Роману, вдруг до жути захотелось вдохнуть полной грудью,
напружиниться, собрать все силы и, испепеляя Свиридова взглядом, заорать во
все горло: "Это же чушь! Чушь! Я не хочу этому верить!"
И он так и сделал.
- Чушь, чушь собачья! - крикнул он во всю силу своих легких, но туг же
спохватился, замолчал, испуганно глядя в темноту расширенными зрачками.
Внизу затихли, прислушиваясь, а потом сипловатый басок вежливо
осведомился:
- Что, дядя, кошмарики приснились?
Не отвечая, Роман отступил в глубину комнаты и как подрубленное дерево
рухнул на диван, сразу же зарывшись лицом в подушки.
"Я совсем перестал себя контролировать,- подумал он. - Но тогда, шесть
часов назад, реакция была еще более бурная".
Полковник наконец закончил свой рассказ и закончил его такими словами:
- Роман Васильевич, я сейчас попрошу Александра Леонидовича высказать
свои соображения, но прежде, если у вас имеются какие-либо вопросы, готов
на них ответить. - И он умолк, глядя на Романа.
Но тот и не думал задавать вопросы. Он сидел, не шевелясь, а где-то, на
самом дне его сознания, бушевала ярость. И эта ярость была настолько
могучей, настолько дикой, что сила ее казалась необоримой; казалось, она
вот-вот начнет выплескиваться наружу, сокрушая и сметая все на своем пути,
но Роман тем не менее держал ее, держал крепко, умело, как опытный наездник
норовистого жеребца, держал давно освоенным и уже не в первый раз
опробованным способом - при расслабленном теле глубинным напряжением
внутренних сил; лицо его при этом казалось со стороны спокойным, даже
каким-то равнодушным, только зрачки бешено сжимались и разжимались, как две
пульсирующие черные капли. Сейчас он не видел полковника, он не способен
был видеть что-либо в эту минуту, все силы были брошены на подавление
взбунтовавшихся эмоций, но каждой жилкой, каждой клеткой он ощущал тем не
менее присутствие гостей в своей комнате. Каким-то непостижимым способом он
почувствовал, как вдруг судорожно напряглись тела полковника и майора, он
словно бы увидел, как рука майора, отогнув край куртки, неторопливо
поползла под мышку и задержалась там, вызывая какие-то неприятные
ассоциации. Словно набитая электричеством грозовая туча повисла в комнате
на несколько секунд. А потом она как-то само собой рассеялась, исчезла;
ярость, проломив дно, стекла куда-то в туманную, неподвластную осмыслению
глубину, но не ушла совсем, осталась каким-то неясным ощущением
неудовлетворенности, готовая вернуться в любой момент. И тела полковника и
майора сразу же расслабились, рука выскользнула из-под мышки, опустилась
мягко на широкую коленку и принялась барабанить по ней пальцами. И в это
самое мгновение Роман поверил, поверил всему, что сказал сейчас полковник.
И не потому, что эта информация исходила от такого высокопоставленного
чина, и не потому, что он уже был морально к ней подготовлен - к чему-то
подобному он был подготовлен всегда, с самого своего рождения, с той
минуты, когда его эго, импульсивное и жадное, утвердилось здесь, в этом
мире, своим физическим материальным воплощением. Он сам не смог бы
объяснить, почему он поверил. Это была мгновенная вспышка, озарение,
озарение ослепительное и обнажающее, озарение долгожданное - закономерный
результат непрерывного и, казалось, бесплодного трения бесформенных пластов
эмоций и ассоциаций. И осмысление причин этого озарения никак не могло быть
сиюминутным. Оно требовало многих часов, быть может дней, и оно требовало
полного, безоговорочного одиночества. Сейчас же нужно было продолжать
беседу. Его уже не удивляло присутствие этих странных людей. Что-то Они
знали о нем, что-то такое, о чем он пока лишь смутно догадывался. И эта
тайна неудержимо разжигала его любопытство, побуждала изливать вопросы, но,
подчиняясь какому-то внутреннему наитию, он решил не торопиться. Не он
пришел к ним, а они к нему. Не он от них ждет чего-то, а они от него. Пусть
они и ведут игру, а он форсировать события не намерен.
- Я вижу, вы в затруднении, - сказал полковник. - Конечно, трудно сразу
вот так принять все это, но... Неужели у вас нет ни одного вопроса?
Роман внутренне усмехнулся и, тщательно подбирая слова, сказал очень
тихим голосом:
- Допустим... Допустим, я поверил во все это... Допустим, все сказанное
вами - правда, прошу прощения. И все эти непонятные убийства и выводы о
катастрофе, на мой взгляд, изрядно преувеличенной. Все это теоретически
возможно. Теоретически, если уж на то пошло, все возможно. Кстати, газеты
трещат об этом уже третий месяц. Вторжение из космоса и конец света - их
излюбленные темы... Но вот что мне, Андрей э-э... Валентинович, очень бы
хотелось знать - какое я, рядовой обыватель и скромный учитель физики, могу
иметь ко всему этому отношение? Я вот сижу тут, соображаю своим скудным
умишком, и ничегошеньки мне в голову, окромя банальной фразы "спаситель
человечества", не лезет. Но, честно говоря, природная скромность не
позволяет мне заноситься столь высоко. Да и, признаться, превращаться в
участника дешевого боевика тоже не возникает особой охоты... Может, вы меня
просветите всетаки в нужную сторону?
Лицо полковника с каждым словом Романа снова становилось все более и
более виноватым. Когда Роман закончил, Свиридов шумно вздохнул и принялся
барабанить пальцами по крышке стола.
- Напрасно вы иронизируете, Роман Васильевич, - сказал он тоже очень
тихим голосом.- Я ведь предупреждал вас, что не нужно делать
скоропалительных выводов. Через несколько минут вы все узнаете. Вопросов,
касающихся моей информации, я так полагаю, вы не имеете?.. Ну, ладно. -
Полковник повернулся к лысому, который с по-прежнему кротким видом
разглядывал пространство перед собой.- Александр Леонидович, вам слово.
Александр Леонидович вскинулся, словно бы заснул вдруг с открытыми
глазами и его совершенно бесцеремонно разбудили, полез зачем-то в карманы,
упорно нашаривая там что-то, однако ничего не вытащил оттуда и, наконец,
уложив нервные руки на коленях, заговорил. Голос у него был какой-то
надтреснутый, дребезжащий, будто плохо подогнанное стекло в мчащемся
автомобиле, он постоянно запинался, экал, чуть ли не через каждое слово
говорил "значит" и "так сказать" и в целом производил впечатление
разболтанности и крайней неуверенности. Казалось, он вот-вот начнет
разваливаться на отдельные части. Речь его, длинная и монотонная, была
изрядно пересыпана многочисленными техническими и научными подробностями,
формулировками и выводами. Уже к ее середине Роман полностью уяснил суть
дела, и только остатки вежливости не позволяли ему прервать гостя. А суть
была такова. Около года назад в одном из, кажется, столичных институтов,
где профессор заведовал кафедрой генетики, группе молодых ученых вздумалось
провести внеплановые работы по изучению парапсихических способностей
человека. Тема эта, долгое время пребывавшая в загоне, была практически
неизученная, могла по этой причине растянуться на годы, но исследователям
сразу же повезло. И повезло, надо сказать, невероятно. Одному из
привлеченных к работе экстрасенсов - профессор не назвал фамилии - удалось
буквально после нескольких - трех или четырех - сеансов материализовать
что-то около двух граммов поваренной соли. Фурор это вызвало необычайный.
Ведь до этого ни о чем подобном ни у нас, ни у них (на проклятущем Западе,
разумеется) официальные источники информации не сообщали. Экстрасенса,
которого окрестили человеком-генератором, сокращенно - гетором, обязали,
посулив солидный оклад, продолжать исследования, а специально созданные
службы занялись тем временем поисками в стране людей с аналогичными
способностями (кое-кто из власть предержащих сразу смекнул, что это за
страшная сила, и, как оказалось впоследствии, будто в воду глядел). На
основе первых наблюдений разработали специальные тесты, разослали их по
больницам и под видом лечебной профилактики прозондировали все - от мала,
до велика - население. Геторов оказалось не так уж и много. Что-то немногим
более 0,001% от общего числа. Основное их количество пришлось на людей
творческих профессий: писателей, художников - не обязательно талантливых и
не обязательно известных. Всех их без излишней суеты взяли на учет в
местных органах исполнительной власти и на этом дело посчитали завершенным.
А зря. Потому что через полгода грянули новочеркасские события. Совершенно
неожиданно и совершенно непонятно, какой-то чудовищной смертью погибает
сотрудник местной газеты некто Синицын Вадим Сергеевич, потом в точности
такой же непонятной чудовищной смертью погибают один за другим еще
несколько человек, потом еще, и еще, а к концу июня лавина загадочных
убийств захлестывает все территории Союза и сопредельных с ним
государств... ("Ну, это вы, значит, уже знаете"). Пока правоохранительные
органы длинными бессонными ночами безуспешно ломали головы, выискивая
возможные причины происходящего, ученые мужи довольно быстро смекнули, в
чем тут дело. Очевидно, кому-то из геторов, совершенно не подозревавшему о
своих способностях, удалось в минуты эмоционального напряжения стихийно
создать некое чудовище, первой жертвой которого он сам, по всей видимости,
и оказался. Тщательное изучение документов дела о гибели Вадима Синицына
полностью подтвердило это предположение. Чудовище, созданное, как это ни
парадоксально, фантазией человека, существует, благодаря этой же фантазии,
уничтожает людей, и, что самое страшное, никто не знает способов борьбы с
ним. Суда по материалам, над которыми трудился Вадим Синицын, никакими
известными физическими методами, хоть водородной бомбой, уничтожить его
вряд ли возможно. Сложившаяся ситуация казалась бы безвыходной, если бы в
этих же самых материалах не присутствовали весьма недвусмысленные намеки,
что решение данной проблемы все-таки существует. Какое именно - вряд ли кто
сейчас знает. Скорее всего, оно, решение, также окажется связанным с
парапсихическими способностями человека, и в этом случае подключение
геторов к следствию просто жизненно необходимо. Да и нет сейчас, и в
будущем вряд ли предвидится тоже, других альтернатив. Профессор и ряд его
коллег твердо убеждены - то, что создано гетором, только гетором и может
быть уничтожено. Другим это просто не под силу. В противном случае,
человечество обречено на неизбежное физическое истребление. Профессор
наконец умолк, и в комнате снова наступила тишина. Теперь многое стало
понятным Роману. И осторожность полковника, и неприязнь майора, и
неуверенность профессора. И страх - страх всех троих тоже стал понятен ему.
Словно какая-то беспросветная серая пелена упала вдруг с его глаз.
- Вы хотите сказать, - медленно произнес он, - что я - гетор?
Свиридов неторопливо провел ладонью по лакированной поверхности стола и,
не поднимая галз, устало произнес:
- Да.
- И вы хотите, чтобы я раскусил этот орех?
- Мы хотим! - взорвался вдруг молчавший до этого момента Херманн. - Мы,
видите ли, хотим! В он, видите ли, не хочет! Черт!..
- Подожди, Дмитрий. - перебил полковник. Роман Васильевич, не только вы.
Над проблемой, помимо вас, уже работают около двухсот геторов. К сожалению
это все, что от них осталось. Остальные... Их больше нет. Чудовище
уничтожило их, как источники потенициальной опасности для себя. У вас
просто нет иного выбора.
- Боже! - прошептал пораженный Роман.- Конечно же... Конечно же, я
согласен.
- И еще, - сказал полковник, помедлив, - мы оставим вам для работы
документы Синицына, и это, вынужден вас предупредить, повысит вашу степень
риска тысячекратно. Понимаете?
- Понимаю.
- Мы перепробовали все возможные средства,- продолжал полковник, - все,
какими располагаем: милицию, армию, новейшую технику. В настоящий момент во
всем мире работает масса мыслимых и немыслимых организаций и формирований:
службы ООН, Гринпис, ЦРУ, наше ведомство, создан всемирный комитет, - но
все эти меры, увы, желаемого успеха не приносят. Чудовище неуловимо... -
Полковник помолчал некоторое время уперев остановившийся взгляд в зеленую
папку, и продолжил: - Никто не знает причин появления геторов. Может, это
результат мутаций, вызванных изменением экологической обстановки на
планете; может, закономерный этап развития человечества, кто знает. Научные
изыскания находятся пока что в зачаточном состоянии. Да и не это сейчас
важно. Там, - полковник ткнул пальцем куда-то в стену, - бродит воплощение
зла, которое мог придумать только человек, и только человек может и должен
его уничтожить. Вы - наша последняя и единственная надежда.
* * *
Роман прервал ход воспоминаний и тут обнаружил, что он уже не на диване,
а на стуле, за столом, сидит и машинально, как колоду карт, перебирает
листы рукописи. Продолжать и дальше читать эту чушь? Сколько же времени
можно на нее угробить? Он решительно отодвинул рукопись на край стола и
потянулся к зеленой папке. Внутри он обнаружил еще одну, довольно-таки
толстую пачку соединенных канцелярской скрепкой листков, на первом из
которых была такая надпись: "Дневник Вадима Синицына. Начат 13 декабря 1972
года". Как и рукопись, это были ксерокопии отпечатанного на машинке текста.
Роман, перегнувшись через стол к приемнику, стоявшему на тумбочке, включил
его, и тихая, ни к чему не обязывающая мелодия зазвучала в комнате.
Большая часть записок дневника Вадима Сипицына оказалась чем-то вроде
сборника минирецензий, написанных еще в те далекие времена, когда
потенциальный гетор и будущий создатель "Ночного ужаса", являясь учеником
средней школы, усиленно приобщался к разумному, доброму, вечному. Сплошь и
рядом на страницах пестрели многочисленные восторженные отзывы о
прочитанных произведениях Беляева, Лондона, Грина, Стругацких, Михайлова,
Ефремова. Были здесь и скромные попытки приобщиться к ученой жизни той поры
путем создания собственных, конечно же, наивных теорий; в частности, теорий
мироздания, возникновения Вселенной, рождения и развития квазаров; не
обошлось здесь, разумеется, и без попытки доказательства теоремы Ферма. Все
это Роман проглядывал без особого интереса, неторопливо перелистывая
страницы и не теряя надежды, что гденибудь дальше обнаружится наконец
что-нибудь заслуживающее внимания.
Первая заинтересовавшаяся его запись был такого содержания:
21 января. 1980 год.
Осталось два хвоста. Один по математике, другой по теормеху. Надо
поднажать, иначе в следующем семестре могу остаться без стипендии. Ребята,
очевидно, поедут в горы без меня. Сессия для них уже далекое прошлое.
Завидую, честно говоря; и тому, что они едут в горы, тоже завидую. Нутром
чую- горы помогли бы мне выбраться из этого затянувшегося кризиса. Ведь уже
скоро год, как я впервые почувствовал, что теряю интерес к моим прежним
увлечениям, нет былой дрожи при упоминании имен Лобачевского и Фридмана,
книги об астрофизике и космологии пылятся где-то в шкафу, на нижней полке,
и когда я последний раз брал их в руки, уже и не припоминаю. В теле
какие-то непонятные усталость и опустошенность. С чего бы все это, я не
знаю, но в том, что горы дали бы мне хороший заряд бодрости, я не
сомневаюсь...
...Эх, упечься бы сейчас где-нибудь на крутом склоне, усыпанном гладкими
теплыми голышами, подставить свое дряблое изнеженное тело под ласковые лучи
нежаркого солнца, вдохнуть полной грудью чистого воздуха, закрыть глаза и
забыться, забыться хотя бы на мгновение- нет больше никаких теормехов и
никаких экзаменов, нет больше хвостов и торопливых студенческих обедов,
исчезли навсегда эти мелкие несущественные заботы, исчезли, чтобы никогда,
никогда больше не вернуться вновь - лежать бы так долго, в полном
одиночестве, ни о чем не думать и ни к чему не стремиться, а потом... а
потом пусть мое тело растеклось бы как масло по этим голышам, растворилось
бы в них, впиталось в гладкую твердь, и вот стал бы я тогда замерзшим
камнепадом, несокрушимым и могучим, а синий перевал напротив был бы мне
другом, а задумчивый утес справа - братом, стекал бы тогда по мне тонкой
хрустальной струйкой прозрачный ручей, и изредка - раз в год, примерно, -
проходили бы по мне редкой вереницей неуныващие альпинисты, осторожно
ступали бы по моему твердому телу тяжеленными ботинками с рубчатыми
подошвами... Эх, мечты, мечты! Эх, горы, горы! Когда еще вас я увижу...
Вчера, кстати, приснился мне какой-то странный нелепый сон. Сначала,
правда, была откровенная чепуха, приключения какие-то, стрельба, гонки,
бандиты. Все в цвете, все довольно живописное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10