Судья О'Фаррел сказал, что примет к сведению, и добавил:
— Мы постараемся возвести временную постройку на лужайке у суда.
Два дня назад, когда Луммокс отправился на свою прогулку, судья был на рыбалке. К его возвращению суматоха уже улеглась и, придерживаясь своего принципа, он избегал слухов, газетных статей и пустой болтовни, связанной с делом, которое ему предстояло рассматривать. Позвонив Дрейзеру, О'Фаррел не предполагал, что с доставкой Луммокса возникнут какие-то трудности. Шериф встретил О'Фаррела, высунувшись из оконца на крыше.
— Судья, вы в своем уме?
— А? Что с вами?
Дрейзер попытался объяснить, судья отверг его объяснения. В конце концов они оба позвонили мэру. Но мэр был на той же самой рыбалке, поэтому он положил свой голос на чашу весов О'Фаррела.
— Вы меня удивляете, — сказал он Дрейзеру. — Мы не можем позволить, чтобы важное официальное лицо думало о нашем городе, как о каких-то задворках, где не могут сделать такое простое дело.
Дрейзер застонал и отправился связываться со Стальной и Сварной Компанией.
Шериф Дрейзер принял решение переселять Луммокса еще до рассвета, пока улицы будут относительно пустынны. Но никто не позаботился ознакомить с этим замыслом Джона Томаса: он проснулся в четыре утра в холодном поту, прервав бредовые видения, в которых с Луммоксом случилось что-то ужасное.
Пока мир вокруг него не прояснился, Джон Томас был мрачен и неразговорчив; он был типичной «совой» — одним из тех, у кого по утрам низкое содержание сахара в крови и которые ни к чему не пригодны, пока не позавтракают — на этой процедуре он и настаивал.
Шериф Дрейзер выглядел рассерженным. Миссис Стюарт использовала выражение «мама-знает-лучше» и сказала: «Дорогой мой, не думаешь ли ты, что было бы лучше…»
— Я хочу позавтракать. И Луммокс тоже.
— Молодой человек, — сказал Дрейзер, — вы неправильно ведете себя. Прежде всего, вы должны понять, что вас могут ожидать большие неприятности. Так что двигайтесь. Вы можете позавтракать в городе.
Но Джон Томас уперся.
— Джон Томас! — сказала мать. — Ты слышал, что тебе сказали? Ты становишься таким же трудным, как твой отец.
Такое сравнение с отцом поразило сына.
— Почему ты не защищаешь меня, мама? — резко спросил он. — В школе меня учили, что любой человек не может быть выведен полицией из своего дома без предъявления ордера. Похоже, что ты стараешься помочь им, а не мне. На чьей ты стороне?
Столкнувшись с таким примером упрямого неповиновения, мать изумленно посмотрела на сына:
— Джон Томас! Ты не имеешь права так разговаривать со своей матерью!
— Это верно, — согласился Дрейзер. — Будь вежлив с матерью, а то я влеплю тебе затрещину — неофициально, конечно. И если есть тут единственное, чего я не могу отрицать, так это мальчик, который грубит старшим. — Он расстегнул мундир и вынул сложенную бумагу. — Сержант Мендоза доложил мне, как ты пытался уклоняться от ответственности… так что я подготовился. Вот ордер. Теперь ты пойдешь? Или мне придется тащить тебя?
— Это предписание из суда, — сказал Джон Томас, — где сказано, что я должен явиться и доставить Луммокса.
— Так оно и есть.
— Но здесь же сказано: к десяти часам. Здесь не сказано, что я не могу сначала позавтракать… И вообще, что я должен делать до десяти часов?
Шериф раздулся и издал глубокий вздох. Его обычно розовое лицо приобрело багровый оттенок, но он промолчал.
— Мама! — сказал Джон Томас. — Я хотел бы поесть! А вы не присядете с нами?
Мать посмотрела на Дрейзера, потом перевела взгляд на сына и закусила губу.
— Не волнуйся, — наконец сказала она, — сейчас я приготовлю завтрак. Мистер Дрейзер, не хотите ли кофе?
— А? Очень любезно с вашей стороны, мадам. Не откажусь. Я с самого утра на ногах.
Джон Томас посмотрел на них:
— Я сбегаю посмотреть на Луммокса. — Помедлив, он добавил:
— Я сожалею, что был груб с тобой, мама.
— Не будем говорить об этом, — холодно сказала миссис Стюарт.
Джон Томас хотел добавить еще кое-что в свое оправдание, но благоразумно сдержался и вышел. Луммокс мирно посапывал, наполовину вывалившись из своего укрытия. Его центральный глаз, как обычно во время сна, был обращен к шее: когда Джон Томас подошел к нему, он повернулся в орбите и осмотрел его: та часть существа Луммокса, которая бодрствовала, узнала мальчика, но само звездное создание не проснулось. Удовлетворенный, Джон Томас вернулся домой.
Во время завтрака атмосфера смягчилась. Когда Джон Томас умял две порции омлета, до крошки подобрал гренки и влил в себя пинту какао, он уже готов был признать, что шериф Дрейзер всего лишь выполняет свои обязанности и что он не из тех, кто лишь ради собственного удовольствия пнет собаку ногой. Что же касается шерифа, то и он, размягченный завтраком, решил, что с мальчиком не произойдет ничего страшного, если дать ему возможность время от времени почувствовать твердую руку… ведь его бедная мать вынуждена одна воспитывать его, а она, похоже, достойная женщина. Он аккуратно подобрал с тарелки остатки омлета кусочком хлеба и сказал:
— Честное слово, миссис Стюарт, я чувствую себя куда бодрее. Одинокой женщине нелегко торчать у плиты… но мои ребята обойдутся.
— О, я забыла о них! Сейчас я быстренько сварю еще кофе, — добавила она. — Сколько их?
— Пятеро. Но не стоит беспокоиться, мадам, они позавтракают после дежурства. — Он повернулся к Джону Томасу: — Вы готовы, молодой человек?
— Мам… — Джон Томас повернулся к матери. — А почему бы не покормить их, мама? Я все равно еще собираюсь будить Луммокса и кормить его.
К тому времени, как Луммокс проснулся и поел, а Джон Томас объяснил ему, в чем дело, и пятеро полисменов наслаждались второй чашкой кофе после куска горячего мяса, Джон Томас уже воспринимал все случившееся не как арест, а как приключение. А когда процессия, наконец, двинулась в дорогу, давно уже минуло семь.
Луммокса удалось доставить в его временное убежище позади здания суда лишь после девяти. Луммокс с наслаждением вдохнул запах стали и, едва лишь почувствовал сталь, выразил желание остановиться и попробовать ее. Джон Томас был вынужден проявить твердость. Он вошел в клетку вместе с Луммоксом, лаская его и уговаривая не волноваться, и оставался вместе с ним, пока накрепко приваривали дверь. Он встревожился, увидев, сколько стали пошло на клетку для Луммокса, потому что у него не было возможности объяснить шерифу Дрейзеру, что для Луммокса нет ничего более лакомого, чем сталь.
Теперь говорить об этом было поздно, тем более, что шериф не скрывал гордости при виде клетки для Луммокса. Времени для рытья фундамента не было, поэтому помещение для Луммокса представляло собой ящик, все стенки которого, а также потолок состояли из стальных брусьев, а одна сторона была открыта.
Ладно, подумал Джон Томас, поскольку они все знают лучше и не сочли нужным даже обратиться ко мне… он просто скажет Луммоксу, чтобы тот не пытался под страхом наказания полакомиться своей тюрьмой — и остается надеяться на лучшее.
Луммокс попытался уклониться от спора. С его точки зрения, это было так же глупо, как попытка заключить голодного мальчишку в тюрьму из шоколада и бисквитных пирожных. Один из рабочих прислушался, опустил свою голову и сказал:
— Похоже, что гора заговорила.
— Он таков и есть, — коротко ответил Джон Томас.
— Ага, — человек посмотрел на Луммокса и вернулся к работе.
Человеческая речь, которую можно было услышать от внеземных существ, была не в новинку, особенно в стереопрограммах; и человек, похоже, воспринял ее как должное. Но вскоре он снова остановился:
— Вообще-то, это никуда не годится, чтобы животное говорило.
Джон Томас промолчал: это были не те слова, на которые стоило бы отвечать.
Наконец у него появилось время тщательнее поинтересоваться тем, что беспокоило его в Луммоксе. Впервые он заметил тревожащие его симптомы в утро злосчастной прогулки Луммокса: две припухлости, расположенные где-то в районе плеч. Со вчерашнего дня они увеличились, что обеспокоило Джона Томаса, так как он думал, что это простые синяки, хотя поставить синяк Луммоксу было не так просто.
Похоже, что Луммокс как-то случайно поранился во время своей пробежки. Выстрел из базуки мистера Ито не принес ему никакого вреда: на том месте, где ударил заряд, была лишь небольшая, чуть припудренная ссадина; взрыв, который мог бы уничтожить танк, был для Луммокса не больше, чем легкий пинок копытом… он удивил, но не принес вреда.
Луммокс мог поранить себя, прорываясь сквозь садовый домик, но это выглядело неправдоподобно. Скорее всего, он пострадал, когда обвалился виадук. Джон Томас знал, что такая катастрофа могла убить любое земное животное, способное вместиться под своды виадука, например слона. Конечно, телосложение Луммокса было далеко не столь хрупким, как у слона… и все же он мог пострадать при этом обвале.
Черт возьми! Припухлости стали больше, чем раньше, настоящие опухоли, и поверхность их мягче и тоньше, ничем не напоминая броню, в которую Луммокс был закован с головы до ног. Насколько Джон Томас помнил, Луммокс никогда не болел: отец тоже никогда не упоминал, чтобы с Луммоксом что-то было не в порядке. Он не менялся ни сегодня, ни вчера, ни позавчера — исключая то, что все рос и рос.
Сегодня вечером надо посмотреть дневник дедушки и записки прадедушки. Может быть, он в чем-то ошибается…
Джон Томас попытался вдавить своей палец внутрь одной из опухолей: Луммокс слегка дернулся. Джон Томас остановился и обеспокоено спросил:
— Болит?
— Нет, — ответил детский голосок, — щекотно.
Ответ ничего не дал. Джон Томас знал, что Луммокс боится щекотки, но обычно для этого требовалось нечто вроде лома или мотыги. Значит, опухоль очень чувствительна. Он уже был готов продолжать дальнейшее исследование, как его остановил голос из-за спины.
— Джон! Джонни!
Он повернулся. С другой стороны клетки на него смотрела Бетти Соренсен.
— Здорово, Червячок. Получила мое послание?
— Да, но только после восьми. Ты же знаешь, какие у нас в общежитии правила. Привет, Луммокс! Как ты себя чувствуешь, малыш?
— Отлично, — сказал Луммокс.
— Эти идиоты вытряхнули меня из постели еще до рассвета. Чушь какая-то, — сказал Джон Томас.
— Наконец-то тебе повезло увидеть рассвет. Но из-за чего вся суматоха? Я думала, что слушание будет только на будущей неделе.
— Так оно и должно было быть. Но явился какой-то столичный сундук из Межзвездного Департамента. Он и потребовал…
— Что?
— А в чем дело?
— В чем? Да во всем! Я не знаю этого человека из столицы. Я думала, что придется иметь дело с судьей О'Фаррелом… и я знаю, как его пронять. А этот новый судья… ну, тут я не знаю. А во-вторых, у меня появились кое-какие идеи, над которыми надо еще подумать. — Она нахмурилась. — Мы должны добиться отсрочки.
— Чего ради? — спросил Джон Томас. — Почему бы нам не пойти в суд и не рассказать всю правду?
— Джонни! Ты безнадежен! Будь все так просто, не нужно было бы никакого суда.
— Может, это было бы и к лучшему.
— Но… Слушай, Упрямец, перестань распускать сопли. И если нам нужно там быть меньше, чем через час… — Она взглянула на башенные часы на старинном здании суда. — Хорошенькие дела. Нам нужно двигаться побыстрее. Первым делом, нам нужно зарегистрировать Луммокса как движимое имущество.
— Глупо. Я тебе говорю, что это ни к чему. Мы не можем считать его имуществом. Он не кусок земли.
— Человек может зарегистрировать в этом качестве корову, лошадей, дюжину свиней. Плотник — свои инструменты. А актриса может объявить своим имуществом гардероб.
— Но это не значит, что можно зарегистрировать в этом качестве Луммокса. Я прослушал тот же курс коммерческого права, что и ты. Они поднимут нас на смех.
— Перестань увиливать. Я говорю о втором разделе того же курса. Если бы ты представил Лумми на выставку, он был бы «орудием твоего труда», не так ли? И пусть они доказывают, что это не так. Наше дело — успеть зарегистрировать Луммокса как имущество, на которое невозможно наложить арест, до того, как дело решится не в твою пользу.
— Если они что-то затевают против меня, им придется иметь дело с моей матерью.
— Нет, это не так. Я уже узнавала. После того, как твой отец составил завещание, она не имеет права тронуть ни одного цента.
— Неужели? — с сомнением спросил он.
— Ох, да поторопись же! Если мы сумеем убедить суд, закон будет на нашей стороне.
— Ну, ты и проныра, Бетти. — Джон Томас проскользнул сквозь загородку, обернулся и сказал:
— Лумми, я буду через минуту. Ты оставайся здесь.
— Почему? — спросил Луммокс.
— Не спрашивай «почему?». Просто жди меня здесь.
— Хорошо.
На лужайке перед зданием суда уже собралась толпа; люди глазели на Луммокса в его новых владениях. Шериф Дрейзер отдал приказ обнести этот участок канатами, и двое его сотрудников следили, чтобы соблюдался порядок. Молодые люди поднырнули под ограждение и пробились сквозь толпу к ступенькам суда. Нотариальная контора была на втором этаже; в ней они обнаружили ее главу, сухопарую старую деву.
Мисс Шрейбер выразила ту же точку зрения на факт регистрации Луммокса, какую и ожидал Джон Томас. Но Бетти возразила, что в функции провинциального чиновника не входит решать, что именно человек волен определять как свое движимое имущество, и тут же привела совершенно фантастическую историю, как один человек потребовал зарегистрировать в качестве своего движимого имущества двойное эхо. Мисс Шрейбер неохотно заполнила соответствующие бумаги, получила причитающийся налог и вручила им заверенную копию.
Было уже почти десять часов, Джон Томас выскочил и торопливо побежал вниз. Он остановился, лишь когда Бетти влезла на площадку напольных весов.
— Поторопись, Бетти, — попросил он. — У нас для этого нет времени.
— Я уже давно не взвешивалась, — сказала Бетти, разглядывая себя в зеркале. — И кроме того, мне надо привести в порядок макияж. Я должна выглядеть как можно лучше.
— Ты и так прекрасно выглядишь.
— О, Джонни, никак это комплимент?
— Это не комплимент. Поторопись. Я еще должен кое-что сказать Луммоксу.
— Спусти пары. Ты должен выглядеть не меньше, чем на десять тысяч. — Она разгладила брови, затем придала им окраску по модели «мадам Сатана» и решила, что это делает ее старше. Потом она решила нарумянить щеки, но отказалась от своего намерения, увидев, что Джонни уже закипает. Они выскочили из здания суда.
Несколько минут было потрачено на то, чтобы убедить полисмена, что у них есть право оказаться по ту сторону загородки. Джонни увидел, что у клетки Луммокса стоят двое мужчин. Он прибавил шагу:
— Эй! Вы, двое! Уходите отсюда!
Судья О'Фаррел обернулся и моргнул:
— Почему вы так взволнованы, молодой человек?
Его спутник повернулся, но промолчал.
— Я? Во-первых, я его хозяин. Он не любит, когда на него глазеют посторонние. Поэтому идите вон туда, за канаты. — Он повернулся к Луммоксу:
— Все в порядке, малыш. Джонни с тобой.
— Привет, Джонни.
— Как поживаете, судья?
— Добрый день, Бетти. — Судья посмотрел на Бетти, словно пытаясь понять, в кого она превратилась, затем повернулся к Джону Томасу:
— А ты, должно быть, из дома Стюартов. Я — судья О'Фаррел.
— Ох, простите меня, судья, — сказал Джон Томас с пунцовыми ушами. — Я думал, вы просто зевака.
— Естественно. Мистер Гринберг, это мальчик Стюарт… Джон Томас Стюарт. Молодой человек, это Досточтимый Сергей Гринберг, специальный Посланник Межзвездного Департамента. — О'Фаррел обернулся. — Ах, да… Это, мистер Посланник, мисс Бетти Соренсен. Бетти, что за глупости ты сделала со своим лицом?
Бетти с достоинством проигнорировала это замечание.
— Имею честь приветствовать вас, мистер Посланник.
— Прошу вас — просто «мистер Гринберг», мисс Соренсен. — Гринберг повернулся к Джонни: — Вы имеете какое-то отношение к тому Джону Томасу Стюарту?
— Я Джон Томас Стюарт Одиннадцатый, — спокойно ответил Джонни. — Наверное, вы имеете в виду моего пра-пра-прапра-дедушку.
— Скорее всего, так оно и есть. Сам-то я родился на Марсе довольно далеко от той статуи. Я не знал, что ваша семья имеет отношение к этому делу. Может быть, как-нибудь попозже мы поболтаем об истории Марса.
— Я никогда не был на Марсе, —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27