И вовсе не для того чтобы у нас научиться – вот еще! Они лишь хотели усвоить язык наших математических символов – от векторов до радикалов и замысловатых знаков, применяемых в высшей физике, – чтобы можно было кое-чему обучить нас; результаты были изложены на металлических листах.
Прежде всего я показал профессору Рейсфелду маяки:
– Мы теперь включены в участок Материни. Она велела пользоваться маяками в случае нужды. Материня будет находиться поблизости, не более, чем в тысяче световых лет от нас. Но она услышит наш зов даже если окажется далеко.
– Вот как, – профессор посмотрел на мой маяк. Он был намного аккуратнее и меньше размером, чем тот, который Материня тайком смастерила на Плутоне. – Может, осмелимся разобрать его?
– Он содержит огромный заряд энергии. Взорвется еще, чего доброго.
– Да, весьма вероятно, – профессор с сожалением протянул маяк мне обратно.
Объяснить, что такое «счастливые штучки» невозможно. Они похожи на маленькие абстрактные скульптурки, которые следует воспринимать не только зрительно, но и осязательно. Моя казалась обсидиановой, но была теплой и мягкой. Крошкина больше походила не нефрит. Для получения желаемого (и желанного) эффекта следует приложить ее к голове. Я дал свою профессору Рейсфелду, и на лице его появилось благоговейное выражение. Я знал, какой эффект они производят: любовь и ласка Материни окружают тебя, тебе тепло, ты ничего не боишься и чувствуешь себя понятым.
– Она любит тебя, – сказал профессор. – Эта «штучка» предназначалась не для меня. Извини.
– О нет, она любит и вас тоже.
– Что?
– Она любит всех маленьких пушистых беспомощных щенков. Потому-то она и Материня.
Я даже не понял, как это сорвалось у меня с языка, но профессор не обиделся.
– Так ты говоришь, она сотрудник полиции?
– Скорее – детской комнаты. С ее точки зрения мы живем в трущобном районе, отсталом и весьма опасном. Иногда ей приходится прибегать к мерам, которые ей не по вкусу. Но она – хороший работник, а кто-то ведь должен выполнять и неприятные обязанности. Она не увиливает от исполнения своего долга.
– Да, она увиливать не будет.
– Хотите попробовать еще?
– Тебе не жалко?
– Нет, что вы, она же не снашивается. Он приложил «штучку» к виску, и на лице его снова появилось теплое счастливое выражение. Посмотрев на Крошку, уснувшую, уткнувшись носом в тарелку с кашей, он сказал:
– Знай я, что с одной стороны о дочке заботится Материня, а с другой ты – я бы и беспокоиться не стал.
– Мы действовали коллективно, – объяснил я. – И нипочем не справились бы без Крошки. Она – девочка с характером.
– Порой даже с избытком его.
– Иногда именно избыток и необходим. Вот эти шары содержат информацию. У вас есть магнитофон, профессор?
– Разумеется.
– Их надо переписать на пленку, потому что они разового действия. Молекулы после прослушивания снова приходят в хаос.
Затем я показал профессору математическую бумагу. Я пытался прочесть ее сам, но меня хватило всего на две строчки, а потом я сумел лишь узнать кое-где отдельные знакомые знаки.
Профессор Рейсфелд прочитал наполовину первую страницу и поднял голову:
– Пойду-ка я позвоню.
* * *
На рассвете взошел кусочек старушки-Луны, и я пытался определить, где находится станция Томба. Крошка спала на диване отца, закутанная в его банный халат и сжав в руках мадам Помпадур. Профессор пытался отнести ее в постель, но она проснулась и заупрямилась так, что он уложил ее обратно. Профессор жевал пустую трубку и слушал, как шарообразная кассета мягко шептала в его магнитофон. Время от времени он кидал мне какой-нибудь вопрос, и я отвечал, очнувшись от дремоты.
В противоположном углу кабинета сидели у доски профессор Гиоми и доктор Брук, стирая написанное, испещряя доску новыми формулами, споря без остановки над листами металлической бумаги. Брук был похож на водителя грузовика, а Гиоми – на разъяренного Иунио.
Оба были взволнованы, но доктора Брука выдавало лишь подергивание щеки; а Крошкин папа объяснил мне, что тик доктора Брука является верным признаком предстоящего нервного расстройства, но не у него, а у других физиков.
Два утра спустя мы все еще находились в кабинете. Профессор Рейсфелд побрился, чем резко отличался от остальных. Я соснул немного и один раз ухитрился даже принять душ.
Я хотел уехать домой сразу, как только передам им все материалы, но профессор Рейсфелд попросил меня задержаться, потому что должен был приехать Генеральный секретарь Федерации.
Я остался. Домой звонить не стал – что толку расстраивать родителей лишний раз? Я бы, конечно, предпочел сам поехать в Нью-Йорк к секретарю, но профессор Рейсфелд пригласил его сюда; я начал понимать, что самые важные люди не могут не считаться с его приглашениями.
Мистер ван Дювендюк оказался стройным высоким человеком. Пожав мне руку, он спросил:
– Насколько я понимаю, вы сын доктора Сэмюэла Рассела?
– Вы знаете моего отца, сэр?
– Встречались когда-то в Гааге.
Доктор Брук повернулся ко мне, – а когда Генеральный секретарь вошел в комнату, всего лишь небрежно кивнул ему:
– Ты парень Сэма Рассела?
– И вы его знаете тоже?
– Еще бы. Он же автор блестящего труда «К вопросу о статистической обработке неподробных данных».
Я никогда не имел понятия ни о том, что папа написал такую книгу, ни о том, что он был знаком с высшим должностным лицом Федерации. Иногда мне кажется, что папа очень эксцентричный человек.
Мистер ван Дювендюк подождал, пока ученые оторвутся от доски глотнуть воздуха, и спросил;
– Что-нибудь существенное, господа?
– Угу, – буркнул Брук.
– Блеск, да и только, – согласился Гиоми.
– Что же именно?
– Ну... – доктор Брук ткнул пальцем в одну из строчек на доске.
– Точно сказать пока не могу, но похоже на антигравитацию. А этот потомок римлян уверяет, что если развернуть принцип на девяносто градусов, мы получим формулу путешествия во времени.
– Совершенно верно!
– Но если он прав, то энергии нужно столько, что потребуется еще одна звезда. Хотя... – Брук впился взглядом в нацарапанные им на доске строчки. – Возможно разработать энергоблок, который влезет в ваш жилетный карман, а энергии давать будет больше, чем реактор в Брисбене.
– Это действительно возможно?
– Расспросите своих внуков, когда они подрастут. Раньше не получится, – проворчал Брук.
– Чем вы там расстроены, доктор Брук? – спросил мистер ван Дювендюк.
Теперь Брук зарычал:
– Небось, все засекретите? А я засекреченной математики на дух не переношу. Это позор!
Я навострил уши. Я ведь объяснял Материне все эти дела с секретностью, но своими объяснениями лишь шокировал ее. Я говорил, что Федерация должна хранить секреты, важные для ее безопасности, но она отказывалась меня понимать, сказав в заключение, что в конечном счете все это потеряет смысл.
– Я тоже не сторонник секретности в науке, – ответил Бруку Генеральный секретарь. – Но вынужден с ней мириться.
– Я так и знал, что вы это скажете!
– Одну минуту. Являются ли эти сведения собственностью правительства США?
– Разумеется, нет!
– Не принадлежат они и Федерации. Итак, вы продемонстрировали мне интересные математические выкладки. Но не могу же я вам запретить их публиковать. Они ваши.
– Нет, – покачал головой Брук. – Не мои. – Он указал на меня. – Его.
– Понятно. – Генеральный секретарь посмотрел на меня. – Как юрист, могу сказать вам следующее, молодой человек. Если вы желаете опубликовать эти данные, никто не сможет вам помешать сделать это.
– Но они не мои, я всего лишь доставил их.
– Все равно, кроме вас никто не может на них претендовать. Хотите ли вы их опубликовать, подписав, скажем, совместно в этими господами?
У меня сложилось впечатление, что ему очень хотелось увидеть эти данные опубликованными.
– Конечно. Но третьим именем должно стоять не мое, а... – я запнулся. Не подписывать же работу нотами? – Ну, скажем, доктора М. Т. Риня.
– Кто же это?
– Веганка. Но мы можем выдать это имя за китайское.
Генеральный секретарь продолжал задавать вопросы, прослушивать записи. Затем заказал разговор с Луной. Я знал, что это давно возможно, но никогда не думал, что доведется присутствовать при таком телефонном разговоре самому.
– Да, Генеральный секретарь... да, начальника базы, пожалуйста... Джим?.. Ничего не слышу... Джим, ты иногда проводишь учения... Я звоню неофициально, но не проверил ли бы ты долину... – Он обернулся ко мне, я быстро ответил, – долину сразу за хребтом к востоку от станции Томба. Совет Безопасности ничего не знает, это так, между нами. Но если ты устроишь там маневры, очень тебе советую послать большой отряд с оружием. Там могут встретиться гадюки, к тому же хорошо замаскированные. Ну, скажем, интуиция. Да, дети чувствуют себя прекрасно, и Беатриса тоже. Я позвоню Мэри, скажу ей, что беседовал с тобой.
Генеральный секретарь попросил меня оставить ему свой адрес. Я не мог сказать, когда окажусь дома, потому что не знал, как буду туда добираться. В общем, я собирался «голосовать» на шоссе, но не хотел сознаваться в этом. У мистера ван Дювендюка поползли вверх брови.
– Полагаю, что мы должны подбросить его домой, а, профессор?
– Это лишь часть того, что мы ему должны.
– Рассел, я понял из магнитной записи, что вы хотите стать космическим инженером.
– Да, сэр, то есть мистер секретарь.
– Вы не подумывали заняться юриспруденцией? В космосе ведь много инженеров, но мало юристов. А они нужны везде. Человек, хорошо изучивший космическое право, всегда найдет себе достойное место.
– Почему бы не овладеть обеими профессиями? – предложил Крошкин папа. – Не нравится мне эта современная сверхспециализация.
– Хорошая мысль, – согласился Генеральный секретарь. – Тогда он мог бы диктовать свои условия.
Я уже хотел сказать, что меня больше тянет к электронике, как вдруг понял, чем именно хотел бы заниматься.
– Не думаю, что две профессии сразу будут мне под силу.
– Не ерунди, – резко ответил профессор Рейсфелд.
– Не буду, сэр. Но я хочу заняться скафандрами. У меня есть кое-какие идеи по их усовершенствованию.
– Насколько я помню твой рассказ, тебе отказали в приеме во все хорошие колледжи. Так, так, – профессор Рейсфелд побарабанил пальцами по столу. – Ну, не глупо ли, мистер Генеральный секретарь? Парнишке легче попасть в Магеллановы облака, чем в колледж.
– Так что ж, профессор, поднажмем?
– Минуточку. – Профессор снял трубку. – Сузи, дайте мне президента Массачусетского технологического института. Знаю, что праздник... А мне плевать, в Бомбее он, или в своей постели... Вот и умница. – Он повернулся к нам. – Ничего, она его найдет.
Я смутился. Кто же откажется учиться в МТИ? Но денег на это нужно...
Зазвонил телефон.
– Говорит Рейсфелд. Привет, Оппи. В прошлый раз на вечере встречи ты вырвал у меня обещание предупреждать тебя каждый раз, когда у Брука начнется тик. Держись за кресло, – я насчитал двадцать один раз в минуту. Да, рекорд... Спокойно, спокойно, никого из твоих я и на порог не пущу, пока не получу от тебя свой кусок мяса. А если ты заведешь свою пластинку об «академических свободах и праве на информацию», я повешу трубку и позвоню в университет Беркли... Да нет, ничего особенного – всего лишь стипендию на четыре года, плюс всю стоимость обучения и содержания... Да не ори ты, ради бога, что у тебя, фондов нет? Ну так подчисть бухгалтерские книги... Нет, никаких намеков. Покупай кота в мешке, а то твоих ребят вообще не пущу... Что-что? Ну, точно, я тоже растратчик, а ты разве не знал? Погоди-ка, – профессор обернулся ко мне. – Ты посылал заявление?
– Да, сэр, но...
– Подними дело в приемной комиссии. Клиффорд К. Рассел. Пошли ему вызов на домашний адрес... Что? Да, готовь группу... Одно скажу – такого в истории не было, с тех пор как Ньютона стукнуло яблоком по голове. Это точно, я шантажист, а ты кабинетная крыса. Когда наукой-то займешься? Привет Белле. Пока.
Он повесил трубку.
– Вопрос решен. Слушай, Кип, я одного не пойму – зачем этим черволицым тварям понадобился именно я.
Я не знал, как объяснить ему. Только вчера он сам говорил мне, что занимался сопоставлением и анализом различных, несвязанных между собой сведений – о неопознанных летающих объектах, об оппозиции развитию космонавтики, о многих необъяснимых происшествиях. Такой человек, как он, своего всегда добьется и заставит себя слушать. Если у него и был недостаток, так это скромность, которую совсем не унаследовала Крошка.
Скажи я ему, что его интеллектуальное любопытство заставило понервничать тех космических пиратов, он только посмеялся бы. Поэтому я ответил:
– Они так и не сказали нам, сэр. Но я думаю, они считали вас достаточно важным человеком. Мистер ван Дювендюк поднялся со стула.
– Ну что же, Рассел, вопрос о вашем образовании решен. Если я вам понадоблюсь, позвоните мне.
После его ухода я пытался поблагодарить профессора.
– Я рассчитывал заработать денег на учебу, сэр, прежде чем снова начнутся занятия.
– Это за оставшиеся-то две с половиной недели? Брось, Кип.
– Я имею в виду весь оставшийся год...
– Зачем же тебе год пропускать?
– Но я ведь все равно опоздал... – И вдруг я обратил внимание на зелень в саду, видную из окна. – Профессор... какое сегодня число?
– То есть как, какое? День труда День труда – праздник, отмечаемый в США в первый понедельник сентября.
, естественно. («...вернуть в пространство-время, из которого они пришли»).
Профессор выплеснул мне в лицо стакан воды.
– Ну как, пришел в себя?
– Пожалуй, да... Но мы же путешествовали несколько недель!
– Ты слишком много пережил. Кип, чтобы волноваться из-за такой ерунды. Можешь обсудить вопрос с близнецами, – он кивнул в сторону Гиоми и Брука, – но все равно ничего не поймешь. Я, во всяком случае, пока не понял.
Когда я уезжал, миссис Рейсфелд расцеловала меня на прощание, Крошка разревелась, а мадам Помпадур попрощалась с Оскаром, лежащим на заднем сиденье – в аэропорт профессор Рейсфелд решил отвезти меня сам.
По дороге он заметил:
– Крошка очень хорошо к тебе относится.
– Гм, надеюсь, что да.
– А ты к ней? Или я нескромен?
– Хорошо ли я к ней отношусь! Еще бы! Она спасла меня от смерти раз пять, не меньше.
– Ты и сам заслужил не одну медаль за спасение гибнущих.
Я поразмыслил над этим.
– Сдается мне, я напортачил во всем, за что брался. Но меня все время выручали, да и везло просто.
Я даже задрожал при одном воспоминании о том, как только чудом не попал в суп.
– "Везение" – сомнительное слово, – ответил профессор. – Ты считаешь невероятным везением, что оказался на поле в скафандре, когда моя дочь звала на помощь. Но это не везение.
– А что же тогда?
– Почему ты принимал ее волну? Потому, что был в скафандре. Почему ты был в скафандре? Потому, что всеми силами стремился в космос. И когда ее корабль послал сигналы, ты ответил. Если это везение, то спортсмену везет каждый раз, когда он попадает ракеткой по мячу. Везение всегда лишь результат тщательной подготовки, Кип. А невезение – следствие разболтанности и лени. Ты сумел убедить Суд, который древнее рода человеческого, что ты и твое племя заслуживаете спасения. Случайно ли это?
– По правде говоря, я психанул и чуть было все не испортил. Просто очень уж мне надоело, что мной все время помыкают.
– Лучшие страницы истории написаны теми людьми, которым надоело, что ими помыкают. – Он нахмурился. – Я рад, что тебе нравится Крошка. У нее интеллект двадцатилетнего человека, а темперамент шестилетнего ребенка; как правило, она антагонизирует людей. Поэтому я рад, что она нашла себе Друга, превосходящего ее умом.
У меня даже челюсть отвисла.
– Но, профессор. Крошка ведь намного умнее меня. Она то и дело оставляла меня за флагом.
Он глянул на меня.
– Она оставляет меня за флагом уже многие годы, а я отнюдь не глуп. Тебе не следует недооценивать себя, Кип.
– Но это правда!
– Ты так считаешь? Есть один человек – величайший ум нашего времени в области математической психологии. Человек, всю жизнь делавший только то, что считал нужным, вплоть до того, что сумел уйти в отставку – а это крайне трудно сделать, когда на тебя большой спрос. Так вот, этот человек женился на самой блестящей своей студентке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Прежде всего я показал профессору Рейсфелду маяки:
– Мы теперь включены в участок Материни. Она велела пользоваться маяками в случае нужды. Материня будет находиться поблизости, не более, чем в тысяче световых лет от нас. Но она услышит наш зов даже если окажется далеко.
– Вот как, – профессор посмотрел на мой маяк. Он был намного аккуратнее и меньше размером, чем тот, который Материня тайком смастерила на Плутоне. – Может, осмелимся разобрать его?
– Он содержит огромный заряд энергии. Взорвется еще, чего доброго.
– Да, весьма вероятно, – профессор с сожалением протянул маяк мне обратно.
Объяснить, что такое «счастливые штучки» невозможно. Они похожи на маленькие абстрактные скульптурки, которые следует воспринимать не только зрительно, но и осязательно. Моя казалась обсидиановой, но была теплой и мягкой. Крошкина больше походила не нефрит. Для получения желаемого (и желанного) эффекта следует приложить ее к голове. Я дал свою профессору Рейсфелду, и на лице его появилось благоговейное выражение. Я знал, какой эффект они производят: любовь и ласка Материни окружают тебя, тебе тепло, ты ничего не боишься и чувствуешь себя понятым.
– Она любит тебя, – сказал профессор. – Эта «штучка» предназначалась не для меня. Извини.
– О нет, она любит и вас тоже.
– Что?
– Она любит всех маленьких пушистых беспомощных щенков. Потому-то она и Материня.
Я даже не понял, как это сорвалось у меня с языка, но профессор не обиделся.
– Так ты говоришь, она сотрудник полиции?
– Скорее – детской комнаты. С ее точки зрения мы живем в трущобном районе, отсталом и весьма опасном. Иногда ей приходится прибегать к мерам, которые ей не по вкусу. Но она – хороший работник, а кто-то ведь должен выполнять и неприятные обязанности. Она не увиливает от исполнения своего долга.
– Да, она увиливать не будет.
– Хотите попробовать еще?
– Тебе не жалко?
– Нет, что вы, она же не снашивается. Он приложил «штучку» к виску, и на лице его снова появилось теплое счастливое выражение. Посмотрев на Крошку, уснувшую, уткнувшись носом в тарелку с кашей, он сказал:
– Знай я, что с одной стороны о дочке заботится Материня, а с другой ты – я бы и беспокоиться не стал.
– Мы действовали коллективно, – объяснил я. – И нипочем не справились бы без Крошки. Она – девочка с характером.
– Порой даже с избытком его.
– Иногда именно избыток и необходим. Вот эти шары содержат информацию. У вас есть магнитофон, профессор?
– Разумеется.
– Их надо переписать на пленку, потому что они разового действия. Молекулы после прослушивания снова приходят в хаос.
Затем я показал профессору математическую бумагу. Я пытался прочесть ее сам, но меня хватило всего на две строчки, а потом я сумел лишь узнать кое-где отдельные знакомые знаки.
Профессор Рейсфелд прочитал наполовину первую страницу и поднял голову:
– Пойду-ка я позвоню.
* * *
На рассвете взошел кусочек старушки-Луны, и я пытался определить, где находится станция Томба. Крошка спала на диване отца, закутанная в его банный халат и сжав в руках мадам Помпадур. Профессор пытался отнести ее в постель, но она проснулась и заупрямилась так, что он уложил ее обратно. Профессор жевал пустую трубку и слушал, как шарообразная кассета мягко шептала в его магнитофон. Время от времени он кидал мне какой-нибудь вопрос, и я отвечал, очнувшись от дремоты.
В противоположном углу кабинета сидели у доски профессор Гиоми и доктор Брук, стирая написанное, испещряя доску новыми формулами, споря без остановки над листами металлической бумаги. Брук был похож на водителя грузовика, а Гиоми – на разъяренного Иунио.
Оба были взволнованы, но доктора Брука выдавало лишь подергивание щеки; а Крошкин папа объяснил мне, что тик доктора Брука является верным признаком предстоящего нервного расстройства, но не у него, а у других физиков.
Два утра спустя мы все еще находились в кабинете. Профессор Рейсфелд побрился, чем резко отличался от остальных. Я соснул немного и один раз ухитрился даже принять душ.
Я хотел уехать домой сразу, как только передам им все материалы, но профессор Рейсфелд попросил меня задержаться, потому что должен был приехать Генеральный секретарь Федерации.
Я остался. Домой звонить не стал – что толку расстраивать родителей лишний раз? Я бы, конечно, предпочел сам поехать в Нью-Йорк к секретарю, но профессор Рейсфелд пригласил его сюда; я начал понимать, что самые важные люди не могут не считаться с его приглашениями.
Мистер ван Дювендюк оказался стройным высоким человеком. Пожав мне руку, он спросил:
– Насколько я понимаю, вы сын доктора Сэмюэла Рассела?
– Вы знаете моего отца, сэр?
– Встречались когда-то в Гааге.
Доктор Брук повернулся ко мне, – а когда Генеральный секретарь вошел в комнату, всего лишь небрежно кивнул ему:
– Ты парень Сэма Рассела?
– И вы его знаете тоже?
– Еще бы. Он же автор блестящего труда «К вопросу о статистической обработке неподробных данных».
Я никогда не имел понятия ни о том, что папа написал такую книгу, ни о том, что он был знаком с высшим должностным лицом Федерации. Иногда мне кажется, что папа очень эксцентричный человек.
Мистер ван Дювендюк подождал, пока ученые оторвутся от доски глотнуть воздуха, и спросил;
– Что-нибудь существенное, господа?
– Угу, – буркнул Брук.
– Блеск, да и только, – согласился Гиоми.
– Что же именно?
– Ну... – доктор Брук ткнул пальцем в одну из строчек на доске.
– Точно сказать пока не могу, но похоже на антигравитацию. А этот потомок римлян уверяет, что если развернуть принцип на девяносто градусов, мы получим формулу путешествия во времени.
– Совершенно верно!
– Но если он прав, то энергии нужно столько, что потребуется еще одна звезда. Хотя... – Брук впился взглядом в нацарапанные им на доске строчки. – Возможно разработать энергоблок, который влезет в ваш жилетный карман, а энергии давать будет больше, чем реактор в Брисбене.
– Это действительно возможно?
– Расспросите своих внуков, когда они подрастут. Раньше не получится, – проворчал Брук.
– Чем вы там расстроены, доктор Брук? – спросил мистер ван Дювендюк.
Теперь Брук зарычал:
– Небось, все засекретите? А я засекреченной математики на дух не переношу. Это позор!
Я навострил уши. Я ведь объяснял Материне все эти дела с секретностью, но своими объяснениями лишь шокировал ее. Я говорил, что Федерация должна хранить секреты, важные для ее безопасности, но она отказывалась меня понимать, сказав в заключение, что в конечном счете все это потеряет смысл.
– Я тоже не сторонник секретности в науке, – ответил Бруку Генеральный секретарь. – Но вынужден с ней мириться.
– Я так и знал, что вы это скажете!
– Одну минуту. Являются ли эти сведения собственностью правительства США?
– Разумеется, нет!
– Не принадлежат они и Федерации. Итак, вы продемонстрировали мне интересные математические выкладки. Но не могу же я вам запретить их публиковать. Они ваши.
– Нет, – покачал головой Брук. – Не мои. – Он указал на меня. – Его.
– Понятно. – Генеральный секретарь посмотрел на меня. – Как юрист, могу сказать вам следующее, молодой человек. Если вы желаете опубликовать эти данные, никто не сможет вам помешать сделать это.
– Но они не мои, я всего лишь доставил их.
– Все равно, кроме вас никто не может на них претендовать. Хотите ли вы их опубликовать, подписав, скажем, совместно в этими господами?
У меня сложилось впечатление, что ему очень хотелось увидеть эти данные опубликованными.
– Конечно. Но третьим именем должно стоять не мое, а... – я запнулся. Не подписывать же работу нотами? – Ну, скажем, доктора М. Т. Риня.
– Кто же это?
– Веганка. Но мы можем выдать это имя за китайское.
Генеральный секретарь продолжал задавать вопросы, прослушивать записи. Затем заказал разговор с Луной. Я знал, что это давно возможно, но никогда не думал, что доведется присутствовать при таком телефонном разговоре самому.
– Да, Генеральный секретарь... да, начальника базы, пожалуйста... Джим?.. Ничего не слышу... Джим, ты иногда проводишь учения... Я звоню неофициально, но не проверил ли бы ты долину... – Он обернулся ко мне, я быстро ответил, – долину сразу за хребтом к востоку от станции Томба. Совет Безопасности ничего не знает, это так, между нами. Но если ты устроишь там маневры, очень тебе советую послать большой отряд с оружием. Там могут встретиться гадюки, к тому же хорошо замаскированные. Ну, скажем, интуиция. Да, дети чувствуют себя прекрасно, и Беатриса тоже. Я позвоню Мэри, скажу ей, что беседовал с тобой.
Генеральный секретарь попросил меня оставить ему свой адрес. Я не мог сказать, когда окажусь дома, потому что не знал, как буду туда добираться. В общем, я собирался «голосовать» на шоссе, но не хотел сознаваться в этом. У мистера ван Дювендюка поползли вверх брови.
– Полагаю, что мы должны подбросить его домой, а, профессор?
– Это лишь часть того, что мы ему должны.
– Рассел, я понял из магнитной записи, что вы хотите стать космическим инженером.
– Да, сэр, то есть мистер секретарь.
– Вы не подумывали заняться юриспруденцией? В космосе ведь много инженеров, но мало юристов. А они нужны везде. Человек, хорошо изучивший космическое право, всегда найдет себе достойное место.
– Почему бы не овладеть обеими профессиями? – предложил Крошкин папа. – Не нравится мне эта современная сверхспециализация.
– Хорошая мысль, – согласился Генеральный секретарь. – Тогда он мог бы диктовать свои условия.
Я уже хотел сказать, что меня больше тянет к электронике, как вдруг понял, чем именно хотел бы заниматься.
– Не думаю, что две профессии сразу будут мне под силу.
– Не ерунди, – резко ответил профессор Рейсфелд.
– Не буду, сэр. Но я хочу заняться скафандрами. У меня есть кое-какие идеи по их усовершенствованию.
– Насколько я помню твой рассказ, тебе отказали в приеме во все хорошие колледжи. Так, так, – профессор Рейсфелд побарабанил пальцами по столу. – Ну, не глупо ли, мистер Генеральный секретарь? Парнишке легче попасть в Магеллановы облака, чем в колледж.
– Так что ж, профессор, поднажмем?
– Минуточку. – Профессор снял трубку. – Сузи, дайте мне президента Массачусетского технологического института. Знаю, что праздник... А мне плевать, в Бомбее он, или в своей постели... Вот и умница. – Он повернулся к нам. – Ничего, она его найдет.
Я смутился. Кто же откажется учиться в МТИ? Но денег на это нужно...
Зазвонил телефон.
– Говорит Рейсфелд. Привет, Оппи. В прошлый раз на вечере встречи ты вырвал у меня обещание предупреждать тебя каждый раз, когда у Брука начнется тик. Держись за кресло, – я насчитал двадцать один раз в минуту. Да, рекорд... Спокойно, спокойно, никого из твоих я и на порог не пущу, пока не получу от тебя свой кусок мяса. А если ты заведешь свою пластинку об «академических свободах и праве на информацию», я повешу трубку и позвоню в университет Беркли... Да нет, ничего особенного – всего лишь стипендию на четыре года, плюс всю стоимость обучения и содержания... Да не ори ты, ради бога, что у тебя, фондов нет? Ну так подчисть бухгалтерские книги... Нет, никаких намеков. Покупай кота в мешке, а то твоих ребят вообще не пущу... Что-что? Ну, точно, я тоже растратчик, а ты разве не знал? Погоди-ка, – профессор обернулся ко мне. – Ты посылал заявление?
– Да, сэр, но...
– Подними дело в приемной комиссии. Клиффорд К. Рассел. Пошли ему вызов на домашний адрес... Что? Да, готовь группу... Одно скажу – такого в истории не было, с тех пор как Ньютона стукнуло яблоком по голове. Это точно, я шантажист, а ты кабинетная крыса. Когда наукой-то займешься? Привет Белле. Пока.
Он повесил трубку.
– Вопрос решен. Слушай, Кип, я одного не пойму – зачем этим черволицым тварям понадобился именно я.
Я не знал, как объяснить ему. Только вчера он сам говорил мне, что занимался сопоставлением и анализом различных, несвязанных между собой сведений – о неопознанных летающих объектах, об оппозиции развитию космонавтики, о многих необъяснимых происшествиях. Такой человек, как он, своего всегда добьется и заставит себя слушать. Если у него и был недостаток, так это скромность, которую совсем не унаследовала Крошка.
Скажи я ему, что его интеллектуальное любопытство заставило понервничать тех космических пиратов, он только посмеялся бы. Поэтому я ответил:
– Они так и не сказали нам, сэр. Но я думаю, они считали вас достаточно важным человеком. Мистер ван Дювендюк поднялся со стула.
– Ну что же, Рассел, вопрос о вашем образовании решен. Если я вам понадоблюсь, позвоните мне.
После его ухода я пытался поблагодарить профессора.
– Я рассчитывал заработать денег на учебу, сэр, прежде чем снова начнутся занятия.
– Это за оставшиеся-то две с половиной недели? Брось, Кип.
– Я имею в виду весь оставшийся год...
– Зачем же тебе год пропускать?
– Но я ведь все равно опоздал... – И вдруг я обратил внимание на зелень в саду, видную из окна. – Профессор... какое сегодня число?
– То есть как, какое? День труда День труда – праздник, отмечаемый в США в первый понедельник сентября.
, естественно. («...вернуть в пространство-время, из которого они пришли»).
Профессор выплеснул мне в лицо стакан воды.
– Ну как, пришел в себя?
– Пожалуй, да... Но мы же путешествовали несколько недель!
– Ты слишком много пережил. Кип, чтобы волноваться из-за такой ерунды. Можешь обсудить вопрос с близнецами, – он кивнул в сторону Гиоми и Брука, – но все равно ничего не поймешь. Я, во всяком случае, пока не понял.
Когда я уезжал, миссис Рейсфелд расцеловала меня на прощание, Крошка разревелась, а мадам Помпадур попрощалась с Оскаром, лежащим на заднем сиденье – в аэропорт профессор Рейсфелд решил отвезти меня сам.
По дороге он заметил:
– Крошка очень хорошо к тебе относится.
– Гм, надеюсь, что да.
– А ты к ней? Или я нескромен?
– Хорошо ли я к ней отношусь! Еще бы! Она спасла меня от смерти раз пять, не меньше.
– Ты и сам заслужил не одну медаль за спасение гибнущих.
Я поразмыслил над этим.
– Сдается мне, я напортачил во всем, за что брался. Но меня все время выручали, да и везло просто.
Я даже задрожал при одном воспоминании о том, как только чудом не попал в суп.
– "Везение" – сомнительное слово, – ответил профессор. – Ты считаешь невероятным везением, что оказался на поле в скафандре, когда моя дочь звала на помощь. Но это не везение.
– А что же тогда?
– Почему ты принимал ее волну? Потому, что был в скафандре. Почему ты был в скафандре? Потому, что всеми силами стремился в космос. И когда ее корабль послал сигналы, ты ответил. Если это везение, то спортсмену везет каждый раз, когда он попадает ракеткой по мячу. Везение всегда лишь результат тщательной подготовки, Кип. А невезение – следствие разболтанности и лени. Ты сумел убедить Суд, который древнее рода человеческого, что ты и твое племя заслуживаете спасения. Случайно ли это?
– По правде говоря, я психанул и чуть было все не испортил. Просто очень уж мне надоело, что мной все время помыкают.
– Лучшие страницы истории написаны теми людьми, которым надоело, что ими помыкают. – Он нахмурился. – Я рад, что тебе нравится Крошка. У нее интеллект двадцатилетнего человека, а темперамент шестилетнего ребенка; как правило, она антагонизирует людей. Поэтому я рад, что она нашла себе Друга, превосходящего ее умом.
У меня даже челюсть отвисла.
– Но, профессор. Крошка ведь намного умнее меня. Она то и дело оставляла меня за флагом.
Он глянул на меня.
– Она оставляет меня за флагом уже многие годы, а я отнюдь не глуп. Тебе не следует недооценивать себя, Кип.
– Но это правда!
– Ты так считаешь? Есть один человек – величайший ум нашего времени в области математической психологии. Человек, всю жизнь делавший только то, что считал нужным, вплоть до того, что сумел уйти в отставку – а это крайне трудно сделать, когда на тебя большой спрос. Так вот, этот человек женился на самой блестящей своей студентке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27