферу, если долгие годы проделывал эти штучки с лицом и телом, то наверняка решил, что сейчас самое время сбросить чужую шкуру и вернуться в собственную.
– И теперь будет выглядеть как тогда, на стоянке в Зволле?
Рейкееваген уверен – покойная Нелтье застала его врасплох, иначе бы и она долго гадала, кто такой Соме Унгер. У них были сложные отношения, женщина решила сразу отомстить и за пренебрежение ею как… дамой, и за финансовые махинации. Как они договаривались о встрече – пока никто, кроме преступника, не знает. Во всяком случае, он убил ее, будучи в своем истинном виде. Возможно, именно в таком облике она его знала, а может, лишь в образе Мейера ван Вейна. И он звонил ей голосом ван Вейна, назначая встречу на подворье старой Бернардины. А там убил. И вы имели счастье видеть убийцу в его настоящем виде. Узнав, что и Филип Фейе видел его в день убийства, а значит, тоже в истинном облике, он быстро разделался с парнем. Теперь вернуться в свой настоящий вид мешаете только вы.
– А каково его настоящее имя?
– Этого никто не знает. Сейчас он воплотился в образ Стефана Осадчего. Настоящего Осадчего мы уже нашли. Проживает он… точнее, пребывает в Париже, это бездомный бродяга. И не поручусь за то, что еще жив. Фальшивый же Осадчий позавчера буквально ускользнул у нас из рук, опять повезло подлецу. И помереть мне на этом месте, если пани не стала отныне его главной целью, к пани устремлены все его помыслы…
Он еще издевается! Что ж мне теперь, сидеть и дрожать от страха?
– Очень приятно, что есть еще на свете человек, который так жаждет меня видеть, – в тон Гурскому ответила я. – Ладно, буду сторониться седых…
– Ради бога! – уже по-настоящему взмолился Гурский, – будьте же серьезны! У нас сейчас нет людей, чтобы приставить к вам охрану, и я в отчаянии. Просто не знаю, что с вами делать!
– Придушить! – пробурчала я. – Мерзавец орудует в нашей стране, где до сих пор существует проклятая прописка. Он ведь где-то поселился, не так ли? Гостиницы, просто снял квартиру или комнату. И везде надо предъявить документ. Это вам не Голландия…
– Ох, не смешите меня! Ну пожил он несколько дней в отеле «Собеский», и все. А сейчас нашел укромное местечко, так неужели хозяйка торопится в полицию, чтобы прописать постояльца, можно сказать, лишиться свалившегося на нее счастья? Зимой подвалило, жилец объявился. Они летом-то за постояльца горло друг дружке перегрызут, а уж в эту пору на взморье… А вы тоже хороши. Обязательно нужно было так раскрыться перед Гонсовской?
Да, Гурский прав. Теперь я вспомнила, что рассказала пани Гонсовской, как сама видела преступника, потом сама же сообщила женщине свой адрес, она приходила ко мне, и я упомянула о предполагаемой поездке к морю.
– А вы с вашим Юреком-Вагоном всерьез считаете, что теперь он скрылся от всех прежних знакомых, от всего света, преобразился ненадолго в седовласого Осадчего и занимается тем, что планирует мое убийство? Но он же не дурак, знает, что вы теперь можете составить его фоторобот…
– И вся польская полиция кинется отлавливать седоватых мужчин?
– А почему бы и нет? Вот я своими глазами видела, как все польские гаишники хватали без разбору всех вульгарных блондинок в маленьких «фиатах» по всей трассе от Млочин до Мокотова.
Гаишники могут себе позволить, они проводили охоту на проституток. А вот вы, отдаете ли вы себе отчет в том, что не только пани Гонсовская, а все Ломянки уже трубят о сенсации: знаменитая Иоанна Хмелевская собственными глазами видела убийцу? Может, вы не в курсе, что в нашей стране вы весьма популярная личность? Возможно, не в такой степени, как, скажем, Марыля Родович, но все же. Так он мог разузнать о вас из одних только слухов, а Гонсовская всего лишь преподнесла ему на блюдечке точный адрес. Вы где сейчас? Конкретно? Ага, так я и знал! И вот что еще. Надо честно признаться, что мы в чем-то очень обязаны Гонсовским. Ядя сразу же обо всем рассказала Бартлетту, а тот немедленно связался с Рейкеевагеном. Тот – с нами. И теперь мы этого Осадчего схватим, рано или поздно. Но там, где вы сейчас, ничего не стоит застать вас в безлюдном месте, а потом закопать труп в песке, и холера его знает, как этот тип выглядит сейчас. Никто в целом мире его не опознает…
– Спокойно, дорогой мой, спокойно. В конце концов, я ведь не единственная ниточка к нему, ну, не станет меня, и вдруг внезапно объявится сказочно богатый тип, и полиция им займется…
– Не «вдруг», – возразил Гурский. – Он умен и наверняка уже давно всенародно объявился, причем в качестве законопослушного обывателя. И может быть совладельцем процветающей фирмы, наследником богатого аргентинского дядюшки, удачливым биржевым маклером. Да кем угодно! Уверен, он тщательно подготовил отступление и теперь всю оставшуюся жизнь может спокойно и безбедно прожить в собственном облике…
– И вы уверены, что жить он собирается в Польше? Не найдет себе местечко поприятнее?
– Наверняка уже нашел, в Польше пока держите его вы.
– Это моя родина.
– Но пани всю жизнь путешествует, нет необходимости именно теперь торчать на родине. Всю Европу изъездили…
Но в Америку я не полечу! И в Австралию тоже. Мне не нравятся правила, введенные в последнее время авиалиниями. А вот он пусть летит себе в Калифорнию, там прекрасный климат…
– Может, он не любит землетрясения?
– Не каждый день там трясет. Или, скажем, во Флориду?
– Тайфуны.
– Тогда в Южную Африку! Новую Зеландию!
– Так, может, пани туда полетит? А мы организуем вам безопасную поездку. Отсидитесь какое-то время. Мы ничего не знаем о его настоящей жизни, возможно, там тоже у закона есть к нему претензии, вот он и хочет явиться чистеньким, прикончив последнего свидетеля. Хватит легкомыслия! Вы же умная женщина, все понимаете, так проявите же больше заботы о собственной безопасности.
Мне надоело торчать на крыльце парикмахерской. А тут как раз вышла очередная клиентка, освободилось кресло у моего мастера. Я закончила разговор с Робертом и переместилась в кресло. Но не думать о своей судьбе я не могла.
Предположим, я – это он. Я кого-то убила. И намерена продолжить спокойную жизнь, а злодейства свои скрыть на веки вечные. К сожалению, я попалась на глаза одной премерзкои бабе, которая может вывести меня на чистую воду, случайно где-нибудь увидев. В таком случае я буду блюсти предельную осторожность. Фотографироваться исключительно со спины.
Дружеские вечеринки в компаниях мне противопоказаны. Театр, бега, стадион – все недоступно. Не жизнь, а мука! Ад!
Остается только непременно ликвидировать бабу.
Подстроить автокатастрофу? Рискованно. Да и где гарантия, что она погибнет? Вдруг просто покалечится, даже память не отшибет? Тогда лучше уж пихнуть под поезд. Но никому в голову не придет подозревать машиниста, будто он специально наехал на кретинку. Вытолкнуть из окна десятого этажа? И что она там делала? Разве что мыла это окно. Но живет-то эта дрянь на первом…
Вот если бы она любила половить рыбку на утлом суденышке, да еще в шторм… Поплыла за рыбкой и утопла… Мечта!
Или полезла в горы с рюкзаком. Тут все легко организовать в лучшем виде.
Еще ее можно отравить. Чем? Кажется, есть такой колбасный яд, только где я его, черт побери, возьму? Да из моих рук она никакой пищи не примет.
В общем, намучилась я, сидя в парикмахерском кресле, никакой достоверной случайности не придумала. А когда вышла из парикмахерской, опомнилась: убийца-то – он, а я – невинная жертва. Увы!
Тем не менее по дороге домой я продолжала изобретать разные способы убийства. И в конце концов поняла, что с несчастным случаем ничего не выйдет. Долго и хлопотно, так что придется убивать меня в открытую. Скажем, из оружия. Какая-нибудь незарегистрированная пушка, которую можно купить по дешевке у русских на базаре. А потом утопить эту пушку. Да и меня тоже утопить – например, в кабаньей яме. Самое верное дело. Никто не найдет! В море топить нельзя, поскольку море подлое – наверняка выбросит труп. Я собственными глазами видела, как море выбрасывало телеграфные столбы, а однажды – целую железнодорожную цистерну из-под бензина. Море все выбросит, а вот что в кабанью яму попало – то наверняка пропало. И никто в такую яму никогда не полезет. Даже самые оголтелые искатели янтаря из местных жителей до смерти боятся этих ям. Ладно, на всякий случай переоденусь, чтобы он меня не узнал, попрошу у Вальдемара какую-нибудь старую одежонку…
***
Инспектору Рейкеевагену удалось собрать недостающие сведения и окончательно снять подозрение с Фридриха де Рооса.
Из двух дней, на которые у него не было алиби, один полностью проверили. Крал Роос машину Эвы Томпкинс или не крал, осталось невыясненным, но вот убить Нелтье ван Эйк никак не мог. В тот день Фридриха де Рооса не было ни в Амстердаме, ни в Зволле, ни вообще в Голландии. В то воскресенье он находился в Дании, на ипподроме в Шарлоттенлунд. А то, что запамятовал, вполне объяснимо – за время отпуска побывал на многих ипподромах. В отелях же он останавливался далеко не всегда – как раз те две ночи провел на яхте, в приятном женском обществе. Хозяйка яхты, муж которой где-то шлялся, чувствовала себя одинокой и покинутой, и де Роос скрасил ее одиночество.
Об этом он тоже вправе был забыть, поскольку все те дни пил беспробудно. А пил беспробудно Фридрих де Роос потому, что его всем сердцем полюбил один из игроков, с которым он познакомился на ипподроме. В шестом забеге Фридрих посоветовал соседу по трибуне, на какую лошадку ставить. Тот послушался, выиграл невообразимую сумму, после чего воспылал к советчику просто пламенной страстью и потащил угощать самыми изысканными напитками. Угощались они как раз два дня. Полиция вышла на этого везунчика, тот с энтузиазмом подтвердил алиби своего благодетеля и заверил, что запомнил де Рооса на всю жизнь.
Дама, страдавшая от одиночества, тоже отыскалась и отпираться тоже не стала. Вспоминала де Рооса с теплотой и нежностью.
Получалось, что одного из подозреваемых инспектор смело мог вычеркнуть из своего списка.
Деккер де Хас, хотя и раздраженный без меры, отвечал на вопросы следователя. Правда, он то и дело прерывался, дабы припомнить ту или иную статью в законодательстве, по которой он засудит настырную ищейку. Нет, вы только подумайте! Так скомпрометировать его! Вывалять в грязи, испоганить его незапятнанную репутацию! А сколько он драгоценного времени потерял! А какой моральный ущерб понес! И все эти гнусные подозрения, которые уподобляют его кобелю, барану-производителю и похотливому хряку? А язва желудка, которой ему теперь не миновать из-за нервных перегрузок? А мордобой, который ему теперь устроят мужья всех знакомых дам? На фоне всех этих ужасов, преподнесенных с актерским шиком, какое-то там убийство бледнело и отступало в тень.
Но инспектор Рейкееваген не убоялся угроз темпераментного дельца и не поставил крест не его кандидатуре. Ибо Соме Унгер как раз и был превосходным актером.
***
Мейера ван Вейна не удалось пригласить на очередной допрос – он снова укатил по служебной надобности. И на сей раз исчез особенно надолго. Рейкееваген не на шутку рассердился, поскольку заранее договорился с ван Вейном о встрече. А что, если с адвокатом что-то стряслось? Соме Унгер, почуяв опасность, вполне мог убрать ван Вейна и тем самым бросить тень на исчезнувшего без следа адвоката.
По распоряжению инспектора все силы были брошены на поиски ван Вейна. Инспектор основательно прошерстил географический атлас. Проверил Брюссель, Париж, Берлин, Штутгарт, Копенгаген, Афины, Мадрид, Каир, Токио, Нью-Йорк, Оттаву, Цюрих, Вену и даже Москву. Не оставил в покое Австралию, Новую Зеландию и Южную Америку.
Отовсюду он получил одинаковую информацию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Эльжбета Гонсовская, мать красавицы Яди, отловила меня в дверях парикмахерской.
– Ах, проше пани, я уж и не знаю, что делать с моей глупой дочкой! – затараторила она. – Только подумайте, она собирается приехать сюда на праздники вместе со своим английским полицейским. Нет, вы представляете?
– Очень даже представляю. Моя внучка тоже приезжала к нам со своим женихом. По-моему, очень правильное решение. Он вам нравится?
– Сама не пойму… Вы полагаете… Но ведь он же в конце концов женится на ней!
– Ну, знаете ли… случаются несчастья и похуже.
– Но как это так? В чужой стране?
– А каков он из себя? Пани видела его фотографию?
– Вот именно, не видела! Дочка говорит, вполне хорош собой. Но я не об этом хотела с пани поговорить, просто вся эта история так меня удручает, так удручает…
Не очень-то она ее удручала, в голосе взволнованной матери слышалась не только озабоченность, но и радость, и женщине хотелось, чтобы кто-нибудь разделил с ней эти противоречивые чувства. В какой-то момент я перестала слышать собеседницу, продолжала автоматически говорить какие-то банальности, а сама переключилась на весьма неожиданную мысль.
Преступление, в котором я числюсь главным свидетелем и в расследовании которого принимаю теперь столь деятельное участие, практически остается для меня где-то в стороне. Кроме убийцы, я не видела ни единого человека (кроме Гурского, конечно) – ни свидетелей, ни подозреваемых, ни даже сыщика. Я никогда не видела Эвы Томпкинс, инспектора Рейкеевагена, Нелтье ван Эйк, Янтье Паркер, Натальи из Штутгарта, Гонсовских, даже Ядю и ее полисмена не видела, что уж говорить про Марселя Ляпуэна и консьержа его дома. Ну ладно, консьерж – персонаж второстепенный, в отличие от убитого Филипа Филе… то есть Фейе, в общем, его я тоже в глаза не видела. Словом, сплошь оптические упущения, а я ведь недаром говорила Роберту Гурскому, что самое важное для меня – видеть…
– …Два раза про вас уже спрашивал, такой расстроенный, что никак не может с пани встретиться, – уловила я слова Гонсовской. – И представился культурно, даже паспорт показал, ну я и сказала ему, что сейчас пани находится в Песках. Вспомнила, как пани мне об этом говорила, а в Песках и нам с мужем довелось побывать, только летом, конечно. Это недалеко от Морской Криницы, правда? А может, мне не следовало ему об этом говорить?
– О боже! Повторите, пожалуйста, кому вы об этом сказали? Какому-нибудь журналисту?
– Нет, он говорил, что недавно приехал из-за границы, причем буквально на несколько дней, и какие-то ваши общие знакомые что-то просили его передать вам…
– Как он представился? И телефон свой дал?
– Телефона не дал, а фамилия у него… сейчас вспомню… Да, Осадчий. Стефан Осадчий.
– А как он вообще на вас вышел?
Пани Гонсовская вроде как смутилась.
– Из-за Яди… Точнее, из-за Эвы. Он их знает, Эву с мужем. На днях встречался с ними в Англии, они разговорились и вас упомянули, ну, о том, что пани присутствовала при преступлении… А он тут ужасно обрадовался, поскольку как раз едет в Польшу и у него есть поручение – найти пани Иоанну… Или что-то в этом духе… точно не скажу. Но в конце концов он пришел к нам.
Все ясно. До Гонсовской добрался убийца, разыскал все же меня.
Ладно, это приятное известие обдумаю потом.
– Хорошо, черт с ним. А Ядя пусть пришлет вам фотографию своего поклонника, вот и посмотрите, каков парень. Да, кстати, а как выглядел этот Осадчий?
– Симпатично выглядел, – снова оживилась пани Гонсовская. – Уже не молод, седой, но из тех, что хорошо сохранились. Правильно пани посоветовала, пускай пришлет. Всегда лучше сначала фото, потом оригинал…
Осадчий, Осадчий… Сперва через Малгосю ко мне подбирался, теперь через Гонсовскую… И подобрался-таки!
Мне уже было не до прически. Требовалось хорошенько подумать. Но первым делом позвонить Гурскому.
– Официально пану заявляю, что ни слова не скажу и позволю себя убить, если Юрек-Вагон не пришлет мне свою фотографию вместе с супругой. Впрочем, пусть и два отдельных фото, мне без разницы. Должна же я знать, с кем имею дело, а узнать могу только глазами. Фото послать теперь – раз плюнуть, можно и по всем этим вашим новомодным обезьяньим почтам…
Роберт встревожился.
– Пани Иоанна, что случилось?
– Он нашел меня! Описание его внешности пан может получить и от Малгоси, моей племянницы, и от Эльжбеты Гонсовскрй, матери Ядвиги. Ага, а также от самой Яди и Эвы Томпкинс. Он их в Лондоне обо мне расспрашивал. Возможно, и еще кого расспрашивал, но о других я пока не знаю.
Помолчав, Гурский произнес:
– Рейкееваген уже знает об этом. От Бартлетта. Тот случайно присутствовал при разговоре юной Гонсовской с ее матерью и сразу понял – вот оно! У голландцев исчез первый подозреваемый, и все сразу почувствовали – конец близок. Ведь он всю дорогу пользуется поддельными документами, а сами подумайте, сколько времени можно выдавать себя за кого-то другого? Если он давно и тщательно, до мелочей, продумал всю аферу, если долгие годы проделывал эти штучки с лицом и телом, то наверняка решил, что сейчас самое время сбросить чужую шкуру и вернуться в собственную.
– И теперь будет выглядеть как тогда, на стоянке в Зволле?
Рейкееваген уверен – покойная Нелтье застала его врасплох, иначе бы и она долго гадала, кто такой Соме Унгер. У них были сложные отношения, женщина решила сразу отомстить и за пренебрежение ею как… дамой, и за финансовые махинации. Как они договаривались о встрече – пока никто, кроме преступника, не знает. Во всяком случае, он убил ее, будучи в своем истинном виде. Возможно, именно в таком облике она его знала, а может, лишь в образе Мейера ван Вейна. И он звонил ей голосом ван Вейна, назначая встречу на подворье старой Бернардины. А там убил. И вы имели счастье видеть убийцу в его настоящем виде. Узнав, что и Филип Фейе видел его в день убийства, а значит, тоже в истинном облике, он быстро разделался с парнем. Теперь вернуться в свой настоящий вид мешаете только вы.
– А каково его настоящее имя?
– Этого никто не знает. Сейчас он воплотился в образ Стефана Осадчего. Настоящего Осадчего мы уже нашли. Проживает он… точнее, пребывает в Париже, это бездомный бродяга. И не поручусь за то, что еще жив. Фальшивый же Осадчий позавчера буквально ускользнул у нас из рук, опять повезло подлецу. И помереть мне на этом месте, если пани не стала отныне его главной целью, к пани устремлены все его помыслы…
Он еще издевается! Что ж мне теперь, сидеть и дрожать от страха?
– Очень приятно, что есть еще на свете человек, который так жаждет меня видеть, – в тон Гурскому ответила я. – Ладно, буду сторониться седых…
– Ради бога! – уже по-настоящему взмолился Гурский, – будьте же серьезны! У нас сейчас нет людей, чтобы приставить к вам охрану, и я в отчаянии. Просто не знаю, что с вами делать!
– Придушить! – пробурчала я. – Мерзавец орудует в нашей стране, где до сих пор существует проклятая прописка. Он ведь где-то поселился, не так ли? Гостиницы, просто снял квартиру или комнату. И везде надо предъявить документ. Это вам не Голландия…
– Ох, не смешите меня! Ну пожил он несколько дней в отеле «Собеский», и все. А сейчас нашел укромное местечко, так неужели хозяйка торопится в полицию, чтобы прописать постояльца, можно сказать, лишиться свалившегося на нее счастья? Зимой подвалило, жилец объявился. Они летом-то за постояльца горло друг дружке перегрызут, а уж в эту пору на взморье… А вы тоже хороши. Обязательно нужно было так раскрыться перед Гонсовской?
Да, Гурский прав. Теперь я вспомнила, что рассказала пани Гонсовской, как сама видела преступника, потом сама же сообщила женщине свой адрес, она приходила ко мне, и я упомянула о предполагаемой поездке к морю.
– А вы с вашим Юреком-Вагоном всерьез считаете, что теперь он скрылся от всех прежних знакомых, от всего света, преобразился ненадолго в седовласого Осадчего и занимается тем, что планирует мое убийство? Но он же не дурак, знает, что вы теперь можете составить его фоторобот…
– И вся польская полиция кинется отлавливать седоватых мужчин?
– А почему бы и нет? Вот я своими глазами видела, как все польские гаишники хватали без разбору всех вульгарных блондинок в маленьких «фиатах» по всей трассе от Млочин до Мокотова.
Гаишники могут себе позволить, они проводили охоту на проституток. А вот вы, отдаете ли вы себе отчет в том, что не только пани Гонсовская, а все Ломянки уже трубят о сенсации: знаменитая Иоанна Хмелевская собственными глазами видела убийцу? Может, вы не в курсе, что в нашей стране вы весьма популярная личность? Возможно, не в такой степени, как, скажем, Марыля Родович, но все же. Так он мог разузнать о вас из одних только слухов, а Гонсовская всего лишь преподнесла ему на блюдечке точный адрес. Вы где сейчас? Конкретно? Ага, так я и знал! И вот что еще. Надо честно признаться, что мы в чем-то очень обязаны Гонсовским. Ядя сразу же обо всем рассказала Бартлетту, а тот немедленно связался с Рейкеевагеном. Тот – с нами. И теперь мы этого Осадчего схватим, рано или поздно. Но там, где вы сейчас, ничего не стоит застать вас в безлюдном месте, а потом закопать труп в песке, и холера его знает, как этот тип выглядит сейчас. Никто в целом мире его не опознает…
– Спокойно, дорогой мой, спокойно. В конце концов, я ведь не единственная ниточка к нему, ну, не станет меня, и вдруг внезапно объявится сказочно богатый тип, и полиция им займется…
– Не «вдруг», – возразил Гурский. – Он умен и наверняка уже давно всенародно объявился, причем в качестве законопослушного обывателя. И может быть совладельцем процветающей фирмы, наследником богатого аргентинского дядюшки, удачливым биржевым маклером. Да кем угодно! Уверен, он тщательно подготовил отступление и теперь всю оставшуюся жизнь может спокойно и безбедно прожить в собственном облике…
– И вы уверены, что жить он собирается в Польше? Не найдет себе местечко поприятнее?
– Наверняка уже нашел, в Польше пока держите его вы.
– Это моя родина.
– Но пани всю жизнь путешествует, нет необходимости именно теперь торчать на родине. Всю Европу изъездили…
Но в Америку я не полечу! И в Австралию тоже. Мне не нравятся правила, введенные в последнее время авиалиниями. А вот он пусть летит себе в Калифорнию, там прекрасный климат…
– Может, он не любит землетрясения?
– Не каждый день там трясет. Или, скажем, во Флориду?
– Тайфуны.
– Тогда в Южную Африку! Новую Зеландию!
– Так, может, пани туда полетит? А мы организуем вам безопасную поездку. Отсидитесь какое-то время. Мы ничего не знаем о его настоящей жизни, возможно, там тоже у закона есть к нему претензии, вот он и хочет явиться чистеньким, прикончив последнего свидетеля. Хватит легкомыслия! Вы же умная женщина, все понимаете, так проявите же больше заботы о собственной безопасности.
Мне надоело торчать на крыльце парикмахерской. А тут как раз вышла очередная клиентка, освободилось кресло у моего мастера. Я закончила разговор с Робертом и переместилась в кресло. Но не думать о своей судьбе я не могла.
Предположим, я – это он. Я кого-то убила. И намерена продолжить спокойную жизнь, а злодейства свои скрыть на веки вечные. К сожалению, я попалась на глаза одной премерзкои бабе, которая может вывести меня на чистую воду, случайно где-нибудь увидев. В таком случае я буду блюсти предельную осторожность. Фотографироваться исключительно со спины.
Дружеские вечеринки в компаниях мне противопоказаны. Театр, бега, стадион – все недоступно. Не жизнь, а мука! Ад!
Остается только непременно ликвидировать бабу.
Подстроить автокатастрофу? Рискованно. Да и где гарантия, что она погибнет? Вдруг просто покалечится, даже память не отшибет? Тогда лучше уж пихнуть под поезд. Но никому в голову не придет подозревать машиниста, будто он специально наехал на кретинку. Вытолкнуть из окна десятого этажа? И что она там делала? Разве что мыла это окно. Но живет-то эта дрянь на первом…
Вот если бы она любила половить рыбку на утлом суденышке, да еще в шторм… Поплыла за рыбкой и утопла… Мечта!
Или полезла в горы с рюкзаком. Тут все легко организовать в лучшем виде.
Еще ее можно отравить. Чем? Кажется, есть такой колбасный яд, только где я его, черт побери, возьму? Да из моих рук она никакой пищи не примет.
В общем, намучилась я, сидя в парикмахерском кресле, никакой достоверной случайности не придумала. А когда вышла из парикмахерской, опомнилась: убийца-то – он, а я – невинная жертва. Увы!
Тем не менее по дороге домой я продолжала изобретать разные способы убийства. И в конце концов поняла, что с несчастным случаем ничего не выйдет. Долго и хлопотно, так что придется убивать меня в открытую. Скажем, из оружия. Какая-нибудь незарегистрированная пушка, которую можно купить по дешевке у русских на базаре. А потом утопить эту пушку. Да и меня тоже утопить – например, в кабаньей яме. Самое верное дело. Никто не найдет! В море топить нельзя, поскольку море подлое – наверняка выбросит труп. Я собственными глазами видела, как море выбрасывало телеграфные столбы, а однажды – целую железнодорожную цистерну из-под бензина. Море все выбросит, а вот что в кабанью яму попало – то наверняка пропало. И никто в такую яму никогда не полезет. Даже самые оголтелые искатели янтаря из местных жителей до смерти боятся этих ям. Ладно, на всякий случай переоденусь, чтобы он меня не узнал, попрошу у Вальдемара какую-нибудь старую одежонку…
***
Инспектору Рейкеевагену удалось собрать недостающие сведения и окончательно снять подозрение с Фридриха де Рооса.
Из двух дней, на которые у него не было алиби, один полностью проверили. Крал Роос машину Эвы Томпкинс или не крал, осталось невыясненным, но вот убить Нелтье ван Эйк никак не мог. В тот день Фридриха де Рооса не было ни в Амстердаме, ни в Зволле, ни вообще в Голландии. В то воскресенье он находился в Дании, на ипподроме в Шарлоттенлунд. А то, что запамятовал, вполне объяснимо – за время отпуска побывал на многих ипподромах. В отелях же он останавливался далеко не всегда – как раз те две ночи провел на яхте, в приятном женском обществе. Хозяйка яхты, муж которой где-то шлялся, чувствовала себя одинокой и покинутой, и де Роос скрасил ее одиночество.
Об этом он тоже вправе был забыть, поскольку все те дни пил беспробудно. А пил беспробудно Фридрих де Роос потому, что его всем сердцем полюбил один из игроков, с которым он познакомился на ипподроме. В шестом забеге Фридрих посоветовал соседу по трибуне, на какую лошадку ставить. Тот послушался, выиграл невообразимую сумму, после чего воспылал к советчику просто пламенной страстью и потащил угощать самыми изысканными напитками. Угощались они как раз два дня. Полиция вышла на этого везунчика, тот с энтузиазмом подтвердил алиби своего благодетеля и заверил, что запомнил де Рооса на всю жизнь.
Дама, страдавшая от одиночества, тоже отыскалась и отпираться тоже не стала. Вспоминала де Рооса с теплотой и нежностью.
Получалось, что одного из подозреваемых инспектор смело мог вычеркнуть из своего списка.
Деккер де Хас, хотя и раздраженный без меры, отвечал на вопросы следователя. Правда, он то и дело прерывался, дабы припомнить ту или иную статью в законодательстве, по которой он засудит настырную ищейку. Нет, вы только подумайте! Так скомпрометировать его! Вывалять в грязи, испоганить его незапятнанную репутацию! А сколько он драгоценного времени потерял! А какой моральный ущерб понес! И все эти гнусные подозрения, которые уподобляют его кобелю, барану-производителю и похотливому хряку? А язва желудка, которой ему теперь не миновать из-за нервных перегрузок? А мордобой, который ему теперь устроят мужья всех знакомых дам? На фоне всех этих ужасов, преподнесенных с актерским шиком, какое-то там убийство бледнело и отступало в тень.
Но инспектор Рейкееваген не убоялся угроз темпераментного дельца и не поставил крест не его кандидатуре. Ибо Соме Унгер как раз и был превосходным актером.
***
Мейера ван Вейна не удалось пригласить на очередной допрос – он снова укатил по служебной надобности. И на сей раз исчез особенно надолго. Рейкееваген не на шутку рассердился, поскольку заранее договорился с ван Вейном о встрече. А что, если с адвокатом что-то стряслось? Соме Унгер, почуяв опасность, вполне мог убрать ван Вейна и тем самым бросить тень на исчезнувшего без следа адвоката.
По распоряжению инспектора все силы были брошены на поиски ван Вейна. Инспектор основательно прошерстил географический атлас. Проверил Брюссель, Париж, Берлин, Штутгарт, Копенгаген, Афины, Мадрид, Каир, Токио, Нью-Йорк, Оттаву, Цюрих, Вену и даже Москву. Не оставил в покое Австралию, Новую Зеландию и Южную Америку.
Отовсюду он получил одинаковую информацию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26