.. - подполковник резко махнул рукой и оборвал себя на полуслове, заметив скептическую улыбку Голикова, потом близко подошел к нему и заговорил, понизив голос: - Ладно, не кипятись, я постараюсь тебе помочь. Учитывая положение, могу предложить лишь один приемлемый вариант, - он внимательно посмотрел на майора, как бы взвешивая, говорить или нет. С Александром Яковлевичем они работали давно, но таких серьезных разногласий между ними еще не было. - Все, что будет в моих силах, я сделаю, - наконец решился Конюшенко. - Но уговор - всю информацию буду передавать тебе лично. И об этом никто не должен знать... Это мое главное условие... А там поступай, как знаешь...
- Вот, значит, как! - Голиков достал папиросы, закурил и, криво усмехнувшись, сказал: - Боишься в открытую заниматься своей работой?.. Хорош! И добавить нечего! - он поискал глазами пепельницу и со злостью загасил папиросу. - Или я ошибаюсь? Или я тебя неправильно понял?
- Твое дело. Я тебе все сказал откровенно... А встревать в историю я не намерен, - Конюшенко замолчал и отвернулся к окну, чтобы не встретиться взглядом с Голиковым.
* * *
День прошел в суете и нервотрепке, но домой удалось вырваться раньше обычного, даже Марина еще не вернулась с работы. Голиков включил телевизор - ничего интересного. Посидел немного, после чего улегся, предварительно отключив телефон, чтобы хоть часок отдохнуть. По привычке он начал анализировать прошедший день: "Да, трудно будет доказать причастность работников пищевкусовой фабрики к убийству Петровой, а то, что это убийство, - нет никаких сомнений. Но за преступниками или преступником, судя по всему, кто-то стоит. И этот "кто-то" имеет немалый вес, положение в обществе... Черт бы их всех подрал!.. Правда, и раньше тоже приходилось закрывать глаза на делишки отдельных высокопоставленных должностных лиц, но тогда хоть начальство объясняло, что так надо, что нельзя бросать тень на заслуженных людей и подрывать авторитет партии. Противоправно, но убедительно... Но сейчас!.. Не понимаю. Неужели жизнь человека ничего не стоит?.. Возможно, я заблуждаюсь, и убийство Петровой не связано с пищевкусовой фабрикой... Но даже если это и так. Закон для всех одинаков... Так дайте же мне возможность произвести обычную проработку версии в полном объеме, - Голиков, взбудораженный своими рассуждениями, поднялся, прошел в кухню, поставил чайник и закурил. Алиби Борисова почти подтвердилось, хотя и есть небольшие несовпадения по времени. Правда, в кафе тоже могли ошибиться, но главное - доказано, что он был там. Заходил он и в суд. То, что Борисов чего-то боится, я еще могу понять, а вот поведение Конюшенко... Дожились!.. Что же происходит? Какое-то массовое равнодушие, настоянное на страхе... Вот даже Марина, жена, затаилась и молчит. Но я нутром чувствую, что она меня жалеет. Понятно, не оправдал надежд. До сих пор майор. Конюшенко и тот упрекнул в этом... И еще один парадокс: количество раскрываемых дел растет, но на фоне увеличения числа преступлений процент раскрываемости уменьшается. Прежний начальник на выговоры не скупился, хотя и прекрасно понимал, что моей вины в том не было... Но и с него требовали, а крайний всегда должен найтись. Спасибо, что хоть в дела не лез... А вот Струков... Кто-то мне говорил, что начальник инспекции личного состава Зубатов "Волгу" приобрел... А за какие шиши?.. - мысли Голикова переключились на другое: Хорошо еще, что Марина на работу вышла, а то моей зарплаты только на кормежку хватает... Сынишке надо одежонку справить, да и самому не мешало бы о новом костюме побеспокоиться... - и снова о работе: - А исполнители-то - профессионалы! Следов в квартире Петровой не оставили, вернее, - грамотно, со знанием дела уничтожили. Правда, с золотом явный перегиб, рассчитанный на дилетантов. Зато в остальном - ни малейшего прокола... Но как они выманили Петрову домой, заставили полезть в ловушку?.. Может, Борисов и способствовал этому, а теперь боится признаться? Во всяком случае, вряд ли он мог предположить трагический исход встречи... Все, за что ни возьмись, - зыбко и расплывчато. Почему, например, Березин не слышал крика Петровой? Ведь в панельных домах слышно даже, о чем говорят за стеной в повышенном тоне. Но и врать старику не резон..."
Голиков настолько глубоко задумался, невидяще уставившись в окно, что не услышал, как щелкнул замок. Вошла жена. Он вздрогнул, услышав знакомый голос:
- Как же это ты умудрился раньше меня оказаться дома?.. Чудеса да и только... А вот чайник у тебя, как всегда, выкипел! - она выключила газ и поставила сумку с покупками около холодильника. Александр Яковлевич никак не отреагировал на упрек жены. Он только вздохнул и полез в карман брюк за очередной папиросой.
- Не надо так часто, - попросила Марина, укоризненно посмотрев на мужа, и легко забрала из его рук пачку "Беломора".
Голиков повернул жену к себе и, заглянув в ее большие черные глаза, устало сказал:
- Понимаешь, Мариночка, никак не могу разобраться в происходящем вокруг меня... Такое впечатление, будто проспал много лет подряд, а сейчас вдруг проснулся - и волосы на голове дыбом... До чего мы докатились!
- Так вот что мучает, - почему-то шепотом сказала Марина. Честно говоря, она давно ожидала откровенного разговора с мужем, но постоянно мешало то, что он, как правило, приходил домой поздно, а то и вовсе на несколько дней исчезал в командировках. Особенно она беспокоилась о сыне, который жил без отцовского присмотра. Да и в семейном бюджете едва удавалось сводить концы с концами. Не хватало денег на самое необходимое. Вспомнив про это, она нерешительно добавила: - Тебя беспокоит наш быт?..
Александру Яковлевичу показалось, что голос Марины слегка дрогнул, и он тут же пожалел о минутной слабости, но было уже поздно. Марина перехватила инициативу:
- Да о чем я тебя, глупая женщина, спрашиваю? Ведь тебя кроме работы ничего не интересует. Ты нас с Мишей можешь в упор неделю не замечать. Стыдно слушать, как соседки толкуют, что у нашего Миши брюки уже давно малы, да и не только брюки... А ты посмотри на свой костюм или на пальто. Их в химчистку неловко уже сдавать... Да что это я пристаю к тебе с такими мелочами - у тебя ведь дела глобального значения, - с горькой иронией подвела итог Марина.
Голикову было больно и непривычно выслушивать от жены упреки, хотя, чего греха таить, он и сам частенько задумывался над семейной жизнью, тысячу раз давал зарок круто изменить свое отношение к ней, но потом работа затягивала, и он все откладывал и откладывал планируемые изменения. Вот и сейчас Голиков поймал себя на том, что мысли его заняты анализом разговора с Конюшенко. Просто наваждение какое-то. Он крепко обнял жену и с грустью в голосе заговорил:
- Ты права, Мариночка. Сто раз права... Что мне, больше всех нужно?.. Хватит!.. Сыт... Вот возьму и совсем уйду из органов! - сказал и испугался своих слов. Но слово не воробей. И он с беспокойством начал ждать ответа Марины, которая знала, что муж, если решил, то от своего не отступится. Но на сей раз предложение Александра Яковлевича было настолько неожиданным и нелепым, что даже Марина, несмотря на подавленность, невольно улыбнулась.
- Куда же ты пойдешь? Что ты умеешь?.. Если бы ты слышал, с какой гордостью Миша в садике детям рассказывает, что его папа бандитов ловит, то не говорил бы глупостей. Уйду, уйду... И все-таки ты не ответил, что у тебя там случилось? - она выдвинула из-под стола табуретки и они сели, прижавшись друг к другу. За окном густела серая мгла, иногда тишину вечера нарушал сигнал автомобиля, шаги и голоса случайных прохожих.
* * *
Воскресенье, как и было обещано Марине, Александр Яковлевич провел с семьей. Они долго кружили по зоопарку, потом поехали в лесопарк на детскую площадку, где Миша - главное действующее лицо - перепробовал все качели, карусели и аттракционы. И, только изрядно проголодавшись, они вернулись домой.
Пока Марина накрывала на стол, Александр Яковлевич не утерпел и позвонил дежурному по городу, затем дежурному следователю и разговаривал с ним минут десять, в течение которых Марина подала обед, и они с Мишей, нетерпеливо переглядываясь, ожидали его. По выражению лица мужа Марина попыталась определить, хорошие или плохие вести сообщили ему, но так и не смогла. Александр Яковлевич спокойно бросал в трубку ничего не значащие для непосвященного фразы. Наконец он закончил разговор и отправился в ванную, а вернувшись, с широкой улыбкой, озорно блестя глазами, спросил:
- А кто у нас еще не мыл руки?
Марина с Мишей, вытянув перед собой, ладошки, смеясь, хором закричали:
- Чистые!.. Чистые!..
Ели молча. Голиков, изредка встречаясь глазами с женой, отводил взгляд в сторону.
- А компот где? - вдруг нарушил тишину Миша, отодвинув пустые тарелки. - С пирожным и конфетами! - требовательно добавил он.
Марина с удовольствием выполнила просьбу сына, незаметно подмигнув Голикову - мол, обрати внимание, хак полезны для детского организма длительные прогулки на свежем воздухе. На что тот ответил жестом, который означал примерно следующее: "Ничего не поделаешь, сам вижу, но обстоятельства!"
Переговорив друг с другом жестами и мимикой, каждый занялся своим: Миша громко пил компот, Марина убирала со стола грязную посуду, а майор погрузился в путаницу размышлений: "Так-так... Значит, нашли паренька, которого старушка Марья Ивановна встретила возле своего дома. Плохо, что задержали его еще вчера вечером, а опознание произвели только сегодня утром... Вечные, ничем не оправданные нарушения. Хорошо еще, что Березина сразу его опознала. А паренек-то раньше был судим за соучастие в краже, а с судимыми обращаются известно как. Так сказать, граждане второй категории, ради которых соблюдать закон вовсе не обязательно... И все-таки придется повторно вызвать Селезнева, Леонова и прочих... Закон должен быть для всех одинаков... И с условной помощью Конюшенко, как ни печально, а придется согласиться..."
- Так что там у тебя за новости? - перебила его мысли Марина.
- Ты же обещала, Мариночка, что никогда не будешь спрашивать меня о работе.
- Ох, я опять нарушила конвенцию, - улыбнулась она.
Голиков поднялся, на минутку привлек к себе жену, и, словно извиняясь, шепнул:
- Пока ничего не ясно.
- Можно подумать, что ты всегда охотно делишься со мной, когда даже все ясно, - отпарировала Марина.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Острая обида и недоумение расслабили крепко сбитое молодое тело Виктора Никулина. Плечи его безвольно опустились. "За что?.. Почему я здесь?.. Почему он мне не верит? - он сел на лавку, свесив круглую, коротко подстриженную голову. - Я же честно рассказал, что действительно видел старуху и даже предлагал ей поднести сумки, но она сама отказалась... Обидно, что Тоня будет ждать сегодня вечером, а я здесь торчу... Но в чем меня обвиняют? Что они от меня хотят?.. Должен следователь сказать... Правда, я от кого-то слышал, что обвинение предъявляется в течение десяти суток, а на сегодня только сутки прошли..."
Виктор Никулин находился в комнате для задержанных Московского райотдела со вчерашнего вечера. Водворил его сюда районный участковый.
Целую ночь камера наполнялась задержанными, в основном это были пьянчуги, попавшие за разную мелочь: матерную брань в людном месте, драки и прочее. Виктор старался избегать разговоров, но волей-неволей вынужден был слушать их косноязычный бред. Лавки, а их в камере было две, были донельзя засаленными, но бороться со сном сидя не хватило сил, и он, стянув с себя голубую куртку, сделал из нее изголовье и улегся на жесткие вонючие доски, время от времени переворачиваясь с боку на спину. Глаза были закрыты, но сон не шел.
Утром он начал старательно приводить себя в порядок. Отряхнул брюки и безуспешно пытался разгладить смятую куртку, служившую ему подушкой...
Сейчас Никулин находился в камере один. Еще рано утром каждый из задержанных получил свое. Начальник райотдела построил их в дежурной части и определил дальнейший маршрут. Большинство отвезли в суд, кого за пятнадцатью сутками, кого за штрафами. Никулина следователь повел к себе в кабинет, где уже сидели двое ребят, совершенно не знакомых Виктору.
Усадив всех троих под стенку, следователь предупредил, чтобы сидели молча, пока он сам не заговорит с ними. Потом подошел к двери и, просунув в нее большой хрящеватый нос, что-то сказал, и тотчас в кабинет вошла старушка, которую Виктор узнал, но никак не мог припомнить, откуда она ему знакома. Следователь спросил, не знает ли она кого-либо из сидящих здесь. Старушка внимательно осмотрела каждого, пожевала губами и отрицательно покачала головой. И дернул же Виктора черт спросить, не узнает ли она его. Старуха оживилась, подошла к нему поближе и, долго не раздумывая, указала на него... Откуда же ему было знать, что его и после этого не выпустят. Вины за собой он никакой не чувствовал, но поневоле мучительно копался в памяти, стараясь припомнить, где и когда встречался со старушкой... Бесполезно. Его попытки здесь, в камере, трезво разобраться во всем перекрывала назойливая мысль, что он так и не встретился с Тоней и что она может подумать...
Наконец лязгнул замок, открылась обитая железом дверь, и в камеру вошел широкоплечий мужчина в штатском. Уставившись на Виктора темными, спокойно-наглыми глазами, он глуховато спросил:
- Ну что, вспомнил?.. Или нужна помощь?
- А мне и вспоминать нечего... Жаль только, что свидание с одной девчонкой сорвалось, - высказал наболевшее Виктор, прикидывая, кто бы это мог быть.
- Ты мне телками зубы не заговаривай. И поменьше улыбайся, а то как бы плакать не пришлось! - с неожиданным озлоблением произнес незнакомец и, подойдя почти вплотную, неожиданно ударил Виктора коленом в пах. Тот, охнув от боли, согнулся, попятился к стене, а незнакомец молниеносно рубанул ребром ладони по шее. Виктор, всхлипнув, повалился на пол, но и это не остановило озверевшего незнакомца: острыми носками башмаков он начал молотить его, приговаривая:
- Ты у меня все вспомнишь, паскуда!.. И кто с тобой на дело ходил!.. И куда золото подевали!.. И как бабу вешали!..
Виктор поначалу пытался было сопротивляться, но безуспешно. Незнакомец бил заученными, точными, профессиональными ударами. По печени, по почкам, по селезенке, и с каждым ударом все больше распалялся. Ответы Виктора уже мало интересовали его, он вошел в раж, даже некое подобие улыбки появилось на его тонких бледных губах. Видимо, удовольствие, получаемое от самого процесса избиения, будоражило его.
Едва не теряя сознание от неистовой боли, Виктор, как ему казалось, кричал, умолял остановиться, звал на помощь, но на самом деле голос его все время срывался, превращаясь в бессвязные вскрики и хрипы, которые вскоре и вовсе перешли в животный истошный визг. Когда он обреченно затих, удары прекратились, и незнакомец, тяжело отдуваясь, вытирая платочком пот со лба, зло процедил:
- На сегодня с тебя хватит!.. Но если ты к вечеру опять ничего не вспомнишь, пеняй на себя. Приятного отдыха! - издевательски проговорил он и вышел из камеры.
Виктор хотел подняться, но ноги не подчинились ему, хотел что-то сказать вслед уходящему, но язык не ворочался, так как один из ударов ногой пришелся в лицо, после чего губы моментально распухли, а рот наполнился соленой кровавой гущей.
Через какое-то время дверь в камеру вновь открылась и до лежащего на полу Виктора донесся голос дежурного старшины:
- Иди умойся... Вот народ... Так налижутся, что с лавок падают, - но видя, что все старания задержанного подняться ни к чему не приводят, он подошел к нему и помог встать. Все равно ноги плохо слушались, подгибались. Кое-как передвигаясь, поддерживаемый старшиной, он вошел в туалет.
Вода обожгла губы, как огнем, и прополоскать рот он так и не сумел. Язык распух и лежал во рту, как чужой. Ноющая боль пронизывала, особенно чувствовалась она в области почек, поэтому он даже не смог сходить по нужде.
С трудом умывшись, Виктор опять с помощью старшины вернулся в камеру.
Старшина, уходя, посоветовал:
- Не упрямься, парень, а то... - и запнулся под ненавидящим взглядом Виктора, но потом все-таки добавил: - А жаловаться станешь - всю жизнь каяться будешь.
Не дождавшись в ответ ни слова, старшина захлопнул дверь камеры и ушел, бодро насвистывая под нос, в дежурную часть.
* * *
В понедельник перед работой Голиков решил заехать в Московский райотдел, чтобы переговорить с дежурным следователем, пока тот не сменился. Работники дежурной части приветствовали его, а старший по райотделу капитан Короленко пояснил, что следователь, к сожалению, ненадолго отлучился, но предупредил, что скоро будет, а Голиков пока может побеседовать с инспектором розыска Карым, который помогал вести дознание задержанного Никулина Виктора Афанасьевича.
Александр Яковлевич счел совет капитана дельным и поднялся на второй этаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
- Вот, значит, как! - Голиков достал папиросы, закурил и, криво усмехнувшись, сказал: - Боишься в открытую заниматься своей работой?.. Хорош! И добавить нечего! - он поискал глазами пепельницу и со злостью загасил папиросу. - Или я ошибаюсь? Или я тебя неправильно понял?
- Твое дело. Я тебе все сказал откровенно... А встревать в историю я не намерен, - Конюшенко замолчал и отвернулся к окну, чтобы не встретиться взглядом с Голиковым.
* * *
День прошел в суете и нервотрепке, но домой удалось вырваться раньше обычного, даже Марина еще не вернулась с работы. Голиков включил телевизор - ничего интересного. Посидел немного, после чего улегся, предварительно отключив телефон, чтобы хоть часок отдохнуть. По привычке он начал анализировать прошедший день: "Да, трудно будет доказать причастность работников пищевкусовой фабрики к убийству Петровой, а то, что это убийство, - нет никаких сомнений. Но за преступниками или преступником, судя по всему, кто-то стоит. И этот "кто-то" имеет немалый вес, положение в обществе... Черт бы их всех подрал!.. Правда, и раньше тоже приходилось закрывать глаза на делишки отдельных высокопоставленных должностных лиц, но тогда хоть начальство объясняло, что так надо, что нельзя бросать тень на заслуженных людей и подрывать авторитет партии. Противоправно, но убедительно... Но сейчас!.. Не понимаю. Неужели жизнь человека ничего не стоит?.. Возможно, я заблуждаюсь, и убийство Петровой не связано с пищевкусовой фабрикой... Но даже если это и так. Закон для всех одинаков... Так дайте же мне возможность произвести обычную проработку версии в полном объеме, - Голиков, взбудораженный своими рассуждениями, поднялся, прошел в кухню, поставил чайник и закурил. Алиби Борисова почти подтвердилось, хотя и есть небольшие несовпадения по времени. Правда, в кафе тоже могли ошибиться, но главное - доказано, что он был там. Заходил он и в суд. То, что Борисов чего-то боится, я еще могу понять, а вот поведение Конюшенко... Дожились!.. Что же происходит? Какое-то массовое равнодушие, настоянное на страхе... Вот даже Марина, жена, затаилась и молчит. Но я нутром чувствую, что она меня жалеет. Понятно, не оправдал надежд. До сих пор майор. Конюшенко и тот упрекнул в этом... И еще один парадокс: количество раскрываемых дел растет, но на фоне увеличения числа преступлений процент раскрываемости уменьшается. Прежний начальник на выговоры не скупился, хотя и прекрасно понимал, что моей вины в том не было... Но и с него требовали, а крайний всегда должен найтись. Спасибо, что хоть в дела не лез... А вот Струков... Кто-то мне говорил, что начальник инспекции личного состава Зубатов "Волгу" приобрел... А за какие шиши?.. - мысли Голикова переключились на другое: Хорошо еще, что Марина на работу вышла, а то моей зарплаты только на кормежку хватает... Сынишке надо одежонку справить, да и самому не мешало бы о новом костюме побеспокоиться... - и снова о работе: - А исполнители-то - профессионалы! Следов в квартире Петровой не оставили, вернее, - грамотно, со знанием дела уничтожили. Правда, с золотом явный перегиб, рассчитанный на дилетантов. Зато в остальном - ни малейшего прокола... Но как они выманили Петрову домой, заставили полезть в ловушку?.. Может, Борисов и способствовал этому, а теперь боится признаться? Во всяком случае, вряд ли он мог предположить трагический исход встречи... Все, за что ни возьмись, - зыбко и расплывчато. Почему, например, Березин не слышал крика Петровой? Ведь в панельных домах слышно даже, о чем говорят за стеной в повышенном тоне. Но и врать старику не резон..."
Голиков настолько глубоко задумался, невидяще уставившись в окно, что не услышал, как щелкнул замок. Вошла жена. Он вздрогнул, услышав знакомый голос:
- Как же это ты умудрился раньше меня оказаться дома?.. Чудеса да и только... А вот чайник у тебя, как всегда, выкипел! - она выключила газ и поставила сумку с покупками около холодильника. Александр Яковлевич никак не отреагировал на упрек жены. Он только вздохнул и полез в карман брюк за очередной папиросой.
- Не надо так часто, - попросила Марина, укоризненно посмотрев на мужа, и легко забрала из его рук пачку "Беломора".
Голиков повернул жену к себе и, заглянув в ее большие черные глаза, устало сказал:
- Понимаешь, Мариночка, никак не могу разобраться в происходящем вокруг меня... Такое впечатление, будто проспал много лет подряд, а сейчас вдруг проснулся - и волосы на голове дыбом... До чего мы докатились!
- Так вот что мучает, - почему-то шепотом сказала Марина. Честно говоря, она давно ожидала откровенного разговора с мужем, но постоянно мешало то, что он, как правило, приходил домой поздно, а то и вовсе на несколько дней исчезал в командировках. Особенно она беспокоилась о сыне, который жил без отцовского присмотра. Да и в семейном бюджете едва удавалось сводить концы с концами. Не хватало денег на самое необходимое. Вспомнив про это, она нерешительно добавила: - Тебя беспокоит наш быт?..
Александру Яковлевичу показалось, что голос Марины слегка дрогнул, и он тут же пожалел о минутной слабости, но было уже поздно. Марина перехватила инициативу:
- Да о чем я тебя, глупая женщина, спрашиваю? Ведь тебя кроме работы ничего не интересует. Ты нас с Мишей можешь в упор неделю не замечать. Стыдно слушать, как соседки толкуют, что у нашего Миши брюки уже давно малы, да и не только брюки... А ты посмотри на свой костюм или на пальто. Их в химчистку неловко уже сдавать... Да что это я пристаю к тебе с такими мелочами - у тебя ведь дела глобального значения, - с горькой иронией подвела итог Марина.
Голикову было больно и непривычно выслушивать от жены упреки, хотя, чего греха таить, он и сам частенько задумывался над семейной жизнью, тысячу раз давал зарок круто изменить свое отношение к ней, но потом работа затягивала, и он все откладывал и откладывал планируемые изменения. Вот и сейчас Голиков поймал себя на том, что мысли его заняты анализом разговора с Конюшенко. Просто наваждение какое-то. Он крепко обнял жену и с грустью в голосе заговорил:
- Ты права, Мариночка. Сто раз права... Что мне, больше всех нужно?.. Хватит!.. Сыт... Вот возьму и совсем уйду из органов! - сказал и испугался своих слов. Но слово не воробей. И он с беспокойством начал ждать ответа Марины, которая знала, что муж, если решил, то от своего не отступится. Но на сей раз предложение Александра Яковлевича было настолько неожиданным и нелепым, что даже Марина, несмотря на подавленность, невольно улыбнулась.
- Куда же ты пойдешь? Что ты умеешь?.. Если бы ты слышал, с какой гордостью Миша в садике детям рассказывает, что его папа бандитов ловит, то не говорил бы глупостей. Уйду, уйду... И все-таки ты не ответил, что у тебя там случилось? - она выдвинула из-под стола табуретки и они сели, прижавшись друг к другу. За окном густела серая мгла, иногда тишину вечера нарушал сигнал автомобиля, шаги и голоса случайных прохожих.
* * *
Воскресенье, как и было обещано Марине, Александр Яковлевич провел с семьей. Они долго кружили по зоопарку, потом поехали в лесопарк на детскую площадку, где Миша - главное действующее лицо - перепробовал все качели, карусели и аттракционы. И, только изрядно проголодавшись, они вернулись домой.
Пока Марина накрывала на стол, Александр Яковлевич не утерпел и позвонил дежурному по городу, затем дежурному следователю и разговаривал с ним минут десять, в течение которых Марина подала обед, и они с Мишей, нетерпеливо переглядываясь, ожидали его. По выражению лица мужа Марина попыталась определить, хорошие или плохие вести сообщили ему, но так и не смогла. Александр Яковлевич спокойно бросал в трубку ничего не значащие для непосвященного фразы. Наконец он закончил разговор и отправился в ванную, а вернувшись, с широкой улыбкой, озорно блестя глазами, спросил:
- А кто у нас еще не мыл руки?
Марина с Мишей, вытянув перед собой, ладошки, смеясь, хором закричали:
- Чистые!.. Чистые!..
Ели молча. Голиков, изредка встречаясь глазами с женой, отводил взгляд в сторону.
- А компот где? - вдруг нарушил тишину Миша, отодвинув пустые тарелки. - С пирожным и конфетами! - требовательно добавил он.
Марина с удовольствием выполнила просьбу сына, незаметно подмигнув Голикову - мол, обрати внимание, хак полезны для детского организма длительные прогулки на свежем воздухе. На что тот ответил жестом, который означал примерно следующее: "Ничего не поделаешь, сам вижу, но обстоятельства!"
Переговорив друг с другом жестами и мимикой, каждый занялся своим: Миша громко пил компот, Марина убирала со стола грязную посуду, а майор погрузился в путаницу размышлений: "Так-так... Значит, нашли паренька, которого старушка Марья Ивановна встретила возле своего дома. Плохо, что задержали его еще вчера вечером, а опознание произвели только сегодня утром... Вечные, ничем не оправданные нарушения. Хорошо еще, что Березина сразу его опознала. А паренек-то раньше был судим за соучастие в краже, а с судимыми обращаются известно как. Так сказать, граждане второй категории, ради которых соблюдать закон вовсе не обязательно... И все-таки придется повторно вызвать Селезнева, Леонова и прочих... Закон должен быть для всех одинаков... И с условной помощью Конюшенко, как ни печально, а придется согласиться..."
- Так что там у тебя за новости? - перебила его мысли Марина.
- Ты же обещала, Мариночка, что никогда не будешь спрашивать меня о работе.
- Ох, я опять нарушила конвенцию, - улыбнулась она.
Голиков поднялся, на минутку привлек к себе жену, и, словно извиняясь, шепнул:
- Пока ничего не ясно.
- Можно подумать, что ты всегда охотно делишься со мной, когда даже все ясно, - отпарировала Марина.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Острая обида и недоумение расслабили крепко сбитое молодое тело Виктора Никулина. Плечи его безвольно опустились. "За что?.. Почему я здесь?.. Почему он мне не верит? - он сел на лавку, свесив круглую, коротко подстриженную голову. - Я же честно рассказал, что действительно видел старуху и даже предлагал ей поднести сумки, но она сама отказалась... Обидно, что Тоня будет ждать сегодня вечером, а я здесь торчу... Но в чем меня обвиняют? Что они от меня хотят?.. Должен следователь сказать... Правда, я от кого-то слышал, что обвинение предъявляется в течение десяти суток, а на сегодня только сутки прошли..."
Виктор Никулин находился в комнате для задержанных Московского райотдела со вчерашнего вечера. Водворил его сюда районный участковый.
Целую ночь камера наполнялась задержанными, в основном это были пьянчуги, попавшие за разную мелочь: матерную брань в людном месте, драки и прочее. Виктор старался избегать разговоров, но волей-неволей вынужден был слушать их косноязычный бред. Лавки, а их в камере было две, были донельзя засаленными, но бороться со сном сидя не хватило сил, и он, стянув с себя голубую куртку, сделал из нее изголовье и улегся на жесткие вонючие доски, время от времени переворачиваясь с боку на спину. Глаза были закрыты, но сон не шел.
Утром он начал старательно приводить себя в порядок. Отряхнул брюки и безуспешно пытался разгладить смятую куртку, служившую ему подушкой...
Сейчас Никулин находился в камере один. Еще рано утром каждый из задержанных получил свое. Начальник райотдела построил их в дежурной части и определил дальнейший маршрут. Большинство отвезли в суд, кого за пятнадцатью сутками, кого за штрафами. Никулина следователь повел к себе в кабинет, где уже сидели двое ребят, совершенно не знакомых Виктору.
Усадив всех троих под стенку, следователь предупредил, чтобы сидели молча, пока он сам не заговорит с ними. Потом подошел к двери и, просунув в нее большой хрящеватый нос, что-то сказал, и тотчас в кабинет вошла старушка, которую Виктор узнал, но никак не мог припомнить, откуда она ему знакома. Следователь спросил, не знает ли она кого-либо из сидящих здесь. Старушка внимательно осмотрела каждого, пожевала губами и отрицательно покачала головой. И дернул же Виктора черт спросить, не узнает ли она его. Старуха оживилась, подошла к нему поближе и, долго не раздумывая, указала на него... Откуда же ему было знать, что его и после этого не выпустят. Вины за собой он никакой не чувствовал, но поневоле мучительно копался в памяти, стараясь припомнить, где и когда встречался со старушкой... Бесполезно. Его попытки здесь, в камере, трезво разобраться во всем перекрывала назойливая мысль, что он так и не встретился с Тоней и что она может подумать...
Наконец лязгнул замок, открылась обитая железом дверь, и в камеру вошел широкоплечий мужчина в штатском. Уставившись на Виктора темными, спокойно-наглыми глазами, он глуховато спросил:
- Ну что, вспомнил?.. Или нужна помощь?
- А мне и вспоминать нечего... Жаль только, что свидание с одной девчонкой сорвалось, - высказал наболевшее Виктор, прикидывая, кто бы это мог быть.
- Ты мне телками зубы не заговаривай. И поменьше улыбайся, а то как бы плакать не пришлось! - с неожиданным озлоблением произнес незнакомец и, подойдя почти вплотную, неожиданно ударил Виктора коленом в пах. Тот, охнув от боли, согнулся, попятился к стене, а незнакомец молниеносно рубанул ребром ладони по шее. Виктор, всхлипнув, повалился на пол, но и это не остановило озверевшего незнакомца: острыми носками башмаков он начал молотить его, приговаривая:
- Ты у меня все вспомнишь, паскуда!.. И кто с тобой на дело ходил!.. И куда золото подевали!.. И как бабу вешали!..
Виктор поначалу пытался было сопротивляться, но безуспешно. Незнакомец бил заученными, точными, профессиональными ударами. По печени, по почкам, по селезенке, и с каждым ударом все больше распалялся. Ответы Виктора уже мало интересовали его, он вошел в раж, даже некое подобие улыбки появилось на его тонких бледных губах. Видимо, удовольствие, получаемое от самого процесса избиения, будоражило его.
Едва не теряя сознание от неистовой боли, Виктор, как ему казалось, кричал, умолял остановиться, звал на помощь, но на самом деле голос его все время срывался, превращаясь в бессвязные вскрики и хрипы, которые вскоре и вовсе перешли в животный истошный визг. Когда он обреченно затих, удары прекратились, и незнакомец, тяжело отдуваясь, вытирая платочком пот со лба, зло процедил:
- На сегодня с тебя хватит!.. Но если ты к вечеру опять ничего не вспомнишь, пеняй на себя. Приятного отдыха! - издевательски проговорил он и вышел из камеры.
Виктор хотел подняться, но ноги не подчинились ему, хотел что-то сказать вслед уходящему, но язык не ворочался, так как один из ударов ногой пришелся в лицо, после чего губы моментально распухли, а рот наполнился соленой кровавой гущей.
Через какое-то время дверь в камеру вновь открылась и до лежащего на полу Виктора донесся голос дежурного старшины:
- Иди умойся... Вот народ... Так налижутся, что с лавок падают, - но видя, что все старания задержанного подняться ни к чему не приводят, он подошел к нему и помог встать. Все равно ноги плохо слушались, подгибались. Кое-как передвигаясь, поддерживаемый старшиной, он вошел в туалет.
Вода обожгла губы, как огнем, и прополоскать рот он так и не сумел. Язык распух и лежал во рту, как чужой. Ноющая боль пронизывала, особенно чувствовалась она в области почек, поэтому он даже не смог сходить по нужде.
С трудом умывшись, Виктор опять с помощью старшины вернулся в камеру.
Старшина, уходя, посоветовал:
- Не упрямься, парень, а то... - и запнулся под ненавидящим взглядом Виктора, но потом все-таки добавил: - А жаловаться станешь - всю жизнь каяться будешь.
Не дождавшись в ответ ни слова, старшина захлопнул дверь камеры и ушел, бодро насвистывая под нос, в дежурную часть.
* * *
В понедельник перед работой Голиков решил заехать в Московский райотдел, чтобы переговорить с дежурным следователем, пока тот не сменился. Работники дежурной части приветствовали его, а старший по райотделу капитан Короленко пояснил, что следователь, к сожалению, ненадолго отлучился, но предупредил, что скоро будет, а Голиков пока может побеседовать с инспектором розыска Карым, который помогал вести дознание задержанного Никулина Виктора Афанасьевича.
Александр Яковлевич счел совет капитана дельным и поднялся на второй этаж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17