Щуплый, как "паровоз", да еще и имевший не первую судимость, получил "десятку" в ИТК строгого режима, рыжий "схлопотал" десять лет усиленного.
Валентин и сам рассказал о ходе судебного разбирательства по его делу. Предложение прокурора вызвало у "собратьев" возгласы откровенного удивления. Валентин поймал на себе их сочувствующие, пожалуй, даже уважительные взгляды.
- Не дрейфь! - сипло сказал рыжий. - В случае чего кассацию нарисуешь.
- Вышак дают редко, - авторитетно поддержал темноволосый. - Это уж поверь моему опыту. Как-никак - не первая ходка к хозяину, - он приосанился, покосившись на Борисова, но гот никак на это сообщение не отреагировал, и глаза темноволосого недобро блеснули. Он с подозрением, как бы оценивая заново, уставился на Валентина. - Постой, постой... протянул он. - Странно получается, чего это так быстро твой суд крутят?
- А-а-а... какая разница, - отмахнулся Борисов.
- Нет, браток, разница есть, - возразил темноволосый. - Дело попроще и то дней на пять растягивают.
- Ну и что с того?
- Тут два вариантика наклевывается... Или кто-то сильно хлопочет, чтобы побыстрее тебя спровадить с грешной земли, или ты нам лапшу на уши вешаешь, - с неприкрытой угрозой щуплый посмотрел на Валентина и, сплюнув в угол, добавил: - А ну-ка, покажь свой об...н! - разумея обвинительное заключение.
Борисов подчинился. Новые знакомые, склонив друг к другу головы, наскоро пробежали глазами документ. Судя по их кислым физиономиям, он не произвел на них впечатления.
- Так ты, братишка, просто дешевый донжуан! - глубокомысленно изрек рыжий.
- Взломал лохматый сейф, а следы замести не смог, - добавил, презрительно скривившись, темноволосый и снова сплюнул. - Ржавая пошла интеллигенция. Красиво нагадят, а как дело до расчета, так в кусты.
- Что вы себе позволяете! - Борисов вырвал из рук темноволосого свои бумаги. - Кто вам дал право судить обо мне?!
- Заткнись, чмо болотное! - окрысился черненький. Он давно присмотрел пиджак Борисова и ждал только, к чему бы прицепиться, чтобы затеять свару. - Кое-что интересное тебе прокурор уже пообещал, а об остальном позаботятся черви могильные!.. Так что, думаю, пиджачок тебе уже ни к чему, а нам с брательником в самый раз на сменку. Так что не возникай, а уважь! - он вплотную придвинулся к Валентину и бесцеремонно щупал борт пиджака. - Три пачки махры, ну и пару упаковок колес потянет, - определил щуплый, перемигнувшись с рыжим.
- Я бы попросил оставить меня в покое! - с негодованием вскричал Борисов, пытаясь отстраниться от темноволосого, хотя и так сидел на краю скамейки, но тот словно присосался к нему. Валентин попробовал оторвать его руку от пиджака и встать, но и это ему не удалось. Противник, как клещ, впился худыми, крючковатыми пальцами в ткань, и казалось, что он скорее оторвет ворот, чем разожмет пальцы. А тут еще рыжий, неизвестно как очутившийся с другой стороны, тоже начал тащить пиджак с Валентина.
- Что вы делаете! - крикнул Борисов, беспомощно пытаясь освободиться, но в тот же миг был опрокинут навзничь коротким тычком кулака рыжего в голову. Упасть со скамьи помешала стена, в которую он буквально влип. Он пытался подняться, громко звал на помощь, но все было напрасно. Отработанные удары кулаком, ребром ладони и ногами сыпались с двух сторон, и Борисов стал медленно сползать в тесный промежуток между стеной и скамьей. Вскоре его колени уперлись в грудь, и он лишился всякой возможности защищаться. "Собратья" почему-то не спешили воспользоваться этим. Причину Борисов, уже жестоко избитый, понял несколько мгновений спустя, когда внезапно получил несколько ударов ногами ниже пояса - в промежность. Он буквально взревел от сумасшедшей боли и, как пружина взвился с пола. Однако удары прекратились. Дверь распахнулась, в бокс ворвались несколько работников СИЗО с деревянными "киянками" в руках. Не вдаваясь в подробности, ради профилактики, они "добавили" всем участникам драки, а затем развели по отдельным помещениям.
* * *
Часам к десяти вечера Борисов наконец-то попал в свою камеру. Прозвучавший на этаже отбой на время избавил его от докучливых расспросов сокамерников.
Сбросив пиджак и рубашку, Борисов умылся, точнее наспех смыл с лица и рук следы крови, потом прилег на свои нары.
Боль, которая при малейшем движении появлялась то в одной, то в другой части тела, мешала ему сосредоточиться, хотя в то же время придавала разбросанным, как бы возникающим по отдельности, мыслям обнаженную ясность и остроту.
"Выхода нет!.. Придется признать вину... Ха!.. Леонов наверняка не ждет такого оборота!.. Ну, я им устрою карнавальную ночь!.. Черт, а чему я, собственно, радуюсь?! Если все повернется к лучшему, то я выйду где-то к пятидесяти. Ужас... Конченный я человек!.. А может, смерть?.. Господи, да за что? - шепотом причитал Борисов, грызя уголок подушки, стараясь не привлекать к себе внимания. - Стоп!.. А кассационная жалоба?.. В любом случае ее должны будут разбирать. Если сейчас дело рассматривает городской суд, то по кассационной жалобе оно должно быть передано в областной, снова теплая искорка забрезжила в его издерганном сознании. - Прежде всего необходимо срочно сменить адвоката... Всем местным - отвод. Они никогда не пойдут против друзей Леонова... Нужно выйти на столичного... Единственный человек, который сможет это сделать - Татьяна. Если все пойдет нормально, тогда в кассационной жалобе надо написать обо всем... Ну, Леонов, погоди!.. Еще не вечер... Торжество справедливости случается... Хоть иногда... Господи, помоги!.. - предвкушение близкого отмщения встряхнуло Валентина, наполнило сердце и радостью, и тревогой. Нервный холодок пробежал по его ноющему от побоев телу. - Сейчас главное все точно вспомнить, - лихорадочно соображал он. - Левую продукцию Леонов наверняка сбывает через магазины Селезнева. У него же приобретает сырье для изготовления вина..." - тут мысли Борисова странным образом переключились на другое - он почувствовал, как голоден, и горестно вздохнул.
Хлеб и кусочек сала, которые он получил утром в боксе, перед поездкой в суд, там же и остались. Тогда ничего не лезло в рот, к тому же он надеялся на жену, которой пообещали разрешить до суда передать ему продукты. Но в последний момент старший конвоя, неизвестно почему, запретил, и остался Борисов несолоно хлебавши.
Резь в желудке заставила его в поисках съестного обшарить всю камеру глазами. На столе что-то темнело. Он, постанывая, поднялся. На его счастье, это оказался небольшой кусок засохшего хлеба. Борисов вздрагивающими руками схватил его и начал жадно грызть.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На этот раз Голиков оказался в подъезде своего дома намного позже обычного. Шел первый час ночи. Стараясь поменьше шуметь, он осторожно вставил ключ в замочную скважину и был очень удивлен, открыв дверь, - в прихожей горел свет, а сквозь неплотно прикрытые двери спальни доносился незнакомый детский голос.
Голиков на цыпочках подошел к двери и заглянул в комнату. Миша спал на диване, раскинув ручонки, а возле него на стуле с ногами сидела смутно знакомая девочка лет семи. Она повернула голову, сонно сквозь слипшиеся ресницы посмотрела на вошедшего Голикова к сказала:
- Доброй ночи, дядя Саша... Мою маму отвезли в больницу, и тетя Марина поехала вместе с ней.
- Все понятно, но ты почему не спишь? - склонившись к ней, шепнул ей на ухо Голиков.
- Я подожду, пока вернется тетя Марина, - так же тихо ответила девочка.
- Ясненько, - Голиков прищурился, вспоминая, как же зовут неожиданную гостью, а когда ее имя всплыло в памяти, весело предложил.
- Ложись. Катенька, спать, а я вместо тебя подежурю. Тебе завтра с утра в школу, вставать надо рано, да и Миша при свете плохо спит.
Девочка неохотно поднялась и направилась к кровати, которую Марина, видимо, успела уходя постелить для нее, и, быстро раздевшись, юркнула под одеяло.
- Я рассказывала Мише сказку, - сказала Катя, - а он взял и уснул.
- Ты умница, Катенька, - похвалил Голиков, - даже тете Марине это не всегда удается...
Катя вряд ли поняла Голикова, но на всякий случай кивнула, натянула одеяло до подбородка и закрыла глаза.
Голиков полюбовался спящими детьми, потом выключил свет, бесшумно прикрыл дверь и прошел в кухню.
Минут через двадцать Марина не вошла, а буквально ворвалась в прихожую.
- Слава богу, ты дома! - она прислонилась к стене, тяжело дыша. Просто душа была не на месте...
- Это что-то новенькое... Что так тебя растревожило?
- Ты себе и представить не можешь, сколько горя кругом... В больнице это как-то особенно чувствуешь.
- Ах, вот что, - улыбнулся Голиков и невольно восхитился женой. Белый, тонкой вязки пуховый платок оттенял горящие от волнения щеки. Черные глаза возбужденно блестели.
- Что ты уставился?.. Я что, перепачкалась? - деловито спросила Марина и, отвернувшись, заглянула в висящее на стене зеркало. - Да нет, все вроде нормально. Я было подумала, что тушь потекла, - но, увидев в зеркале смущенное лицо мужа, лукаво улыбнулась и укоризненно покачала головой. - Ох, ясны мне, товарищ начальник, ваши намерения. По всему видно, не скоро ты сегодня отдыхать собираешься. Пойдем-ка я тебя чем-нибудь покормлю.
- Спасибо, Мариночка, я уже благополучно поужинал в столовой... Не вели казнить... - начал оправдываться Голиков. - Вот чайку бы покрепче.
- Ну и ладно. Хлопот меньше, да и я тебе составлю компанию, - сказала Марина, - и потому, пока я переоденусь, пойди и поставь чайник.
Голиков подчинился. На душе было неспокойно. Причин для этого было достаточно. Сегодня на работе он с утренней корреспонденцией получил адресованное ему лично письмо, и весь день был отравлен. Пожалуй, впервые в жизни перед ним так отчетливо встал вопрос: чему отдать предпочтение морали или закону. Неясные догадки и смутные сомнения, которые преследовали его во время следствия, так и остались догадками. Но теперь, после этого неожиданного письма, он наконец сумел отчетливо представить, как разворачивались события в квартире Ольги Петровой в день ее смерти.
"Безумие!.. Сущее безумие!.. - Голиков зажег газ и долго, не сознавая, что делает, искал, куда бы ему пристроить сгоревшую спичку, когда же обнаружил на подоконнике пепельницу, почему-то облегченно вздохнул. - Как бы там ни было, а смерть Петровой на совести Борисова... Да, здесь - Борисов... Там - Карый, а Петрову и Никулина уже не вернуть... И сколько еще жертв окажется - никто не в силах предугадать... Просто руки опускаются... Само собой, любое зло имеет корни. Но что их питает? Что дает им эту поразительную жизнестойкость?.. Где же наш всепобеждающий разум?.. Неужели мы бессильны изменить положение?.. Заколдованный круг. В верхах - тупое безразличие, борьба за портфели и комфорт, в низах недоверие к власть имущим, апатия".
Эти мысли в последнее время преследовали майора, вызывая у него непроходящее раздражение. Не находя ответов, он впадал в хандру. И над всей этой неразберихой рыхлой, паралично шамкающей массой грузно возвышалась фигура самодовольного государственного старца, развращенного властью до потери человеческого облика.
Погруженный в свои мысли, Голиков не услышал, как в кухню вошла Марина.
- Это ты так чайник поставил? - со смешком спросила она, заметив, что чайник стоит на одной конфорке, а горит другая. - И что с тобой после этого делать?
- Придумай что-нибудь, - виновато развел руками Голиков, - а я пока на балкончике перекурю.
- Не пущу! - Марина плотно прикрыла кухонную дверь. - Открой форточку и кури здесь. Мне с тобой поговорить хочется, - она переставила чайник на огонь. - Я только что отвезла в больницу соседку... Такую молоденькую, рыженькую. Ты ее должен помнить - она забегала пару раз.
Голиков утвердительно кивнул.
- Оказалось - сердце никуда не годится, - Марина вздохнула. - Она все время держала меня за руку и говорила: "Только бы не умереть! Катеньку жалко, у нее кроме меня никого нет. Детдомовская я... Не дай ей бог туда попасть..." Представляешь, ужас!.. Сколько времени прошло! У самой уже ребенок, а детдомовские обиды и огорчения никак не забудет... Ох, я бы этих мамаш-кукушек... Да что там... И при матери иной ребенок - круглый сирота!.. Нет, надо привлекать к ответственности. По самому строгому указу.
- Знаешь, Мариночка, не могу с тобой согласиться. Одними указами материнскую любовь не пробудить... Неизвестно - лучше или хуже будет ребенку, которого насильно навязывают матери. Дело тонкое. Общество лечить необходимо. Ну, а указы и законы новые нужны, конечно. Много еще чего нужно, - Голиков открыл кран и сунул окурок под струю.
- Саша, скажи мне, о чем ты в последнее время так напряженно думаешь? Кажется иной раз, что и меня ты только краем уха слушаешь, а все время где-то в себе.
- Ну, не совсем так, Марина, хотя в чем-то ты и права. Мне трудно объяснить. Пожалуй, я лучше расскажу тебе об одном случае, и ты почувствуешь сложность ситуации, в которую я попал.
- Ты только не забывай, что уже почти два.
- Постараюсь покороче... Не так давно остановила меня на улице незнакомая женщина... "Здравствуйте, Александр Яковлевич, - говорит и смотрит на меня с улыбочкой. - Не узнаете? Меньшова я, Настя..." Услышал фамилию и действительно вспомнил историю, которая, хотя и давняя, но до сих пор не выходит у меня из головы. Уж очень она в своей сути похожа на мое последнее дело.
- Сейчас, - перебила его Марина, - чайник вскипел, - она разлила густую заварку в чашки и плеснула понемногу кипятку. - Ну, дальше, - она поудобней устроилась у стены, на стуле.
- Эта Меньшова проходила у нас свидетелем по делу об убийстве одного парня по фамилии Крюков. Убийство произошло во время драки. После опроса немногочисленных очевидцев картина происшедшего получилась такая... Крюков с тремя друзьями подошел к некоему Степанову, проживающему на этой же улице буквально через несколько домов, ни с того ни с сего схватил за отвороты пиджака и с криком: "Ах ты, гад!" или что-то в этом роде попытался его приподнять, но Степанов легко вывернулся и неожиданно сильно ударил Крюкова, и тот, как ветром сдутый, отлетел к деревянному забору. Двое друзей Крюкова бросились было ему на помощь, но тот остановил их истошным криком: "Я сам!" Затем Крюков, не сводя со Степанова глаз, видимо, собираясь с силами, начал медленно подниматься... и вдруг ринулся на обидчика, но крепко стоявший на ногах Степанов хладнокровно опередил его, вывернул нападающему руку, отбросив носком ботинка какой-то блеснувший на солнце предмет, и в следующий момент резким и точным ударом снова сбил Крюкова с ног. Тот ничком упал на проезжую часть улицы и ударился головой о бордюр... Эксперты определили, что смерть наступила от кровоизлияния в мозг... Но это потом, а в тот момент события продолжали разворачиться. Один из друзей Крюкова склонился над ним, всмотрелся и с воплем: "Убили!" оросился на растерявшегося Степанова. Не заставил себя ждать и другой парень из злополучной компании. В это время из калитки дома, напротив которого завязалась драка, на инвалидной каляске выехала женщина. Она громко предупреждающе закричала и спустила с поводка немецкую овчарку. Собака грудью сбила с ног одного из друзей Крюкова и, ощетинившись, грозно зарычала. - Голиков умолк и отхлебнул полуостывшего чая.
- Прямо мороз по коже, - сказала Марина. - А дальше?
- Дальше все очень просто. Через несколько минут с включенной сиреной подскочила патрульная машина... Степанова отправили в больницу в тяжелом состоянии. Друзья Крюкова разбежались в разные стороны, их тогда не удалось задержать. Ну, а Крюков - тут пришлось вызвать судмедэкспертизу... Вот в таком виде мне и передали это дело, - Голиков снова потянулся за чашкой.
- Устал? - Марина с грустной нежностью посмотрела на мужа. - Может, горяченького? Или все-таки перекусишь?
- Нет, спасибо. Я лучше, с твоего разрешения, еще папироску.
- А Минздрав о чем предупреждает?
- О том, что волноваться вредно, а курение успокаивает.
- Ладно уж. Тебя не переспоришь... Так чем там весь этот твой детектив закончился?
- До конца еще... Участковый инспектор, прибывший на место первым, провел меня к главному свидетелю - Меньшовой. Как ты уже поняла, драка произошла на тихой зеленой улочке, застроенной одноэтажными частными домами, большей частью окруженными высокими заборами... На пороге дома, куда меня привел инспектор, дорогу нам преградила та самая немецкая овчарка, которая спасла жизнь Степанову. Мы негромко позвали хозяйку, тотчас послышался спокойный женский голос: "Рекс, пропусти гостей!" Пес с достоинством отвернул умную морду: "Мол, проходите, я и не собирался вас трогать!" Еще по дороге участковый рассказал мне кое-что о судьбе Меньшовой. Ее отец после смерти матери женился вторично, и по настоянию новой жены устроил двенадцатилетнюю дочь в школу-интернат. Окончив школу, Меньшова, поступила на работу, вышла замуж и по странному совпадению поселилась вместе с мужем на той же улице, где прошло ее детство, рядом с домом отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17