Все уже привыкли, что он, пошатываясь, бродит по улицам и что-то бормочет в рыжеватые, с грязной проседью, усы.
Жили Хоукинсы на самой окраине, у железной дороги. У них было не то восемь, не то девять детей;. двое старших уехали в Покипси и уже обзавелись семьями, одна дочка вроде бы еще ходила в школу, а двенадцатилетних близнецов, рыжих, лохматых, сущих
дикарей с виду, знали все — они наводили страх на целый городок.
Не в силах одолеть лестницу, покачиваясь и цепляясь за перила, Хоукинс безуспешно пытался что-то сообщить. Видимо, всю дорогу жена уговаривала его вернуться домой, твердя:
— Подождал бы ты меня лучше здесь, я сама туда схожу...
При такой семье она ухитрялась еще подрабатывать, помогая соседям по хозяйству, а несколько месяцев назад нанялась судомойкой в «Старую харчевню». — Простите, мистер Гэллоуэй, что мы так поздно. Дай пройти, Билл! Да приткнись ты к стенке!
Хоукинс упал, она принялась его поднимать; Гэллоуэй не двинулся с места. В свете единственной тускло-желтой лампочки все происходящее казалось нелепым и нереальным.
— Ваш сын, надо думать, не вернулся?
Гэллоуэй ничего не понимал. Не мог взять в толк, какая связь между этими людьми и бегством Бена.
— Погодите, я поднимусь, чтобы не кричать. Люди-то спят.
И впрямь спят. Правда, почти все, кто торгует в магазинах на первом этаже, живут не здесь: у них собственные дома. Но за стеной есть соседка, старуха полька; у нее на глазах разом убили мужа, троих детей, зятя и грудную внучку. Она так и не поняла,, почему ее-то пощадили. Она едва говорит по-английски, на жизнь зарабатывает шитьем, вернее, штопкой и лицовкой, потому что кроить не умеет. Голова у нее совсем седая, но морщин почти нет. Если с ней заговорить, она напряженно смотрит в лицо собеседнику, -угадывая смысл отдельных слов, и несмело, словно извиняясь, улыбается. В конце коридора живет пожилая пара; он работает механиком в гараже напротив, деть у них в Нью-Йорке, у всех уже семьи. Вдруг Хоукинсы их разбудили?
Билл Хоукинс все пытался дать выход своему возмущению, но у него вырывалось лишь неразборчивое мычание. Тем временем его жена взобралась по лестнице.
— Я выскочила из дому, в чем была, чтобы только не пустить его к вам одного. Вы что-нибудь знаете?
Из-за пьянчуги, болтавшегося на лестнице, Дейв побоялся пригласить ее в квартиру, и они так и остались стоять на площадке перед приоткрытой дверью.
Изабелла Хоукинс видела, что он понятия ни о чем не имеет. Тон у нее был мирный.
— Известно? О чем?-переспросил он.
— О вашем Бене и моей дочке. Они же вдвоем удрали.
В глазах у нее были слезь, но от Гэллоуэя не укрылось, что она не слишком сражена горем и плачет словно по обязанности, потому что так полагается.
— Я знала, что он за ней бегает. Что ни вечер, крутится у нашего дома. Я их несколько раз заставала в обнимку в темноте. Думаю, не велика важность, баловство одно. А вы-то знали?
— Нет!
М-с Хоукинс глянула на него.
— Вон оно что!
Она помолчала, словно переваривая это сообщение..
— Он вам не сказал, что уезжает?
— Не говорил.
— А когда вы узнали?
— С час назад, когда пришел домой. Невыносимо было говорить о Бене с этой малознакомой женщиной.
— И машину взял,— проговорила она, словно зная заранее, что так оно и есть.
— Да.
— Я слышала ее у дома.
— В котором часу?
— Около десяти. Я по часам не посмотрела.
— Вы решили, что это он?
— Нет. Просто услышала, как тронулась машина. Я сидела в комнате, что выходит на улицу, и чинила ребятам рубашки. А машина тарахтела на шоссе, за домом.
— Вашей дочери дома не было?
— Кто ее знает. У пае просто: когда хотят, уходят, когда хотят, приходят, я за этим не смотрю.
Муж замахал ей. снизу рукой, словно уговаривая' замолчать, и заплетающимся языком крикнул: — Скотина!
— Тише, Билл! При чем тут мистер Гэллоуэй? Он беспокоится не меньше нашего; я же вижу. Верно, мцстер Гэллоуэй?
Он кивнул и спросил: — Вы уверены, что ваша дочь уехала с ним?
— А то с кем же? Они уже два месяца встречались, а больше она ни с кем и не ходила, даже с подружками.
До него она ни разу не влюблялась — я уже беспокоиться начала, почему она у меня не такая, как все девушки.
— А как вы поняли, что она уехала?
— В полдвенадцатого вернулся из кино Стив — он у меня тоже школьник, семнадцать ему. Я спросила, ходила ли с ним сестра. А он отвечает, что в глаза ее не видел. Я-то сперва подумала, что ваш сын ее проводил и они притаились где-нибудь здесь, в темноте. Открыла дверь, позвала: «Лилиан! Лилиан!» Но побоялась, не разбудить бы младших, и перестала кричать. А как вернулась в дом, Стив говорит: «В спальне ее нет». Он успел туда заглянуть. «Да ты уверен, что в кино она не была?» — «Уверен».— «Бена тоже не видел?» Оли с Беном друзья. Потому-то у Бена с Лилиан все и началось Мальчишек было не разлить водой, и ваш иногда заходил к нам съесть сандвич. Вижу, Стив задумался. Он у нас вообще серьезный, и в школе учится лучше всех. Спрашивает меня: «Бен сегодня вечером приходил?»— «Не видала»,— говорю. Тут он опять побежал в комнату к сестре. Слышу, ящики выдвигает. Потом вернулся и объявил: «Она совсем уехала»...
В голосе ее не было драматизма. Она рассказывала монотонно, словно жалуясь. Морщила лоб, стараясь припомнить все как есть, каждую мелочь, и в то же время не спускала глаз с мужа, который сел наконец на ступеньку, отвернулся от жены и мысленно продолжал свой монолог, то и дело мотая головой.
— Я пошла посмотреть сама и вижу, что Лилиан унесла все свои хорошие вещи. Вернулась на кухню — там отец сидел в своем кресле, вроде бы спал,— и стала спрашивать Стива насчет той машины, а он мне: «Ничего не понимаю». Я говорю, что же тут непонятного, если Бен за его сестрицей третий месяц бегает, а он: «Да ведь у него денег ни цента».— «А ты почем знаешь?» — «Вчера наши парии ходили к Маку есть мороженое, а Бен отказался: денег, мол, нет».— «Может, неправду сказал». — «А я уверен, что правду». Ведь сами-то они друг дружку лучше знают, чем мы, родители, верно?
Гэллоуэй пробормотал:
— Может, зайдете?
— Нет, моего лучше без присмотра не оставлять. Хотя, сами знаете, он мухи не обидит. Ума не приложу, когда он проснулся и что мог услышать. Он ведь ни одной субботы не пропускает. Мне пришло в голову заглянуть
в коробку, где мы держим деньги на неделю. В полседьмого я туда сама клала тридцать восемь долларов — все, что муж принес.
Гэллоуэй спросил каким-то бесцветным, лишенным выражения голосом:
— Денег не оказалось?
— Не оказалось. Она, видать, выбрала минутку, когда я вышла из кухни либо отвернулась. Не подумайте, что я вас попрекаю. И вашего мальчика не виню. Они оба не ведают, что творят.
— Что сказал ваш сын?
— Ничего. Поел да пошел спать.
— Он не любит сестру?
— Не знаю. Они не очень ладили. А тут мой муж, ни слова не говоря, встает и уходит. Я его не успела удержать и побежала следом сломя голову... Что думаете делать?
А что он может сделать?
— Как вы считаете, они поженятся?— спросила она.— Лилиан еще шестнадцати нет. Она у меня не очень крепкая, но с виду такая серьезная, что кажется взрослее.
Как все здешние девчонки, Лилиан иногда заходила к нему в мастерскую купить какую-нибудь безделушку — браслет, дешевенькие бусы, колечко или булавку. Ему помнилось, что она не рыжая, как все Хоукинсы, а скорей брюнетка. Он попытался понять Бена, взглянуть на нее его глазами. Худенькая, сутуловатая, с неразвитыми формами, не то что другие девушки в городке. Может быть, Гэллоуэй давно ее не видел, и она с тех пор изменилась? Но раньше она выглядела какой-то надутой, даже нелюдимой.
— Я читала,— продолжала Изабелла Хоукинс,— что на Юге в некоторых штатах можно жениться с двенадцати. Как вы думаете, может, они туда поехали, а потом напишут?
Гэллоуэй не знал. Ничего он не знал. В ту ночь, пятнадцать с половиной лет назад, он потерял не все, ему еще было за что цепляться: в шесть утра младенец в колыбели закричал, требуя рожок с молоком.
А теперь он в таком смятении, что в пору уцепиться за эту малознакомую тетку с расплывшейся фигурой.
— Ваша дочка не говорила вам, как она думает жить дальше?
— Ни разу. Сдается, ей было стыдно за свою семью.
Мы люди бедные. Отец у нее шляется в непотребном виде — какой же. девушке такое приятно?
— А как вел себя у вас мой сын?
— Очень был вежливый, обходительный. Как-то, помню, я чинила ставень — ветром его оторвало, так ваш мальчик отобрал у меня молоток и мигом все сделал. Выпьет, бывало, молока и всегда стакан помоет и на место поставит. Да чего сейчас об этом толковать, среди ночи? Пойду-ка лучше уложу Билла, да и вам спать пора. Вот только не знаю: заявлять в полицию или не стоит?
— Можете заявить, это ваше право.
— Я не о том. Я не знаю: обязаны мы заявить или нет? Все равно полиция ничего не сможет поделать, верно?
Он не ответил. Он думал о тех тридцати восьми долларах и о том, что Бен отродясь не держал в руках такой суммы. Он никогда не просил денег. Каждую неделю отец выдавал сыну пять долларов, и тот, смущенно благодаря, совал их в карман.
Еще Дейв думал о своем пикапе: машина не выдержит долгой дороги. Грузовичок этот, купленный по случаю, служил ему уже шесть лет. Дейв пользовался им, когда его вызывали для работы на дому. Время от времени кто-нибудь, как тот приятель из Уотербери, просил его починить старинные часы. Кроме того, под его присмотром находятся часы в муниципалитете, школе, епископальной и методистской церквах. Кузов грузовика оборудован под мастерскую, и там, как в машинах, работающих на ремонте электросетей, есть все нужные инструменты.
Шины следовало бы сменить еще несколько месяцев назад. Да и мотор быстро перегревается, и если Бен забудет, что в радиатор все время надо подливать воды, пикап и ста миль не .пройдет.
Внезапно Гэллоуэй рассердился сам на себя: зачем не купил новую машину, откладывал на потом.
— Лишь бы их по пути не сцапали,— вздохнула Изабелла Хоукинс.— Ну да ладно! Авось обойдется. Дети родительским умом не живут, да и мы их не для собственного удовольствия рожаем. Хоукинс, подымайся'!
У нее достало силы поставить его на ноги; легонько подталкивая, он повела, мужа, да он и не думал сопротивляться. Вскинув голову, она обронила напоследок:
— Если что узнаю, дам знать. Да только не думаю, чтобы дочка первая мне написала!
Несколько минут с улицы еще доносился ее голос:
— Гляди, куда ступаешь. Держись за меня. Ноги, ноги повыше поднимай!
Луна уже зашла. А им полчаса, если не час, брести по темной дороге, поминутно останавливаясь.Бен тоже в пути, под боком у него наверняка примостилась Лилиан; взгляд его прикован к узкой полосе, высвеченной фарами грузовичка. А фары светят неважно, особенно левая — она ни с того ни с сего то выключается, то снова включается, как испорченный радиоприемник, 'который, если его встряхнешь, вдруг начинает работать. Что, если Бен об этом забудет? А вдруг его остановят полицейские,, спросят документы? Ночью такое бывает. Не сочтут ли они. его права недействительными?
Гэллоуэй ломал себе голову над всякой чепухой, быть может, лишь для того, чтобы не думать о другом. Он опять один в квартире, свет горит только в спальне, и, как пятнадцать лет назад, у Дейва и в мыслях нет, что можно прилечь, закурить; он сидит и сидит в кресле, глядя в пустоту.
По закону, водительские права Бена недействительны, во всяком случае; в штате Нью-Йорк: здесь их выдают с восемнадцати лет. Интересно, ведь два месяца назад, в марте, Бен ездил в один городишко в Коннектикуте, за триста миль от Эвертона, и сдал там экзамен на права. Отцу он об этом сказал не сразу, сообщил только, что ездил за компанию с приятелем: у того своя машина. И лишь неделю спустя, как-то вечером, когда они были дома вдвоем, сын вытащил из: кармана бумажник, откуда вынул какую-то бумажку.
— Что там у тебя?— полюбопытствовал Дейв. — Погляди.
— Права? Но ты, надеюсь, понимаешь, что не можешь садиться за руль в штате Нью-Йорк?
— Понимаю.
— Тогда зачем?..
— Низачем. Просто сдал экзамен, для собственного удовольствия.
До чего же он гордился этим клочком: бумаги, на котором была поставлена его фамилия! Каким взрослым казался сам себе! .
— На все вопросы ответил?
— Запросто. Вызубрил руководство.
— А ты сказал, где живешь?
— Сказал — в Уотербери. Они документов не спрашивают. Я одолжил у дяди моего приятеля машину с коннектикутским номером.
Бен научился водить года два назад, если не раньше, а с машиной возился уже давно. Лет в десять мог загнать ее в гараж и вывести оттуда, потом во дворе стал упражняться в вождении.
Дейв, улыбаясь, вернул сыну права.
— Смотри, не вздумай ими воспользоваться!
По словам Изабеллы Хоукине выходило, что он уже тогда каждый вечер бегал на свидания к Лилиан. Заходил к ее родителям — он же был приятелем Стива, ел вместе со всеми сандвичи, наливал себе молока, потом мыл стакан — словом, вел себя как член семьи, . . Но труднее всего представить себе, что Бен, который никогда и ничего не делал по дому, не умел ни постель убрать как следует, ни ботинки почистить — этот самый Бен хватается за молоток и чинит ставень у миссис Хоукине.
Внезапно Дейв понял, что ревнует. Только что, когда, он слушал Изабеллу, кровь внезапно бросилась ему в лицо — это был самый настоящий приступ ревности.
Сам он ни разу не заходил к Хоукинсам. Проезжая мимо, видел их ветхий деревянный дом, с облупившейся краской, окруженный грудами хлама; около веранды вечно копошились дети и щенята. Эта мелюзга выкатывалась на дорогу совершенно неожиданно, и, чтобы не задавить кого-нибудь, Дейв всегда предусмотрительно сигналил.
Медно-рыжие близнецы гоняли по тротуарам на велосипедах, не прикасаясь к рулю, и вопили, словно индейские воины.
И вот два, если не три месяца Бен ежедневно виделся с этими людьми и, наверно, начал считать себя чуть не членом их семьи.
Перед отцом он ничем себя не выдал. Ни разу не обнаружил желания поговорить по душам. Он и малышом не любил излияний. Дейв помнит, как в первый раз отвел его, четырехлетнего, в детский сад. Малыш не заплакал, только бросил на уходившего отца долгий, укоризненный взгляд. Придя за сыном, Дейв с тревогой спросил:
— Ну как тебе тут?.......
Мальчик ответил невозмутимо, без улыбки: — Хорошо. — Воспитательница добрая?
— Я думаю, добрая.
— А дети?
— Тоже.
— Что вы делали? — Играли.
— И все? — Ага.
Шли месяцы. Дейв изо дня в день задавал те же вопросы, мальчик отвечал всегда одинаково. — Тебе нравится в школе?
— Да.
— Там веселее, чем дома?
— Не знаю.
Много времени спустя, расспрашивая и сопоставляя ответы, Дейв обнаружил, что в школе над Беном измывается одноклассник, который гораздо выше и сильнее.
— Он тебя бьет?
— Бывает.
— Чем бьет?
— Кулаками, чем попало, а то просто толкает в грязь.
— А ты не защищаешься?
— Когда буду таким же большим, как он, я его побью.
— Учительница позволяет ему тебя обижать?
— Она не знает.
В те годы ом был коротконогий, голова казалась несоразмерно большой; отец часто замечал, как он, воображая, что его никто не видит, что-то яростно бормочет себе под нос.
— Что ты говоришь, Бен?
— Ничего.
— С кем это ты разговариваешь? — Сам с собой.
— И что же ты сам себе рассказываешь?
— Всякие истории.
Что за истории — Бен не объяснял. Он бдительно охранял своп тайны. Долгое время Дейва мучил вопрос: что он скажет сыну, когда тот спросит о матери? Необъяснимое суеверие мешало ему говорить, что она умерла. А как объяснишь ребенку, что мать бросила его, и он никогда ее не увидит?
Но Бен ни разу об этом и не спросил. Ему шел седьмой год, когда они наконец расстались с Уотербери. Неужели ребята в школе, знавшие все из разговоров родителей, открыли Бену правду?
Возможно, так и произошло, но по его поведению ничего нельзя было понять. Бен не казался ни угрюмым, ни замкнутым; как у всех детей, у него случались вспышки бурного веселья.
— Тебе хорошо живется, Бен?— часто спрашивал отец, стараясь придать голосу побольше, беспечности.
— Хорошо.
— Вправду?
— Вправду.
— Ты бы не поменялся ни с каким другим мальчиком?
— Нет.
Только так, кружным путем, Дейв надеялся что-нибудь узнать. Как-то, гуляя с тринадцатилетним Дсйвом за городом, он решился:
— Бен, ты знаешь, что я твой друг? — Знаю.
— Мне хочется, чтобы ты относился ко мне, как к другу, и не боялся говорить со мной о чем угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13