то ли сунуть в карман, то ли в холодильник Но я не пожимаю ее не потому, что хочу его унизить. Я никогда не обижаю хороших людей, помогающих мне делать мою работу. Нет, я оставляю ее в подвешенном состоянии, потому что думаю. Я думаю, значит, существую. Думаю я о том, что существует две категории учащихся: присутствующие и отсутствующие. Раз нашего разносчика бомб нет в первой, он вполне может принадлежать ко второй Ну, каков я мыслитель?Я щелкаю пальцами и хватаю директора за галстук.— Отсутствующие! — кричу я.— Про… прошу прощения? — блеет он.— Отсутствующие в классах есть?Я излагаю ему свою мысль, и его лицо освещается, как фасад дворца Цайо вечером Четырнадцатого июля.Мы возвращаемся в класс. На этот раз учитель, показывающий своим мальцам карту мира, начинает злиться.Он мне говорит, что Франции нужны образованные граждане, что он делает свою работу, не доставая легавых, так что пусть легавые делают свою, не доставая его.Поскольку он поседел на своей работе, я даю ему выговориться, после чего спокойно объясняю, что не привык, чтобы со мной разговаривали в подобном тоне, и что, будь он лет на двадцать помоложе, я бы заставил его съесть его карту.Мальцы хохочут, как на комедии. Директор теребит волосы в носу, выпучивая белые глаза, а мой коридорный кудахчет от смеха. Драма превращается в фарс. Я возвращаю себе серьезный вид, беру журнал, смотрю в него и вижу, что в графе “Отсутствующие” всего одно имя: Жерар Лопино.Я стучу кулаком по столу, чтобы восстановить тишину.— Как выглядит Жерар Лопино? — спрашиваю я учителя.Он ворча объясняет мне, что это паренек такого роста, весь в веснушках, нос вздернутый. — Это он! — кричит коридорный.На этот раз в моем горле поднимается волна радости.— Где он живет?Учитель отвечает, что не знает. Директор обещает посмотреть по своему журналу, но тут один из пацанов встает.— Я знаю, где он живет, месье!— Браво. Где?— Рядом со мной.— А где живешь ты? Он называет адрес.— Ты видел его сегодня утром?— Да.— Он собирался в школу?— Да, но сначала он должен был отнести в отель пакет. Один месье дал ему за это десять “колов”. На этот раз я ухватился за верную ниточку.— Он тебе сказал, что это за месье?— Нет, просто показал десятку и сказал: “Смотри, чего мне дал один дяденька, чтобы я отнес это вон в ту гостиницу…"Мальчик хмурит брови.— Тот месье был на машине… кажется…— Ладно, спасибо.Мы прощаемся с милой компанией и берем курс на улицу, где живет Лопино.В начале этой улицы стоит большая толпа. Я из принципа справляюсь, что происходит.— Какой-то шоферюга задавил мальчишку, подонок! — говорит мне почтальон. — Даже не остановился, падла! Глава 18 Речь идет о нашем мальчишке. Эти мерзавцы не любят оставлять свидетелей. Действуют по принципу выжженной земли. Я сжимаю кулаки. Вы должны знать, что я не из тех, кто плачет по пустякам, но, как и все крутые парни, люблю детей, и мысль, что эти бандюги без колебаний убрали мальца, бросает меня в холодную ярость.Я решаю, что коррида слишком затянулась и с этим пора кончать.Подхожу к одному из полицейских, производящих осмотр места происшествия.— О шофере что-то известно?— Один из прохожих запомнил номер, господин комиссар.Я пожимаю плечами. Я знаю, что номер машины убийцы никуда меня не приведет. Машина окажется краденой, и ее найдут брошенной на каком-нибудь пустыре.— Водителя кто-нибудь видел?— Я видела, — утверждает консьержка.Она пускается в пространные объяснения, из которых я узнаю, что у ее мужа нет одной ноги, что у нее больной желудок, ее племянник служит в Германии, а выросла она в маленьком городке в Шере.Я ее не перебиваю, потому что знаю, что никогда не надо огорчать свидетеля, который хочет выложить вам то, что знает. Короче, мы наконец доходим до аварии.— Он как будто нарочно сделал это! — уверяет старая перечница. — Выскочил на полной скорости и сделал крюк, чтобы сбить того бедного малыша… Я совершенно потрясена, можете потрогать, как бьется мое сердце…Я смотрю на ее тощую, как передача зеку, грудь и с ужасом отклоняю предложение. Она продолжает, не выказывая ни малейшего разочарования.— У этого типа была противная морда. Я успела его разглядеть.Я пошире раскрываю уши.— У него был очень длинный нос, — продолжает она. — И шляпа, надвинутая на глаза… Она возобновляет свой рассказ, но, поскольку у меня нет времени выслушивать вторую заутреню, я отваливаю.Хорошая погода переходит в дождь. Это может затянуться на целый день…Я захожу в бистро и заказываю большую чашку черного кофе, Я чувствую себя еще очень вялым. Надо сказать, я не успел толком выспаться…Потягивая кофеек, подвожу итоги. Я уже не раз делал это за последние двадцать четыре… да что это я! Всего за пятнадцать часов!Меня хотели кокнуть и ради этого не поскупились на расходы. Как я сказал шефу, это произошло потому, что они убеждены, что я знаю нечто убийственное о них.Если они считают, что я что-то знаю, значит, я находился в ситуации, позволявшей мне узнать это “что-то”. Когда? Где? Это я должен вспомнить очень быстро.Я заказываю вторую чашку кофе и закрываю глаза руками. Начинается мое маленькое кино Я заново прокручиваю все с самого начала, то есть с моего входа в кинозал, где Фердинанд искал себе железное алиби. Я повторяю все действия, разбираю каждый жест… К счастью, моя память работает как часы. Я продолжаю все вспоминать кадр за кадром, переключая их только после того, как рассмотрел каждую мелочь…Чему быть, того не миновать, сказал бы лиценциат филологии. Наконец я наталкиваюсь на одну детальку.Я захожу в контору за хорошей пушкой, тачкой и коллегой. По-моему, не стоит в одиночку соваться в сомнительные места.В арсенале я выбираю пистолет крупного калибра, пули из которого проделывают в человеке дырки размером с вход в метро.В гараже я беру “404-ку”, а в дежурке — толстого типа, специализирующегося на допросах. Не то чтобы он был хорошим оратором, но кулаки у него самые красноречивые из всех, что я когда-либо видел.Мы трогаемся в путь вчетвером (пушка, машина, Толстяк и я).— Куда едем? — осведомляется мой напарник.— В Булонь-Бийанкур. Ты не против? Он качает головой и засовывает в рот пачку табака. Этот толстяк жует табак, как гренадер.Дом на улице Гамбетта кажется спокойным. Я выхожу из тачки и делаю Толстяку знак следовать за мной.На мой звонок открывает горничная.— Доброе утро, — любезно здороваюсь я. — От профессора никаких новостей?— Нет, — бормочет она. — Это ужасно. С ним, наверное, случилось несчастье…— Вполне возможно.Я захожу.— Ваш муж дома?— Он… он пошел за покупками. Скоро вернется.— В таком случае мы его подождем. Мне нужно его о многом расспросить.Я указываю Толстяку на кресло в холле. Он падает в него со вздохом, способным поднять в небо планер.— Жди меня здесь, Толстяк.— А вы куда?Он всегда говорит прекрасными лаконичными фразами, свойственными благородным душам. Его можно было бы называть Лаконичным.— Осмотрю помещение. — И спрашиваю горничную:— А Бертран здесь?— Он у своего брата.Я улыбаюсь. Обожаю такие немногословные ответы. Когда разговор начинается в таком тоне, неизвестно, где он закончится. Я не спрашиваю, где живет брат Бертрана. Бертран мне не нужен, во всяком случае пока.— Следуйте за мной.Горничная и я проводим новый осмотр дома. Я с особым вниманием осматриваю спальню профессора.— Вы уже провели уборку?— Как обычно, — извиняется она. — Мне все кажется, что месье вернется с минуты на минуту…Я бросаю общий взгляд на остальные комнаты, после чего мы спускаемся. Толстяк жует свой табак.Вдруг открывается дверь кабинета, и из него выходит лакей, одетый в пальто. Заметив меня, он делает шаг назад.— Вот это да, — говорю я ему. — Вы откуда?— Э-э… я… собирался уходить…— А ваша жена нам сказала, что вы ушли…— Она ошиблась. Я наводил порядок в кабинете месье…— В пальто?— Ну… я уже уходил, но вспомнил, что кабинет неубран… Месье был очень аккуратным… — Был?— То есть… Разве мы знаем, жив он еще или нет? С этими изобретателями надо опасаться чего угодно.— Значит, вы собирались уходить?— Да.Я ощупываю его пальто.— Ваш прикид мокрый. Что, в кабинете протекает потолок?— Но…Я отодвигаю его и захожу в кабинет. Середину пола занимает широкий ковер, но вокруг натертый воском паркет. Я констатирую, что влажные следы подошв очень заметны. Они идут от сейфа к входной двери, словно лакей вышел из металлического ящика вместо того, чтобы направляться к нему. Этот феномен необъясним, разве что он ходил задом наперед.Я осматриваю сейф, вернее, не сам сейф, а его окрестности, и замечаю, что он не придвинут к стене, а встроен в нее.Я оборачиваюсь к маленькой группке, состоящей из моего коллеги и двух слуг.— Этот сейф скрывает потайную дверь, — говорю я. — Мне хочется узнать комбинацию, позволяющую открыть эту дверь.— Не понимаю, о чем вы говорите, — отвечает лакей. Я смотрю на него.— Сегодня произошло дорожное происшествие, — говорю я. — Мальчика, шедшего в школу, сбила машина. Именно из-за этого случая я приехал сюда. Меня привел нос. Не мой, а ваш…Он не моргая смотрит на меня.— Он у вас слишком длинный, — добавляю я, — и потому бросается в глаза.— Не понимаю…— Мальчик, которому вы поручили отнести пакет, адресованный знаменитому Сан-Антонио, и которого потом сбили машиной, не умер. Он описал вашу внешность…Моя ложь подействовала. Он прикусывает губу. Его поведение можно расценивать как признание. Вся моя злость выплескивается наружу. В тот момент, когда он ожидает этого меньше всего, я выписываю ему тычку в лоб, Это одно из самых крепких мест человека, но, когда бьешь с достаточной силой, пронимает, а я бью с достаточной.Длинный Нос падает назад. К счастью — а для него к несчастью, — его удерживает Толстяк. Он взглядом спрашивает меня, можно ли начинать. Так же взглядом я отвечаю “да”. Большое Брюхо загоняет свою жвачку за щеку и начинает “Императорский вальс”. Глава 19 Через пару минут холуй становится похожим на медный котел, спущенный с парадной лестницы Букингемского дворца. Толстяк больше, чем кто бы то ни было, любит исправлять внешность своих современников.Сначала он ставит фингалы под глазами, затем обрывает уши, после чего, сочтя, что труды по украшению идут в нужном направлении, отвешивает Длинному Носу двойную плюху по хлебалу. Лакей издает бульканье, потом со вздохом меланхолично выплевывает на паркет три зуба.— Остановись, Толстяк, — приказываю я.Он отпускает свою живую грушу и возвращает жвачку в центр помещения, предназначенного для жевания. Слуга падает в кресло. Я подхожу к нему и обыскиваю. Под мышкой у него пушка крупного калибра.— Это с такой штуковиной ты делаешь уборку? Он не реагирует. Он выглядит так, будто поругался с бульдозером… Его жена не двигается. Оба достаточно хорошие психологи, чтобы понять, что сидят в дерьме по уши.— Как открыть проход? — обращаюсь я к бабе Она отворачивается.Тогда я говорю себе, что сейчас не время миндальничать. С волками жить — по-волчьи выть.— Займись мадам тоже! — велю я Толстяку. — Но сначала засунь свою долю старой французской галантности в задний карман. Эти козлы — шпионы и подлые убийцы. Чтобы ты работал с душой, запомни: час назад месье умышленно задавил мальчишку.Толстяк вторично загоняет жвачку за щеку. На правой руке он носит большую стальную печатку, должно быть купленную в отделе бижутерии. Отличная игрушка. Он поворачивает шатон так, чтобы он был над ладонью, и с размаху бьет милашку по левой щеке. Ее шкура разъезжается, и начинает течь кровь Мой приятель не такой уж увалень, каким кажется. Он умеет разговаривать с бабами. Он влепляет ей вторую оплеуху, подругой щеке, и подталкивает к зеркалу. У нее все лицо в крови.— Чего-то тебе не хватает, — уверяет Толстяк и бьет ее кулаком в подбородок.Милашка начинает нас умолять не портить ей портрет. Она решительным шагом подходит к сейфу; набирает шифр на одном из дисков замка, после чего тянет за ручку.Как я и предполагал, сейф не открывается, а поворачивается, и появляется узкая лестница.— Следи за этими милягами! — приказываю я моему помощнику. — Я на разведку. Если не вернусь через десять минут, звони боссу. Пусть присылает людей. А пока гляди в оба. Эти двое очень хитрые…— Не беспокойтесь, — ворчит он, засовывая в рот новую порцию табака.Чтобы показать мне, что не позволит парочке провести себя, он отвешивает обоим лакеям по смачной плюхе.Я начинаю спускаться по потайной лестнице. * * * Раньше я думал, что потайные лестницы встречаются только в старых авантюрных романах. В наше время это выглядит по-средневековому старомодно.С пушкой в руке я осторожно спускаюсь по ступенькам, готовый к любой неожиданности. Неизвестно, куда меня приведет этот ход. Спуск длится недолго. Скоро я попадаю в небольшое помещение. Хочу включить зажигалку, но близкий шум останавливает меня.Я жду, давая глазам привыкнуть к темноте. Наконец я различаю светлую точку. Ее образует замочная скважина. Я на ощупь направляюсь к ней. У меня на редкость понятливые пальцы. Я ощупываю ими деревяшку. Это дверь погреба. Просто удивительно, как сохраняются осязательные воспоминания. Я сдерживаю приступ кашля. Едкий запах щекочет мне горло. Прильнув глазом к скважине, я вижу побеленную известью комнатку. Из мебели в ней одна огромная печь. Перед ней суетится мужчина. Он стоит ко мне спиной. Я ощупываю дверь на уровне пояса. Обычно "на дверях бывают ручки. Эта не исключение. Я кладу руку на ручку, тихо, очень тихо нажимаю на нее, потом резко распахиваю дверь и ору:— Руки вверх!Мужик оборачивается. Это Бертран. При виде меня на его роже расцветает глупая улыбка.— А, это вы! — шепчет он и опускает руки. Я не упускаю его из виду.— Подними лапы, Бертран!Вместо того чтобы подчиниться, он сует правую руку в карман брюк. Я даю ему вытащить пушку, чтобы иметь извинение, что находился в состоянии законной самозащиты, потом нажимаю на спусковой крючок своей. Он получает пулю в запястье и роняет машинку с громким ругательством.— Никогда не надо принимать меня за недоумка, Бертран, иначе бывает больно…Я делаю шаг к печке, открываю ногой дверцу и понимаю, откуда шел едкий запах, о котором я говорил выше: в печке горит тело, потрескивающее, как запекающееся яблоко. Это лже-Хелена. Я узнаю ее по отсутствию головы.Запах так отвратителен, что я спешу захлопнуть дверцу. Мои кишки скручивает мощное желание вернуть съеденное, но я справляюсь с ним — неохота выглядеть в глазах Бертрана мокрой курицей.— Скажи, Бертран, ты не запас на зиму угля, раз топишь печку таким странным горючим? Или захотелось поиграть в Бухенвальд?Он поддерживает раненую руку и смотрит на меня, как собака.— Пошли наверх, — говорю я ему. — Живо! И чтобы показать, что это серьезно, сую в его ребро ствол моего пистолета.Я был прав, что не стал затягивать свою экспедицию, потому что Толстяк продолжает забавляться с парой. Оба слуги похожи на что угодно, только не на мужчину и женщину. Их контуры постепенно расплываются.— Черт! — говорю я. — Ты их так превратишь в колбасный фарш.Толстяк с аппетитом смотрит на моего пленника. Даже у голодного волка, встретившего в лесу заблудившегося ягненка, не бывает в глазах такого блеска вожделения.— Где вы Поймали эту птичку? — спрашивает он. — У печки.— У чего?— У печки! Вот только у него какие-то странные привычки: он топит ее не антрацитом, а женским мясом.Толстяк не врубается; впрочем, у него есть смягчающее обстоятельство: надо быть очень умным, чтобы это понять.— Ваш цирк неплохо задуман, — говорю я прислуге. — Этот дом сообщается с домом сзади, что дает вам выход на другую улицу… Неплохо… Совсем неплохо.Я сажусь на диван рядом с тем, что осталось от Длинного Носа.— Прости, что надоедаю тебе, — говорю я, — но мне хочется узнать, где можно найти прекрасную Хелену… Нам надо продолжить один маленький разговорчик…— Я не знаю, где она…— Слушай, Длинный Нос, ты будешь самым большим кретином на этой планете, если начнешь корчить из себя жертву амнезии.— Ноя…— Если ты открыл пасть, чтобы врать, то лучше залепи ее пластырем. Теперь, красавчик, ты уже не можешь мне лепить горбатого. Я дам тебе образчик моих знаний: расскажу, как вышел на тебя. Неудачное покушение — а твой трюк с бомбой в пакете сорвался — заставило меня понять, что вы хотите убрать меня с дороги. Хелена сообщила остаткам банды, что произошло на поле. Ваш тайный аэродром погорел, и вам осталось одно — ждать. Но меня нужно было срочно нейтрализовать, а для этого найти мой след. Ты поехал к Большому дому, уверенный, что я первым делом помчусь туда, проследил за мной, увидел, что я отправился баиньки в гостиницу, и устроил свой подлый трюк с бомбой. Я остался жив, но хозяин отельчика и мальчишка погибли. Да, я тебе соврал. Мальчик умер, а о твоем носе мне рассказала консьержка. Но ведь нос еще не улика. На свете полно носатых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10