Я боюсь! Повторяю тебе — я боюсь, я умираю от страха, а ты не хочешь меня услышать.— Тебе лучше сесть.— Я не могу сидеть. У меня болит все тело, а уж голова…— Я сейчас приготовлю тебе чашку кофе.— Ты очень любезна.И пока Жанна ставила кипятить воду, Луиза задумчиво прошептала:— Зачем ты все это делаешь? Почему ты приехала именно сегодня? Говорили, что ты знала, как у нас идут дела, и что ты хотела…Ее лицо изменилось, черты лица напряглись, а глаза приобрели инквизиторский блеск, как когда-то, когда она была маленькой девочкой.— Неужели ты ничего не знала?— Нет. Я приехала потому, что…Но невестка не слушала ее, отдавшись только своим мыслям, и Жанне не удалось закончить фразу.— Никто тебе не писал?— Нет.— И твой брат никогда не жаловался на меня?— Я не получала от него известий более двадцати лет. Он не знал даже, где я жила!Забавно, что голос Луизы менялся в зависимости от грозы. При сильных раскатах грома и ярких молниях она говорила смиренно, умоляюще, жалобно, но как только некоторое затишье возвращало ей надежду, что все скоро закончится, она делалась более твердой, становилась язвительной. Тогда ее голова наклонялась вперед, и смотрела она исподлобья.— Признайся, ты ведь знала, что твой отец умер?— Я случайно прочитала объявление во французской газете.— Это в Южной-то Америке?Жанна почувствовала не очень ловко расставленную ловушку.— Нет. В Каире.— Значит, верно, что ты жила в Каире?— Ну и что?— Ничего.Она, кажется, говорила сегодня утром, что кто-то встречал Жанну? Луиза знала об этом больше, чем хотела показать.— Это было объявление нотариуса?Там Жанна читала лишь случайно попадавшие к ней французские газеты; происходило это редко, поэтому прочитывала она их от корки до корки. В один прекрасный день ее взгляд остановился на колонке частных объявлений:«Месье Бижуа, нотариус в Пон-Сен-Жан, разыскивает по поводу крупного наследства Жанну-Марию-Гортензию Мартино, рожденную в Пон-Сен-Жане 5 июня 1894 года. Просьба срочно ответить письмом или поставить в известность представителей консульства».— Почему ты не подавала признаков жизни?После минутного колебания она устало прошептала:— Сама не знаю.— Ты поняла, что речь шла о твоем отце?— Да. Никакого другого наследства не существовало. Но было уже слишком поздно, чтобы я могла успеть приехать на похороны. Со дня его смерти прошло два месяца.— Ты не нуждалась в деньгах?— Зачем говорить об этом?— Извини меня за то, что я наговорила сегодня утром. Я знала, что это не так, что ты приехала сюда не из-за этого.— Спасибо. Два куска сахара?— Один. И без молока.— Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? Есть холодное жаркое.— Я не голодна. Жанна, это опять начинается!И, поскольку Жанна направилась к двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок, она сказала:— Побудь со мной. Не надо бросать меня одну. Я очень тебя огорчила?— Нет.— А что доктор Бернар сказал обо мне?— Он не говорил о тебе.— Он не настаивал на том, чтобы увидеться со мной?— Он посоветовал мне тебя не беспокоить.— А Алиса?Она гнула свою линию. Вспышки молний, раскаты грома заставляли ее иногда терять мысль, но потом она упорно к ней возвращалась и методично начинала снова.— Что тебе рассказала Алиса?— Что она слишком нервная, чтобы иметь детей, и что сын ее не любит.— А обо мне? Я уверена, что она говорила обо мне.Жанна очень хорошо знала, что ее беспокоит, что она хотела бы узнать!Но как ей объяснить, что Жанна сама все поняла и была этим почти не удивлена, что она сама накануне вечером — сначала на вокзале в Пуатье, потом снова, в плохо освещенном обеденном зале, где она слушала болтовню Дезире…Ее невестка вдруг с убежденностью произнесла:— Я дурная женщина, Жанна.В этих словах Луизы чувствовалась даже некоторая искренность.— Да нет же! Никто не бывает ни абсолютно плохим, ни абсолютно хорошим.— Я хотела бы быть абсолютно хорошей. Всю мою жизнь я пыталась стать хорошей. Никто в это не верит и никогда не верил. Все меня ненавидят.Даже Робер уже много лет назад перестал на меня смотреть прежними глазами, и я чувствовала, что он перестал и надеяться. Между нами словно существовала стена, или, точнее, стекло. Когда мне случалось плакать — неважно, по какой причине — или я падала духом, его отец по привычке пожимал плечами и говорил мне холодным тоном, указывая на дверь: «Иди капризничай в свою комнату!» Он полагал, что я делаю так нарочно, ломаю комедию, хотя я никогда в жизни комедию не ломала.Новый раскат грома заставил ее вцепиться в руки Жанны, и Луиза, задыхаясь, сказала умоляющим тоном:— Не нужно уезжать, Жанна! Не презирай меня и не думай, что во мне все только плохое. Когда я пришла в этот дом, я была совсем юной, чистой, полной благих намерений. Я хотела, чтобы каждый был счастлив. Я была убеждена, что способна всех сделать счастливыми. Знаешь, как твой отец меня сразу же прозвал? Серой Мышкой! Ты ведь помнишь, как он говорил — словно каждое его слово имело огромный смысл. Даже Баба, прислуга, которая у них тогда была, презирала меня, и если я хотела сделать что-нибудь, она забирала у меня из рук то, что я держала: «Оставь это!»Как будто я была ни на что не способна! Как будто я не у себя дома, а где-нибудь в пансионе… Послушай, Жанна! Ну вот, опять приближается.Гроза кружит над городом. Старый Бернар утверждал, что ее река притягивает… О чем я говорила? Не помню, на чем я остановилась. Мне кажется, я тебе наскучила…— Пей свой кофе.— Да… Он слишком горячий… Даже мои дети… Ты увидишь, как они держат себя со мной… Что же до Алисы, так она одержима одной идеей, одним желанием — как можно скорее покинуть этот дом. Она готова и ребенка бросить, если будет нужно. Не знаю, вернется ли она после похорон…Ты веришь, что она вернется?— Убеждена в этом.— А я нет. Через шесть недель после рождения ее сына я как-то вечером застала Алису врасплох…Вспышка молнии была столь яркой, что осветила весь дом; на этот раз они обе подумали, что гроза действительно прямо над ними. Луиза грохнулась на колени, вцепившись обеими руками в платье своей невестки:— Мы сейчас все погибнем, ты же видишь…Жанна продолжала стоять, и ей ничего не оставалось, кроме как рассеянно погладить Луизу по волосам.— По-моему, Боб кричит, — сказала Жанна через мгновение.— Он-то не боится. Он ничего не знает. Он слишком мал. Боже, прости меня!— Тише!— Что такое?И, поскольку Жанна пошла к двери, Луиза двинулась за ней — все так же на коленях.— Нет. Это хлопает ставень. Я думала, что это ребенок.Она прекрасно понимала, что Луиза испытала укол ревности за то внимание, которое Жанна оказывала малышу; эта ревность с минуты на минуту могла смениться яростью.— Подымись и выпей кофе. Если уж молния должна в нас попасть…— Умоляю, замолчи!— Тогда успокойся. Вот-вот вернется Анри. Твоя дочь, конечно, тоже вернется сегодня вечером, и ей нужно будет рассказать, что произошло.— Они не тратят свое время на меня, так же не тратили его и на отца.Или, скорее, время от времени они еще проявляли заботу об отце, боялись его огорчить, а вот уж со мной…— Ты все видишь в черном цвете, Луиза.— Что ты хочешь этим сказать?— Ничего. Только то, что сказала. Ты сама себя мучаешь, словно получаешь от этого удовольствие, вместо того чтобы посмотреть на вещи прямо.— Ты уверена, что не имела в виду совеем другое?Признайся, Алиса тебе рассказала?— Еще раз говорю — нет. Доктор Бернар тоже. И никто другой ничего мне не говорил. Просто я услышала запах твоего дыхания, когда ты утром открыла мне дверь своей комнаты, и все поняла.— Я тебе противна?— Нет.— Почему?— Я знаю, что это такое.— Ты не считаешь, что я виновата?— Нет.— Я не подлая?— Всего лишь слабая.— Я по-всякому пыталась. Бывало, не притрагивалась к нему несколько дней, неделю, иногда две. В такие периоды я специально делала так, чтобы дома вообще ничего не было, а на винный склад я старалась не ходить. Я больше так не могу, Жанна. Я дошла до края. Я ни на что не годна. Пользы от меня никакой. Я никому не нужна. Это я должна была умереть…— Не говори так.— Нет, нужно, чтобы я об этом сказала, потому что с самого утра меня мучает одна мысль. Я не спала ни минуты. Я слышала каждый звук. Я прислушивалась к твоим шагам. Все это время я думала об одном и том же, я задавалась одним и тем же вопросом. Ответь мне честно. Ты не видела его много лет, но он твой брат. Это моя вина, скажи? Он из-за меня это сделал? Прошу тебя, скажи мне. Жить с этой мыслью… это ужасно! Мне нужен кто-нибудь, кто простил бы меня…— Ты полностью прощена.— А ты, ты меня прощаешь?— Мне не за что тебя прощать.— Ты простишь меня от имени твоего брата?— Я убеждена, что он никогда и не сердился на тебя.Ведь это он, прежде чем уйти в мир иной, попросил у тебя прощения.Она задумчиво прошептала:— Это так!Но в ней все так же продолжали биться разные мысли — то черные, то чуть светлее, и от этого она выглядела как человек, пугливо ищущий выход. Свет надежды горел в ней лишь несколько мгновений и, погаснув, оставил ее еще более подавленной, чем раньше.— Это потому, что Робер был хорошим человеком. Но я-то вовсе не такая. Я пыталась. Я никогда не смогу. И поэтому не бросай меня, Жанна. Я не хочу одна оставаться в этом доме. Мне будет страшно от взглядов сына и дочери, когда они вернутся. Ты сама видела сегодня утром — у Алисы для меня нет ни слова сострадания. Их для меня никогда ни у кого не было.О да, Робер! И он тоже устал. Вот что произошло, понимаешь ли ты? Он надеялся. Потом он понял, что ни к чему это не ведет, что ничего поделать нельзя, и замкнулся. В течение многих лет я видела, как он замыкается в себе все больше и больше. Ему случалось еще и посмеяться и пошутить, но только когда у нас были посторонние или когда он думал, что находится с детьми один. А еще он, одеваясь, мог невзначай напевать, но стоило мне в этот момент войти в комнату, как он снова принимал обычный отсутствующий вид.— Ты просто вбила себе это в голову.— Я могу почти точно сказать, когда это началось. Сразу же после смерти его отца, вот уже десять лет. Дети были маленькие, дело процветало. Мы зарабатывали много денег и именно тогда с радостью решились на перестройку дома… Жанна!.. Прямо в мост!Но молния не попала в мост напротив дома, и снова послышался шум дождя. Они были совсем одни в ярко освещенной белой кухне, все остальное в доме тонуло в темноте; ни одной ни другой не приходило в голову перейти из кухни в какую-нибудь комнату.— Раз уж я должна остаться здесь, мне нужно позвонить в «Золотое кольцо», чтобы их предупредить.— Только не звони, пока не кончится гроза. Это слишком опасно.— Я могла бы туда сбегать, когда все это кончится, и забрать свой чемодан.Она сняла с крючка передник, который стал уже ее передником, и завязала его на себе.— Что ты собираешься делать?— Нужно приготовить обед.— Для кого?— Для тебя, для меня, для твоих детей, когда они вернутся.— А если они вернутся поздно ночью?Жанна не ответила и принялась за работу. Луиза продолжала стоять, облокотившись на раковину и чувствуя свою бесполезность перед снующей взад-вперед невесткой.— Я не знаю, как ты делаешь.— Как я делаю что?Чего ради объяснять? Жанна и так поняла. А объяснить было бы нелегко.К тому же это заняло бы так много времени!— Еще чашку кофе?— Спасибо. Ты очень добра.— Я не нашла в доме одну вещь: ящика для отходов.Раньше он стоял во дворе, слева за дверью.Луиза сделала два шага и потянула выдвижной ящик, отчего весьма совершенное устройство пришло в действие.— Чем я могу тебе помочь? — спросила Луиза без особого, впрочем, энтузиазма.— Ничем. Сиди. Гроза проходит.— Ты думаешь?— Она проходит. Я обещала служащему похоронного бюро позвонить сегодня вечером по поводу писем с извещениями. Список адресов ему нужен как можно раньше. Фамилии клиентов он возьмет завтра у бухгалтера. Этот служащий надеется получить у епископа разрешение на отпевание.Луиза поняла не сразу. В те мгновения, когда она становилась подозрительной, ее зрачки сужались, как у кошки, и превращались в маленькие блестящие точки.— А, да! Я и не подумала об этом.Они обе не замечали, что мало-помалу природа успокаивалась вокруг них, ливень закончился, и только редкие капли дождя падали на землю; вечерняя тишина опускалась на кухню и весь дом.Время от времени Жанна подходила к приоткрытой двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок. Глава 4 До дня похорон, состоявшихся в среду, новых кризисов у Луизы не было.Она, казалось, держалась настороже, как человек, принявший какое-то решение, и Жанна обратила внимание на то, что Луиза убрала отовсюду бутылки с вином, включая и бутылку с мадерой.Когда дети в воскресенье вечером после грозы вернулись домой, сестра через полчаса после брата, их мать была настолько опустошена, что не прореагировала на их приезд и лишь разыграла в своем углу роль молчаливого наблюдателя.Анри приехал первым. Около десяти часов, открыв ключом дверь, он ворвался в дом как ветер, бросив освещенную появившейся луной машину на улице. Его сразу же сбила с толку темнота во всем доме за исключением кухни, где друг против друга сидели две женщины. Шляпу Анри не носил. У него были густые светлые волосы и ясные, как у отца, глаза, но Анри был заметно мельче, хотя и широк в плечах, с решительной манерой держаться.Уже на пороге в глаза ему ударил яркий свет, он нахмурился, недовольный — хотя, вероятно, не отдавая себе в этом отчета — тем, что в доме царила совсем не та атмосфера, к которой он привык, тем, что увидел свою мать сидящей в углу стола, где обычно сидела служанка, а рядом с матерью — толстую женщину с лунообразным лицом, которая спокойно разглядывала его.Агрессивным, почти обвиняющим тоном он бросил:— Как это случилось?Поскольку он машинально обратился к тетке, ему пришлось повернуться к матери:— Ты была при этом?Жанна поняла, что Луиза испугалась вопроса и вся сжалась, словно чувствуя за собой вину; отвечать пришлось Жанне:— Твоя мать ходила к мессе.— Дома никого не было?— Только Алиса, она занималась ребенком.— С ним случился приступ?Расставив ноги и тяжело дыша, он говорил очень громко — не оттого ли, что с трудом держался, чтобы не упасть?— Лучше, чтобы тебя воспринимали как мужчину и ты узнал всю правду сразу, Анри. Не кричи. Не теряй самообладания. Твой отец повесился…Анри вошел в дом, раскрасневшись от переживаний и обдувавшего его в пути ветра. Буквально за секунду, без всякого перехода, он стал белым как бумага, неподвижно застыл, и лишь его кадык судорожно дернулся в горле.Его тетка, казалось, не двинувшаяся с места, очутилась рядом с ним и положила ему руку на плечо:— Ты ведь мужчина, не так ли, Анри?Он лишь мгновение выдержал это прикосновение, потом яростным жестом оттолкнул руку и будто нырнул в темноту дома; Жанна и Луиза услышали, как он плашмя бросился на лестничные ступеньки и громко зарыдал.Его мать все это время сжавшись сидела на стуле, стиснув руки с такой силой, что побелели суставы пальцев; когда она открыла рот, Жанна предвидя, что сейчас раздастся крик, — сказала ей властно, почти грубо:— Ты-то хоть помолчи. А если не можешь взять себя в руки, иди в свою комнату.Она осталась, не двигаясь, не издавая ни звука, слушать рыдания юноши — то неистовые, как крик, то тихие, как плач ребенка. Иногда эти рыдания совсем затихали, чтобы, как это бывает у маленьких детей, возобновиться с новой силой; Луиза не отрывала взгляда от своей невестки, а та зашевелилась лишь для того, чтобы поставить на огонь суп.Наконец Жанна вышла в коридор, откуда послышался щелчок электрического выключателя и мягкий, но непреклонный голос немолодой женщины:— Пойди посмотри сейчас на него. Он там, наверху.Постарайся не очень шуметь, чтобы не проснулся Боб.Один за другим щелкали выключатели, в то время как Луиза в одиночестве дрожала на кухне, где никто больше не занимался ею.Голоса в глубине дома казались уже неясным бормотаньем.— Не бойся, Анри. Он не сердился на тебя. Он ни на кого не сердился.Перед тем как отбыть в мир иной, он попросил у вас прощения.Все еще мертвенно-бледный, юноша словно приклеился к порогу комнаты, не осмеливаясь войти.— Поцелуй его.Она дошла вместе с Анри до кровати, легонько придерживая его; он прикоснулся губами ко лбу отца, и Жанна, почувствовав, как напрягся Анри, обхватила его за плечи и стала подталкивать к выходу:— Иди.На лестничной площадке он запротестовал:— Я не хочу спускаться.— Иди, нельзя же здесь разговаривать.Он все-таки пошел, спускаясь по лестнице первым, и первым же вошел в кухню, избегая глядеть на мать.— Я уверена, что ты не ел.— Я не буду есть.— Съешь хотя бы тарелку супа. Завтра ты будешь нужен. Ты теперь будешь очень нужен.Казалось, что из-за присутствия матери, смущавшей его, он не хотел смягчиться. Он повторил, как капризный ребенок:— И все-таки я не стану есть.Жанна, не обращая внимания на его слова, накрывала на стол, и все это время Анри с любопытством разглядывал эту женщину, которую совсем не знал и которую увидел удобно расположившейся в их доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15