Они были сильны свитой многочисленных и диковатых соплеменников, а верность обоих, как в прежние времена Дугласов, считалась сомнительной. Вождь Кумы (невысокий толстяк) никогда не посещал дворец, никогда не входил в город, а сидел на берегу на матраце. Положив на колени винтовку, чем выражал недоверие и презрение. Караити, вождь Малого Макина, хоть и был более смелым, не считался более дружелюбным, и не только эти вассалы относились с подозрением к трону, но и их сторонники разделяли их враждебность. Уже происходили драки, за нанесенные удары в любое время могли отплатить кровью. Несколько чужаков уже появились здесь и пьянствовали. Если попойка будет продолжаться, то, когда они явятся сюда всей толпой, можно ожидать стычки, возможно, революции.На этих островах количество проданного спиртного — мера зависти торговцев: один начинает, другие стараются не отставать. Тому, у кого больше всех джина и кто продает его направо и налево, гарантирована львиная доля копры. Все считали это дело в высшей степени выгодным, однако небезопасным, непорядочным, недостойным. Один торговец на Тараве, распаленный острой конкуренцией, привез много ящиков джина. Он рассказывал мне, что потом, пока джин не кончился, днем и ночью сидел дома, не смея прекратить продажу, не решаясь выйти. Все кусты в округе были заполнены орущими пьяницами. И особенно ночью, когда боялся спать, слыша в темноте вокруг голоса и выстрелы, он горько раскаивался.— Господи, — вспоминал он, — я чуть жизни не лишился из-за этого гнусного дела!В истории островов Гилберта подобная сцена часто повторялась; и раскаивающийся торговец сидел, с нетерпением дожидаясь дня, мучительно прислушивался, не идут ли его убить, и делал выводы на будущее. Начать это дело легко, но прекращать опасно. Туземцы на свой манер порядочные и законопослушные люди, помнящие о долгах, внимающие голосу своих установлений; когда торговец хочет ускорить это событие, то есть получить долги, и отказывается продавать спиртное, он подвергает себя риску.Отсюда в известной мере беспокойство и беспомощность мистера Рика. Он и Том, встревоженные буйством в «Сан-Су-си», прекратили продажу; сделали они это без риска, так как бар «Земля, где мы живем» продолжал торговать; кроме того, они утверждали, что начали первыми. Какой шаг можно было предпринять? Мог ли мистер Рик пойти к мистеру Маллеру (с которым он поддерживал отношения) и обратиться к нему так: «Я продавал спиртное больше вас, теперь вы — больше меня, и я прошу вас отказаться от своей выгоды. Я спокойно закрыл свой бар благодаря тому, что вы продолжали работать, но теперь думаю, что пора и вам закрываться. Я начинаю бояться». Об этом не могло быть и речи. Требовалось найти кого-то другого, на краю города жил один человек, по крайней мере, не интересующийся копрой. Это был я. Я приплыл на шхуне Уайтмена, жил на его территории, ежедневно общался с людьми из его окружения. Но как я сунусь в частные дела кроуфордовского агента и буду требовать от него поступиться своими интересами и рискнуть своей жизнью?! Но каким бы я ни был плохим, другого не имелось; кроме того, после истории с камнем я был настроен решительно, и я счел уместным показаться в том баре.Вечер был очень темным. В церкви шла служба, и здание светилось через все щели. Я видел еще несколько огней, но смутно различал множество людей, шевелящихся в темноте, слышал нестройный ропот негромких голосов, звучащих заговорщицки. Дом Маллера был освещен не весь, там стояла полная тишина, ворота заперты. Открыть засов я никак не мог. Неудивительно, поскольку потом узнал, что он длиной четыре-пять футов — прямо как в крепости. Пока я еще возился с ним, изнутри подошла собака и подозрительно обнюхала мои руки, поэтому мне пришлось позвать:— Эй, хозяин!Мистер Маллер вышел и в темноте высунул подбородок поверх частокола.— Кто там? — спросил он голосом человека, не расположенного привечать незнакомцев.— Моя фамилия Стивенсон, — ответил я.— А, мистер Стивенсон? Я вас не узнал. Входите.Мы вошли в темный бар, я привалился к стойке, он к стене. Свет шел только из спальни, где его семья укладывалась спать, он падал мне прямо на лицо. Но мистер Маллер стоял в тени. Вне всякого сомнения, он ожидал того, что предстояло, и искал более выгодной позиции. Но для человека, который хочет убедить и которому нечего скрывать, моя позиция была предпочтительнее.— Послушайте, — начал я, — говорят, вы продаете туземцам спиртное.— Другие делали это раньше меня, — язвительно ответил он.— Несомненно, и я собираюсь говорить не о прошлом, а о будущем. Пообещайте, что будете осмотрительны с этими напитками.— А почему вас это беспокоит? — спросил он и насмешливо добавил: — Боитесь за свою жизнь?— Дело не в этом, — ответил я. — Мы оба знаем, что спиртное вообще не стоило бы продавать.— Том и мистер Рик продавали.— Я не имею никакого отношения к Тому и мистеру Рику. Но слышал, что продавать оба отказались.— Да, наверно, не имеете никакого. Значит, просто боитесь за свою жизнь.— Оставьте, — воскликнул я, пожалуй, с излишней колкостью, — в глубине души вы осознаете, что моя просьба разумна. Я не прошу вас поступиться доходами, хотя предпочел бы совсем не видеть здесь спиртного, а вы…— Я не говорю, что не предпочел бы. Началось это не с меня, — перебил он.— Да, наверно, не с вас, — сказал я. — И я не прошу вас нести убытки; я прошу вас дать мне слово, как мужчина мужчине, что вы не будете напаивать туземцев допьяна.До сих пор Маллер сдерживался. Но тут перешел в наступление.— Продаю спиртное не я, — сказал он.— Да, продает тот неф, — согласился я. — Но он ваш работник, вы руководите им, и я прошу вас, ибо здесь со мной моя жена, употребить свою власть.Он снова смягчился.— При желании мог бы, не отрицаю. Но опасности никакой нет, туземцы совсем тихие. Вы просто боитесь за свою жизнь.Я не люблю, когда меня называют трусом, пусть даже косвенно, поэтому вышел из себя и предъявил несвоевременный ультиматум.— Скажите прямо, — воскликнул я. — Вы отказываете мне в моей просьбе?— Не хочу ни отказывать в ней, ни удовлетворять ее, — ответил он.— Вам придется сделать то или другое немедленно! — воскликнул я, и тут мне в голову пришла идея получше. — Бросьте, вы не такой плохой, каким хотите казаться. Я понимаю, в чем дело, — вы думаете, я из лагеря ваших врагов. Я вижу, какой вы человек, и вы понимаете — то, о чем я прошу, оправдано.Он снова изменил позицию.— Если туземцы начали пить, остановить их небезопасно.— Я буду в ответе за бар. Нас трое мужчин, у нас четыре револьвера; мы придем по первому зову и будем защищать ваш дом.— Вы сами не знаете, что говорите. Это слишком опасно! — воскликнул он.— Послушайте, — сказал я, — не так уж я боюсь лишиться жизни, о чем вы столько говорите; но лишиться ее я намерен так, как хочу, то есть, кладя конец всему этому скотству.Какое-то время Маллер говорил о своем долге перед фирмой, я ничего не имел против, в конечном счете, я добился победы. Он готов был капитулировать и искал любой возможности. В потоке света из спальни я увидел на столе мундштук для сигар.— Хороший цвет.— Хотите сигару? — спросил он. Я взял ее и держал, не зажигая.— Теперь обещайте.— Обещаю, что у вас не возникнет никаких осложнений с туземцами, пившими в моем баре, — сказал он.— Это все, о чем я прошу, — ответил я и показал, что полностью ему верю.Тут в нашем разговоре наступил перелом. Мистер Маллер перестал видеть во мне эмиссара своих конкурентов, оставил свою оборонительную позу и заговорил откровенно. Я понял, что он, если бы отважился, сам прекратил бы эту торговлю. Он был не особенно смелым, и можно представить, как возмущался при мысли о вмешательстве тех, кто (по его утверждению) вовлек его в это занятие, потом бросил в беде, а теперь (сидя в безопасности) подбивает к новому риску, который принес бы им только выгоду, а ему только убыток. Я спросил, что он думает о пьянстве.— У меня положение хуже, чем у любого из вас, — ответил он. — Вчера вечером здесь подняли стрельбу, и я слышал, как свистели пули. Сказал себе: «Скверное дело». Не понимаю, почему вы-то забеспокоились. Погибать придется мне первому.Удивление его было бездумным. Утешение быть вторым невелико. Сам факт, а не очередность — вот что занимало нас.Шотландец сдержанно говорит о том, что предвкушает время сражения «с чувством, напоминающим удовольствие». В современном мире прямого контакта с противником почти нет; человек приходит в раздражение от бесконечных маневров, и приближение к опасности, положение, в котором можно искушать судьбу, подвергаться честному риску понять наконец, что ты собой представляешь, волнует кровь. Во всяком случае так было со всеми членами моей семьи, в них бурлил восторг при приближении напасти, и мы сидели как школьники. До глубокой ночи, готовя револьверы и строя планы на завтра. Будущий день определенно обещал быть напряженным и насыщенным событиями. Должны были созвать Стариков для противостояния мне в вопросе о тапу. Маллер в любую минуту мог позвать нас оборонять его бар, а если он потерпит крах, то мы решили на семейном совете взять это дело в свои руки, захватить бар «Земля, где мы живем» под угрозой оружия и заставить многословного Уильямса плясать под другую музыку. Припоминая наше настроение, я думаю, что мулату пришлось бы несладко.24 июля, среда. Хоть это было и к лучшему, однако нас разочаровало, что те грозные тучи унеслись в тишине. То ли Старики отказались от разговора с сыном королевы Виктории, то ли Маллер вмешался тайком, то ли этот шаг истекал естественным образом из страхов короля и приближения празднества, тапу в то утро чуть свет было восстановлено. Дальнейшее промедление привело бы к плачевным результатам, потому что лодки начали приплывать одна за другой и город заполнялся рослыми, буйными вассалами Караити.Историю эту торговцы забыли не скоро, с одобрения всех присутствующих я помог составить петицию правительству Соединенных Штатов с просьбой издать закон, запрещающий торговлю спиртным на островах Гилберта, и по их просьбе от себя лично добавил краткое описание того, что происходило. Все оказалось тщетно. Видимо, наши послания лежат нераспечатанными где-то под сукном в Вашингтоне.28 июля, воскресенье. В этот день мы видели завершающее действо попойки. Король с королевой, одетые по-европейски, в сопровождении вооруженной гвардии впервые появились в церкви и величественно уселись на своем ненадежном помосте под обручами. Перед проповедью его величество спустился с помоста, нетвердо встал на гравийный пол и в нескольких словах отказался от пьянства. Королева сделала то же самое в еще более краткой речи. Затем последовали обращения ко всем мужчинам в церкви по очереди, каждый поднимал руку. И с делом было покончено — трон и церковь помирились. Глава шестаяПЯТИДНЕВНОЕ ПРАЗДНОВАНИЕ 25 июля, четверг. Улица в этот день была очень оживлена присутствием мужчин с Малого Макина. В среднем они рослее бутаритарианцев и, будучи на празднике, ходили в венках из желтых листьев и ярких нарядах. Говорят, они более дикие и хвалятся этим. И в самом деле, нам казалось, что они чванливо расхаживают по городу, словно шотландские горцы в пледах по улицам Инвернесса, в сознании своих варварских достоинств.Во второй половине дня летняя гостиная заполнилась людьми, не попавшие туда стояли снаружи и нагибались, чтобы заглянуть под свес крыши, будто детвора в Англии около цирка. Это была макинская компания, проводившая репетицию ко дню состязания. Караити сидел в первом ряду, близко к певцам, и нас пригласили туда (полагаю, в честь королевы Виктории) присоединиться к нему. Под железной крышей стояла сильная, безветренная жара и воздух был насыщен запахом венков. Певцы в изящных набедренных повязках, с перьями, вставленными в кольца на пальцах, с венками из желтых листьев на головах сидели компаниями на сцене. Солисты поднимались группками и пели, они играли главную роль в этом концерте. Но все члены компаний, даже когда не пели, постоянно поддерживали их, гримасничали в такт пению, хлопали в ладоши или ударяли себя (громко, как в барабаны) по левой стороне груди; ритм был четким, музыка варварской, но исполненной осознанного искусства. Я обратил внимание, что постоянно используются определенные приемы. Внезапная перемена вводилась (я думаю о тональности) без нарушения такта, драматичным усилением голоса и размашистой жестикуляцией. Голоса солистов поначалу сильно расходились в грубом диссонансе и постепенно сливались в унисон; тут же к ним присоединялся, заглушая их, весь хор. Посредственный, торопливый, лающий, немелодичный ритм голосов временами нарушался и украшался похожей на псалом мелодией, зачастую хорошо сложенной или кажущейся такой по контрасту. Такты были весьма разнообразны, и к концу каждой песни веселье становилось бесшабашным и безудержным.Трудно представить, сколько пыла и буйства они вкладывают в эти грохочущие финалы. Все объединяется: голоса, руки, глаза, листья и трепещущие перья на пальцах; хор раскачивается, пение бьет в уши; лица искажены восторгом и напряжением.Вскоре труппа встала в полном составе, барабанщики образовали полукруг для солистов, которых иногда бывало пятеро, а то и больше. Теперь песни были весьма драматичными, и хотя мне никто ничего не объяснял, я иногда разбирал некоторые смутные, но внятные очертания сюжета, все это напоминало несогласованные сцены в оперных театрах Европы, точно так же какой-то голос выбивался из общего звучания, исполнители точно так же сходились и расходились, размахивая поднятыми руками и возводили глаза к небу или к галерке. Это выходит за рамки шаблона, искусство этих людей миновало зачаточную стадию. Песня, танец, барабаны, квартет и соло — полностью развитая драма, хотя все еще в миниатюре. Из всех так называемых танцев Южных морей те, что я видел в Бутаритари, определенно занимают первое место. Хула, которую может увидеть в Гонолулу невнимательный путешественник, наверняка самое скучное из человеческих изобретений, и во время ее исполнения зритель зевает, как на лекции в колледже или на парламентских дебатах. Но танец островов Гилберта заставляет думать; он волнует, возбуждает, покоряет; в нем есть сущность всех искусств, неисследованная, неизбежная многозначительность. Там, где занято так много людей и где все должны делать (в данный миг) одно и то же быстрое, сложное и зачастую случайное движение, труд на репетициях, разумеется, весьма тяжкий. Но артисты начинают учиться с детства. Ребенка и взрослого часто можно видеть вместе в маниапе: взрослый поет и жестикулирует, ребенок стоит перед ним со слезами на глазах и робко копирует его движения и звуки; это художник с островов Гилберта учится (как надлежит и всем художникам) своему искусству в муках.Может показаться, что я неумерен в похвалах; вот отрывок из дневника моей жены, подтверждающий, что тронут был не только я, и завершающий эту картину: «Дирижер подал сигнал, и все танцоры, размахивая руками, раскачиваясь и ударяя себя по груди в слаженном ритме, открывали вводную часть. Артисты оставались все, кроме солистов, сидеть. Солисты стояли группой, совершая легкие движения ступнями и ритмично содрогаясь всем телом во время пения. После вводной части наступила пауза, а затем началась подлинная опера — иначе назвать это нельзя; опера, где каждый певец был искусным актером. Ведущий в страстном исступлении, охватившем его с головы до ног, казался преобразившимся; однажды почудилось, что по сцене проносится сильный ветер — руки исполнителей, их оперенные пальцы трепетали от волнения, потрясавшего и мои нервы: головы и тела ходили ходуном, как пшеничное поле под шквалом. Меня бросало то в жар, то в холод, слезы жгли мне глаза, голова кружилась, я испытывала почти неодолимое желание присоединиться к танцорам. Одну драму, кажется, я почти поняла. Бодрый, неистовый старик взял сольную партию. Он пел о рождении принца, о том, как нежно качала его на руках мать; о его детстве, когда он превосходил товарищей в плавании, лазанье по горам и всех атлетических развлечениях; о юности, когда он выходил на лодке в море и рыбачил; о зрелости, когда он женился и жена качала на руках его сына. Потом началась война, и завязалась большая битва, исход которой долгое время был неясным; но герой как всегда, победил, и пьеса закончилась бурным ликованием победителей. Были и комические пьесы, вызвавшие большое веселье. Во время одной сидевший позади старик схватил меня за руку, с проказливой улыбкой погрозил мне пальцем и что-то сказал со смешком, я поняла это так: „Ах, женщины, женщины; вот правда о всех вас!“ Полагаю, замечание было не комплиментарным. За все время там ни разу не было ни малейшего признака вопиющей непристойности восточных островов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34