Пан Эдя был полон глубокого разочарования, но вместе с тем и удовлетворения, что не поставил больше. Вальдемар честил Куявского на чем свет стоит.
– И из-за его пустого трепа ставил на него только с Камарго! Надо было ставить на все со всеми! И чего летит, как ошпаренный кот, если говорил, что не придет первым, так чего же лезет?! С двойкой – пятьдесят тысяч последовательность. Триплет – два миллиона!
– Ну, два не два, но миллиончик должны дать, – с надеждой сказал Юрек.
– Стукни его, – напустилась я. – Это с фаворитом-то?! В четвертом пришел Фейерверк!
– Так ведь ставили не на одного Фейерверка, а на двух лошадей, двойку и четверку. А в пятом был фукс. Может, дойдет до миллиона.
За триплет дали девятьсот восемьдесят тысяч. Юрек был не очень доволен. Я обогатилась на последовательности, за Мальвину с Пассионатой заплатили сорок две тысячи. Куявский у меня начал триплет, который сулил большие надежды.
– Ты сейчас заканчиваешь? – спросила я Марию.
– Сейчас, двумя лошадьми. Четверкой и пятеркой.
– Четверка и у меня.., значит, снова придет какая-нибудь глупость. , – Не придет. Батька лезет вперед.
– Ну, дай ему Бог здоровья…
Жокей Батька назывался совсем не Батька, а Убий-батько, был иностранцем, как сама фамилия указывает, но его переделали в Батьку, и так оно осталось. Ездил он у Капуляса, Капуляс, ныне тренер, когда-то был великолепным жокеем, правда, весьма капризным, но, вне сомнения, талантливым. Как тренер он тоже сперва работал неровно, потом взыграла в нем амбиция, и уже шестой сезон он оказывался на первом месте. Батька его не подводил, пер вперед как танк, а лошади у них были прекрасные. Батька всегда ехал как надо, лошадей не придерживал, а сейчас сидел на лучшей лошади в заезде. Можно было верить, что он придет первым.
– Тебя тут не было, и ты не слышала гипотез пана Эди насчет Дерчика, – сказала я. – Его, дескать, убил должник, чтобы денег не возвращать. Не знаю, с кем пан Эдя разговаривал, полагаю, что с кретином, потому что оттуда же он принес ставку на Гарцапа.
– И поставил?
– Поставил, но немножко.
– Ты права, они все ненормальные. А насчет Дерчика, так ведь Метя потихоньку разговаривать начал. Поедем к нему?
– Поедем, проведать надо.
Тут я посмотрела на пана Мариана. Он тихо сидел над программкой, ни слова не говоря, и казался человеком, разочаровавшимся в жизни. Это могло иметь какое-то отношение к убийству, а могло и просто означать, что он проиграл и переваривает поражение. В проигрыше пан Мариан признаваться не любил.
Батька выиграл свободно, снизив тем самым выигрыш за триплет наполовину, я выиграла последовательность по принципу «нам честь, им – деньги», Юрек кривился, Мария с безумными глазами искала выигранный триплет, который минуту назад потеряла. Она выкидывала все из карманов и из сумки.
– Ну ведь только что был тут! – говорила она в отчаянии. – Ведь ты сама видела, я его в руках держала! Что я с ним сделала? Я же никуда не ходила, все время сижу тут!
– Ты зря оторвала его от остальных купонов. Большой лист труднее потерять. Проверь спокойно, по одной бумажке…
Оторванный триплет лежал под креслом, наверное, свалился с колен. Мария подняла его, и у нее немедленно пропали последние купоны. Она снова принялась за поиски, мне тошно было смотреть, потому что всякие поиски мне всю жизнь действуют на нервы. Поэтому я ее оставила и отправилась вниз. Триплет у меня прошел, я заканчивала его тремя лошадьми, в том числе гарантированным фаворитом. Зная собственную фортуну, я была уверена, что выиграет именно этот фаворит и триплет снизится до восьмидесяти тысяч или же придет какая-нибудь лошадь, которую я в угол забросила.
Пришла Гальвана, абсолютный фаворит, и все пошло, как я предвидела. Я выиграла, выигрыш снизился как надо, ждать я не стала, оставив выигрыш в кассе вместе с двумя триплетами Марии, потому что она по ошибке поставила дважды. Тем самым я обеспечила себе небольшой капиталец на среду, и мы поехали в больницу.
Это был уже второй наш визит, первый мы нанесли предыдущим вечером. Когда Мария сообщила мне о нападении на Метю, я уселась на пол, потому что трубку сняла, сидя на корточках. Дежурной травматологией была клиника на Стемпинской. Я сорвала с места Януша и Юзека Вольского, в больнице на Стемпинской мы оказались через шесть минут, а Мария приехала еще через минуту. Мы вдвоем с Янушем подождали снаружи. Марию и Юзю впустили без проблем, обоих в силу профессии, Мария врач, а Юзя – полиция. Подробный рапорт мы услышали через полчаса.
– Ничего ему не сделается, – с облегчением сказала Мария, падая на заднее сиденье моей машины. – Получил по кумполу, это пройдет. Никаких трещин, только оглушили. Выпустят его послезавтра. Говорить он еще не может, поэтому я не знаю, как это случилось. А сперва я испугалась. Гонората там сидит, она уже успокоилась.
Гонората была женой Мети. Она узнала о несчастье с мужем, когда было уже точно известно, что он выживет, поэтому ей досталась только половина шока. Ей позволили посидеть до вечера.
Юзя Вольский пришел к нам через пару минут.
– Я все устроил, тут посадят человека, – сказал он. – Что-то не нравится мне, чем это пахнет. Пока я сам посижу, а к разговору вернемся при ближайшей возможности…
Со вчерашнего дня Метя стал значительно здоровее, говорить говорил, но очень неохотно и скупо. Гонората неуклонно держала при нем вахту, а тип в белом халате у дверей одноместной палаты потребовал от нас паспорта. Мария самолично осмотрела Метю и сказала, что с медицинской точки зрения не видит никакой необходимости держать его в больнице.
– Я тоже так считаю, – согласилась Гонората. – Он вообще-то может говорить, только не хочет.
– Дура ты, моя любимая жена! – рассвирепел Метя.
– Ну вот, видите? То, что я дура, он мне уже раз сорок сказал, и ему это совсем не повредило.
– У него было сотрясение мозга, – напомнила я. – Может, он вообще путает, его ты жена или чужая. Говорит, что его, чтобы всех провести. Метя, мы у тебя в глазах двоимся или нет?
– Мегеры, – сказал Метя, – три тройные мегеры. Три мегеры во лесочке.
– Вот так он каждое слово повторяет, – горестно прокомментировала Гонората. – Но ничего страшного, пусть только вернется домой, у него сразу все пройдет. Уж я постараюсь.
Метя натянул одеяло на голову. Потом вдруг открыл лицо.
– Давайте в этот вторник будем меня честить, – предложил он. – Хотите? Меня будем честить, а заодно вычислим ставки на среду.
– На бред не похоже, – озабоченно сказала Мария и пощупала ему лоб.
– Убери от меня свои конечности! – рассердился Метя. – Так что ж получается, Иоанну можно было честить, а меня нет? Что за дискриминация?
– Ой, как хорошо, что вы пришли, он уже начинает нормально говорить, – обрадовалась Гонората.
– Да он же хочет сказать «чествовать», – сказала одновременно я. – Мы должны чествовать его во вторник, ну ради Бога, пожалуйста. Метя, у тебя есть чем или нам принести?
– Есть чем, но можете и принести…
– Завтра утром я его заберу, – сказала Гонората. – Не знаю, почему под дверью сидит этот охранник. Я все боюсь, что его не домой отпустят, а совсем наоборот. Он не желает рассказать, что натворил. Я бы Хотела от всего этого наконец отделаться.
– Охранник сидит, чтобы не пришел злодей и не укокошил Метю окончательно, – беззаботно объяснила я. – Дома накинь цепочку и приготовь топор, пусть лежит под рукой. Разве что к нему вернется здравый смысл, и он расскажет ментам все, что знает – тогда злодей потеряет смысл жизни. То есть, я хочу сказать, добивание Мети потеряет смысл.
Метя закурлыкал что-то себе под нос, а Гонората с упреком на него посмотрела.
– Ну сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не лез ни в какие тайны? Метя…
– А как вообще было С этим нападением? – перебила Мария. – Гонората, ты уже знаешь? Он что-нибудь сказал?
– Люди мне рассказали, – ответила Гонората. – Приехал он на такси, не знаю, где был, но приехал позже, чем с бегов, вылез из такси и стал переходить через улицу. А под нашим домом стояли машины, из одной выскочил какой-то тип и врезал ему чем-то. То есть хотел врезать, но Метя заслонился или отскочил, потому этот тип замахнулся еще раз, и тут уже попал как надо. И собирался врезать еще раз, только тут уж люди вмешались: сосед сидел радом со своей машиной на корточках, и его не видно было, дверца заслоняла. Он эту дверцу полировал и шлифовал на самом низу. Говорит, что машинально вскочил и руку этого типа оттолкнул, он вовсе не такой отважный, само как-то получилось. Человека три туда кинулись, а бандитов было двое, но второй ничего сделать не успел. Люди стали кричать, поэтому бандиты Метю оставили и удрали. Их машина стояла радом, и настоящее чудо, что Метина голова под нее не попала. Вот, люди рассказали, а он – ни словечка.
– Из всего этого вытекает, что его уже поджидали, – заметила я. – Метя, ты им здорово, наверное, напакостил, должно быть, сглупил на бегах.
– Я болен, – решительно сказал Метя. – Если вы пришли сюда мне вредить, то пошли вон. Я цербера позову! Голова у меня болит.
– Ничего такого у него нету, – высказала Мария профессиональное мнение. – Пошли отсюда, а во вторник к ним приедем.
За дверями палаты мы услышали какие-то голоса. Я выглянула. К Мете рвался Вальдемар, а страж его не пускал. Паспорт Вальдемар показал, но внутрь его не впустили. Он смертельно обиделся, мы оставили Метю с Гоноратой и покинули больницу вместе с Вальдемаром.
– Я лично подозреваю, что к нему не пускают мужчин, – сказала я, чтобы успокоить Вальдемара. – Видимо, среди подозрительных личностей ни одной бабы пока нет. Пли, может быть, уже доказали, что это не мы. А насчет мужиков они пока сомневаются.
– Я же ему паспорт показал! – кипятился Вальдемар. – Тачка моя у больницы стоит, я не развеюсь как дым в воздухе, он же видел, кто я!
– Ну и что ему с того, что видел, если Метя ляжет хладным трупом после твоего визита? – заметила Мария. – А может, ты камикадзе? А может, ксива у тебя липовая? Он не экстрасенс, этот сторож у дверей.
Вальдемар несколько раз пожал плечами, все еще сердитый.
– Болек надрался, – объявил он. – Что-то там между ними было, но не знаю что. Рассказал я ему про Метю, он пробурчал что-то себе под нос и так присосался к фляжке, что уже говорить не о чем было. Я его и бросил, потому как я за рулем и пить не могу. А что все это значит?
– Надо было Куявского прижать, – упрекнула я. – Или хоть подождать, пока порядочно не нахрюкается, ведь он больше нас знает, глядишь, и выложил бы побольше. Похоже, они все прекрасно все знают, и мне очень любопытно, что из всего этого вылезет наружу…
* * *
Младшему комиссару Юзеку Вольскому пришли в голову те же идеи, что и мне. В понедельник мне приказали явиться в школу, где приобщались к наукам дети сотрудников Служевца. Сотрудники по большей части жили на территории ипподрома или в ближайших окрестностях, поэтому почти все дети ходили в одну и ту же семилетку. Образование более высокого уровня их уже разделяло, но перепуганному пацаненку было никак не больше одиннадцати, и семилетка его железно охватывала.
Мы с майором Вольским вычислили соответствующие классы и в страшных условиях провели две перемены. Третья дала результат, мальчишку я узнала.
– Теперь ловите его как-нибудь так, чтобы никто этого не увидел, – с нажимом посоветовала я. – Вчера я сделала глупость и очень боюсь, что убийца укокошит ребенка. Я о нем сказала.
Юзя Вольский ужасно заволновался, и я вынуждена была повторить ему весь разговор со знакомым типом. Он меня за это не похвалил и потребовал типа описать. Сама фамилия, которую мне удалось запомнить, Блажей Фигат, оказалась недостаточной уликой.
– Среднего роста, такой кругленький, макушка лысая, а вокруг темные кудряшки. Размер ботинок не заметила, но что-то мне вспоминаются слухи, что он якобы работал в МВД. Головой не поручусь, из МВД там играют два-три человека, а то и больше, но вроде как я про него что-то такое слышала. Особого доверия источник информации не заслуживает.
– А другой, что с ним тогда шел?
– Того я вообще не знаю. Зато мне страшно интересно, выловили вы тех, кто ставил второй триплет? Вашему коллеге я это заранее посоветовала, и он должен был успеть. Успел?
– Успел.
– И кто его выиграл?
– Десять человек. Из которых четверо поставили его пятьдесят раз, а шесть – по одному.
– Из этих шести Марию можете сразу вычеркнуть, она поставила так по ошибке, а про Дерчика узнала от меня. Остаются пятеро, но они значения не имеют. Важны те четверо, которые поставили по пятьдесят раз.
– Вся четверка играла для одного и того же человека, это мы уже узнали. Вот только не знаем пока, кто это.
Я удивилась.
– И ни один из четверых не раскололся?
– Ни одного из четверых про это не спрашивали. И я вас очень, очень прошу, чтобы вы не включались в следствие. Про этих четверых я вам лучше тоже не скажу, а то вы нечаянно проколетесь и все следствие мне загубите. А я не такой уж работящий, чтобы и за вами уследить. К мальчишке тоже не приближайтесь.
– У меня наклонностей к детоубийству нет. Мне только одно дико интересно, как вы это так устроите, чтобы на ребенка никто внимания не обратил.
– Ну, это я вам могу сказать. Тут уже ждет мой человек, он похож на кого угодно, только не на полицейского, у него с собой бутылки, которые надо сдать, а мальчика он попросит помочь. Если это не получится, я кого-нибудь подошлю с чем-нибудь другим, в крайнем случае, устроим что-нибудь вроде опроса всех сотрудников школы и детей. Никто и не сориентируется, который из детей был нам нужен, разве что сопляк сам расхвастается, Я покачала головой.
– Не расхвастается. Как я поняла, он был так перепуган, что у него аж орган речи окаменеть должен. Эти здешние детишки вообще много знают, не могут не знать, они же живут в этой атмосфере, среди этих событий. И никому пока ничего не рассказали.
– Я с вами попрощаюсь, простите, у меня много работы. Я же должен с этим моим человеком как-нибудь незаметно связаться…
Продолжение я посмотрела издалека. Небритый алкаш со здоровенным мешком и коляской без одного колесика выронил свой драгоценный груз как раз в тот момент, когда мальчуган пробегал мимо. Тот остановился, засмотревшись на сценку и неловкость пьянюги. Помогать он стал с энтузиазмом, а потом они вместе отправились к пункту приема стеклотары.
В полицейском участке я подписала показания, которые касались исключительно моей находки в барбарисе. Никаких дополнительных сведений от меня не потребовали, что меня даже немного удивило.
– Думай логически, – потребовал вечером мой личный полицейский. – Практические сведения они получат из самых непосредственных источников, а что касается сплетен, лучше, чтобы это исходило не от тебя. И так ты с этим мальчуганом прокололась.
– Никто не убьет меня за то, что я видела перепуганного ребенка! – решительно запротестовала я. – Но я отдала бы все, что имею, – хорошо, что этого так немного! – за показания Глебовского. Что эта падаль могла сказать?
– Тренер покойного, да?
– И не только. Сообщник и информатор лысой макаки. Нет, мне мало было бы только услышать его показания, я бы ему задала пару вопросиков! Головой ручаюсь, что тот, кто вел допрос, упустил пару самых важных вещей!
– О его показаниях я кое-что знаю. А что должно было быть самым важным?
Я была убеждена, что они с огромным удовольствием используют связь Януша со мной для того, чтобы держать руку на пульсе. Без официальных вызовов и тому подобных штучек они все время могут быть в курсе закулисных беговых сплетен. А в обмен можно швырнуть мне жалкие крохи тайн и открытий следствия. Вся моя надежда была на то, что они уверены в моей тупости. Тогда они скажут слишком много, а остальное я сама вычислю. Любопытство терзало меня, как стадо пиявок.
– И что показал этот Глебовский? – спросила я с нетерпением.
– Насчет убийства Дерчика он ничегошеньки не знает. Раньше Дерчик работал у него временами, а в последние три года постоянно, жокеем конюшни…
Я перебила:
– Эти договоры существуют даже в письменном виде, ничего другого он и не мог сказать. Я бы хотела знать, прозвучал ли вопрос о том, какого черта он держал у себя Дерчика в качестве жокея конюшни?
– Разумеется, прозвучал. Потому что Дерчик был очень трудолюбивым.
– Господи Иисусе! А то, что он в седле сидел, как кот на заборе, и ездил, как паралитик, ему не мешало вовсе?
– А на этот счет Глебовский придерживается другого мнения. Нормально он ездил, может быть, без особого таланта, но – как любой другой. Полпротокола забито причитаниями, что нет хороших лошадей, ну как-де мог Дерчик выигрывать, если не на чем! Третий год Глебовский удачи не видит, одни клячи ему достаются и по распределению, и по жребию…
– И никто ему не показал программку? Никто не спросил, с каких это пор Джубар – кляча, Сессия, кобыла класса дерби, Чертовка, Пилигрим… Остальные-то, конечно, третья группа, если даже не четвертая, но эти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29