Итак, услышу ли я?..
Кто-то предложил три доллара, а Дункан выбил сперва еще полтинник,
потом добавил к ним четвертак - и так догнал цену до четырех семидесяти
пяти, после чего объявил корзиночку проданной.
Я посмотрел на собравшихся в зале. Это были дружелюбные люди, они
проводили вечер в обществе соседей и при этом чувствовали себя
превосходно. Сейчас они полностью сосредоточились на распродаже, но
попозже настанет время для разговоров, причем можно поручиться, что
серьезных тем будет немного. Обсудят виды на урожай; поболтают о рыбалке;
о новой дороге - неиссякаемом предмете для дискуссий вот уже добрых два
десятка лет, причем дальше слов так пока и не пошло; посудачат о последнем
скандале - ведь всегда найдется хоть какой-нибудь скандал, пусть даже
самого невинного свойства; обменяются впечатлениями от воскресной
проповеди или перемоют косточки недавно почившего и всеми любимого
джентльмена. Наговорившись всласть, они разойдутся по домам, где в этот
теплый весенний вечер им предстоит столкнуться с массой повседневных
домашних забот, но никому из них не придется ломать голову над проблемами
всеобщими или государственными.
И это замечательно, сказал я себе, - оказаться в таком местечке, где
никто не ощущает гнета подавляющих, мрачных тревог.
Я почувствовал, как кто-то тянет меня за рукав, и, обернувшись,
увидел Линду Бейли.
- Вы должны купить вон ту корзиночку, - сказала она. - Ее сделала
дочь проповедника. Очень хорошенькая. Вам будет приятно с ней
познакомиться.
- Откуда вы знаете, что это именно ее корзиночка?
- Знаю и все, - заявила она. - Покупайте.
Начальная цена составляла три доллара. Я накинул полтинник, но кто-то
из задних рядов немедленно предложил четыре. Взглянув в ту сторону, я
увидел троицу молодых людей, стоявших привалясь к стене; на вид им было
лет по двадцать. Все трое уставились на меня, и в их взглядах мне
почудилась злобная насмешка. И тут же меня снова дернули за рукав.
- Покупайте, - настаивала Линда Бейли. - Двое из них - парни
Болларда, а третий - Уильямса. Жутко стоеросовые. Если хоть один из них
купит ее корзинку, Нэнси умрет на месте.
- Четыре пятьдесят, - не задумываясь, выпалил я, а Джордж Дункан
повторил с помоста:
- Итак, у нас четыре пятьдесят! Даст ли кто-нибудь пять? - Он
повернулся к подпиравшей стенку троице, и один из них немедленно предложил
пятерку.
- Теперь мы имеем пять, - заливался Джордж. - Предложит ли кто-нибудь
шесть?
Он посмотрел на меня, но я покачал головой, и корзиночка ушла за
пятерку.
- Почему вы так поступили? - возмутилась Линда Бейли своим
смахивающим на ржание шепотом. - Вы могли продолжать торг!
- Честное слово, я приехал сюда не для того, чтобы в первый же вечер
помешать какому-то мальчишке купить приглянувшуюся ему корзиночку. А вдруг
здесь замешана девушка? Она могла сказать, как узнать ее корзинку.
- Но Нэнси - не его девушка, - заявила Линда Бейли, сразу
разочаровавшись во мне. - У нее вообще нет парня. Она будет обижена.
- Вы сказали, что это Болларды. Не те ли, что поселились на бывшей
нашей ферме?
- Они и есть. Старики у них неплохие. Но два их парня! Ужасные дети!
Все девушки их боятся. Ходят на танцы, сквернословят и вечно навеселе.
Я взглянул в другой конец зала: троица по-прежнему наблюдала за мной,
и у всех на лицах был написан триумф. В городе я был пришельцем, и они
посмеялись надо мной, перебив покупку. Глупость, разумеется,
самоочевидная, однако в таких городишках маленьким победам и поражениям -
за неимением больших - придают преувеличенное значение.
"Боже, - подумал я, - ну зачем было встречаться с этой женщиной?
Появление Линды Бейли всегда предвещало неприятности, и с тех пор она
ничуть не переменилась. Вечно лезет не в свое дело, а это не приводит к
добру."
Корзиночки быстро распродавались, оставалось уже совсем немного.
Джордж устал, и торговля шла вяло. Я подумал, что, может быть, следует все
же купить какую-нибудь - дабы продемонстрировать, что я здесь не пришелец,
что я вернулся в Пайлот-Ноб и собираюсь пожить здесь.
Я огляделся по сторонам, но Линды Бейли нигде не обнаружил. Скорее
всего, она ушла, разочаровавшись во мне. При мысли о ней я ощутил легкое
раздражение. Какое она имела право требовать, чтобы я защищал дочку
священника, какую-то неизвестную мне Нэнси, от невинных, скорее всего, -
или, по крайней мере, бесплодных - замыслов неуклюжих деревенских парней?
Оставалось только три корзинки, и Джордж взял одну из них - маленькую
и без всяких украшений. Подняв ее, Дункан завел свою аукционерскую
песенку.
Прозвучало два или три предложения, кто-то дал три с полтиной; я
поднял цену до четырех.
От задней стены кто-то выкрикнул: "Пять!"; я посмотрел в том
направлении - все трое по-прежнему были там и скалились, глядя на меня;
сроду не видывал таких гнусных и злобных шутовских ухмылок.
- Шесть, - сказал я.
- Семь, - бросил средний в этом трио.
- У нас уже есть семь, - объявил Джордж, несколько озадаченный,
поскольку это была самая высокая цена за весь вечер. - Услышу ли я семь
пятьдесят? Или кто-нибудь даст восемь?
Какое-то мгновение я колебался. Я был уверен, что первые предложения
исходили не от этой троицы. Они вступили в торг после меня. Им хотелось
поиздеваться, и все присутствующие понимали это.
- Восемь? - спросил Джордж, глядя на меня в упор. - Услышу ли я
восемь?
- Не восемь, - ответил я. - Десять!
Джордж сглотнул.
- Десять! - воскликнул он. - Услышу ли я одиннадцать?
Он бросил взгляд на троицу у стены. Те ответили лишь свирепыми
взглядами.
- Одиннадцать, - сказал Джордж. - Она стоит одиннадцать. Неужели
никто не поднимет еще на доллар? Услышу ли я одиннадцать?
Одиннадцати он не услышал.
Заплатив деньги и получив свое приобретение, я взглянул туда, где
подпирала стенку троица парней. Их там уже не было.
Встав в сторонке, я открыл корзиночку и на лежащем сверху листке
бумаги прочитал имя дамы, которую предстояло сопровождать на обед: Кэти
Адамс.

8
В холодном и влажном вечернем воздухе ощущался легкий аромат первой
сирени - отдаленный намек на благоухание, которое неделей позже тяжелыми
волнами накатит на улицы этого маленького городка. Налетавший с реки ветер
раскачивал фонари на перекрестках, заставляя метаться по земле
отбрасываемые ими пятна света.
- Я рада, что все кончилось, - сказала Кэти Адамс. - Я имею в виду
школьный вечер; да и учебный год тоже. Однако в сентябре я вернусь.
Я взглянул на шедшую рядом девушку, и она показалась мне совсем
другой, вовсе не похожей на особу, встреченную утром в магазине. Она
сотворила что-то с волосами, и учительская внешность куда-то пропала - так
же бесследно, как исчезли с ее лица очки. "Защитная окраска, - подумал я,
- она напускала на себя строгий вид, чтобы выглядеть так, как надлежит
учительнице, чтобы соответствовать представлениям общины. Позорище, -
сказал я себе, - поди догадайся, что под учительской личиной кроется
прелестная девушка!"
- Вернетесь? - переспросил я. - А где же вы собираетесь провести
лето?
- В Геттисберге.
- В Геттисберге?
- Да, в Геттисберге, в Пенсильвании [Геттисберг - город, в
окрестностях которого 1 - 3 июля 1863 года состоялось хотя и не решающее в
военно-стратегическом отношении, однако самое кровавое и памятное сражение
Гражданской войны (1861 - 1865). В сознании американцев оно является
одновременно символом и кровавой бойни, и бессмысленности
братоубийственной гражданской войны, и общенародного единства - так,
словно пролитая там кровь северян и южан сцементировала нацию. По ходу
развития сюжета вам еще придется столкнуться с битвой при Геттисберге]. Я
оттуда родом, и там живут все мои родственники. Я каждое лето возвращаюсь
туда.
- Я побывал там несколько дней назад - останавливался по пути сюда.
Целых два дня бродил по полю сражения, пытаясь представить, как все это
выглядело сто с лишним лет назад.
- А раньше вы там никогда не бывали?
- Как-то раз, много лет назад, когда начинающим репортером отправился
попытать счастья в Вашингтон. Была автобусная экскурсия в Геттисберг -
признаться, меня она не слишком удовлетворила. Мне всегда хотелось
побывать там в одиночку, располагать временем по собственному усмотрению,
рассматривать все, что захочу, заглядывать во все уголки или просто стоять
и смотреть - сколько душе угодно.
- На этот раз вам это удалось?
- Да, провел два дня в прошлом. И пытался представить себе все, как
было.
- Конечно, мы жили с этим так долго, что для нас оно стало
обыденностью. Мы гордимся историей, чтим память этой битвы и глубоко ею
интересуемся, однако меньше, чем туристы, естественно. Они приезжают,
свежие и преисполненные энтузиазма, и видят все другими глазами, нежели
мы.
- Может, вы и правы, - сказал я, думая на самом деле совсем иначе.
- Зато Вашингтон, - проговорила она, - вот место, которое я люблю.
Особенно Белый Дом. Он очаровывает меня. Я могу часами стоять возле
металлической решетки и просто рассматривать его.
- И вы, - заметил я, - и миллионы других. Там, возле решетки, всегда
полно народу - стоят, прохаживаются, переходят с места на место и
рассматривают.
- И еще мне нравятся белочки, - сказала она. - Я люблю этих нахальных
белок Белого Дома, что подходят к самой решетке, клянчат, временами даже
выскакивают на тротуар и снуют вокруг ваших ног, шныряют туда-сюда, а
потом садятся, поджав лапки к груди, и смотрят на вас крохотными
блестящими глазками.
- Что ж, - рассмеялся я, тоже вспомнив белок. - Они своего добились.
- Можно подумать, вы им завидуете.
- Почему бы и нет? Насколько я могу себе представить, у этих белок
прекрасная и бесхитростная жизнь, тогда как жизнь человеческая настолько
усложнилась, что никогда уже не будет простой. Мы все ужасно запутали.
Может, мы и живем не хуже, чем прежде, но лучше наша жизнь не становится.
А возможно, все-таки делается хуже.
- Об этом вы и хотите написать в своей книге?
Я удивленно взглянул на нее.
- О, - сказала она, - всякий знает, что вы приехали сюда писать
книгу. Они попросту догадались, или же вы сказали кому-нибудь?
- Вероятно, я сказал Джорджу.
- Этого достаточно. Все, что вам надо было сделать, - это упомянуть о
книге в разговоре хоть с одним человеком. Не пройдет и трех часов, как
всякому в городе станет известно, что именно вы сказали. Завтра к полудню
весь Пайлот-Ноб будет знать, что вы проводили меня домой и заплатили за
мою корзиночку десять долларов. Кстати, что заставило вас так поступить?
- Во всяком случае, не стремление выделиться - хотя кое-кто, к
сожалению, может подумать именно так. Скорее всего, я и не сделал бы
этого, если бы не три парня у стены...
- Понимаю, кого вы имеете в виду, - кивнула она. - Двое ребят
Болларда и отпрыск Уильямса. Но вам не следовало обращать на них внимания.
Вы просто оказались для них подходящей мишенью - приезжий, из большого
города... Они лишь хотели показать вам...
- Ну, и я им показал. И, пожалуй, с моей стороны это было не меньшим
ребячеством, чем с их. Только мне это еще непростительнее - я должен был
бы лучше понимать...
- Надолго собираетесь здесь обосноваться?
- Думаю, что встречу вас тут, когда вы вернетесь в сентябре, -
улыбнулся я.
- Я не это имела в виду.
- Знаю. Но книга потребует уйму времени. Я не собираюсь работать
второпях. Хочу использовать время лучшим образом, на какой способен. В том
числе и для рыбалки - я мечтал о ней все эти годы. Может, поохочусь
немного осенью. Кажется, здесь должно быть неплохое место для утиной
охоты.
- По-моему, да, - согласилась она. - Многие здесь каждую осень
охотятся на уток, неделями ни о чем другом и не говорят, когда начинается
перелет.
Я знал, что так и должно было быть. В том-то и заключаются весь
соблазн и вся притягательность мест, подобных Пайлот-Нобу, - в
успокоительном ощущении, что вы знаете мысли окружающих и всегда можете
присоединиться к их беседам, посидеть вокруг жарко натопленной печки в
магазине, потолковать об осеннем перелете или клеве в Прокторс-Слау, или о
том, каким благом для всходов оказался последний дождь, или, наконец,
обсудить, как полег овес и ячмень в результате разразившейся прошлой ночью
ужасной бури. Там, возле печки, стоял среди прочих и стул моего отца -
место, занимать которое было лишь его правом и привилегией. И сейчас,
проходя по улицам, купающимся в легком аромате сирени, я размышлял,
найдется ли там стул для меня.
- Вот мы и пришли, - сказала Кэти, сворачивая на тропку, ведшую к
большому, белому двухэтажному дому, окруженному кустарником и деревьями. Я
остановился и присмотрелся, пытаясь вспомнить это место.
- Дом Форсайта, - подсказала Кэти. - Банкира форсайта. Я живу тут вот
уже три года - с тех пор, как начала преподавать в здешней школе.
- Но банкир...
- Да, его уже нет в живых. Он умер лет десять тому назад, если я
правильно понимаю. Но его вдова по-прежнему живет здесь. Она теперь уже
совсем-совсем старая, полуслепая и ходит с палочкой. Говорят, ей было
слишком одиноко - одной в огромном доме; вот она и взяла меня к себе.
- Когда вы уезжаете?
- Через день-другой. Особенно торопиться некуда. Все лето мне будет
нечего делать. В прошлом году я преподавала в летней школе, но больше не
хочу этого делать.
- Смогу я еще увидеть вас до отъезда? - По какой-то причине,
докапываться до сути которой мне было совсем ни к чему, я хотел еще раз
встретиться с мисс Ада мс.
- Ну, я не знаю... Я буду занята...
- Завтра вечером, например. Давайте поужинаем вместе, прошу вас.
Отправимся куда-нибудь, где можно хорошо выпить и закусить.
- Это может оказаться забавным.
- Я заеду за вами. В семь - это не слишком рано?
- В самый раз, - сказала она. - И спасибо, что проводили.
Это было прощание, но я колебался.
- Вы сможете войти? - глуповато спросил я. - Ключ у вас есть?
- Ключ у меня есть, но не понадобится, - рассмеялась Кэти. - Она
дожидается меня и сейчас наблюдает за нами.
- Она?
- Миссис Форсайт, разумеется. Как ни плохо она видит, но знает обо
всем, что происходит, и неусыпно меня блюдет. Пока она рядом, со мной
ничего не может случиться.
Это было забавно, но вместе с тем я ощутил легкое раздражение. Забыл,
совсем забыл, что невозможно пойти куда-нибудь или что-нибудь сделать без
того, чтобы об этом сразу же не узнал весь Пайлот-Ноб.
- Значит, завтра вечером, - стесненно сказал я, ощущая на себе
бдительный взгляд из окна.
Я стоял и смотрел, как Кэти поднимается по ступенькам на увитое
виноградом крыльцо, - не успела она протянуть руки к двери, как та
распахнулась ей навстречу, выплеснув наружу поток света. Миссис Форсайт и
впрямь была начеку.
Я повернулся и через калитку вышел на улицу. Луна поднялась над
громадным утесом на востоке - тем самым Лоцманским Холмом, что в славные
дни пароходов служил ориентиром речным лоцманам и от которого и получил
свое название городок [Хортон Смит подразумевает здесь то воспетое Марком
Твеном время, когда пароходы служили основным транспортным средством, а
реки - основными дорогами страны. Впоследствии развитие желе иных, а потом
и автомобильных дорог отправило речную навигацию в отставку. А Пайлот-Ноб
по-английски и означает Лоцманский Холм]. Пробиваясь сквозь ветви росших
вдоль улицы вязов, лунный свет образовывал на тротуаре сложный рисунок.
Воздух благоухал росшей во дворах сиренью.
Обогнув угол школьного здания, я свернул на дорогу, ведущую к реке.
Поселок здесь кончался, а деревья, взбираясь на высокий и крутой береговой
склон, становились все гуще, заслоняя свет луны.
В этой глубокой тени я успел сделать лишь несколько шагов, когда они
набросились на меня. Признаться, это оказалось для меня полнейшей
неожиданностью. Кто-то кинулся мне под ноги, а когда я упал, перелетев
через него, другой нанес удар по ребрам. Перекатившись по земле, я уже
собрался было вскочить на ноги, как услышал звук шагов, а поднявшись на
колени, заметил перед собой смутные очертания человеческой фигуры и
почувствовал - не увидел, а именно почувствовал - что сейчас меня ударят
ногой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21