Аналитическая геометрия кажется сплошной абракадаброй, пока не начнешь в ней разбираться. Но потом, если знаешь алгебру, ты вдруг прозреваешь и не можешь оторваться от книги, пока не проглотишь последний лист. Одно удовольствие!
Пришлось мне коснуться и исчислений, а заинтересовавшись электроникой, я почувствовал необходимость векторного анализа. Из всех точных наук наша школа предлагала только «общий курс», и такой он был общий, что дальше некуда. Где-то на уровне воскресного приложения. Но когда вчитываешься в химию и физику, появляется сильное желание попробовать все своими руками. Сарай был отдан в полное мое распоряжение, и я оборудовал в нем химическую лабораторию, темную комнату, верстак для электроники и, на некоторое время, радиостанцию. Мама, правда, немножко понервничала, когда однажды от взрыва вылетели стекла и сарай загорелся – да и пожар-то был пустяковый, – но папа относя к происшествию спокойно. Он всего лишь предложил мне впредь не делать взрывчатку в домике из сборных щитов.
Когда, учась в выпускном классе, я решил сдать экзамены по вступительной программе, я их сдал.

* * *

Как раз в начале марта того года я и сказал отцу, что хочу на Луну, Конечно, меня подстегнули объявления об открытии регулярных пассажирских рейсов, но космосом я бредил еще с тех пор, как космический корпус Федерации основал Лунную базу. А может, и еще раньше. Отцу я рассказал о своем решении в надежде, что он подскажет мне, как быть. Он, видите ли, всегда умеет находить пути добиваться того, чего хочет.
Когда я был маленьким, мы жили во множестве городов – в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе – я уж и не помню толком, где еще; помню только, что всегда в гостинице. Отец все время куда-то улетал, а когда возвращался, дом был полон гостей; я его почти не видел.
Но потом мы перебрались в Сентервилль, и он все время сидел дома, работая за столом, или уткнувшись в книгу. Если кто хотел его видеть, то должен был приходить к нему сам.
Однажды, когда корзинка с деньгами опустела, отец сказал маме, что «должны прийти королевичи» Непереводимая игра слов. «Royalty» означает:
1) члены королевской семьи;
2) авторский гонорар.
(Здесь и далее примечания переводчика).

. Весь день я никуда не отлучался, потому что никогда еще не видел королей (мне было восемь лет), и когда гость прибыл, я очень расстроился, потому что он не носил короны. На следующее утро в корзине очутились деньги, так что я решил, что король приехал инкогнито (я читал в это время «Принца-Хромоножку») и подбросил папе кошелек с золотом.
Лишь год спустя я узнал, что слово «royalty» может означать и деньги, полученные за книгу, патент, или проценты с акций; и в жизни что-то поблекло. Но гость наш, хоть и не был королем, пытался все же наставить отца поступать по своему, а не так, как хотел отец:
– Я допускаю, доктор Рассел, что климат в Вашингтоне ужасный. По вам предоставят помещение с кондиционером.
– Ну да, с часами, без сомнения. И с секретаршами. И со звукоизоляцией.
– Вам будет предоставлено все, что вы пожелаете, доктор.
– Дело в том, господин министр, что я ничего этого не желаю, здесь, в моем доме, часов нет. И календарей тоже. Когда-то у меня были большой доход и еще большая язва, а сейчас доход у меня маленький, зато язвы нет совсем. Я остаюсь здесь.
– Но вы нужны делу!
– Не могу сказать, чтобы нужда была обоюдной. Позвольте подложить вам еще мясного рулета, он очень вкусный.
Поскольку отец на Луну не собирался, решение проблемы оставалось за мной. Я засел за собранные мною проспекты университетов и принялся отбирать инженерные факультеты. О том, на что я буду учиться и что буду есть, я не имел ни малейшего представления, но прежде всего следовало добиться зачисления в институт с хорошей репутацией.
Если нe выйдет, я могу завербоваться в ВВС и попробовать получить офицерский чин. Если и это не получится, можно стать специалистом по электронике. На Лунной базе есть радары и другое оборудование. Так или иначе, я своего добьюсь.
За завтраком следующим утром отец скрылся за Страницами «Нью-Йорк таймс». Мама читала «Геральд трибюн», а я – «Сентервилль кларион», который годится разве что колбасу заворачивать. Отец посмотрел на меня поверх газеты.
– Клиффорд, здесь есть кое-что интересное для тебя.
– Мм?
– Не мычи. Мычать некрасиво, и поэтому позволительно только старшим. Вот, почитай, – и он протянут мне газету.
Это была реклама компании, производящей мыло. предлагающая набивший оскомину старый трюк. Суперколоссальный конкурс на приз. Вернее, на тысячу призов, последние сто из которых состояли из годового запаса мыла «Скайвей».
Тут-то я и вывернул кукурузные хлопья себе на колени. Первым призом было...
«Полностью оплаченное путешествие на Луну!!!»
Так и было написано, с тремя восклицательными знаками, но я увидел целую дюжину их, а вокруг рвались фейерверки и пел ангельский хор.
И всего-то требуется дописать предложение, чтобы было не больше двадцати пяти слов: «Я пользуюсь мылом „Скайвей“, потому что...»
(Фразу надписать на обертке мыла или на ее хорошей копии).
Там еще было что-то написано насчет «совместного участия фирм „Америкен экспресс“ и „Кука“ при содействии ВВС США...», а также списки второстепенных призов. Но видел я только одно, пока молоко и разбухшие хлопья впитывались в мои брюки: «Путешествие на Луну!!!»

Глава 2

Сначала я чуть было не подпрыгнул до потолка... Но потом тут же упал духом. Да мне в жизни ни одного конкурса не выиграть, да я такой невезучий, что если куплю коробку печенья, то обязательно ту, в которую забыли положить приз; от игры в «орлянку» меня быстро вылечили; да чтоб я когда-нибудь еще...
– Прекрати, – сказал отец.
Я заткнулся.
– Везения не существует вообще, существует лишь достаточная, либо недостаточная подготовка для того, чтобы справиться со статистической вселенной. Намерен ты принять участие?
– А то!
– Я полагаю, это был утвердительный ответ. Что же, отлично. Прояви систематический подход к делу.
Так я и поступил. А отец мне здорово помог – он не ограничился тем, что предложил мне еще мясного рулета. Но он следил за тем, чтобы я не разорвался. Я закончил школу, разослал заявления в колледжи и продолжал работать – весь семестр я после уроков подрабатывал в аптеке Чартона – в основном, продавал содовую, но и натаскивался понемногу в фармацевтике. Мистер Чартон слишком любил порядок, чтобы позволить мне прикоснуться к чему-нибудь, кроме фасованных лекарств, но кое-чему я научился: для чего предназначались всякие антибиотики, что входит в номенклатуру и почему с лекарствами следует быть осторожным. В итоге это привело меня к органической химии и биохимии, а Чартон дал мне почитать Уолкера, Бойда и Азимова. По сравнению с биохимией атомная физика казалась детской забавой, но в скором времени и биохимия начала становиться понятной.
Мистер Чартон был старым вдовцом, и вся его жизнь ограничивалась фармакологией. Он намекнул, что кто-то должен унаследовать его аптеку – какой-нибудь юноша с дипломом по фармацевтике, любящий свою профессию. И сказал, что мог бы и помочь такому парню кончить колледж. Скажи он, что в один прекрасный день я стану заведовать аптекой на Лунной базе, я заглотил бы наживку вместе с крючком. Но я объяснил, что решил посвятить себя космосу, и что инженерное дело кажется мне единственной дорогой. Он не смеялся. Он сказал, что, может, я и прав, но не следует забывать – куда бы ни ступил человек, на Луну ли, на Марс ли, на дальние ли звезды – аптекари и аптеки последуют за ним. Потом он откопал для меня свои книги по космической медицине – Страгхолд, Хабер, Стэмм и прочие.
– Подумывал и я когда-то об этом, Кип, – сказал он тихо, – да сейчас уже поздно.
Хотя мистер Чартон ничем, кроме медикаментов, не интересовался, торговали мы всем, чем обычно и торгуют аптеки – от велосипедных шин до домашних аптечек.
Включая, разумеется, мыло. Но мыла «Скайвей» мы продавали чертовски мало. Сентервилль – городок консервативный и к новым маркам относится скептически. Я даже готов спорить, что многие сентервилльцы варят мыло сами. Пришлось сказать об этом мистеру Чартону, когда я пришел на работу. Он вытащил из кладовки два запылившихся ящика и взгромоздил их на прилавок. Потом позвонил своему поставщику в Спрингфилд.
Очень он хорошо со мной обошелся: сбил цену на «Скайвей» почти до себестоимости и продавал его вовсю, почти всегда ухитряясь убедить покупателя оставить ему обертку. А я так вообще нагромоздил пирамиды мыла «Скайвей» по обе стороны стойки, за которой торговал, и сопровождал каждый стакан кока-колы тирадами в честь доброго старого мыла «Скайвей», отмывающего добела, напичканного витаминами, повышающего ваши шансы попасть сразу в рай, не говоря уже о том, что оно изготовлено из отборных продуктов, улучшает кожу и не вынуждает прибегать к пятой поправке к конституции. Я стал таким бесстыжим, что удрать от меня, не купив мыла, мог только глухой или спринтер.
И только кудеснику могло удаться, купив мыло, унести его из аптеки вместе с оберткой. Взрослых я просто убеждал, детишкам, если приходилось, платил по центу за штуку. Если они приносили мне обертки со стороны, я платил десять центов за дюжину и прибавлял порцию мороженого.
Условия конкурса позволяли каждому участнику присылать неограниченное количество предложений, лишь бы только они были напечатаны на обертке мыла «Скайвей» или на хорошей ее репродукции.
Я подумывал было наделать массу фотокопий, но отец отсоветовал.
– Конечно, все будет по правилам, Кип, но... это дешевка.
Итак, я собирал обертки. И посылал их со следующими лозунгами:
"Я пользуюсь мылом «Скайвей», потому что...
...чувствую себя таким чистым;
..."Скайвей" хорош и в дороге, и дома;
...его качество выше неба;
...оно чисто, как Млечный Путь;
...оно чисто, как межзвездное пространство;
...после него я чист, как умытое дождем небо".
И так до бесконечности, пока я не начал чувствовать вкус мыла даже во сне.
Лозунги сочиняли для меня и папа, и мама, и мистер Чартон. Я записывал лозунги в специальный блокнот и на уроках, и на работе, и среди ночи. Придя как-то вечером домой, я обнаружил, что отец сделал мне ящик с карточками; я расположил их в алфавитном порядке, чтобы избежать повторения.
Это здорово помогло, потому что под конец я их отсылал по сотне в день. Росли почтовые расходы, не говоря уже о том, что мне приходилось покупать обертки.
В конкурсе принимали участие и другие ребята у кого производство было поставлено так, как у меня. В десять я уходил с работы, бежал домой с обертками и придуманными лозунгами, забирал у родителей лозунги, придуманные ими за день, потом штамповал резиновой печаткой на внутренней стороне каждой обертки: «Я пользуюсь мылом „Скайвей“ потому что...», и свой адрес с фамилией. Пока я печатал, отец заполнял карточки в картотеке. Каждое утро по дороге в школу я отправлял пачку писем.
Надо мной посмеивались, но, как правило, именно те взрослые, которые больше всего надо мной подшучивали, особенно охотно отдавали мне свои обертки. Все, за исключением одного лишь осла, по имени Туз Квиггл. Хотя его и нельзя было причислять к взрослым, он всего лишь переросший свой возраст малолетний преступник. В каждом городишке есть, наверное, такой Туз. Школу он не кончил, что само по себе можно считать достижением, поскольку мистер Хэнли перетягивал в следующий класс всех, «чтобы не разбивать возрастные группы». Сколько я себя помню, Туз все шатался по Главной улице, иногда подрабатывал, но по большей части бездельничал. Считал он себя непревзойденным остряком. Как-то Туз уселся за стойку у нас в аптеке, заняв за один солодовый коктейль с шоколадом, стоимостью в тридцать пять центов, места и времени на два доллара. Я как раз только что убедил старую миссис Дженкинс купить дюжину мыла и освободил ее от оберток. Когда она ушла. Туз взял пачку мыла из моей выставки на прилавке и спросил:
– Торгуешь ими, космический кадет?
– Верно, Туз. Купи, не пожалеешь.
– Вы надеетесь попасть на Луну, торгуя мылом, капитан? Или я должен сказать «коммодор»? Икик-ик-иккити-ик! – Это он так смеется, подражая героям комиксов.
– Пытаюсь, – вежливо ответил я. – Так что, покупаешь?
– А ты уверен, что мыло хорошее?
– Убежден.
– Ну, что же. Куплю кусок, по только, чтобы тебя выручить.
Не густо. Но как знать, может, именно эта обертка и выиграет.
– Спасибо большое. Туз. – Я взял деньги, он положил мыло в карман и пошел к выходу.
– Секундочку, Туз. Дай мне обертку, пожалуйста.
Он остановился.
– О, да, я сейчас тебе продемонстрирую, как с ней следует обращаться наилучшим образом.
Наклонившись к стоящей на прилавке зажигалке, он поджег обертку и прикурил от нее сигарету. Подождав, пока обертка догорела до самых пальцев, он бросил ее на пол и растоптал.
Мистер Чартон наблюдал за ним из окна провизорской.
– Ну как, порядок, космический кадет? – ухмыльнулся Туз.
Мои пальцы сжали ложечку для мороженого, но я ответил:
– Полный порядок, Туз. Мыло ведь твое.
Мистер Чартон вышел из провизорской и сказал:
– Я сам займусь буфетом, Кип. Тебе нужно доставить заказ.
Та обертка была чуть ли не единственной, которую я упустил. Конкурс кончался первого мая, и отец вместе с мистером Чартоном решили продать все мыло, до последнего ящика. Я кончил надписывать обертки только около одиннадцати, и мистер Чартон подвез меня в Спрингфилд, чтобы я успел отправить их до полуночи,
Я отправил пять тысяч семьсот восемьдесят два лозунга. Сомневаюсь, чтобы Сентервиллю еще когда доводилось так отмыться.
Итоги конкурса должны были объявить четвертого июля. За эти девять недель я успел сгрызть ногти до локтей. Ну, конечно, и еще кое-что произошло. Я кончил школу, родители подарили мне часы, мы продефилировали перед мистером Хэнли и получили аттестаты, Было приятно, хотя то, что я изучал по настоянию папы, отстояло от того, чему я научился в нашей милой старой школе, на шесть порядков. А перед выпуском состоялись все положенные мероприятия: День прогулов, прощальный вечер нашего класса, выпускной бал и встреча с младшеклассниками – в общем, полный комплект трюков, чтобы звери вели себя тихо. Мистер Чартон отпускал меня пораньше, если я просил, но просил я не часто, потому что голова была занята другим, а ухаживать я ни за кем не ухаживал. То есть ухаживал раньше, в начале года, но она – Элани Макмерти – хотела разговаривать о мальчиках и модах, а я – о космосе, так что она быстро дала мне отставку.
После выпуска из школы я стал работать у мистера Чартона полный день. Я так и не решил до сих пор, как обеспечить себе дальнейшую учебу. Да я и не думал об этом: я продолжал продавать мороженое и, затаив дыхание, ждал четвертого июля. Телепередача начиналась в восемь вечера. Телевизор у нас был черно-белый, с плоскостным изображением, Его не включали уже несколько месяцев: сделав телевизор, я потерял к нему всякий интерес. Я вытащил его из кладовки, проверил изображение, убил два часа на то, чтобы его наладить, а остальное время провел, грызя ногти. Ужинать я не мог. В половине восьмого я уже сидел перед экраном, уставясь невидящим взглядом на комиков, и перебирал свою картотеку. Вошел отец, смерил меня резким взглядом и сказал:
– Возьми себя в руки. Кип. И позволь напомнить тебе еще раз, что все шансы против тебя.
– Я знаю, пап, – буркнул я.
– Более того, это вообще не будет иметь значения в конечном счете. Человек почти всегда получает то, чего ему очень хочется. Я уверен, что когда-нибудь ты попадешь на Луну, не так, так иначе,
– Да, сэр. Просто хочется, чтобы поскорее кончилось.
– Кончится. Эмма, ты идешь?
– Сейчас иду, дорогой, – ответила мама.
Она вошла в комнату, потрепала меня по руке и села. Отец откинулся в кресле.
– Прямо как во время выборов.
– Слава богу, что ты в этом больше не завязан, – сказала мама.
– Однако, дорогая моя, тебе эти кампании всегда приходились по душе.
Мама фыркнула.
Комики исчезли с экрана, сигареты сплясали канкан и нырнули обратно в пачки, а утешающий голос заверил нас, что сигареты «Коронет» вообще лишены канцерогенных свойств – самое, самое, самое безопасное курево, да еще со вкусом настоящего табака. Программа переключилась на местную станцию, нас потчевали волнительным видом центрального магазина дровяных и скобяных товаров, и я начал выдирать себе волосы из запястья.
Вот экран заполнился мыльными пузырями, квартет спел нам о том, что наступает час «скайвея», будто мы сами этого не знали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27