При виде его испуга и отвращения один из молодых людей Моипу поднял человеческую ногу и, вызывающе уставясь на чужеземца, впился в пятку зубами. Никто не удивится тому, что мистер Стюарт тут же убежал в кусты, пролежал там всю ночь в сильном страхе, а с рассветом вышел в море. «Атуона всегда была скверным местом», — заметил мистер Стюарт своим грубоватым файфширским голосом. Несмотря на это зловещее предисловие, он принял предложение капитана, приплыл в Таахауку с тремя китайцами и принялся расчищать долину от зарослей.В то время почти беспрерывно шла война между Атуоной и Хаамау, и однажды по обеим сторонам долины бой — вернее, шум боя — не утихал с полудня до темноты: выстрелы и оскорбления враждующих сторон неслись от холма к холму над головами мистера Стюарта и его китайцев. Битвы в полном смысле слова не было; это больше походило на перебранку школьников, только какой-то дурак дал этим детям ружья. Один человек умер от переутомления во время бега, и это было единственной потерей. С наступлением ночи выстрелы и оскорбления прекратились; жители Хаамау отошли, и победа по какому-то таинственному принципу досталась Моипу. Может быть, благодаря этому настал день, когда Моипу устроил пиршество, и группа людей из Хаамау явилась под почетной охраной принять в нем участие. Они утром проходили мимо Таахауку, и несколько молодых людей Моипу поджидали их там, чтобы образовать почетный эскорт. Вскоре после них мужчина, женщина и их двенадцатилетняя дочь из Хаамау принесли грибы. Возле лавки околачивалось несколько атуонских парней, но шел день примирения, и никто не предчувствовал опасности. Грибы взвесили и оплатили, мужчина попросил поточить ему топор, мистер Стюарт не захотел с этим возиться, поэтому кое-кто из атуонцев вызвался сделать это за него. Пока топор точили, один дружелюбно настроенный туземец шепнул мистеру Стюарту, чтобы он поберегся, так как назревает беда, и вдруг человека из Хаамау схватили и одним взмахом только что наточенного топора отрубили голову, потом руку. При первой же тревоге девочка скрылась в хлопчатнике; мистер Стюарт втолкнул женщину в дом, запер дверь снаружи и решил, что инцидент исчерпан. Но дело не обошлось без шума, и он достиг ушей девочки постарше, не спеша шедшей мимо, и она пустилась по долине со всех ног, зовя на бегу отца. Ее тоже схватили и обезглавили, не знаю, что они сделали с топором, для убийства девочки в ход пустили тупой нож, кровь била фонтанами и забрызгала парней с ног до головы. В таком жутком виде вся эта компания вернулась в Атуону и принесла головы Моипу. Можно представить себе, как прекратилось пиршество, однако нужно отметить, что гостям благородно позволили уйти. Они прошли обратно через Таахауку в крайнем волнении, вскоре в долине начали появляться орущие, торжествующие воины, тут мистер Стюарт получил письмо о готовящейся стычке и спрятался с китайцами в протестантской миссии Атуоны. Ночью лавку разграбили, а тела бросили в яму и присыпали листьями. Три дня спустя подошла шхуна, казалось, что все утихло, и мистер Стюарт с капитаном сошли на берег, чтобы оценить урон и взглянуть на могилу, от которой уже дурно пахло. Пока они этим занимались, компания молодых людей из Атуоны, наряженных в красное для выражения воинственных чувств, пришла через холмы, откопала тела и унесла на палках. В ту ночь началось пиршество.Те, кто знал мистера Стюарта до этого случая, утверждают, что он совершенно переменился. Однако мистер Стюарт остался на своем посту; и позднее, когда плантация была уже вполне устроена и давала работу шестидесяти китайцам и семидесяти туземцам, он вновь оказался в опасности. Пришло сообщение, что жители Хаамау поклялись разграбить и уничтожить поселок; постоянно поступали письма из гавайской миссии, действовавшей как разведуправление; мистер Стюарт и еще трое белых полтора месяца спали в хлопковом сарае за бастионом из кип хлопка (что служило им наилучшей защитой), днем на пляже демонстративно упражнялись в стрельбе. Туземцы часто появлялись и наблюдали за ними, стреляли они превосходно, и нападение не состоялось — если только оно на самом деле задумывалось, в чем я сомневаюсь, поскольку туземцы больше славятся ложными угрозами, чем решительностью. Мне говорили, что последняя война с французами была показательным примером; прибрежные племена обвиняли горные в таких замыслах, для исполнения которых у тех не хватило бы мужества. И подобные свидетельства их робости в открытом бою я слышал отовсюду. Капитан Харт однажды высадился на берег в одной из бухт после стычки и увидел, что один мужчина был ранен в руку, старуха и двое детей погибли. Капитан исправил положение, перевязав руку и осыпав обе стороны насмешками за столь гнусную историю. Правда, зачастую эти войны бывали просто формальностью — наподобие дуэлей до первой крови. Капитан Харт побывал в бухте, где шла братоубийственная война, одного из них сочли недостаточно вежливым с гостями другого. Примерно половина населения переходила с одной стороны на другую, чтобы быть в ладу с обоими, когда наступит неизбежный мир. Укрепления обеих сторон стояли одно против другого на близком расстоянии. Жарилась свинина. Лоснившиеся от масла воины с лоснившимися от масла мушкетами напыщенно расхаживали по паепае или пировали. Никакими делами, даже самыми насущными, заниматься было невозможно, и все мысли, очевидно, были сосредоточены на этой пародии на войну. Несколько дней спустя после ее начала совершенно случайно был убит один человек, все сразу же решили, что дело зашло слишком далеко, и ссору немедленно уладили. Однако и более серьезные войны велись в подобном духе, принесенные в дар свиньи и пиршество непременно приводили к их концу, убийство единственного воина представляло собой большую победу, а уничтожение беззащитных одиночек считалось доблестью.На всех этих островах море у основания утесов является местом рыбной ловли. Между Таахауку и Атуоной мы видели людей, главным образом женщин, одних почти голых, других — в тонких белых или темно-красных платьях, сидевших на маленьких, обдаваемых прибоем мысах, над ними нависали бурые обрывы, с которых свисали вьюнки, словно бы для того, чтобы еще полнее отрезать их от всякой помощи. Там они удили почти до полудня и каждую пойманную рыбу тут же съедали заживо. Таких вот беззащитных людей воины с находящегося напротив острова Тауата убивали, везли домой и ели, что считалось весьма доблестным. Об одном из таких подвигов могу привести рассказ очевидца. Португалец Джо, повар мистера Кина, однажды плыл в лодке с атуонцами, и те увидели незнакомца в каноэ с уловом рыбы и какой-то запретной пищей. Атуонцы закричали ему, чтобы он подплыл и покурил с ними. Незнакомец повиновался, видимо, потому, что у него не было выбора, но он понимал, бедняга, что его ожидает, и (как сказал Джо) «непохоже было, чтобы ему хотелось курить». Последовали вопросы, откуда он и что здесь делает. На них непременно требовалось ответить, как и затянуться безо всякого желания трубкой с замиранием при этом сердца. Потом вдруг рослый аутонец наклонился, вытащил незнакомца из каноэ, ударил его в шею ножом — сверху вниз, как показал Джо жестом, более выразительным, чем его слова, — и держал под водой, словно зарезанную птицу, пока тот не перестал дергаться. После этого добычу втащили в лодку, она развернулась к Атуоне, и эти маркизские храбрецы радостно поплыли домой. Маипу был на пляже, и когда они причалили, стал радоваться вместе с ними. Бедняга Джо побелел от ужаса, однако за себя нисколько не страшился. «Они были очень щедры ко мне — дали много продуктов: у них и в мыслях не было есть белого человека», — сказал он.Если самый ужасающий случай произошел на глазах мистера Стюарта, то самый сильной опасности подвергся сам капитан Харт. Он купил участок земли у Тимау, вождя с побережья соседней бухты, и отправил туда работать китайцев. Посещая поселок с одним из Годфри, он увидел их, бегущих в ужасе толпой к пляжу: Тимау выгнал их, отобрал их пожитки и нарядился со своими людьми в боевые одеяния. В Таахауку была отправлена за подкреплением лодка; дожидаясь ее возвращения, они видели с палубы шхуны Тимау и его людей, продолжавших до полуночи на вершине холма воинственные танцы; и как только лодка вернулась (с тремя жандармами, вооруженными винтовками системы Шаспо, двумя белыми с таахауканской плантации и несколькими туземными воинами), отряд этот отправился схватить вождя, покуда он не проснулся. День еще не наступил, и светила очень яркая луна, когда они поднялись на холм, где в доме из пальмовых листьев Тимау отсыпался после оргии. Нападавшие были полностью на виду, внутренность хижины была совершенно темной, положение отнюдь не выигрышное. Жандармы изготовились к стрельбе с колена, и капитан Харт пошел впереди один. Подойдя к двери, он услышал щелчок взведенного курка и только из соображений самозащиты — иного выхода не было — бросился в дом и схватил вождя. «Тимау, пошли со мной!» — крикнул он. Но вождь — здоровенный детина ростом шесть футов три дюйма, с красными от злоупотребления кавой лицом — отшвырнул его в сторону; и капитан, ожидая немедленного выстрела или удара по голове, разрядил пистолет в темноту. Когда Тимау вынесли из дома на лунный свет, он был уже мертв, и при этом непредвиденном завершении своей вылазки белые будто утратили всю свою воинственность и отступали к лодке под огнем туземцев. Капитан Харт, едва ли не соперничающий в популярности с епископом Дордийоном, был весьма снисходителен к туземцам, относился к ним, как к детям, не обращал внимания на их недостатки и всегда был сторонником мягких мер. Поэтому смерть Тимау легла бременем на его душу, тем более что мушкет вождя нашли в доме незаряженным. Для менее щепетильного человека этот случай покажется несущественным. Если пьяный дикарь взводит курок, приближаясь к нему в открытую, джентльмен не может ждать, чтобы выяснить, заряжено ли его оружие.Я упомянул о популярности капитана. Она относится к тем явлениям, которые больше всего поражают новичка на Маркизских островах. Он сразу же слышит два имени, неизвестных ему, но прославленных здесь, произносимых с любовью и почтением, — епископа и капитана. Это вызвало у меня сильное желание познакомиться с Хартом, которое впоследствии было удовлетворено. Долгое время спустя в Скорбном Месте — на Молокаи — я вновь обнаружил следы этой проникнутой любовью популярности. Там был белый прокаженный слепец, старый моряк — он называл себя «старым морским волком», — долгое время плававший среди восточных островов. Я навещал этого человека и, поскольку только что прибыл оттуда, сообщал ему новости. Они (в чисто островном духе) представляли собой главным образом хронику кораблекрушений. И вышло так, что я упомянул об одном не особенно удачливом капитане и о том, как он утопил судно мистера Харта. Тут слепой разразился сетованиями. «Утопил судно Джона Харта? — воскликнул он. — Бедный Джон Харт! Как жаль, что это случилось с ним», — закончил он с добавлением сильных выражений, приводить которые я не хочу.Возможно, если б дела капитана Харта продолжали процветать, популярность его была бы иной. Успех приносит славу, но убивает любовь, а неудача питает ее. И постигшая капитана неудача была поистине неповторимой. Он находился на вершине успеха. Ему принадлежал остров Масс, отданный французами в виде компенсации за грабежи в Таахауку. Однако Масс был пригоден только для скота, двумя его главными базами были Анахо и Нука-хива, обращенные на северо-запад, и Таахауку на Хива-оа, милях в ста к югу, обращенный на юго-запад. Обе базы были в один и тот же день сметены приливной волной, которой не ощутили ни в одной другой бухте, ни на одном другом острове архипелага. Южный берег Хива-оа был покрыт строительным лесом и сундуками из камфарного дерева с товарами; туземцы за обещание умеренного вознаграждения честно привезли все обратно, сундуки, очевидно, не открывались, а часть леса потом пошла на их дома. Но возвращение прибитых к берегу остатков изменить результата не могло. Капитан не мог вынести этой несправедливости судьбы, и с его разорением окончилось процветание Маркизских островов. Анахо совсем прекратил существование, от Таахауку осталась только тень прежнего поселка, и на прежних участках не появилось никаких новых плантаций. Глава тринадцатаяХАРАКТЕРЫ На нашей якорной стоянке в Атуоне было какое-то движение в отличие от мертвого покоя соседнего острова Нука-хива. Видно было, как от берега плывут лодки: то вельботы с туземцами-гребцами, везущие на продажу копру, то одинокие каноэ, плывущие за покупками. Кроме того, на якорной стоянке часто бывали рыбаки, не только одинокие женщины, сидящие в нишах утеса, но и целые компании, которые иногда разбивали лагерь и разводили костер на берегу, иногда лежали в каноэ посреди гавани и поочередно прыгали в воду; ныряли они на глубину восемь-девять футов, чтобы, как мы полагали, загонять рыбу в сети. Покупки туземцы иногда делали странные. Помню, одна лодка возвращалась с единственным окороком, свисавшим с шеста на корме. А однажды в лавку мистера Кина явился очаровательный парень с превосходными манерами, говоривший по-французски правильно, но с каким-то детским акцентом, очень красивый и большой щеголь, что было видно не только по его блестящей одежде, но и по тому, что он купил. Покупки его представляли собой пять судовых бисквитов, флакон духов и два мешочка стиральной синьки. Приплыл он с Тауаты, куда и отправился тем же вечером на лодке с этими сокровищами для юных леди, бросая вызов пучине. Основная масса туземных пассажиров была менее приятной: рослые, крепкие люди, покрытые татуировкой, с пугающими манерами. Их отличало что-то грубое, глумливое, нередко напоминавшее мне трущобы какого-нибудь большого города. Однажды вечером, когда сгущались сумерки, к той части пляжа, где я случайно находился в одиночестве, причалил вельбот. Из него вылезли шесть или семь разбойничьего вида туземцев, все в достаточной мере владели английским, чтобы сказать мне «до свидания», что служило обычным приветствием, или «доброе утро», что они, видимо, считали более выразительным; последовали колкости, они окружили меня с грубым смехом, неприязненными взглядами, и я счел за благо уйти. С мистером Стюартом я был еще незнаком, иначе вспомнил бы о его первой высадке в Атуоне и о юмористе, который впился зубами в пятку отрубленной ноги. Но их соседство угнетало меня, и мне казалось, что будь я потерпевшим кораблекрушение, без надежды на помощь, у меня стало бы плохо с сердцем.Но не только туземцы плавали там. Пока мы стояли на якоре, произошло странное совпадение. В море появилась шхуна, собиравшаяся войти на якорную стоянку. Мы знали все шхуны на архипелаге, но эта казалась больше остальных, к тому же оснащена была на английский манер, и когда она встала на якорь неподалеку от «Каско», подняла наконец синий кормовой флаг. Тогда, по слухам, в Тихом океане находилось не меньше четырех яхт; но странно было, что две из них оказались борт о борт в этой отдаленной бухте, еще более странно, что во владельце «Нианзы», капитане Дьюаре, я узнал человека из одной со мной страны, одного графства, с которым я гулял в детстве по берегам Альпес Маритаймс.Кроме того, у нас побывал белый гость с берега, он приплыл и отплыл в баркасе с туземными гребцами; прочитав о яхтах в воскресных газетах, он загорелся желанием увидеть хотя бы одну. Зовут его капитан Чейз, это старый китобой, крепко сложенный, седобородый, говорящий с характерной индианской медлительностью, старожил этих мест, хороший товарищ в бою, один из тех стрелков, чей огонь по мишеням нагнал страху на воинов Хаамау. Живет капитан Чейз восточнее Атуоны, на берегу бухты Ханамате, вместе с мистером Маккаленом, вернее, они жили одно время вместе, потом дружелюбно расстались. Капитана можно найти на краю бухты, в доме-развалюхе со слугой-китайцем. В противоположном углу на высоком пае-пае стоит еще одно жилище. Прибой там бывает особенно сильным, волны высотой семь-восемь футов разбиваются под стенами дома, поэтому он постоянно наполнен их грохотом и пригоден только для одиноких или по крайней мере молчаливых жильцов. Вот там мистер Маккален с книгами Шекспира и Бернса наслаждается обществом пенистых волн. Его фамилия и любовь к Бернсу свидетельствуют о шотландской крови, но родился он в Америке, где-то на востоке, стал корабелом-плотником, долгое время возглавлял бригаду из сотни индейцев, разбирал потерпевшие кораблекрушение суда у мыса Флэттери. Многие из белых, рассеявшихся в Южных морях, представляют собой самую художественно восприимчивую часть своего класса и не только наслаждаются поэзией этой новой жизни, но приплыли сюда специально для этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34