— Я еще не знаю.— Когда мы съезжаем?— Вероятно, завтра. Это будет зависеть от вашей матери.Дело в том, что Луиза, облачившись в глубокий траур, только что ушла из дома, чтобы нанести визит престарелой кузине, жившей недалеко от города.— Мы никогда уже сюда не вернемся?— Нет.— Мы поедем в Париж?— В Париж или Пуатье. Сегодня утром нотариус принес плохие новости.Вы разорены.— А!Это слово еще не означало для них что-то ощутимое.— Все будет продано, кроме ваших личных вещей.— Машина тоже?— Машина тоже.— Как мы будем переезжать?— На поезде.Они слушали ее с относительным интересом, когда она говорила им о наложении ареста на имущество, и, когда она уточнила, что у них больше нет денег, Анри сразу же заявил:— Я пойду работать.— Твоя мать рассчитывает на тебя. На Мад тоже.— Я попытаюсь устроиться репортером. Можно собирать вещи?Именно это их увлекало. Перерезать нить. Уехать. Они без всяких угрызений совести разорили бы этот дом в своем нетерпении тут же начать новую жизнь и ничего не оставить в старой.— Мад, ты мне поможешь спустить сундуки?— Спускайте их, если хотите, но оставьте в них место и для вещей вашей матери.Возвратившаяся Луиза застала их за работой, и они, словно Луиза не знала этого, весело бросили ей:— Мы уезжаем!Анри стал настаивать:— Едем в Париж, мама. Я хочу стать репортером, а в Париже у меня есть шанс попасть в газету.— Мы едем в Пуатье.— Почему?— Потому что именно в Пуатье у нас будет жилье.Она поднялась наверх, чтобы поставить в известность Жанну; Луиза тоже, казалось, порвала все связи с домом, по которому она уже разгуливала, как по чужому.— В конце концов, видишь ли, мне повезло в том, что моя кузина Марта в глубине души восторгается тем, что произошло. Она никогда не любила Мартино. Это какая-то старая распря между ним и ей, и она ощущает себя в некоторой степени победителем. «Я всегда это говорила твоему отцу! повторяла она. — Я знала, что все кончится таким образом». Благодаря этому я добилась даже большего, чем могла надеяться. Особенно тогда, когда я рассказала ей о второй семье Робера.— Ты ей это рассказала?Жанна понимала, что тут был свой расчет, своя дипломатия — именно для того, чтобы доставить дополнительное удовольствие старой даме и привести ее в наиболее благоприятное состояние духа.— Она предложила мне квартиру, которая как раз свободна, в одном из принадлежащих ей в Пуатье домов. Она владеет почти целой улицей. Это в рабочем квартале, около железнодорожного пути, но это лучше, чем ничего, а больше всего я боюсь остаться на улице.— Ты должна будешь платить за квартиру?— Лишь тогда, очевидно, когда я буду в состоянии это сделать.— Она дала тебе денег?— Немного.Она не стала уточнять сколько, предпочтя оставить Жанну в неведении, и это значило, что она раздобыла больше, чем те несколько тысяч франков, на которые рассчитывала сегодня утром. Теперь это были ее собственные деньги, и она начинала их охранять.— Дети, похоже, воспринимают все это почти весело.— Они воображают, что это будет увеселительная прогулка, что-то вроде пикника. Анри жалеет только о машине.— Ты приняла решение?— Сначала нужно поговорить с доктором Бернаром.— Когда он придет?— Завтра утром.— Я заявила кузине, что мы уедем завтра до полудня, чтобы не находиться здесь, когда придут ставить печати и пока новость не стала достоянием всего города. Пойду собирать вещи. Тебе ничего не нужно? Они трудились допоздна, и с улицы, вероятно, странно было видеть свет во всех окнах. Дезире уходила из дома на час по одному адресу, где требовалась кухарка; Дезире уже начала читать объявления.— На новом месте я приступаю к работе послезавтра. Думаю, там не будет очень уж тяжело, хотя хозяйка почти глухая. Ты едешь с ними?— Я не знаю, Дезире. Сейчас-то все горят энтузиазмом. Через два дня, когда придется чистить новое жилье, готовить еду, мыть посуду, они начнут смотреть друг на друга с презрением и ссориться. Я что-то не видела Алису и ее малыша.— Мадам Серая Мышка тоже их искала. Алиса позвонила своему отцу. Он, должно быть, взял такси или нашел друга с машиной, потому что я слышала шум мотора. Он наверх не поднимался, ни с кем не говорил, и ждал у ворот, пока его дочка сама таскала свои вещи. Не думаю, чтобы она сказала кому-нибудь «до свидания». Одной меньше! Что тебе принести поесть? Закончив мыть посуду, Дезире снова пришла посидеть у изголовья Жанны, прежде чем улечься спать.— Ноги очень болят?— Когда они вытянуты и в тепле — нет. Я только чувствую их излишнюю тяжесть.— Видать, раз у тебя нет сбережений или пенсии, тебе ничего не остается, кроме как ехать с ними. Но мне жаль тебя! Ты будешь хуже, чем служанка. Едва они оправятся, они повесят на тебя всю работу по дому, а если тебе случится опять заболеть, то заботиться о тебе никто не будет. Не говоря уж о том — насколько я смогла их понять, — что у них не задержится начать попрекать тебя каждым съеденным куском хлеба. Впрочем, так бывает всегда. Моя свекровь» прятавшая банкноты чуть ли не повсюду, знала, что делает: она не хотела зависеть ни от кого, и я не знаю, что бы с ней стало, не имей она приличную кубышку, поскольку ее муж все проел до своей смерти. Теперь она чувствовала себя с Жанной на равных и пользовалась этим. Они даже поменялись ролями, потому что более или менее обеспеченное будущее было у Дезире.— Ты заплатила в отеле по счету?— Нет еще; признаюсь, забыла об этом.— Думаю, что на твоем месте я попробовала бы в конце концов попасть в какое-нибудь заведение. Есть ведь и такие, в которых очень неплохо. Дезире предпочла не произносить слова «приют».— Там, по крайней мере, никому ничего не должна. Я не представляю тебя, работающей на других.— Я подумаю об этом, Дезире.— У тебя, должно быть, была необыкновенная жизнь, тебе довелось повидать виды.— Да.— Это правда, что Лоэ не был на тебе женат?— Кто тебе это сказал?— Я слышала, как об этом говорили дети, и была очень удивлена. Они, вероятно, узнали это от матери.— А та узнала от нотариуса Бижуа! — закончила Жанна. — Новости распространяются быстро. Это правда.— Почему? Он не любил тебя? Я думала, вы жили вместе до самой его смерти.— Мы жили вместе. Только он был уже женат.— Он бросил свою жену? Почему?— Он утверждал, что его женитьба была ошибкой. Он не придавал особого значения супружеству. Я тоже. Я убежала отсюда не для того, чтобы выйти замуж.— Но, убегая, ты знала, что будешь жить с ним?— Я убежала бы в любом случае.— И чем ты занималась?— Не имеет значения чем. Я хотела быть свободной женщиной. Я была гордой.— Ты такая и сейчас, разве не так?— Думаешь? Возможно. Гордая или смиренная. Может быть, это сводится к одному и тому же? Я встретила Лоэ, когда он проводил отпуск у своей тетки.— Разве он не был намного старше тебя?— Не намного. На десять лет. Он писал в газетах, интересовался кучей вещей. Он действительно был очень умным и образованным.— А зачем вы уехали в Южную Америку?— Это был отчаянный поступок. Как-то вечером в баре кто-то предложил ему поехать туда и взять на себя руководство газетой, которую некая группа экспортеров собиралась основать. Он ответил «да». Мы сели на пароход через неделю, имея денег только на то, чтобы заплатить за проезд, а должны мы были добраться до Буэнос-Айреса. Это тебя забавляет?— Я представляла твою жизнь иначе.— Было и хорошее и плохое. Эта газета так никогда и не появилась на свет, и мы какое-то время жили в грязном отеле, задаваясь вопросом, не должен ли консул вернуть нас на родину, потом Лоэ все-таки основал газету, политическую газету, а потом была история с пятнадцатью тысячами винтовок. Это прекрасная история, но было бы слишком долго рассказывать ее тебе во всех подробностях. В то время страны Южной Америки, а в каждой стране — различные партии, постоянно находились в поисках оружия, чтобы развязывать войны или устраивать государственные перевороты.Это было прибыльное дело, но трудность состояла в том, чтобы выгрузить товар и доставить его покупателям. Кто-то, опять в баре, потому что большая часть нашего времени проходила в отелях и барах, рассказал Лоэ, что имеет пятнадцать тысяч винтовок на борту корабля, не знаю уж в каком порту, и обещал ему огромные комиссионные, если Лоэ удастся их продать.Проблема заключалась в том, чтобы перевезти их из одного порта в другой, несмотря на запреты.И вот мы начали продавать винтовки. Я говорю «мы», потому что мне часто приходилось играть свою роль.— Почему ты смеешься?— Все было почти как в оперетте. Если глядеть издалека, это кажется забавным. Забавным и жалким. Эти винтовки, которых я никогда не видела, которые, может быть, вообще никогда не существовали, мы продали, не знаю уж сколько раз, самым различным группировкам. Мы говорили, что живем этими винтовками, причем иногда — роскошно. Корабль, на котором они находились, или считалось, что находятся, ходил под греческим флагом и долгое время сновал вдоль всего побережья, от Панамы до Огненной Земли, никогда не освобождаясь от своего груза.Мы получали наши комиссионные, а в последний момент возникало препятствие — циклон, революция или полицейское расследование с установлением надзора.— Лоэ это делал нарочно?— Может быть. Министры и генералы принимали нас с большой помпой, а потом вдруг приходилось быстро менять климат. В конце концов пришлось покинуть и континент, где мы докатились бы до тюрьмы или же нас расстреляли бы за помощь мятежникам.Мы отплыли в Гавану, и Лоэ с его представительной внешностью сумел произвести впечатление на французского посланника, и тот на какое-то время взял его под свое покровительство. Для всех окружающих я была мадам Лоэ. На этот раз речь шла о создании уже не газеты, а журнала, который занимался бы французской пропагандой на все страны Латинской Америки.— Вы, должно быть, снова отправились в путь?— В Каир, даже не забрав свои чемоданы, потому что мы остались должны в отеле, не помню уж за сколько недель.— Ты не была несчастлива?— Я же сама этого хотела.— Ты все еще любила его?Жанна посмотрела на нее, но прямо не ответила:— Я так хорошо его знала! Я знала все его маленькие слабости, все подлости, и Бог знает, сколько у него их было!— Ты говорила ему о них?— Да.— Вы ссорились?— Почти каждую ночь. Потом он меня колотил.— И ты позволяла ему это?— Мне случалось выкладывать ему всю горькую правду, чтобы он меня поколотил.— Не могу этого понять.— Не имеет значения. Я убежала, не так ли? Не забывай — только по своей воле. И когда начинаешь кубарем катиться вниз, иногда бывает, что получаешь наслаждение, погрязнув во всем этом, и тогда нарочно идешь дальше и дальше.— Немного похоже на то, как меня задаром наняли служанкой, хотя в этом не было никакой необходимости!— Если тебе угодно.— Ты не любила его, но ты шла за ним, ты слушалась его, как собака.— Да. И мы пили вдвоем, особенно в последнее время нашей совместной жизни. Мы проводили большую часть ночи за выпивкой, а потом бранились.Он умер за три недели, от плеврита, в госпитале.— Ничего тебе не оставив. И тогда ты нанялась к своим бельгийцам?— Почти. Не сразу.Она покраснела, не объясняя причины. Если она тогда испробовала какой-нибудь другой способ существования, то сейчас предпочитала не говорить о нем и не думать.— Вот и все, Дезире. Иди спать. Я тебе очень обязана. Ты оказала мне услугу и достаточно покрутилась возле кастрюль. Ты можешь сейчас сказать себе, что к этому и стремилась, и это, во всяком случае, будет утешением.Уже уходя от нее, Дезире, которая несколько мгновений что-то обдумывала у порога, вздохнула:— В конце концов, ты тоже из этой семьи.— Входите, доктор. Будьте так любезны, закройте дверь, потому что я, вероятно, задам вам некоторые вопросы, которые никому нет нужды слушать.Уже давно — не правда ли? — вы не видели столько оживления в доме.— Вы уезжаете с ними? — спросил он, откидывая простыню.— Сначала я хотела бы узнать, что вы думаете о моих ногах. Опухлость немного опала со вчерашнего дня. Они начали синеть. Теперь я могу сама дотащиться до туалета.Кончиками пальцев доктор касался опухших ног в разных местах, рисовал круги и, нахмурив лоб, смотрел, как медленно исчезают белые следы.— Я хотел бы как следует прослушать ваше сердце.Он старательно занимался этим не менее десяти минут, передвигая полотенце по голой груди и спине Жанны, заставляя ее дышать сильнее, слабее, потом задержать дыхание и снова дышать.— Ну, доктор?— Вы правы. Сердце неплохое. Не думаю, что электрокардиограмма так уж нужна.— Чем же вы обеспокоены?— Я спросил, каковы ваши намерения. Как я понял из того, что мне сказали внизу, ваша невестка с детьми сейчас отбывают в Пуатье.— Точно. Но я-то еще не в состоянии путешествовать, верно?— Действительно, вам сейчас невозможно ехать в таких условиях. Поскольку вы больше не можете оставаться здесь, я позабочусь, чтобы вас сразу же перевезли в госпиталь.Он бросил на нее взгляд, ожидая, что она вздрогнет при слове «госпиталь», переменит позу, станет плакать, жаловаться или даже бунтовать. Но она продолжала улыбаться ему:— Присядьте на минутку, доктор.— У меня сегодня много визитов. Я могу уделить вам лишь несколько минут.— Тем не менее вы с самого воскресенья хотите о чем-то меня спросить.Вы не сделали этого, потому что боялись обидеть или огорчить меня. Может быть, и потому, что боялись проявить излишний интерес к частной жизни своих пациентов. Я помогу вам, задав прямой вопрос. Если предположить, что я, как только встану, снова примусь за работу, как в последние дни, то сколько, по-вашему, времени пройдет до следующего рецидива?— Не более нескольких недель.— А потом?— Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены лежать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом.— Чуть ли не половину времени быть в постели?— Не сразу.— А потом?— С годами все будет усугубляться.— И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной?— Это зависит от того, как много у вас будет забот. Если вы поедете с ними, то не больше четырех-пяти лет. С другой стороны…— Говорите же!— Если они останутся без вас, я не знаю, что станет с парнем и его сестрой.— А что бы вы сделали на моем месте?— Позвольте не отвечать на этот вопрос.— Итак, доктор, я оказалась почти в том же положении, что и мой брат.Мне тоже, как объяснил нотариус Бижуа, говоря о Робере, приходится выбирать одно решение из двух, точнее — из трех. Приют, где я смогу безмятежно жить и где позаботятся о моих ногах. Семья, где я превращусь в служанку и буду невыносимой обузой всякий раз, когда заболею.— Да.— Я не касаюсь третьего решения.— Да.— Полагаю, что нотариус остался недоволен выбором Робера.— Он надеялся на другое.— Чтобы он уехал, я знаю. А вы?— У нас с мэтром Бижуа вовсе не обязательно одинаковая точка зрения.— Вы находите, что Робер поступил правильно?— Я католик.— Тогда для него это означает тюрьму. Для меня, стало быть, приют?— Поскольку я врач, то мой долг посоветовать вам это.— А поскольку вы мужчина и католик, то предпочли бы, чтобы я весь остаток жизни посвятила попыткам поддержания хоть какого-то порядка в семье.— Вы смогли бы это.— Я могу с помощью хитростей и хлопот помешать им терзать друг друга и терзаться самим. Я могу на какое-то время помешать Луизе пить, и особенно не дать ее кризисам превращаться в столь ужасающую мелодраму, от которой всем делается дурно.Как знать! Я могу, в крайнем случае, за несколько лет добиться того, чтобы Анри смирился со своим положением мелкого служащего, приучился к среднему достатку, гордился своей работой.Вы меня видите в неплохой роли, верно? Я даже могу — как знать! убедить Мад выйти замуж за какого-нибудь славного типа, да еще при этом не вопить ему сразу же в лицо о своей собственной гнусности.Луиза мало-помалу начнет меня ненавидеть, но будет беречь меня, чтобы самой не мыть посуду, и чтобы не слышать крика вокруг себя и чтобы однажды не остаться в одиночестве.Дети не замедлят почувствовать ко мне неприязнь за те доверительные разговоры, которые они со мной вели и еще будут вести, когда дойдут до крупности или когда им просто захочется показаться значительными.Я стану тетей Жанной, которая встает первом и ложится последней, которой можно все что угодно сказать и у которой можно все что угодно потребовав, а она всегда останется невозмутимой; позднее, если Анри или Мад обзаведутся детьми…— Боюсь, что вынужден покинуть вас, — произнес доктор, вставая.— Держу пари, что в субботу нотариус Бижуа тоже в конце концов прервал моего брата. Не бойтесь. Это не угроза.— Моя профессия заключается в уходе за больными.— Я знаю. Но поверх очков вы бросаете любопытный, хотя и стыдливый взгляд на мужчин и женщин — они ведь мужчины и женщины вопреки всему.— Я пришлю за вами санитарную машину к середине дня. Мы вернемся к этому разговору в госпитале.— Вы забываете, что я как неимущая окажусь в общей палате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15