По видео показывали ребятишек с узелками, где хранились их немудреные пожитки, на борту огромных воздушных кораблей. Дети казались сонными, точно их разбудили среди ночи, но кое-кто улыбался и махал рукой перед камерой. Процесс ассимиляции прошел безупречно, ибо с тех пор никто и никогда ничего не слышал ни об одном из этих ребятишек.
Академия владела обширными земельными угодьями, множеством учебных зданий, построенных в классическом стиле. Пологие, поросшие густым лесом холмы, на которых в прохладное утро покоились туманы, были отличным прибежищем для учебных залов. Они соединялись тропинками. Студенты ходили в классы пешком, физические упражнения считались необходимым дополнением к занятиям научными дисциплинами. Кругом цвели сады. Все – от первоклашки до школьного учителя – работали там, выращивали на огородах овощи себе к столу, приобретали трудовые навыки и учились бережному отношению к живому. Что же касалось библиотек, то со времен легендарной Александрийской библиотеки мир не знал такой огромной коллекции книг.
После Революции Конгресс постановил превратить Академию в народную школу. Пригласили педагогов, сюда потоком грянули студенты. Появилось множество купцов, решивших построить по соседству город, который удовлетворял бы запросы студентов и преподавателей. Президент Роубс собственноручно разрезал ленту, открывшую двери всем желающим (кто мог за это платить немалые деньги).
Однако вскоре все до единого покинули Академию – ни один студент не проучился больше одного семестра. Поползли странные слухи. Происходили загадочные события. В саду исчезли все растения. Начали разрушаться здания: по необъяснимым причинам в окнах лопались стекла, крыши начали протекать в самых неожиданных местах. Из библиотеки стали исчезать книги – как только кто-нибудь просил какую-нибудь книгу, она бесследно пропадала. Шли бесконечные дожди, грохотал гром, бушевали грозы, каких никто и припомнить не мог.
Тщетно президент Роубс умолял студентов и профессоров не покидать стен Академии. Никто не остался. Одна преподавательница математики в звании профессора, известная своим неверием в «физические феномены», изучила атмосферу и заявила, что, по ее мнению, здесь весьма вредный для здоровья воздух: слишком много кислорода.
Разумеется, академические владения имели чрезвычайно высокую стоимость, чтобы бросить их. И потому после этого Академия в разные периоды была то доходным домом, приносившим ничтожный доход, то общиной для пенсионеров, то курортом и зоной здоровья. Однако и эти все начинания тоже кончались крахом. Бедняки бросили Академию и скрылись в лесах, исчезли под покровом ночи и пенсионеры, курорт так и не открыли. В конце концов Конгресс, уставший от пустой траты денег на обреченные проекты, признал свое поражения. Академия была предана забвению, сады одичали и потонули в зарослях, здания опустели, не было видно ни одной живой души... кроме мертвецов, которые, поговаривали, бродили здесь по ночам.
А теперь тут жил один человек и бродил по академическим зданиям в дневное время.
Корабль Командующего совершил посадку на месте бывшего космодрома. Территория его занимала небольшой участок, он был предназначен для того, чтобы принимать один-два корабля одновременно. Гостей здесь особенно не жаловали: дети очень редко летали домой на каникулы или просто так. Считалось, что родители плохо влияли на них.
Почетная гвардия его сиятельства спустилась по трапу корабля на посадочную площадку, пришедшую в полную негодность. В щели между бетонными плитами пробились трава и сорняки. Коммуникационная башня космодрома давно опустела. Фасад дал трещину, стекла в большинстве окон были выбиты. Аппаратура не следила за звездами, вероятно, давным-давно и не реагировала на вызовы.
На краю посадочной площадки стоял еще один «Ятаган». Он был накрыт холщовым чехлом, защищавшим от непогоды и диких животных. Судя по всему, он простоял здесь много месяцев. Колеса утопали в траве. Вокруг него кружили осенние листья. Внимательно осмотрев корабль, командующий обнаружил рядом с кабиной птичьи гнезда.
Саган подозвал Агиса, который тут же сделал несколько шагов вперед.
– Рад служить вам, мой повелитель!
– Передайте мои наилучшие пожелания леди Мейгри. Сообщите ей, что я прибыл на планету и предвкушаю радость от встречи с ней, – Саган остановился, что-то обдумывая, – в розарии ректора.
– Слушаю, мой повелитель. А где я найду миледи?
Командующий посмотрел в небо, чтобы по положению солнца – а оно находилось у линии горизонта – определить планетное время.
– В спортивном зале, – ответил он. – Его отсюда видно. Куполообразное здание слева от вас. После того как сообщите ей об этом, возвращайтесь к кораблю.
– Слушаюсь, сэр.
Агис намеревался взять с собой лишь часть людей, а остальных оставить для охраны Сагана, но тот распорядился по-своему:
– Берите с собой всех.
Агис замялся:
– Мой повелитель...
– Это приказ, капитан.
– Слушаюсь, милорд.
Агис не мог удержаться, чтобы с подозрением не посмотреть на человека, стоявшего за спиной Командующего. Темнокожий, молчаливый, неподвижный, он напоминал тень Сагана. Юноша был облачен в долгополую коричневую рясу, руки, скрещенные на груди, утопали в длинных рукавах, ладони были положены под локти. Ни один центурион не знал, кто он такой и откуда появился. Каким-то таинственным образом он внезапно возник на борту «Феникса-II». В то же самое время доктор Гиск по чистой случайности сообщил, что кто-то из санитаров покинул госпиталь. Агис мог сопоставить эти два события, но подобное сопоставление все равно ничего не проясняло. Поэтому он старался держать язык за зубами.
Однако человек в рясе с капюшоном не вызывал в нем симпатии, он не доверял ему. Этот субъект что-то сделал с его господином – тот состарился буквально на глазах, физические и душевные силы покинули его. Агис не поддавался бесконечным росказням о потусторонних силах, скорее в нем говорила его родовая память; она извлекла со дна кипящего котла выдуманные человечеством сказки о злодеях и черных колдунах, протыкавших длинными булавками сердце восковой куклы.
– Приказ ясен, капитан? – нетерпеливо спросил Саган.
У Агиса возникло слишком много вопросов, но он не решился задать ни одного. Капитан собрал своих охранников, и строевым шагом они двинулись по асфальту, направившись к аллее, над которой дугой сомкнули свои густые покачивавшиеся ветки тополя.
Командующий следил за удалявшимся отрядом, затем повернулся и пошел в противоположную сторону. Он ничего не сказал юноше в рясе, который замешкался, не зная, следовать ли ему за Саганом.
А тот, не услышав за своей спиной легких шагов, обернулся и бросил через плечо:
– Брат, ступайте за мной. Миледи захочет с вами познакомиться.
Брат Фидель склонил голову и поторопился нагнать своего господина, что было нелегкой задачей. Даже персональным охранникам Командующего было трудно поспевать за его быстрым размашистым шагом. Брат Фидель задыхался и пыхтел, все время одергивая длинные складки рясы, мешавшие ему бежать. Саган, краем глаза заметив, как тяжело приходится брату Фиделю, ничего не сказал, но шаг замедлил. Наконец брат Фидель нагнал его, и они пошли рядом. Брат по-прежнему держал руки сплетенными, их не было видно из-под рукавов, он слегка наклонил голову вниз. Все как положено. Саган тоже шел с опущенной головой, то ли погрузившись в свои мысли, то ли сгибаясь под ношей обрушившихся на него воспоминаний. Заложив руки за спину, он сцепил пальцы под своей алой разлетавшейся мантией.
Они прошли по асфальтовой доржке, вошли в безлюдное здание космодрома, пройдя его холл, и вышли на подъездную дорогу. Когда они находились на ступеньках у входа, юный священник бросил мимолетный взгляд на Академию, ее строения и угодья, раскинувшиеся среди подернутых туманом долин и низких, залитых солнцем холмов. Саган повернул налево, зашагал по тропинке, сбегавшей с возвышенности, на которой был построен космодром.
Путь был долгим. Красота здешних мест покорила юного священника. Полуденное солнце разлило золотое сияние по безоблачному небу. Воздух был прохладный, чуть тронутый морозцем – наступила осень. Золотые и красные, кое-где с прозеленью, листья, кружась под легким ветерком, падали к их ногам.
Тут Человек поработал над Природой, завладев ее землями и оставив на них свой след; казалось, что теперь, когда он покинул здешние места, она преисполнилась к нему благодарности. Сады по-прежнему сверкали красотой, став дикими и заросшими. Деревья своими длинными ветвями не теснили строения, а защищали их, как бы протягивая к ним сильные руки. Опустевшие залы и библиотеки, лаборатории и классные комнаты были спокойны и светлы, все в мраморе, они сияли на ярком солнце.
– Какое печальное и мрачное место! Как леди Мейгри может здесь жить? Да еще в полном одиночестве! – произнес брат Фидель, и только после того как были сказаны эти слова, он осознал, что выразил свои мысли вслух, вторгаясь в задумчивость своего повелителя.
Саган остановился, долго всматривался в то, что его окружало, – как же все здесь изменилось, но не до конца потеряло свое прежнее обличье.
– В одиночестве, брат мой? – спросил он задумчиво. – Нет, здесь она никогда не бывает одна, к ее собственному сожалению.
* * *
Мейгри услыхала, как открыли двери в спортивный зал, услыхала стук сапог по деревянному полу. Она не повернулась. Держа руку на станке, она продолжала свои упражнения, не отрываясь смотря в зеркало напротив нее, на отражение человека, мрачно глядевшего ей в спину.
«Всегда смотрите в зеркало, – всплыл в памяти голос ее учителя гимнастики. – Познайте свое тело. Только после этого вы сможете понять, как оно движется и как вам научиться контролировать его».
С тех пор как ее, совсем малышкой, привезли в Академию, она занималась гимнастикой практически ежедневно. Когда была крошкой, она выполняла упражнения суетливо и весело; когда стала подростком, овладела ими и своим телом. Она вместе со своим Золотым королевским легионом делала их, прежде чем приступить к бою. Множество раз она тренировалась вместе с Саганом.
И до наступления ночи, когда произошла Революция, она тоже занималась гимнастикой, правда, совсем одна.
Но в первые дни после Революции она забросила тренировки, то был один из немногочисленных периодов, когда она не занималась гимнастикой. А потом она попала в госпиталь, была при смерти и с горечью думала, когда выкарабкалась, что лучше бы умерла.
Она продолжала упражнения после побега на тропическую планету, где скрывалась семнадцать лет, и выполняла их каждый день перед заходом солнца, хотя не могла сказать, зачем она это делала. Зачем ей сохранять форму? Зачем тренировать свой мозг? Ни разу за все годы изгнания она не брала в руки свой гемомеч. И не собиралась брать. Но тем не менее она тренировалась.
«Находясь в классе, вы должны смотреть только на себя и на меня. Не выглядывайте в окно, Мейгри. Не смотрите друг на друга. Ставрос, – удар деревянной линейкой, – не смотрите на часы».
Она не смотрела на часы. Ни разу за все семнадцать лет. И все-таки она ощущала на себе каждую секунду перемены, которые происходили с ней.
«Что с вашей кистью руки, Мейгри? Она что, умерла у вас, почему она так беспомощно и некрасиво повисла?» – Удар деревянной линейкой по запястью.
Учитель держал всегда при себе деревянную линейку, длиною в метр, которая иногда служила ему партнером в танце, помогала отбивать ритм, была инструментом поддержания дисциплины. Он учил их обращаться с мечом. Удар. Мейгри почувствовала ожог на коже.
«А теперь рука ожила, верно? Вам больно, Мейгри? К вам вернулась жизнь?»
Она выполняла упражнения на борту «Феникса», когда была пленницей Командующего. Они выполняли их с Дайеном, мальчика обучал всему Платус. Ее брат. Один из последних Стражей.
Тебе больно, Мейгри?
Размеренные шаги замерли почти рядом с ней. Центурион, в чине капитана, шагнул вперед, прямой, как струна, рука – на сердце, в знак приветствия.
– Леди Мейгри Морианна, примите наилучшие пожелания от лорда Сагана. Он просит вас почтить его своим присутствием в розарии ректора.
Тебе больно, Мейгри? К тебе вернулась жизнь?
Она, не отрываясь, смотрела в зеркало.
– Мои наилучшие пожелания лорду Сагану, я сейчас пройду к нему.
– Спасибо, миледи.
Капитан отдал честь, развернулся и вышел со своими людьми из зала. Мейгри следила за ними краем глаза. Центурионы двигались без привычной безупречной четкости, которой отличалась охрана Командующего. Они казались нервными, напряженными. Словно они попали в окружение к врагу, а не в заброшенные сады опустевшей школы, окруженной призраками разбитых иллюзий и надежд.
Тебе больно?
Шаги замерли вдали. В спортивном зале стало тихо, слышны были лишь голоса и музыка воспоминаний. Мейгри продолжила занятия, пока не выполнила весь комплекс.
* * *
Розарий ректора Ариста был для Мейгри излюбленным местом прогулок. Саган это, конечно, знал. Так же как он знал, что она его там ждет. То, что он послал за ней, было исключительно данью формальностям. Между ними существовала незримая связь, они могли свободно общаться друг с другом даже на расстоянии в десятки световых лет. Только она знала, что он прилетел. Только он знал, где ее найти.
Мейгри вернулась в домик, где жила; он находился на территории Академии, раньше тут жил привратник. Она могла поселиться в любом из пустовавших домов, включая красивое здание на поросшем лесом холме, которое раньше принадлежало ректору. Но в ней с детства жил страх перед этим хилым человеком, казавшимся древним старцем, самым мудрым из всех мудрецов. Она не чувствовала бы себя спокойно в его доме. Вечно бы вспоминала, что надо неслышно ступать, сдерживая дыхание, руки – по швам, стараться не задеть какой-нибудь редкий, бесценный предмет.
Она приняла душ, высушила светлые волосы, расчесала так, что они стали словно неподвижная поверхность озера. Надела длинное цвета серого голубя платье из тонкой шерсти, накинула на плечи небесно-голубого цвета мантию, подбитую гагажьим пухом. Осенними вечерами становилось холодно. И пошла в розарий: лучи уходящего солнца золотили зелено-оранжевые листья дубов.
Тебе больно?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И горько сознание: кем он был
на небесах и кем он стал теперь.
Каким, гораздо худшим, станет впредь.
Джон Мильтон. Потерянный рай
Розарий был окружен низкой, неровной каменной стеной. Туда вела из небольшого, затененного ветвями деревьев дворика ректора чугунная калитка. Сад был большим. Дорожки, выложенные каменными плитами, петляли вокруг кленов, лип, дубов, сосен и елей. Статуи – копии знаменитых скульптур – нашли себе пристанище в укромных уголках сада и в нишах стены. Тысячи разных сортов розовых кустов наполняли воздух благоуханием, душа ликовала при виде этой красоты.
Мейгри открыла калитку, та даже не скрипнула. Шесть месяцев назад, когда она впервые пришла сюда, она смазала петли маслом. Тут царила благоговейная тишина. И Мейгри казалось, что нарушить ее вправе лишь глас самой Природы, как в храме – голос священника.
Мейгри, погруженная в благостные размышления о священниках и храмах, была тем не менее неприятно удивлена, заметив под дубом фигуру в коричневой рясе с капюшоном. Миледи не произнесла ни слова, не сделала ни единого жеста, которые свидетельствовали бы о том, что она заметила священника. Юноша же застыл с опущенной головой, словно статуя. Давшим обет безбрачия не дозволяется смотреть на женщин.
Мейгри глубоко вздохнула, закрывая за собой калитку.
Она не видела Сагана, но знала, где он. Словно слышала стук его сердца. Она шла по каменной дорожке. Плиты, которыми она была выложена, несмотря на долгие годы, сохранились. Мейгри была приятно удивлена, когда обнаружила, что в саду мало что изменилось. Она ожидала найти здесь заброшенный пустырь. Но тут бушевала жизнь, хотя некоторые кусты привитых роз одичали, и кое-где вьющиеся сорта непомерно разрослись.
Тропинки исчезли, погребенные под опавшей листвой. Она шла, задевая ее подолом платья, и легкий шелест сливался с шорохом кружащих на ветерке листьев.
Завернув за угол, Мейгри увидела Сагана, тот сидел на скамье подле копии роденовской скульптуры «Граждане Кале». Командующий снял шлем, положил его рядом с собой на скамейку. Он склонил голову, руки скрестил на груди. Черные волосы с сединой – как же он поседел! – свободно падали на плечи.
Он сидел молча, смотрел в пустоту, неподвижный, как статуи храбрых, обреченных людей, возвышающиеся над ним. Он давно уже так сидит, отметила про себя Мейгри. На плечи, на накидку, которая лежала на каменной тропинке, упали коричневые, пожухлые листья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Академия владела обширными земельными угодьями, множеством учебных зданий, построенных в классическом стиле. Пологие, поросшие густым лесом холмы, на которых в прохладное утро покоились туманы, были отличным прибежищем для учебных залов. Они соединялись тропинками. Студенты ходили в классы пешком, физические упражнения считались необходимым дополнением к занятиям научными дисциплинами. Кругом цвели сады. Все – от первоклашки до школьного учителя – работали там, выращивали на огородах овощи себе к столу, приобретали трудовые навыки и учились бережному отношению к живому. Что же касалось библиотек, то со времен легендарной Александрийской библиотеки мир не знал такой огромной коллекции книг.
После Революции Конгресс постановил превратить Академию в народную школу. Пригласили педагогов, сюда потоком грянули студенты. Появилось множество купцов, решивших построить по соседству город, который удовлетворял бы запросы студентов и преподавателей. Президент Роубс собственноручно разрезал ленту, открывшую двери всем желающим (кто мог за это платить немалые деньги).
Однако вскоре все до единого покинули Академию – ни один студент не проучился больше одного семестра. Поползли странные слухи. Происходили загадочные события. В саду исчезли все растения. Начали разрушаться здания: по необъяснимым причинам в окнах лопались стекла, крыши начали протекать в самых неожиданных местах. Из библиотеки стали исчезать книги – как только кто-нибудь просил какую-нибудь книгу, она бесследно пропадала. Шли бесконечные дожди, грохотал гром, бушевали грозы, каких никто и припомнить не мог.
Тщетно президент Роубс умолял студентов и профессоров не покидать стен Академии. Никто не остался. Одна преподавательница математики в звании профессора, известная своим неверием в «физические феномены», изучила атмосферу и заявила, что, по ее мнению, здесь весьма вредный для здоровья воздух: слишком много кислорода.
Разумеется, академические владения имели чрезвычайно высокую стоимость, чтобы бросить их. И потому после этого Академия в разные периоды была то доходным домом, приносившим ничтожный доход, то общиной для пенсионеров, то курортом и зоной здоровья. Однако и эти все начинания тоже кончались крахом. Бедняки бросили Академию и скрылись в лесах, исчезли под покровом ночи и пенсионеры, курорт так и не открыли. В конце концов Конгресс, уставший от пустой траты денег на обреченные проекты, признал свое поражения. Академия была предана забвению, сады одичали и потонули в зарослях, здания опустели, не было видно ни одной живой души... кроме мертвецов, которые, поговаривали, бродили здесь по ночам.
А теперь тут жил один человек и бродил по академическим зданиям в дневное время.
Корабль Командующего совершил посадку на месте бывшего космодрома. Территория его занимала небольшой участок, он был предназначен для того, чтобы принимать один-два корабля одновременно. Гостей здесь особенно не жаловали: дети очень редко летали домой на каникулы или просто так. Считалось, что родители плохо влияли на них.
Почетная гвардия его сиятельства спустилась по трапу корабля на посадочную площадку, пришедшую в полную негодность. В щели между бетонными плитами пробились трава и сорняки. Коммуникационная башня космодрома давно опустела. Фасад дал трещину, стекла в большинстве окон были выбиты. Аппаратура не следила за звездами, вероятно, давным-давно и не реагировала на вызовы.
На краю посадочной площадки стоял еще один «Ятаган». Он был накрыт холщовым чехлом, защищавшим от непогоды и диких животных. Судя по всему, он простоял здесь много месяцев. Колеса утопали в траве. Вокруг него кружили осенние листья. Внимательно осмотрев корабль, командующий обнаружил рядом с кабиной птичьи гнезда.
Саган подозвал Агиса, который тут же сделал несколько шагов вперед.
– Рад служить вам, мой повелитель!
– Передайте мои наилучшие пожелания леди Мейгри. Сообщите ей, что я прибыл на планету и предвкушаю радость от встречи с ней, – Саган остановился, что-то обдумывая, – в розарии ректора.
– Слушаю, мой повелитель. А где я найду миледи?
Командующий посмотрел в небо, чтобы по положению солнца – а оно находилось у линии горизонта – определить планетное время.
– В спортивном зале, – ответил он. – Его отсюда видно. Куполообразное здание слева от вас. После того как сообщите ей об этом, возвращайтесь к кораблю.
– Слушаюсь, сэр.
Агис намеревался взять с собой лишь часть людей, а остальных оставить для охраны Сагана, но тот распорядился по-своему:
– Берите с собой всех.
Агис замялся:
– Мой повелитель...
– Это приказ, капитан.
– Слушаюсь, милорд.
Агис не мог удержаться, чтобы с подозрением не посмотреть на человека, стоявшего за спиной Командующего. Темнокожий, молчаливый, неподвижный, он напоминал тень Сагана. Юноша был облачен в долгополую коричневую рясу, руки, скрещенные на груди, утопали в длинных рукавах, ладони были положены под локти. Ни один центурион не знал, кто он такой и откуда появился. Каким-то таинственным образом он внезапно возник на борту «Феникса-II». В то же самое время доктор Гиск по чистой случайности сообщил, что кто-то из санитаров покинул госпиталь. Агис мог сопоставить эти два события, но подобное сопоставление все равно ничего не проясняло. Поэтому он старался держать язык за зубами.
Однако человек в рясе с капюшоном не вызывал в нем симпатии, он не доверял ему. Этот субъект что-то сделал с его господином – тот состарился буквально на глазах, физические и душевные силы покинули его. Агис не поддавался бесконечным росказням о потусторонних силах, скорее в нем говорила его родовая память; она извлекла со дна кипящего котла выдуманные человечеством сказки о злодеях и черных колдунах, протыкавших длинными булавками сердце восковой куклы.
– Приказ ясен, капитан? – нетерпеливо спросил Саган.
У Агиса возникло слишком много вопросов, но он не решился задать ни одного. Капитан собрал своих охранников, и строевым шагом они двинулись по асфальту, направившись к аллее, над которой дугой сомкнули свои густые покачивавшиеся ветки тополя.
Командующий следил за удалявшимся отрядом, затем повернулся и пошел в противоположную сторону. Он ничего не сказал юноше в рясе, который замешкался, не зная, следовать ли ему за Саганом.
А тот, не услышав за своей спиной легких шагов, обернулся и бросил через плечо:
– Брат, ступайте за мной. Миледи захочет с вами познакомиться.
Брат Фидель склонил голову и поторопился нагнать своего господина, что было нелегкой задачей. Даже персональным охранникам Командующего было трудно поспевать за его быстрым размашистым шагом. Брат Фидель задыхался и пыхтел, все время одергивая длинные складки рясы, мешавшие ему бежать. Саган, краем глаза заметив, как тяжело приходится брату Фиделю, ничего не сказал, но шаг замедлил. Наконец брат Фидель нагнал его, и они пошли рядом. Брат по-прежнему держал руки сплетенными, их не было видно из-под рукавов, он слегка наклонил голову вниз. Все как положено. Саган тоже шел с опущенной головой, то ли погрузившись в свои мысли, то ли сгибаясь под ношей обрушившихся на него воспоминаний. Заложив руки за спину, он сцепил пальцы под своей алой разлетавшейся мантией.
Они прошли по асфальтовой доржке, вошли в безлюдное здание космодрома, пройдя его холл, и вышли на подъездную дорогу. Когда они находились на ступеньках у входа, юный священник бросил мимолетный взгляд на Академию, ее строения и угодья, раскинувшиеся среди подернутых туманом долин и низких, залитых солнцем холмов. Саган повернул налево, зашагал по тропинке, сбегавшей с возвышенности, на которой был построен космодром.
Путь был долгим. Красота здешних мест покорила юного священника. Полуденное солнце разлило золотое сияние по безоблачному небу. Воздух был прохладный, чуть тронутый морозцем – наступила осень. Золотые и красные, кое-где с прозеленью, листья, кружась под легким ветерком, падали к их ногам.
Тут Человек поработал над Природой, завладев ее землями и оставив на них свой след; казалось, что теперь, когда он покинул здешние места, она преисполнилась к нему благодарности. Сады по-прежнему сверкали красотой, став дикими и заросшими. Деревья своими длинными ветвями не теснили строения, а защищали их, как бы протягивая к ним сильные руки. Опустевшие залы и библиотеки, лаборатории и классные комнаты были спокойны и светлы, все в мраморе, они сияли на ярком солнце.
– Какое печальное и мрачное место! Как леди Мейгри может здесь жить? Да еще в полном одиночестве! – произнес брат Фидель, и только после того как были сказаны эти слова, он осознал, что выразил свои мысли вслух, вторгаясь в задумчивость своего повелителя.
Саган остановился, долго всматривался в то, что его окружало, – как же все здесь изменилось, но не до конца потеряло свое прежнее обличье.
– В одиночестве, брат мой? – спросил он задумчиво. – Нет, здесь она никогда не бывает одна, к ее собственному сожалению.
* * *
Мейгри услыхала, как открыли двери в спортивный зал, услыхала стук сапог по деревянному полу. Она не повернулась. Держа руку на станке, она продолжала свои упражнения, не отрываясь смотря в зеркало напротив нее, на отражение человека, мрачно глядевшего ей в спину.
«Всегда смотрите в зеркало, – всплыл в памяти голос ее учителя гимнастики. – Познайте свое тело. Только после этого вы сможете понять, как оно движется и как вам научиться контролировать его».
С тех пор как ее, совсем малышкой, привезли в Академию, она занималась гимнастикой практически ежедневно. Когда была крошкой, она выполняла упражнения суетливо и весело; когда стала подростком, овладела ими и своим телом. Она вместе со своим Золотым королевским легионом делала их, прежде чем приступить к бою. Множество раз она тренировалась вместе с Саганом.
И до наступления ночи, когда произошла Революция, она тоже занималась гимнастикой, правда, совсем одна.
Но в первые дни после Революции она забросила тренировки, то был один из немногочисленных периодов, когда она не занималась гимнастикой. А потом она попала в госпиталь, была при смерти и с горечью думала, когда выкарабкалась, что лучше бы умерла.
Она продолжала упражнения после побега на тропическую планету, где скрывалась семнадцать лет, и выполняла их каждый день перед заходом солнца, хотя не могла сказать, зачем она это делала. Зачем ей сохранять форму? Зачем тренировать свой мозг? Ни разу за все годы изгнания она не брала в руки свой гемомеч. И не собиралась брать. Но тем не менее она тренировалась.
«Находясь в классе, вы должны смотреть только на себя и на меня. Не выглядывайте в окно, Мейгри. Не смотрите друг на друга. Ставрос, – удар деревянной линейкой, – не смотрите на часы».
Она не смотрела на часы. Ни разу за все семнадцать лет. И все-таки она ощущала на себе каждую секунду перемены, которые происходили с ней.
«Что с вашей кистью руки, Мейгри? Она что, умерла у вас, почему она так беспомощно и некрасиво повисла?» – Удар деревянной линейкой по запястью.
Учитель держал всегда при себе деревянную линейку, длиною в метр, которая иногда служила ему партнером в танце, помогала отбивать ритм, была инструментом поддержания дисциплины. Он учил их обращаться с мечом. Удар. Мейгри почувствовала ожог на коже.
«А теперь рука ожила, верно? Вам больно, Мейгри? К вам вернулась жизнь?»
Она выполняла упражнения на борту «Феникса», когда была пленницей Командующего. Они выполняли их с Дайеном, мальчика обучал всему Платус. Ее брат. Один из последних Стражей.
Тебе больно, Мейгри?
Размеренные шаги замерли почти рядом с ней. Центурион, в чине капитана, шагнул вперед, прямой, как струна, рука – на сердце, в знак приветствия.
– Леди Мейгри Морианна, примите наилучшие пожелания от лорда Сагана. Он просит вас почтить его своим присутствием в розарии ректора.
Тебе больно, Мейгри? К тебе вернулась жизнь?
Она, не отрываясь, смотрела в зеркало.
– Мои наилучшие пожелания лорду Сагану, я сейчас пройду к нему.
– Спасибо, миледи.
Капитан отдал честь, развернулся и вышел со своими людьми из зала. Мейгри следила за ними краем глаза. Центурионы двигались без привычной безупречной четкости, которой отличалась охрана Командующего. Они казались нервными, напряженными. Словно они попали в окружение к врагу, а не в заброшенные сады опустевшей школы, окруженной призраками разбитых иллюзий и надежд.
Тебе больно?
Шаги замерли вдали. В спортивном зале стало тихо, слышны были лишь голоса и музыка воспоминаний. Мейгри продолжила занятия, пока не выполнила весь комплекс.
* * *
Розарий ректора Ариста был для Мейгри излюбленным местом прогулок. Саган это, конечно, знал. Так же как он знал, что она его там ждет. То, что он послал за ней, было исключительно данью формальностям. Между ними существовала незримая связь, они могли свободно общаться друг с другом даже на расстоянии в десятки световых лет. Только она знала, что он прилетел. Только он знал, где ее найти.
Мейгри вернулась в домик, где жила; он находился на территории Академии, раньше тут жил привратник. Она могла поселиться в любом из пустовавших домов, включая красивое здание на поросшем лесом холме, которое раньше принадлежало ректору. Но в ней с детства жил страх перед этим хилым человеком, казавшимся древним старцем, самым мудрым из всех мудрецов. Она не чувствовала бы себя спокойно в его доме. Вечно бы вспоминала, что надо неслышно ступать, сдерживая дыхание, руки – по швам, стараться не задеть какой-нибудь редкий, бесценный предмет.
Она приняла душ, высушила светлые волосы, расчесала так, что они стали словно неподвижная поверхность озера. Надела длинное цвета серого голубя платье из тонкой шерсти, накинула на плечи небесно-голубого цвета мантию, подбитую гагажьим пухом. Осенними вечерами становилось холодно. И пошла в розарий: лучи уходящего солнца золотили зелено-оранжевые листья дубов.
Тебе больно?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
И горько сознание: кем он был
на небесах и кем он стал теперь.
Каким, гораздо худшим, станет впредь.
Джон Мильтон. Потерянный рай
Розарий был окружен низкой, неровной каменной стеной. Туда вела из небольшого, затененного ветвями деревьев дворика ректора чугунная калитка. Сад был большим. Дорожки, выложенные каменными плитами, петляли вокруг кленов, лип, дубов, сосен и елей. Статуи – копии знаменитых скульптур – нашли себе пристанище в укромных уголках сада и в нишах стены. Тысячи разных сортов розовых кустов наполняли воздух благоуханием, душа ликовала при виде этой красоты.
Мейгри открыла калитку, та даже не скрипнула. Шесть месяцев назад, когда она впервые пришла сюда, она смазала петли маслом. Тут царила благоговейная тишина. И Мейгри казалось, что нарушить ее вправе лишь глас самой Природы, как в храме – голос священника.
Мейгри, погруженная в благостные размышления о священниках и храмах, была тем не менее неприятно удивлена, заметив под дубом фигуру в коричневой рясе с капюшоном. Миледи не произнесла ни слова, не сделала ни единого жеста, которые свидетельствовали бы о том, что она заметила священника. Юноша же застыл с опущенной головой, словно статуя. Давшим обет безбрачия не дозволяется смотреть на женщин.
Мейгри глубоко вздохнула, закрывая за собой калитку.
Она не видела Сагана, но знала, где он. Словно слышала стук его сердца. Она шла по каменной дорожке. Плиты, которыми она была выложена, несмотря на долгие годы, сохранились. Мейгри была приятно удивлена, когда обнаружила, что в саду мало что изменилось. Она ожидала найти здесь заброшенный пустырь. Но тут бушевала жизнь, хотя некоторые кусты привитых роз одичали, и кое-где вьющиеся сорта непомерно разрослись.
Тропинки исчезли, погребенные под опавшей листвой. Она шла, задевая ее подолом платья, и легкий шелест сливался с шорохом кружащих на ветерке листьев.
Завернув за угол, Мейгри увидела Сагана, тот сидел на скамье подле копии роденовской скульптуры «Граждане Кале». Командующий снял шлем, положил его рядом с собой на скамейку. Он склонил голову, руки скрестил на груди. Черные волосы с сединой – как же он поседел! – свободно падали на плечи.
Он сидел молча, смотрел в пустоту, неподвижный, как статуи храбрых, обреченных людей, возвышающиеся над ним. Он давно уже так сидит, отметила про себя Мейгри. На плечи, на накидку, которая лежала на каменной тропинке, упали коричневые, пожухлые листья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58