Жены были у него гребцами; одну, которая завязила весло, он тут же убил румпелем; вышколенные таким образом, они везли его ночью к месту возмездия, которое он потом совершал сам и возвращался довольный своей состоявшей из жен судовой командой. Обитательницы его гарема занимали положение, которое нам трудно понять. Были рабочим скотом, подгоняемым страхом смерти, и несмотря на это им всецело доверялась жизнь их повелителя; тем не менее они являлись женами и королевами, и лиц их не полагалось видеть ни одному мужчине. Они убивали взглядом, как василиски; случайный взгляд на одну их этих женщин-матросов являлся преступлением, которое смывалось кровью. Во временя правления Накаеиа дворец был окружен высокими кокосовыми пальмами, представлявшими собой ограду. Однажды вечером, когда Накаеиа ужинал внизу с женами, владелец той рощи, делавший пальмовое вино, сидел на вершине одной из пальм; он случайно посмотрел вниз, а король в этот миг глянул вверх, взгляды их встретились. Мгновенное бегство спасло невольного преступника. Но до конца этого царствования он вынужден был таиться, прятаться у друзей в отдаленных частях острова. Накаеиа преследовал его неустанно, хоть и тщетно, а пальмы, соучастницы преступления, были безжалостно вырублены. Таков был идеал непорочности жен на острове, где цветущие девушки ходили голыми, как в раю! И однако же в строго охраняемом гареме Накаеиа произошла скандальная история. В то время у него была шхуна, которой он пользовался как домом наслаждений, жил на борту, когда она стояла на якоре; и он привез туда однажды новую жену. Она была ему предназначена; то есть (полагаю) он был женат на ее сестре, так как муж старшей сестры имел право на младшую. Ее нарядили по такому случаю; она прибыла благоухающей, в венке из цветов, с прекрасными матрацами и фамильными драгоценностями, для свадьбы, как полагали ее подруги; для смерти, как она хорошо знала. «Назови мне имя этого мужчины, и я тебя пощажу», — сказал Накаеиа. Но девушка была непоколебима, она хранила молчание, спасла любовника, и королевы удушили ее между матрацами.Накаеиа внушал страх; но, кажется, не вызывал ненависти. Поступки, которые представляются нам убийством, воспринимались его подданными как достойное правосудие; оргии сделали его популярным; туземцы до сих пор с уважением вспоминают твердость его правления; и даже белые, которым он долго противился и которых держал на расстоянии, дали ему прозвище (в канонической фразе Южных морей) «безупречного джентльмена, когда трезв».Когда Накаеиа, не имевший наследника, лег на смертное ложе, он призвал следующего брата, Нантеитеи, прочел ему лекцию о королевской политике и предупредил, что он слишком слаб для царствования. Это предупреждение было принято, и какое-то время правление осуществлялось по образцу Накаеиа. Нантеитеи распустил охрану и ходил по улицам один с револьвером в кожаной почтовой сумке. Чтобы скрывать слабость, он демонстрировал грубое молчание; к нему можно было обращаться с речами целый день — советы, упреки, просьбы и угрозы оставались без ответа. Многие из его семнадцати жен были богатыми наследницами; царствующий дом беден, и брак в те дни был главным способом укрепления трона. Накаеиа сам заставил работать свой гарем; Нантеитеи отдавал его в работу. При нем, например, мистер Уайтмен строил мол с верандой в северном конце города. Кладкой занимались семнадцать королев, они трудились, словно рыбачки; но человек, который настилал кровлю, не смел начать, пока они не закончили, чтобы, случайно глянув вниз, не увидеть их.Это, пожалуй, было последним появлением гаремной бригады. Потому что в Бутаритари уже некоторое время находились миссионеры-гавайцы — Мака и Каноа, смелые, по-детски простые люди. Накаеиа не хотел знать их учения; пожалуй, он завидовал их представительности; будучи человеком, симпатизировал их личным качествам. В доме на глазах Каноа он собственноручно убил трех матросов из Оаху, влез одному из них на спину и вонзил в нее нож, угрожая миссионеру, чтобы тот не вмешивался; однако не только пощадил его тогда, но и отзывался (когда тот бежал) о нем уважительно. Нантеитеи, более слабый, целиком попал под их обаяние. Мака, веселый, дружелюбный, однако весьма неукоснительный в своем деле, обрел и все усиливал влияние на короля. Нантеитеи со всем царствующим домом публично принял христианство; и с суровостью, которой либеральные миссионеры не одобряли, разом распустил свой гарем, оставив одну жену. Трон из-за этого обеднел, влияние его поколебалось, родственники королев были оскорблены, и шестнадцать важных женщин (некоторые были весьма богаты) оказались скопом выброшены на рынок невест. Я плавал вместе с одним моряком-гавайцем, который успешно женился на двух из этих impromptu* овдовевших жен и успешно развелся с обеими из-за их супружеской неверности. То что две знатные и богатые женщины (они обе были богаты) вышли за «человека с другого острова», означает распад общества. Кроме того, законы были полностью пересмотрены, не всегда к лучшему. Я люблю Маку как человека; как законодатель он обладает двумя недостатками: был слаб в наказании за преступления, суров в подавлении невинных удовольствий.Реформы обычно влекут за собой войны и революции; однако Нантеитеи умер (от передозировки хлороформа), и буря разразилась во время правления третьего брата, Набакатокиа, сильного правителя и человека, славного духом. Правление верховных вождей и знати, кажется, всегда поддерживало монархию и, возможно, чередовалось с нею. Старики (как их называли) имеют право сидеть с королем в Доме Собраний и спорить: превосходство короля является формой прекращения этого — «Обсуждение закончено». После долгого единовластия Накаеиа и реформ Нантеитеи старикам наверняка надоело оставаться в тени, и, вне всякого сомнения, они завидовали влиянию Маки. Они прибегли к клевете или, скорее, к осмеянию; в обществе распространялся словесный шарж; говорили, Мака сказал в церкви, что король первый человек на острове, а сам он второй; уязвленные этим мнимым оскорблением, вожди взбунтовались и вооружили людей. За одно утро трон Накаеиа был повергнут в прах. Король сидел в маниапе перед дворцовыми воротами, ожидая своих рекрутов; Мака находился рядом с ним, оба были встревожены; а тем временем у одного из домов у северного входа в лагуну один вождь занял пост и привлекал шедших на помощь Набакатокиа на свою сторону. Они шли с винтовками или пистолетами по одному или группами. «Куда вы?» — спрашивал вождь. «Нас позвал король», — отвечали они. «Ваше место здесь. Садитесь», — говорил вождь. Все с невероятным вероломством повиновались; таким образом, с обеих сторон были собраны достаточные силы, Набакатокиа был вызван и сдался. В этот промежуток времени короли почти на всех островах архипелага были убиты; на Тапитеуа скелет короля по сей день висит в главном Доме Собраний острова угрозой чужим амбициям. Набакатокиа оказался более удачливым: ему сохранили жизнь и королевский титул, но власти он был лишен. Старики отводили душу в публичных выступлениях; законы постоянно менялись, но не исполнялись; простолюдины получили возможность сожалеть о достоинствах Накаеиа; а король, лишенный дохода от выгодных браков и услужения отряда жен, не только лишился уважения, но и влез в долги.Он умер за несколько месяцев до моего появления на острове, и о нем никто не жалел; все с надеждой взирали на его преемника. Он считался самым достойным членом семьи. Из всех четырех братьев только у него были наследник, взрослый сын по имени Натиата, и трехлетняя дочь; к нему во время революции Набакатокиа обратился за помощью, а в прежние времена он был правой рукой деятельного Накаеиа. Носил ужасающее прозвище Нантемат, мистер Труп, и вполне его заслуживал. Не раз по приказу Накаеиа он глубокой ночью окружал дома, срезал противомоскитные сетки и расправлялся с целыми семьями. Вот железная рука; вот Накаеиа redux вернувшийся (лат.)
. Его вызвали с Малого Макина, где он был вассальным правителем; был возведен на трон, оказался марионеткой и трусом, беспомощной игрушкой в руках ораторов. Читатель видел в летнем домике его тень под именем Тебуреимоа.Перемену в характере этого человека много обсуждали на острове и объясняли то опиумом, то христианством. Не вижу тут никакой перемены, наоборот, здесь удивительное постоянство. Мистер Труп боялся своего брата, король Тебуреимоа боится Стариков. Ужас перед первым придавал ему решимости на отчаянные поступки; страх перед вторыми совершенно лишил его способности управлять. В прошлом он играл роль головореза, избирая линию наименьшего сопротивления, убивал других ради спасения собственной жизни; теперь, став пожилым, грузным, новообращенным, читателем Библии, возможно, кающимся, по крайней мере знающим о накопившейся ненависти, с отягощенной образами насилия и кровопролития памятью, он капитулирует перед Стариками, одурманивает себя опиумом и сидит среди своих гвардейцев в боязливом ожидании. Та же трусость, что вложила ему в руку нож убийцы, лишила его королевского скипетра.Одна история, которую мне рассказали, пустячный эпизод, ставший мне известным, представляет Тебуреимоа в обеих его характерных чертах. Один вождь на Малом Макине в час веселья спросил: «Кто такой Каеиа?» Об этом стало известно; и Накаеиа передал дело в руки комитета трех. Мистер Труп был председателем; второй член комитета скончался до моего появления; третий был жив, бодр и обладал такой почтенной внешностью, что мы прозвали его Абу бен Адем. Мистера Трупа мучили угрызения совести: тот человек с Малого Макина доводился ему названным братом; было не очень тактично появляться, наносить удар (видимо, в противном случае удар ожидал бы его самого) было бы более чем неловко. «Я нанесу удар», — сказал почтенный Абу; и мистер Труп (наверняка со вздохом) принял этот компромисс. Приговоренного заманили в кусты, ему поручили нести бревно, и пока его руки были подняты, Абу одним взмахом вспорол ему живот. Свершив таким образом правосудие, комитет в детском ужасе бросился наутек. Но раненый позвал их к себе. «Не нужно убегать, — сказал он. — Вы сделали свое дело. Останьтесь». Умирал он около двадцати минут, и все это время убийцы сидели подле него: сцена, достойная Шекспира. Все стадии насильственной смерти, кровь, слабеющий голос, меняющиеся черты лица и оттенок кожи, сохранились в памяти мистера Трупа; и поскольку он наблюдал их у преданного брата, то имел причину думать о возможностях предательства. Я в жизни ни в чем не был так уверен, как в трагической окраске мыслей короля; и все-таки однажды застал его врасплох. Я должен был передать ему кое-что на словах. Вновь шел час сиесты, но по улицам слонялись люди, и они направили нас к одному из домов на берегу канала, где Тебуреимоа лежал без охраны. Мы спешили и потому вошли без церемоний. Король лежал на матрацах, расстеленных на полу, читал Библию на местном языке, чувствуя угрызения совести. При нашем внезапном появлении неповоротливый человек подскочил в полусидячее положение, так что Библия упала на пол, несколько секунд глядел на нас пустыми глазами и, узнав гостей, снова опустился на матрацы. Так Еглон смотрел на Аода.Факты эти, как ни странно, справедливы, и справедливость их странная: Накаеиа, виновник этих деяний, скончался в мире, прочтя лекцию о королевском ремесле; его марионетка умирает ежедневно за свое вынужденное соучастие. Не природа, а соответствие поступков и обстоятельств губит и спасает людей; а Тебуреимоа с самого начала занял несоответствующее место на Малом Макине. Живя на глухой деревенской улице, этот человек был хорошим плотником, и, хоть он и терзается, в некоторых добродетелях ему не откажешь. Земель у него нет, он пользуется только теми, что отданы в залог за штрафы; не может обогащаться старым способом посредством браков; бережливость является основной опорой его будущего, он знает это и практикует ее. Одиннадцать чужеземных торговцев платят ему за патент по сто долларов, около двух тысяч подданных платят подушный налог по ставке доллар с мужчины, полдоллара с женщины, шиллинг с ребенка: выходит около трехсот фунтов в год. На троне он почти девять месяцев — купил жене шелковое платье и шляпу, неизвестно за сколько, и себе мундир за триста долларов, отправил фотографию брата на увеличение в Сан-Франциско за двести пятьдесят, выплатил значительную часть братнего долга и все еще остался при деньгах. Преданный брат — хороший экономист, кроме того, искусный плотник, он иногда приводит в порядок деревянные части дворца. Нет ничего странного в том, что у мистера Трупа есть добродетели; то, что у Тебуреимоа есть какое-то развлечение, весьма удивляет меня. Глава третьяВОКРУГ НАШЕГО ДОМА Выйдя из дворца, мы все еще были мореплавателями на берегу и меньше чем через час уложили свои вещи в одном из шести домов для чужеземцев в Бутаритари, дом, который обычно занимал Мака, гавайский миссионер. Здесь обосновались две сан-францисские фирмы, «Братья Кроуфорд» и «Братья Уайтмен»; первая — возле самого дворца в центре города, вторая — у северного входа в лагуну; обе с кладовыми и барами. Наш дом находился на территории Уайтмена, между буром и кладовой, за оградой. На другой стороне дороги, в полосе кустов, угнездилось несколько туземных жилищ, пальмы вздымались плотной зеленой стеной, не пропуская ветра. Позади находилась песчаная бухта лагуны, защищенная молом с верандой, построенным руками королев. Здесь во время прилива стояли под загрузкой парусные лодки; во время отлива они сидели на мели примерно в полумиле, и бесконечные вереницы туземцев спускались по ступеням мола, растягивались по песку цепочками и группами, брели по пояс в воде с мешками копры и медленно шли обратно за новой ношей. Тайна торговли копрой не давала мне покоя, когда я сидел и смотрел, как время и доходы утекают на ступени и песок.Спереди с начала пятого утра до девяти вечера горожане нескончаемо тянулись мимо нас по дороге: семьи, шедшие в глубь острова собирать копру на своих землях; женщины, направлявшиеся к кустам, чтобы собрать цветов для вечернего туалета; и дважды в день собиратели пальмового сока, каждый с ножом и раковиной. С рассвета до предвечерней поры они шли вразброд по своему делу. То и дело ныряли в кусты и исчезали. Не исключено, что в утренний час во время отлива в лагуне у вас возникнет желание искупаться, и вы можете войти за ними по пятам в пальмовые аллеи. Впереди, хотя солнце еще не взошло, восток окрашен заревом, и громадное скопление пригнанных ветром туч может озаряться им и гелиографировать о наступлении дня. Ветерок дует вам в лицо; наверху, в вершинах пальм, он играет, создавая непрестанный оживленный шум; смотрите куда угодно, вверх или вниз, людей нигде не видно, только земля и разбуженный лес. А прямо над головой песня невидимого певца пробивается сквозь толстую листву, с вершины соседней пальмы несется ответ, а в глубине леса далекий менестрель сидит, раскачиваясь, и поет. Таким образом, по всему острову собиратели сока сидят на вершинах, качаемых ветром, оттуда им открывается вид на море, где они высматривают паруса и, подобно громадным птицам, заводят свои утренние песни. Поют собиратели с определенной страстностью и пьяным весельем; с вершин пальм, откуда мы ожидаем щебетания птиц, неожиданно слышится громкая членораздельная песня. И в определенном смысле эти песни тоже просто-напросто щебетанье; слова древние, устарелые и священные, их понимают немногие, полностью, пожалуй, никто; но можно разобрать, что собиратели «молятся о хорошем соке и воспевают свои древние войны». Молитва по крайней мере бывает услышана, и когда раковину с пенящимся соком подносят к вашей двери, вы получаете напиток, вполне «достойный благодарения». До полудня можно возвращаться и пробовать его; он только искрится, становится более резким и превращается в другой напиток, не менее восхитительный; но потом ферментация ускоряется, и сок становится кислым; через двенадцать часов он превратится в закваску для хлеба, а еще через два дня — в дьявольски хмельной напиток, способный толкнуть на преступление.У туземцев-мужчин ярко выраженные арабские черты лица, они носят бороды и усы, зачастую ярко одеваются, некоторые носят браслеты на руках и ногах, все вышагивают надменно и принимают приветствия с высокомерной улыбкой. Волосы (у щеголей обоих полов) завиты и уложены, как тюрбаны; и среди кудрей франтовато воткнута похожая на японский манер заостренная палочка (используемая вместо гребня). Женщины обольстительно поглядывают из-под такой прически: в том, что касается женской красоты, этому народу до таитян далеко; я даже сомневаюсь, что обычных женщин можно назвать красивыми;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
. Его вызвали с Малого Макина, где он был вассальным правителем; был возведен на трон, оказался марионеткой и трусом, беспомощной игрушкой в руках ораторов. Читатель видел в летнем домике его тень под именем Тебуреимоа.Перемену в характере этого человека много обсуждали на острове и объясняли то опиумом, то христианством. Не вижу тут никакой перемены, наоборот, здесь удивительное постоянство. Мистер Труп боялся своего брата, король Тебуреимоа боится Стариков. Ужас перед первым придавал ему решимости на отчаянные поступки; страх перед вторыми совершенно лишил его способности управлять. В прошлом он играл роль головореза, избирая линию наименьшего сопротивления, убивал других ради спасения собственной жизни; теперь, став пожилым, грузным, новообращенным, читателем Библии, возможно, кающимся, по крайней мере знающим о накопившейся ненависти, с отягощенной образами насилия и кровопролития памятью, он капитулирует перед Стариками, одурманивает себя опиумом и сидит среди своих гвардейцев в боязливом ожидании. Та же трусость, что вложила ему в руку нож убийцы, лишила его королевского скипетра.Одна история, которую мне рассказали, пустячный эпизод, ставший мне известным, представляет Тебуреимоа в обеих его характерных чертах. Один вождь на Малом Макине в час веселья спросил: «Кто такой Каеиа?» Об этом стало известно; и Накаеиа передал дело в руки комитета трех. Мистер Труп был председателем; второй член комитета скончался до моего появления; третий был жив, бодр и обладал такой почтенной внешностью, что мы прозвали его Абу бен Адем. Мистера Трупа мучили угрызения совести: тот человек с Малого Макина доводился ему названным братом; было не очень тактично появляться, наносить удар (видимо, в противном случае удар ожидал бы его самого) было бы более чем неловко. «Я нанесу удар», — сказал почтенный Абу; и мистер Труп (наверняка со вздохом) принял этот компромисс. Приговоренного заманили в кусты, ему поручили нести бревно, и пока его руки были подняты, Абу одним взмахом вспорол ему живот. Свершив таким образом правосудие, комитет в детском ужасе бросился наутек. Но раненый позвал их к себе. «Не нужно убегать, — сказал он. — Вы сделали свое дело. Останьтесь». Умирал он около двадцати минут, и все это время убийцы сидели подле него: сцена, достойная Шекспира. Все стадии насильственной смерти, кровь, слабеющий голос, меняющиеся черты лица и оттенок кожи, сохранились в памяти мистера Трупа; и поскольку он наблюдал их у преданного брата, то имел причину думать о возможностях предательства. Я в жизни ни в чем не был так уверен, как в трагической окраске мыслей короля; и все-таки однажды застал его врасплох. Я должен был передать ему кое-что на словах. Вновь шел час сиесты, но по улицам слонялись люди, и они направили нас к одному из домов на берегу канала, где Тебуреимоа лежал без охраны. Мы спешили и потому вошли без церемоний. Король лежал на матрацах, расстеленных на полу, читал Библию на местном языке, чувствуя угрызения совести. При нашем внезапном появлении неповоротливый человек подскочил в полусидячее положение, так что Библия упала на пол, несколько секунд глядел на нас пустыми глазами и, узнав гостей, снова опустился на матрацы. Так Еглон смотрел на Аода.Факты эти, как ни странно, справедливы, и справедливость их странная: Накаеиа, виновник этих деяний, скончался в мире, прочтя лекцию о королевском ремесле; его марионетка умирает ежедневно за свое вынужденное соучастие. Не природа, а соответствие поступков и обстоятельств губит и спасает людей; а Тебуреимоа с самого начала занял несоответствующее место на Малом Макине. Живя на глухой деревенской улице, этот человек был хорошим плотником, и, хоть он и терзается, в некоторых добродетелях ему не откажешь. Земель у него нет, он пользуется только теми, что отданы в залог за штрафы; не может обогащаться старым способом посредством браков; бережливость является основной опорой его будущего, он знает это и практикует ее. Одиннадцать чужеземных торговцев платят ему за патент по сто долларов, около двух тысяч подданных платят подушный налог по ставке доллар с мужчины, полдоллара с женщины, шиллинг с ребенка: выходит около трехсот фунтов в год. На троне он почти девять месяцев — купил жене шелковое платье и шляпу, неизвестно за сколько, и себе мундир за триста долларов, отправил фотографию брата на увеличение в Сан-Франциско за двести пятьдесят, выплатил значительную часть братнего долга и все еще остался при деньгах. Преданный брат — хороший экономист, кроме того, искусный плотник, он иногда приводит в порядок деревянные части дворца. Нет ничего странного в том, что у мистера Трупа есть добродетели; то, что у Тебуреимоа есть какое-то развлечение, весьма удивляет меня. Глава третьяВОКРУГ НАШЕГО ДОМА Выйдя из дворца, мы все еще были мореплавателями на берегу и меньше чем через час уложили свои вещи в одном из шести домов для чужеземцев в Бутаритари, дом, который обычно занимал Мака, гавайский миссионер. Здесь обосновались две сан-францисские фирмы, «Братья Кроуфорд» и «Братья Уайтмен»; первая — возле самого дворца в центре города, вторая — у северного входа в лагуну; обе с кладовыми и барами. Наш дом находился на территории Уайтмена, между буром и кладовой, за оградой. На другой стороне дороги, в полосе кустов, угнездилось несколько туземных жилищ, пальмы вздымались плотной зеленой стеной, не пропуская ветра. Позади находилась песчаная бухта лагуны, защищенная молом с верандой, построенным руками королев. Здесь во время прилива стояли под загрузкой парусные лодки; во время отлива они сидели на мели примерно в полумиле, и бесконечные вереницы туземцев спускались по ступеням мола, растягивались по песку цепочками и группами, брели по пояс в воде с мешками копры и медленно шли обратно за новой ношей. Тайна торговли копрой не давала мне покоя, когда я сидел и смотрел, как время и доходы утекают на ступени и песок.Спереди с начала пятого утра до девяти вечера горожане нескончаемо тянулись мимо нас по дороге: семьи, шедшие в глубь острова собирать копру на своих землях; женщины, направлявшиеся к кустам, чтобы собрать цветов для вечернего туалета; и дважды в день собиратели пальмового сока, каждый с ножом и раковиной. С рассвета до предвечерней поры они шли вразброд по своему делу. То и дело ныряли в кусты и исчезали. Не исключено, что в утренний час во время отлива в лагуне у вас возникнет желание искупаться, и вы можете войти за ними по пятам в пальмовые аллеи. Впереди, хотя солнце еще не взошло, восток окрашен заревом, и громадное скопление пригнанных ветром туч может озаряться им и гелиографировать о наступлении дня. Ветерок дует вам в лицо; наверху, в вершинах пальм, он играет, создавая непрестанный оживленный шум; смотрите куда угодно, вверх или вниз, людей нигде не видно, только земля и разбуженный лес. А прямо над головой песня невидимого певца пробивается сквозь толстую листву, с вершины соседней пальмы несется ответ, а в глубине леса далекий менестрель сидит, раскачиваясь, и поет. Таким образом, по всему острову собиратели сока сидят на вершинах, качаемых ветром, оттуда им открывается вид на море, где они высматривают паруса и, подобно громадным птицам, заводят свои утренние песни. Поют собиратели с определенной страстностью и пьяным весельем; с вершин пальм, откуда мы ожидаем щебетания птиц, неожиданно слышится громкая членораздельная песня. И в определенном смысле эти песни тоже просто-напросто щебетанье; слова древние, устарелые и священные, их понимают немногие, полностью, пожалуй, никто; но можно разобрать, что собиратели «молятся о хорошем соке и воспевают свои древние войны». Молитва по крайней мере бывает услышана, и когда раковину с пенящимся соком подносят к вашей двери, вы получаете напиток, вполне «достойный благодарения». До полудня можно возвращаться и пробовать его; он только искрится, становится более резким и превращается в другой напиток, не менее восхитительный; но потом ферментация ускоряется, и сок становится кислым; через двенадцать часов он превратится в закваску для хлеба, а еще через два дня — в дьявольски хмельной напиток, способный толкнуть на преступление.У туземцев-мужчин ярко выраженные арабские черты лица, они носят бороды и усы, зачастую ярко одеваются, некоторые носят браслеты на руках и ногах, все вышагивают надменно и принимают приветствия с высокомерной улыбкой. Волосы (у щеголей обоих полов) завиты и уложены, как тюрбаны; и среди кудрей франтовато воткнута похожая на японский манер заостренная палочка (используемая вместо гребня). Женщины обольстительно поглядывают из-под такой прически: в том, что касается женской красоты, этому народу до таитян далеко; я даже сомневаюсь, что обычных женщин можно назвать красивыми;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34