Мой преклонный возраст и заботы растущего просветительного центра вынуждают меня довольствоваться лишь чтением сообщений об этом торжестве над природой человека, сильного духом, и я надеюсь, что очень скоро будут опубликованы Ваши захватывающие описания этих путешествий.
Вы совсем акклиматизировались в северной зоне, и я не знаю, как скажется на Вас наш климат. Но у нас сейчас зима, и если Вы сможете перенести жару здесь, то я буду бесконечно счастлив, если Вы приедете и проведете несколько дней у меня, в моем ашраме. Дух интернационализма, который царит в Шантанекетане, и его просветительная работав я уверен, могут заинтересовать Вас. И поверьте мне, для меня будет истинным наслаждением показать Вам плоды труда всей моей жизни — Шантанекетан.
Всем вам шлю свои добрые пожелания. Искренне Ваш
Рабиндранат Тагор".
В накаленной атмосфере тридцатых годов стремления и помыслы лучших людей планеты сходятся на одном слове: «мир». Идея пакта Рериха о защите культурных ценностей находит в Рабиндра-нате Тагоре самого убежденного сторонника. Он пишет художнику:
«Я зорко следил за Вашими замечательными достижениями в области искусства и за Вашею великою гуманитарною работою во благо всех народов, для которых Ваш пакт Мира с его знаменем для защиты всех культурных сокровищ будет исключительно действенным символом. Я искренно радуюсь, что этот пакт принят музейным комитетом Лиги Наций, и я чувствую глубоко, что он будет иметь огромные последствия на культурную гармонию народов».
Всем своим авторитетом писателя, гуманиста, общественного деятеля Рабиндранат Тагор поддерживает рериховский пакт Мира. Из письма Рериха Тагору:
"15 сентября 1936 года.
Мой дорогой уважаемый Друг!
С глубоким восторгом мы прочли Ваш повелительный призыв к миру, опубликованный в газетах 5 сентября 1936 года. Пусть эти страстные зовы дойдут до самых отдаленных уголков земли, и пусть они позовут к духовному порыву, к взаимопониманию и сотрудничеству, так как без этих культурных основ невозможен подлинный Мир. Разрешите мне от имени Всемирной лиги культуры и Комитета знамени Мира поблагодарить Вас от всего оердца за Ваш властный призыв к защите Мира. Поистине Ваше имя, как свет маяка, освещает путь многим замечательным движениям".
Из ответного письма Тагора:
"Шаптанекетан. 22 сентября 1936 года.
Мой дорогой Друг!
Меня глубоко тронули Ваши слова, высказанные в мой адрес в письме, полученном только вчера, за которое я выражаю Вам свою искреннюю признательность.
Проблема Мира сегодня является наиболее серьезной заботой человечества, и наши усилия кажутся такими незначительными и тщетными перед натиском нового варварства, которое бушует на Западе со все нарастающей яростью. Отвратительное проявление неприкрытого милитаризма повсюду предвещает ужасное будущее, и я почти перестал верить в самую цивилизацию. И все же мы не можем отказаться от наших устремлений, ибо это только ускорило бы конец.
Сейчас я так же, как и Вы, потрясен и обеспокоен поворотом событий на Западе; мы можем лишь верить, что прогрессивные силы мира восторжествуют в этой грозной битве…
Ваша жизнь — самоотвержение, и я надеюсь, что Вы проживете еще долгие годы, продолжая служить человечеству и делу культуры".
«Красота заложена в индо-русском магните. Сердце сердцу весть подает». Электрическое поле взаимного тяготения духовных полюсов Индии и России с новой силой замыкается на именах Рабиндранат Тагор — Николай Рерих. Радостно единение этих имен. Радостны слова Рериха, звучащие как стихи:
«Когда думается о неутомимой энергии, о благословенном энтузиазме, о чистой культуре, передо мною всегда встает столь близкий мне облик Рабиндраната Тагора. Велик должен быть потенциал этого духа, чтобы неустанно проводить в жизнь основы истинной культуры. Ведь песни Тагора — это вдохновенные зовы к культуре, его моление о высокой культуре, его благословение ищущим пути восхождения. Синтезируя эту огромную деятельность — все идущую на ту же гору, проникающую в самые тесные переулки жизни, — разве может кто-нибудь удержаться от чувства вдохновляющей радости? Так благословенна, так прекрасна сущность песнопения, зова и трудов Тагора».
5
Своеобразие творческого письма Рериха некоторым его современникам давалось нелегко. Камнем преткновения становилась для них образная символика поэта. Образы истолковывались подчас однозначно. Вырванные из живой ткани стиха, они казались отвлеченными, архаичными. Да и само своеобразие воспринималось прямолинейно и оценивалось по формальным признакам: белый стих, поэзия мысли.
Между тем подлинная оригинальность поэтического мышления Рериха совсем в другом. Истинное своеобразие его стихам придает дыхание восточной мудрости, мудрости, ставшей живой и радостной реальностью всего его творчества. Повторяю, это не было подражанием чужим образцам или стилизацией. Это был органический сплав духовного мира современного человека с миром высоких мыслей восточной (и прежде всего индийской) культуры.
В стихах Рериха сближены русские и индийские поэтические традиции. Не поняв этой особенности, нельзя понять и главного: в чем новизна поэтического слова Рериха, в чем сокровенный смысл стихов.
Мир философских мыслей и поэтических образов Индии, как ничто другое, будит его творческое воображение, рождает созвучный отклик в его душе. Индийский писатель и литературовед Генголи, анализируя поэзию Рериха, приходит к выводу, что она «раскрывает его как величайшего мыслителя и пророка». Он пишет: «Его сборник поэм, „Flame in Chalice“ полон глубоких поучений, которые иногда вторят мыслям Упанишад».
Но стихи Рериха не механическое переложение чужого текста. Вопрос, который ставил перед собой пытливый человеческий разум на протяжении многих веков, ставит и поэт: что есть основа сущего? На этот вопрос индийская философия с древнейших времен нередко отвечала одним словом — Абсолют, толкуя понятие широко и многопланово и ни в коем случае не отождествляя его с Богом в узкорелигиозном понимании слова. Собственно, стихи Рериха «Свет» могли быть названы именно словом «Абсолют», ибо речь здесь идет о нем.
Неощутимый, неслышный,
незримый. Призываю:
сердце, мудрость и труд.
Кто узнал то, что не знает
ни формы, ни звука, ни вкуса,
не имеет конца и начала?
Все сияет светом его.
В темноте сверкают
крупицы твоего сиянья,
и в моих закрытых глазах
брезжит чудесный твой свет.
Совершенно индийское по духу стихотворение «Как устремлюсь?». Пафос человеческой устремленности ввысь запечатлен в образах древнеиндийской мудрости.
..В сердце своем ищи
Вриндаван-обитель
любви. Прилежно ищи
и найдешь. Да проникнет
в нас луч ума. Тогда
все подвижное утвердится.
Майи не ужасайтесь. Ее
непомерную силу и власть
мы прейдем.
Индийская традиция здесь выступает в чистом виде. Даже слова-понятия специфичны, и, быть может, непосвященному нужно объяснять, что Майя обозначает мир в его внешне заманчивых, но, в сущности, иллюзорных формах, а Вриндаван — это своего рода аккумулятор, копящий в себе духовную энергию человека. Из мифологии перекочевали птицы Хомы, которые никогда не садятся и которые выводят своих птенцов в недосягаемой высоте среди облаков и звездных зарниц.
Образы Рериха восходят к индийской символике. Достаточно сравнить его стихи с книгой Тагора «Гитанджали», которая, по признанию художника, была для него целым откровением, чтобы понять это. Торжественные слова («царь», «владыка», «могущий») и в тех и в других стихах вырастают из своего первоначального смысла, превращаются в символы и аллегории.
"Ночной мрак сгущался. Наша дневная работа кончилась. Мы думали, что уж прибыл последний гость, и все двери в деревне были заперты. Но кто-то сказал:
— Еще прибудет царь. Мы засмеялись и сказали:
— Нет, этого не может быть.
Нам показалось, что кто-то постучал в двери, и мы сказали, что это только ветер. Мы погасили светильник и отошли ко сну. Но кто-то сказал:
— Это вестник.
Мы засмеялись и сказали:
—Нет. Это ветер…
В полночь послышался какой-то звук. Сквозь сон мы подумали, что это отдаленный гром. Земля задрожала, стены затряслись, и мы очнулись. Но кто-то сказал, что это звук колес. Мы прошептали в полусне:
— Нет. Это гул грома.
Было еще темно, когда забил барабан. Раздался глас: «Вставайте! Не медлите!»
Мы прижали руки к сердцу и дрожали от страха. Кто-то сказал:
— Взгляните — царский стяг! Мы встали, восклицая:
— Больше нельзя медлить!
Царь прибыл, но где же светильники, где венки? Где седалище для него? О, стыд! О, позор! Где чертог, где украшения?
Кто-то сказал:
— Напрасен вопль! Приветствуйте его с пустыми руками, ведите его в пустые покои!
Откройте двери, пусть звучат рога из раковин! В глухую ночь прибыл царь нашего темного, мрачного жилища! Гром грохочет в небесах! Мрак содрогается от молний! Возьми кусок изорванной циновки и расстели во дворе. С бурей прибыл нежданно царь страшной ночи" (Р. Тагор).
А вот чрезвычайно тонкое по рисунку мысли стихотворение Рериха, где слово «царь» тоже играет организующую роль:
НИЩИЙ
В полночь приехал наш Царь.
В покой он прошел. Так сказал.
Утром Царь вышел в толпу.
А мы и не знали…
Мы не успели его повидать.
Мы должны были узнать повеленья.
Но ничего, в толпе к нему подойдем
и, прикоснувшись, скажем и спросим.
Как толпа велика! Сколько улиц!
Сколько дорог и тропинок!
Ведь Он мог далеко уйти.
И вернется ли снова в покой?
Всюду следы на песке.
Все-таки мы следы разберем.
Шел ребенок.
Вот женщина с ношей.
Вот, верно, хромой — припадал он.
Неужели разобрать не удастся?
Ведь Царь всегда имел посох.
Разберем следы упиравшихся.
Вот острый конец боевой.
Непохоже!
Шире посох Царя,
а поступь спокойней.
Метными будут удары от посоха.
Откуда прошло столько людей?
Точно все сговорились наш путь
перейти. Но вот поспешим.
Я вижу след величавый,
сопровожденный широким посохом
мирным.
Это, наверно,
наш Царь. Догоним и спросим.
Толкнули и обогнали людей. Поспешили.
Но с посохом шел слепой нищий.
Конечно, если игнорировать философскую наполненность образа, если подойти к нему прямолинейно, то тогда затуманится совершенно очевидное, что слово «царь» — это слово-аллегория, что оно символизирует творческое начало мироздания, внутреннее творческое "я" человека. Утверждение «царственности» творческого труда — вот пафос стихов Рериха. Воспитай в себе «царя» и «владыку» собственной жизни, стань радостным творцом жизни — вот зов стихов Рериха.
Краеугольным для обоих поэтов было понятие «Учитель». В Индии, и вообще на Востоке, очень развито почитание этого понятия. В него вкладывают возвышенный смысл. Оно священно.
— Понятие Гуру — Учителя, — говорит Рерих, — только на Востоке возносимо с таким почитанием и достоинством. Напомню… легенду о мальчике-индусе, познавшем Учителя.
"Спросили его:
«Неужели солнце потемнеет для тебя, если увидишь его без Учителя?»
Мальчик улыбнулся:
«Солнце останется солнцем, но при Учителе мне будут светить двенадцать солнц».
Солнце мудрости Индии будет светить, ибо на берегу реки сидит мальчик, знающий Учителя".
В полном согласии с индийской традицией в поэтической системе Рериха образ Учителя, то четко очерченный, то ускользающий и сливающийся с небесной синевой, является главной пружиной динамического движения стиха. Даже название книги образовано от имени великого восточного Учителя мудрости Мории. На первый взгляд одинаков поэтический прием Тагора и Рериха: форма обращения к Учителю. Но здесь есть разница. В стихах Тагора ученик обращается к Учителю, а в стихах Рериха — Учитель к ученику. Разница не формальная, а принципиальная, особенно если вспомнить, что торжественные слова «владыка», «Учитель», «царь» обозначают творческий зов жизни. В первом случае человек хочет услышать зов, но еще не слышит и ждет, а во втором — слышит и потому обязан действовать. Понятие «Учитель» приобретает конкретную направленность. Как и Тагор, Рерих иноща превращает Учителя в сказочного владыку. Но, как правило, Учитель у него олицетворяет то внутреннее "я", что, как точка света, живет в человеке, борется и побеждает чувства и низменную природу человека. Поэтическое воображение Рериха наделяет внутреннее "я", в котором сконцентрированы лучшие мысли и чувства человека, самостоятельной жизнью. Как бы отделившись от человека, оно зовет его ввысь. Этот неожиданный прием придает поэтической речи Рериха неповторимую специфику. Стихи приобретают безличный характер; авторское "я" отступает на задний план, исчезает, растворяется в порыве духовной радости. Вот почему столь частые обращения к «мальчику» (в книге Рериха они составляют целый раздел) вовсе не назидание, не сентенция, не напутствие кому-то. Нет, это обращено к себе, это призыв к мобилизации своих духовных сил. Слово «Учитель» для Рериха — формула действия. Все, что зовет вверх, и есть Учитель!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«ПРОШЛОЕ ЛИШЬ ОКНО В БУДУЩЕЕ»
1
Мировосприятие Рериха в высшей степени диалектично. Он стремится охватить жизнь сразу в ее трех временных измерениях, и потому прошлое, настоящее и будущее у него не разорваны, а едины и нерасторжимы. Эта особенность его поэзии далеко не всеми была осознана. В одном из писем Рерих отмечал: «Публика совершенно не понимает „Цветы Мории“, но все-таки чувствует, что есть какое-то внутреннее значение». Поэт придавал большое значение именно внутреннему настрою книги, внутренней связи между стихами. Не случайно четырехчастное, симфоническое построение книги: три цикла стихов, названных Рерихом «сюитами», и поэма «Наставление ловцу, входящему в лес». Уже сама композиция книги как бы символизирует восходящее по ступеням движение и развитие человеческого духа, призванного к творчеству.
Первый цикл объединен названием «Священные знаки». Здесь все подчинено ключевой теме — пробуждению пытливого человеческого духа. Он лишь смутно различает, он не видит, а скорее угадывает светлые знаки, которые затемнены для него и ночною мглой, и туманом суетливой повседневности, и пеленою собственных сомнений и страхов. Это как бы начало трудного, но радостного пути восхождения.
Во второй части книги («Благословенному») смутное ожидание открытия вырастает в уверенность. Человек слышит свой внутренний голос, зовущий к труду и творческому напряжению. Горы, облака, небо — все пронизано зовом: «Встань, друг. Получена весть. Окончен твой отдых».
Третий раздел книги — «Мальчику». Мальчик — это творческий дух человека, делающий первые робкие, но уже самостоятельные шаги. В духовной битве, битве света и тьмы, мальчик вырастает в воина. Ему сужден подвиг. «Победа тебе суждена, если победу захочешь».
Четвертую часть книги составляет поэма «Наставление ловцу, входящему в лес». Для Рериха поэма имела особое значение, он считал ее главной программной вещью. Созданная в 1921 году в радости поэтического озарения (поэма написана, что называется, за один присест, в один день!), она предваряет самый важный, самый зрелый период в творчестве художника. Голос творца, осознавшего свое назначение, звучит здесь с полной силой. «Это твой час… Радуйся! Радуйся! Радуйся! Ловец трижды позванный».
2
Маленькая философская поэма «Священные знаки». В ней автор как бы оглядывается на все, что оставлено минувшим.
Мы не знаем. Но они знают,
Камни знают. Даже знают
деревья. И помнят.
Помнят, кто назвал горы
и реки. Кто сложил бывшие
города. Кто имя дал
незапамятным странам.
Неведомые нам слова.
Все они полны смысла.
Все полно подвигов. Везде
герои прошли. «Знать» —
сладкое слово. «Помнить» —
страшное слово. Знать и
помнить. Помнить и знать.
Значит — верить.
Летали воздушные корабли.
Лился жидкий огонь. Сверкала
искра жизни и смерти.
Силою духа возносились
каменные глыбы. Ковался
чудесный клинок. Берегли
письмена мудрые тайны.
И вновь явно все. Все ново.
Сказка-предание сделалось жизнью…
В этом напряженном, пронизанном предчувствием открытия тайн стихотворении, которое дает настрой всей поэтической книге, хотелось бы выделить строки: «Сказка-предание сделалось жизнью». Здесь буквально в одной фразе запечатлено отношение Рериха к легенде. Легенда, сказка, предание играли исключительную роль в творчестве художника. Смешение реального и легендарного, пожалуй, самая характерная особенность его стиля. Граница между ними у него исчезающе зыбка и подвижна. На его картинах реальные предметы, окружающие нас, незаметно приобретают сказочные очертания; в прозрачных контурах облаков и гор внезапно различаешь величественно-одухотворенные лики, а персонажи народных сказаний (Гесэр-Хан, Матерь Мира) «заземлены», они наделены человеческими чертами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Вы совсем акклиматизировались в северной зоне, и я не знаю, как скажется на Вас наш климат. Но у нас сейчас зима, и если Вы сможете перенести жару здесь, то я буду бесконечно счастлив, если Вы приедете и проведете несколько дней у меня, в моем ашраме. Дух интернационализма, который царит в Шантанекетане, и его просветительная работав я уверен, могут заинтересовать Вас. И поверьте мне, для меня будет истинным наслаждением показать Вам плоды труда всей моей жизни — Шантанекетан.
Всем вам шлю свои добрые пожелания. Искренне Ваш
Рабиндранат Тагор".
В накаленной атмосфере тридцатых годов стремления и помыслы лучших людей планеты сходятся на одном слове: «мир». Идея пакта Рериха о защите культурных ценностей находит в Рабиндра-нате Тагоре самого убежденного сторонника. Он пишет художнику:
«Я зорко следил за Вашими замечательными достижениями в области искусства и за Вашею великою гуманитарною работою во благо всех народов, для которых Ваш пакт Мира с его знаменем для защиты всех культурных сокровищ будет исключительно действенным символом. Я искренно радуюсь, что этот пакт принят музейным комитетом Лиги Наций, и я чувствую глубоко, что он будет иметь огромные последствия на культурную гармонию народов».
Всем своим авторитетом писателя, гуманиста, общественного деятеля Рабиндранат Тагор поддерживает рериховский пакт Мира. Из письма Рериха Тагору:
"15 сентября 1936 года.
Мой дорогой уважаемый Друг!
С глубоким восторгом мы прочли Ваш повелительный призыв к миру, опубликованный в газетах 5 сентября 1936 года. Пусть эти страстные зовы дойдут до самых отдаленных уголков земли, и пусть они позовут к духовному порыву, к взаимопониманию и сотрудничеству, так как без этих культурных основ невозможен подлинный Мир. Разрешите мне от имени Всемирной лиги культуры и Комитета знамени Мира поблагодарить Вас от всего оердца за Ваш властный призыв к защите Мира. Поистине Ваше имя, как свет маяка, освещает путь многим замечательным движениям".
Из ответного письма Тагора:
"Шаптанекетан. 22 сентября 1936 года.
Мой дорогой Друг!
Меня глубоко тронули Ваши слова, высказанные в мой адрес в письме, полученном только вчера, за которое я выражаю Вам свою искреннюю признательность.
Проблема Мира сегодня является наиболее серьезной заботой человечества, и наши усилия кажутся такими незначительными и тщетными перед натиском нового варварства, которое бушует на Западе со все нарастающей яростью. Отвратительное проявление неприкрытого милитаризма повсюду предвещает ужасное будущее, и я почти перестал верить в самую цивилизацию. И все же мы не можем отказаться от наших устремлений, ибо это только ускорило бы конец.
Сейчас я так же, как и Вы, потрясен и обеспокоен поворотом событий на Западе; мы можем лишь верить, что прогрессивные силы мира восторжествуют в этой грозной битве…
Ваша жизнь — самоотвержение, и я надеюсь, что Вы проживете еще долгие годы, продолжая служить человечеству и делу культуры".
«Красота заложена в индо-русском магните. Сердце сердцу весть подает». Электрическое поле взаимного тяготения духовных полюсов Индии и России с новой силой замыкается на именах Рабиндранат Тагор — Николай Рерих. Радостно единение этих имен. Радостны слова Рериха, звучащие как стихи:
«Когда думается о неутомимой энергии, о благословенном энтузиазме, о чистой культуре, передо мною всегда встает столь близкий мне облик Рабиндраната Тагора. Велик должен быть потенциал этого духа, чтобы неустанно проводить в жизнь основы истинной культуры. Ведь песни Тагора — это вдохновенные зовы к культуре, его моление о высокой культуре, его благословение ищущим пути восхождения. Синтезируя эту огромную деятельность — все идущую на ту же гору, проникающую в самые тесные переулки жизни, — разве может кто-нибудь удержаться от чувства вдохновляющей радости? Так благословенна, так прекрасна сущность песнопения, зова и трудов Тагора».
5
Своеобразие творческого письма Рериха некоторым его современникам давалось нелегко. Камнем преткновения становилась для них образная символика поэта. Образы истолковывались подчас однозначно. Вырванные из живой ткани стиха, они казались отвлеченными, архаичными. Да и само своеобразие воспринималось прямолинейно и оценивалось по формальным признакам: белый стих, поэзия мысли.
Между тем подлинная оригинальность поэтического мышления Рериха совсем в другом. Истинное своеобразие его стихам придает дыхание восточной мудрости, мудрости, ставшей живой и радостной реальностью всего его творчества. Повторяю, это не было подражанием чужим образцам или стилизацией. Это был органический сплав духовного мира современного человека с миром высоких мыслей восточной (и прежде всего индийской) культуры.
В стихах Рериха сближены русские и индийские поэтические традиции. Не поняв этой особенности, нельзя понять и главного: в чем новизна поэтического слова Рериха, в чем сокровенный смысл стихов.
Мир философских мыслей и поэтических образов Индии, как ничто другое, будит его творческое воображение, рождает созвучный отклик в его душе. Индийский писатель и литературовед Генголи, анализируя поэзию Рериха, приходит к выводу, что она «раскрывает его как величайшего мыслителя и пророка». Он пишет: «Его сборник поэм, „Flame in Chalice“ полон глубоких поучений, которые иногда вторят мыслям Упанишад».
Но стихи Рериха не механическое переложение чужого текста. Вопрос, который ставил перед собой пытливый человеческий разум на протяжении многих веков, ставит и поэт: что есть основа сущего? На этот вопрос индийская философия с древнейших времен нередко отвечала одним словом — Абсолют, толкуя понятие широко и многопланово и ни в коем случае не отождествляя его с Богом в узкорелигиозном понимании слова. Собственно, стихи Рериха «Свет» могли быть названы именно словом «Абсолют», ибо речь здесь идет о нем.
Неощутимый, неслышный,
незримый. Призываю:
сердце, мудрость и труд.
Кто узнал то, что не знает
ни формы, ни звука, ни вкуса,
не имеет конца и начала?
Все сияет светом его.
В темноте сверкают
крупицы твоего сиянья,
и в моих закрытых глазах
брезжит чудесный твой свет.
Совершенно индийское по духу стихотворение «Как устремлюсь?». Пафос человеческой устремленности ввысь запечатлен в образах древнеиндийской мудрости.
..В сердце своем ищи
Вриндаван-обитель
любви. Прилежно ищи
и найдешь. Да проникнет
в нас луч ума. Тогда
все подвижное утвердится.
Майи не ужасайтесь. Ее
непомерную силу и власть
мы прейдем.
Индийская традиция здесь выступает в чистом виде. Даже слова-понятия специфичны, и, быть может, непосвященному нужно объяснять, что Майя обозначает мир в его внешне заманчивых, но, в сущности, иллюзорных формах, а Вриндаван — это своего рода аккумулятор, копящий в себе духовную энергию человека. Из мифологии перекочевали птицы Хомы, которые никогда не садятся и которые выводят своих птенцов в недосягаемой высоте среди облаков и звездных зарниц.
Образы Рериха восходят к индийской символике. Достаточно сравнить его стихи с книгой Тагора «Гитанджали», которая, по признанию художника, была для него целым откровением, чтобы понять это. Торжественные слова («царь», «владыка», «могущий») и в тех и в других стихах вырастают из своего первоначального смысла, превращаются в символы и аллегории.
"Ночной мрак сгущался. Наша дневная работа кончилась. Мы думали, что уж прибыл последний гость, и все двери в деревне были заперты. Но кто-то сказал:
— Еще прибудет царь. Мы засмеялись и сказали:
— Нет, этого не может быть.
Нам показалось, что кто-то постучал в двери, и мы сказали, что это только ветер. Мы погасили светильник и отошли ко сну. Но кто-то сказал:
— Это вестник.
Мы засмеялись и сказали:
—Нет. Это ветер…
В полночь послышался какой-то звук. Сквозь сон мы подумали, что это отдаленный гром. Земля задрожала, стены затряслись, и мы очнулись. Но кто-то сказал, что это звук колес. Мы прошептали в полусне:
— Нет. Это гул грома.
Было еще темно, когда забил барабан. Раздался глас: «Вставайте! Не медлите!»
Мы прижали руки к сердцу и дрожали от страха. Кто-то сказал:
— Взгляните — царский стяг! Мы встали, восклицая:
— Больше нельзя медлить!
Царь прибыл, но где же светильники, где венки? Где седалище для него? О, стыд! О, позор! Где чертог, где украшения?
Кто-то сказал:
— Напрасен вопль! Приветствуйте его с пустыми руками, ведите его в пустые покои!
Откройте двери, пусть звучат рога из раковин! В глухую ночь прибыл царь нашего темного, мрачного жилища! Гром грохочет в небесах! Мрак содрогается от молний! Возьми кусок изорванной циновки и расстели во дворе. С бурей прибыл нежданно царь страшной ночи" (Р. Тагор).
А вот чрезвычайно тонкое по рисунку мысли стихотворение Рериха, где слово «царь» тоже играет организующую роль:
НИЩИЙ
В полночь приехал наш Царь.
В покой он прошел. Так сказал.
Утром Царь вышел в толпу.
А мы и не знали…
Мы не успели его повидать.
Мы должны были узнать повеленья.
Но ничего, в толпе к нему подойдем
и, прикоснувшись, скажем и спросим.
Как толпа велика! Сколько улиц!
Сколько дорог и тропинок!
Ведь Он мог далеко уйти.
И вернется ли снова в покой?
Всюду следы на песке.
Все-таки мы следы разберем.
Шел ребенок.
Вот женщина с ношей.
Вот, верно, хромой — припадал он.
Неужели разобрать не удастся?
Ведь Царь всегда имел посох.
Разберем следы упиравшихся.
Вот острый конец боевой.
Непохоже!
Шире посох Царя,
а поступь спокойней.
Метными будут удары от посоха.
Откуда прошло столько людей?
Точно все сговорились наш путь
перейти. Но вот поспешим.
Я вижу след величавый,
сопровожденный широким посохом
мирным.
Это, наверно,
наш Царь. Догоним и спросим.
Толкнули и обогнали людей. Поспешили.
Но с посохом шел слепой нищий.
Конечно, если игнорировать философскую наполненность образа, если подойти к нему прямолинейно, то тогда затуманится совершенно очевидное, что слово «царь» — это слово-аллегория, что оно символизирует творческое начало мироздания, внутреннее творческое "я" человека. Утверждение «царственности» творческого труда — вот пафос стихов Рериха. Воспитай в себе «царя» и «владыку» собственной жизни, стань радостным творцом жизни — вот зов стихов Рериха.
Краеугольным для обоих поэтов было понятие «Учитель». В Индии, и вообще на Востоке, очень развито почитание этого понятия. В него вкладывают возвышенный смысл. Оно священно.
— Понятие Гуру — Учителя, — говорит Рерих, — только на Востоке возносимо с таким почитанием и достоинством. Напомню… легенду о мальчике-индусе, познавшем Учителя.
"Спросили его:
«Неужели солнце потемнеет для тебя, если увидишь его без Учителя?»
Мальчик улыбнулся:
«Солнце останется солнцем, но при Учителе мне будут светить двенадцать солнц».
Солнце мудрости Индии будет светить, ибо на берегу реки сидит мальчик, знающий Учителя".
В полном согласии с индийской традицией в поэтической системе Рериха образ Учителя, то четко очерченный, то ускользающий и сливающийся с небесной синевой, является главной пружиной динамического движения стиха. Даже название книги образовано от имени великого восточного Учителя мудрости Мории. На первый взгляд одинаков поэтический прием Тагора и Рериха: форма обращения к Учителю. Но здесь есть разница. В стихах Тагора ученик обращается к Учителю, а в стихах Рериха — Учитель к ученику. Разница не формальная, а принципиальная, особенно если вспомнить, что торжественные слова «владыка», «Учитель», «царь» обозначают творческий зов жизни. В первом случае человек хочет услышать зов, но еще не слышит и ждет, а во втором — слышит и потому обязан действовать. Понятие «Учитель» приобретает конкретную направленность. Как и Тагор, Рерих иноща превращает Учителя в сказочного владыку. Но, как правило, Учитель у него олицетворяет то внутреннее "я", что, как точка света, живет в человеке, борется и побеждает чувства и низменную природу человека. Поэтическое воображение Рериха наделяет внутреннее "я", в котором сконцентрированы лучшие мысли и чувства человека, самостоятельной жизнью. Как бы отделившись от человека, оно зовет его ввысь. Этот неожиданный прием придает поэтической речи Рериха неповторимую специфику. Стихи приобретают безличный характер; авторское "я" отступает на задний план, исчезает, растворяется в порыве духовной радости. Вот почему столь частые обращения к «мальчику» (в книге Рериха они составляют целый раздел) вовсе не назидание, не сентенция, не напутствие кому-то. Нет, это обращено к себе, это призыв к мобилизации своих духовных сил. Слово «Учитель» для Рериха — формула действия. Все, что зовет вверх, и есть Учитель!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«ПРОШЛОЕ ЛИШЬ ОКНО В БУДУЩЕЕ»
1
Мировосприятие Рериха в высшей степени диалектично. Он стремится охватить жизнь сразу в ее трех временных измерениях, и потому прошлое, настоящее и будущее у него не разорваны, а едины и нерасторжимы. Эта особенность его поэзии далеко не всеми была осознана. В одном из писем Рерих отмечал: «Публика совершенно не понимает „Цветы Мории“, но все-таки чувствует, что есть какое-то внутреннее значение». Поэт придавал большое значение именно внутреннему настрою книги, внутренней связи между стихами. Не случайно четырехчастное, симфоническое построение книги: три цикла стихов, названных Рерихом «сюитами», и поэма «Наставление ловцу, входящему в лес». Уже сама композиция книги как бы символизирует восходящее по ступеням движение и развитие человеческого духа, призванного к творчеству.
Первый цикл объединен названием «Священные знаки». Здесь все подчинено ключевой теме — пробуждению пытливого человеческого духа. Он лишь смутно различает, он не видит, а скорее угадывает светлые знаки, которые затемнены для него и ночною мглой, и туманом суетливой повседневности, и пеленою собственных сомнений и страхов. Это как бы начало трудного, но радостного пути восхождения.
Во второй части книги («Благословенному») смутное ожидание открытия вырастает в уверенность. Человек слышит свой внутренний голос, зовущий к труду и творческому напряжению. Горы, облака, небо — все пронизано зовом: «Встань, друг. Получена весть. Окончен твой отдых».
Третий раздел книги — «Мальчику». Мальчик — это творческий дух человека, делающий первые робкие, но уже самостоятельные шаги. В духовной битве, битве света и тьмы, мальчик вырастает в воина. Ему сужден подвиг. «Победа тебе суждена, если победу захочешь».
Четвертую часть книги составляет поэма «Наставление ловцу, входящему в лес». Для Рериха поэма имела особое значение, он считал ее главной программной вещью. Созданная в 1921 году в радости поэтического озарения (поэма написана, что называется, за один присест, в один день!), она предваряет самый важный, самый зрелый период в творчестве художника. Голос творца, осознавшего свое назначение, звучит здесь с полной силой. «Это твой час… Радуйся! Радуйся! Радуйся! Ловец трижды позванный».
2
Маленькая философская поэма «Священные знаки». В ней автор как бы оглядывается на все, что оставлено минувшим.
Мы не знаем. Но они знают,
Камни знают. Даже знают
деревья. И помнят.
Помнят, кто назвал горы
и реки. Кто сложил бывшие
города. Кто имя дал
незапамятным странам.
Неведомые нам слова.
Все они полны смысла.
Все полно подвигов. Везде
герои прошли. «Знать» —
сладкое слово. «Помнить» —
страшное слово. Знать и
помнить. Помнить и знать.
Значит — верить.
Летали воздушные корабли.
Лился жидкий огонь. Сверкала
искра жизни и смерти.
Силою духа возносились
каменные глыбы. Ковался
чудесный клинок. Берегли
письмена мудрые тайны.
И вновь явно все. Все ново.
Сказка-предание сделалось жизнью…
В этом напряженном, пронизанном предчувствием открытия тайн стихотворении, которое дает настрой всей поэтической книге, хотелось бы выделить строки: «Сказка-предание сделалось жизнью». Здесь буквально в одной фразе запечатлено отношение Рериха к легенде. Легенда, сказка, предание играли исключительную роль в творчестве художника. Смешение реального и легендарного, пожалуй, самая характерная особенность его стиля. Граница между ними у него исчезающе зыбка и подвижна. На его картинах реальные предметы, окружающие нас, незаметно приобретают сказочные очертания; в прозрачных контурах облаков и гор внезапно различаешь величественно-одухотворенные лики, а персонажи народных сказаний (Гесэр-Хан, Матерь Мира) «заземлены», они наделены человеческими чертами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49