В вас нет опасения...
- Есть и страх, и множество опасений, - сказал я. - Все дело в том,
чего именно мы боимся.
- Вы правы. Атомные бомбы и НЛО. Нашли же чего бояться - свихнутые
летающие тарелки!
- Возможно, это лучше, чем дьявол, - напомнил я. - С НЛО человек
может достичь взаимопонимания, с дьяволом же - никогда. Вы слишком
коварны.
- Таково знамение времени, - пожаловался Дьявол. - Механика вместо
метафизики. Поверьте мне, в нашем печальном мире существуют целые орды
НЛО, множество отвратительных сооружений, населенных всеми видами грозных
инопланетян. Но в них нет того честного ужаса, который присущ мне. Хитрые
твари, но в них нет никакого смысла.
- Возможно, для вас это плохо, - согласился я, - и я могу понять вашу
точку зрении. Но не знаю, чем тут можно помочь. Если не считать отсталых в
культурном отношении регионов, вы найдете не слишком много людей, верящих
в вас достаточно искренне. Разумеется, временами о вас говорят. Говорят:
"к черту!" или "кой черт это сделал?" - но при этом, по большей части, о
вас даже и не помышляют. Вы превратились в не слишком крепкое, прямо
скажем, ругательство. Оно не заключает в себе веры в вас. И это
необратимо. Не представляю себе, чтобы это положение можно было изменить.
Вы не можете остановить прогресс человечества. Вам остается лишь ждать,
что будет дальше. Может быть, что-нибудь и сработает в вашу пользу.
- Думаю, кое-что мы все-таки сделать можем, - возразил Дьявол. - Мы
не станем ждать. Мы и так уже слишком долго ждали.
- Не представляю себе, что вы имеете в виду. Не можете же вы...
- Я не собираюсь раскрывать вам свои планы, - заметил он. - Вы
слишком умны и обладаете той грязной, ласковой и беспощадной
проницательностью, на которую способен лишь человек. Я говорю вам так
много только затем, чтобы впоследствии вы смогли понять кое-что - и тогда
вы, возможно, проявите некоторое желание сотрудничать с нами.
С этими словами Дьявол исчез в облаке серного дыма, а я остался один
на вершине холма и смотрел, как дым этот медленно уносило ветром куда-то
на восток. На ветру меня пробрала дрожь, хотя на самом деле было совсем не
холодно. Холод исходил скорее от общества, в котором я находился.
Земля вокруг была пустынна - и освещалась она бледной, безмолвной,
пустынной и зловещей луной.
Дьявол говорил о подстилке из нанесенных ветром листьев, лежащей
между валунами, - я поискал и обнаружил ее. Я порылся в ней, но змей не
было. Я и не думал, что они тут окажутся; Дьявол не производил впечатления
дешевого обманщика. Я забрался в это углубление между камнями и поудобнее
устроился на листьях.
Лежа здесь во тьме, я под стоны ветра с благодарностью думал о том,
что Кэти дома и в безопасности. Я говорил ей, что мы оба как-нибудь
ухитримся вернуться, однако в тот момент не мог и мечтать, что через
какой-нибудь час она окажется в безопасном и надежном месте. И не имеет ни
малейшего значения, что я не приложил к этому никаких усилий. Это было
делом рук Дьявола, и хотя двигало им отнюдь не сочувствие, я обнаружил,
что Думаю о нем не без некоторой благодарности.
А еще я думал о Кэти; мысленно представлял себе ее лицо,
повернувшееся ко мне и освещенное пламенем, горящим в ведьмином очаге;
пытался восстановить в памяти счастливое выражение, проступившее тогда на
лице девушки. Однако выражение это было слишком неуловимым, и мне никак не
удавалось зримо представить его себе. Должно быть, так я и уснул среди
тщетных попыток.
И проснулся в Геттисберге.

14
Что-то толкнуло меня, я мгновенно проснулся и так быстро выпрямился,
что стукнулся головой об один из валунов. Сквозь брызнувшие из глаз искры
я рассмотрел склонившегося надо мной человека, который в свою очередь
разглядывал меня. В руках он сжимал ружье, ствол которого смотрел в мою
сторону, однако не создавалось впечатления, чтобы он прицеливался или тем
более собирался стрелять. Скорее всего, он воспользовался ружьем просто
чтобы разбудить.
На голове у незнакомца была фуражка, сидевшая не слишком изящно,
поскольку у него слишком давно не было времени постричься; а на выцветшем
синем мундире, в который он был облачен, блестели медные пуговицы.
- Ну, вы и даете! - дружелюбно восхитился он. - Уважаю, когда человек
может хоть на проезжей дороге уснуть!
Он деликатно отвернулся и аккуратно сплюнул струю табачного сока на
один из валунов.
- Что нового? - спросил я.
- Ребы [Реб - слово с интересной историей, сокращение от английского
rebel - повстанец, мятежник, бунтовщик (для англосаксонского слуха оно
звучит примерно так же, как наше отечественное "контра"). Первоначально
ребами называли в Англии во время Великой гражданской войны 1642 - 1660
годов сторонников Кромвеля; потом, во время Войны за независимость,
англичане окрестили ребами американцев; во время войны Севера против Юга
федералисты-северяне стали называть так конфедератов-южан. Даже писали на
могильной плите, хороня неизвестного солдата-южанина: "Джонни Реб".]
подвезли пушки, - сказал он. - Все утро этим занимались. Должно быть, с
тыщу собрали - на холме, за дорогой. Понаставили их там, колесо к колесу.
- Тысячи там нет, - покачал я головой. - Сотни две или около того [А
вот тут оба ошибаются - и солдат, и Хортон Смит: у южан на Семинарском
холме было сосредоточено 93 пушки, а у северян на Кладбищенской
возвышенности - всего 70].
- Может, вы и правы, - отозвался он. - Я и то думаю, откуда у ребов
быть тыще пушек?
- Это, должно быть, Геттисберг?
- Само собой, Геттисберг, - возмутился он. - И не говорите мне, что
не знаете. Не можете вы сидеть тут и не знать, где находитесь. Говорю вам,
каша вот-вот заварится, и не ошибусь, если скажу, что мы оглянуться не
успеем, как окажемся в аду.
Разумеется, это был Геттисберг. Так и должно было случиться. Не зря
ближняя роща показалась мне знакомой вчера вечером - вот только
действительно ли это было вчера вечером? Или прошлым вечером, но сто лет
назад? В этом мире время имело ничуть не больше смысла, чем все остальное.
Скорчившись на своей подстилке из листьев, я пытался собраться с
мыслями. Еще вчера - роща и груда валунов, а сегодня - Геттисберг!
Пригнувшись, я выбрался из щели между камнями, однако так и остался
сидеть на корточках, разглядывая разбудившего меня человека. Солдат со
стороны на сторону перекинул во рту жвачку и тоже уставился на меня.
- Что это за обмундирование на вас? - подозрительно поинтересовался
он. - Не припомню ничего похожего.
Успей я получше подготовиться - и отыскать подходящее объяснение
оказалось бы, возможно, не так уж трудно; но спросонок в мозгу все еще
плавал туман, а голова по-прежнему гудела от удара о камень. Проснуться в
Геттисберге - и к тому же беспомощным! Я знал, что ответить необходимо,
однако в голову так ничего и не пришло, и я просто отрицательно помотал
ею.
Я находился на склоне холма; выше, на самой вершине, выстроились в
ряд пушки; возле них напряженно застыли канониры, взгляды их были
устремлены на лежавшую внизу лощину; неподалеку замер в седле фельд-офицер
[старший офицер, в чине от майора до полковника включительно] - лошадь под
ним нервно переминалась с ноги на ногу; ниже неровной линией залегли
пехотинцы - одни прятались за разнообразными укрытиями, другие попросту
распластались на земле, а третьи вообще непринужденно сидели; низину,
однако, рассматривали все.
- Это мне не нравится, - проговорил обнаруживший меня солдат. - Ни на
цвет, ни на запах. Если вы из города, так вам нечего тут делать.
Издалека донесся тяжелый удар - звучный, хотя и не слишком громкий.
Услышав его, я вскочил и, посмотрев через лощину, увидел, как на опушке
леса, которым поросла вершина возвышавшегося за нею холма, поднялись клубы
дыма. А чуть ниже внезапно блеснула вспышка - словно кто-то распахнул и
тут же захлопнул дверцу жарко натопленной печи.
- Ложись! - заорал на меня солдат. - Ложись, болван чертов!..
Тирада его на этом не закончилась, однако остальные слова были
заглушены резким грохотом, раздавшимся где-то за нашими спинами.
Я увидел, что солдат - как, впрочем, и все остальные вокруг, -
распластался на земле. Я плюхнулся рядом. Послышался еще один удар, и на
противоположном склоне я заметил множество открывающихся печных дверец.
Послышался звук быстро летящих приближающихся предметов - и на
возвышенности позади нас, казалось, взорвался весь мир.
И продолжал взрываться.
Сама земля подо мной ходуном ходила от канонады. Громовые раскаты
достигли нестерпимой силы и продолжали оставаться невыносимыми. Над землею
поплыл дым; со свистом и воем его пронизывали осколки, вплетая и эти
мерзкие звуки в какофонию канонады С абсолютной ясностью, какая приходит
иногда в минуты порожденного смертельной опасностью страха, я зримо
представил себе эти обломки металла.
Я чуть-чуть повернул голову - так, чтобы можно было видеть, что
происходит на вершине холма. И с удивлением обнаружил, что ничего не вижу
- по крайней мере, не вижу того, чего ожидал. Все было окутано клубами
густого дыма, стелившегося не больше чем в трех футах над землей. В этот
просвет мне были видны лишь ноги канониров, неистово сновавших возле
пушек, - казалось, отряд полулюдей ведет огонь из батареи полуорудий,
поскольку лишь нижняя часть лафетов открывалась взгляду, тогда как все
остальное скрывал клубящийся дым.
Из этой дымной мути вылетали временами огненные клинки - батареи
федералистов вели встречный огонь. В такие моменты я всякий раз ощущал
проносящуюся надо мной волну гневного пламени; самым неестественным во
всем этом было то обстоятельство, что рев стреляющих чуть ли не над самой
моей головой орудий почти полностью заглушался непрерывными взрывами
рвущихся за спиной ядер и потому словно бы доносился издалека.
Ядра рвались и в дымной пелене, и над ней, однако сквозь дым сполохи
разрывов казались не мгновенными вспышками, как можно было бы ожидать, а
мерцающими красно-оранжевыми бликами, пробегающими по вершине холма,
словно огни неоновой рекламы. Мощный взрыв взметнул сквозь дым сверкающий
багровый факел, вслед за ним к небу рванулся столб черного дыма - одно из
сыплющихся ядер угодило в зарядный ящик.
Я плотнее прижался к земле, изо всех сил стараясь зарыться в нее,
отяжелеть настолько, чтобы мой вес прогнул почву, тем самым образовав для
меня укрытие. И в то же время я понимал, что нахожусь, вероятно, в одном
из самых безопасных мест на Кладбищенской возвышенности, потому что в этот
день, больше ста лет тому назад, артиллеристы-конфедераты взяли слишком
высокий прицел, и в результате бомбардировка перепахала не столько
вершину, сколько обратный склон холма.
Вернув голову в прежнее положение, я посмотрел через лощину и увидел
над Семинарским холмом другое облако дыма, кипящее над вершинами деревьев,
а под этим облаком перебегали крохотные огоньки, обозначавшие стволы
конфедератских орудий. Разбудившему меня солдату я сказал, что пушек у них
сотни две, а теперь вдруг вспомнил, что их насчитывалось сто восемьдесят,
а за мной, на вершине Кладбищенской возвышенности, располагалось
восемьдесят отвечавших им пушек - по крайней мере, так было написано в
книгах. И что сейчас должно было быть чуть больше часу дня, поскольку
канонада началась сразу после часа и продолжалась часа два.
Где-то там генерал Ли [Ли Роберт Эдуард (1807 - 1870) - генерал,
главнокомандующий войсками конфедератов] наблюдал за битвой с вершины
Тревеллер-Хилла. Где-то там с мрачным видом сидел на кривой жердине забора
Лонгстрит [Лонгстрит Джордж Гордон (1815 - 1872) - генерал конфедератов,
командовавший войсками южан, участвовавшими в битве при Геттисберге],
размышляя о том, что атака, которую он должен начать, наверняка окажется
безуспешной. Потому что наступать так, как придется это сделать сейчас, -
свойственно военной манере янки [Янки - сегодня для нас это словцо -
собирательное прозвище американцев вообще. Однако так было не всегда.
Первоначально, в XVII веке, Ян Киис (Ян Сыр) было пренебрежительным
прозвищем голландских пиратов; затем голландцы, жители Нового Амстердама,
города-предка Нью-Йорка, стали называть так английских поселенцев в
Коннектикуте, подразумевая, что это сплошь разбойный люд. Имея в виду то
же самое, те, кто в пору Войны за независимость сохранил верность
британской короне, называли так мятежников-колонистов - Янки Реб. А потом
оно прочно закрепилось за уроженцами северных, главным образом
северо-восточных штатов. И потому для конфедератов северяне были "янки",
но сами они - никогда.], боевые же достоинства южан всегда проявлялись в
умении спровоцировать атаку войск Союза [т.е. федеральных войск], а потом
истощить их силы, перемалывая в упорной обороне.
Однако мне пришлось признаться себе, что в этих рассуждениях
присутствует и слабое место. Там, на других холмах, нет ни Ли, ни
Лонгстрита. Они отвоевали свое больше века назад, и впредь им никогда не
сражаться. А эта пародия на бой, разыгрываемая у меня на глазах, отнюдь не
повторяла подлинной геттисбергской битвы, а всего лишь отражала
традиционное представление о ней, выглядела именно такой, какой предстала
она мысленному взору позднейших поколений.
Рядом со мной, вспахав дерн, впился в землю осколок. Я потянулся было
к нему, но, не успев прикоснуться, отдернул руку - металл источал жар. Я
был уверен, что попади он в меня - и я был бы убит столь же легко и
надежно, как в настоящем сражении.
Справа от меня виднелась рощица - та самая, которой в момент
наивысшего успеха достигла атака конфедератов, достигла - и откатилась по
склону назад; позади - и тоже чуть правее - высились невидимые сейчас в
дыму массивные и безобразные кладбищенские ворота. Несомненно, местность
выглядела сейчас точно так же, как и в тот, более чем столетней давности
день, а это воспроизведение баталии будет развиваться в полном
соответствии с хронологией событий, какой сохранилась она в человеческой
памяти - включая передвижения отдельных воинских частей и более мелких
подразделений, хотя, разумеется, со временем многие детали стерлись из
памяти, и последующие поколения уже не знали о них - или предпочли точному
знанию пометы на полях; но так или иначе, а здесь Гражданская война будет
в точности такой, какой представляется людям во время застольной беседы:
во многих отношениях их знания или предположения могут, конечно, оказаться
справедливыми, однако никому не под силу представить себе, как это
выглядело в действительности, не пережив баталии лично и не испытав ее
превратностей на собственном опыте.
Разверзшийся вокруг кромешный ад и не думал прекращаться - грохот и
рев, пыль и дым, скрежет и пламя. Я все так же прижимался к земле,
которая, казалось, продолжала колебаться подо мной. Я уже не был в
состоянии воспринимать звуков, и временами мне начинало казаться, что я
оглох навсегда, что такого понятия, как "слух", вообще никогда не
существовало и я его попросту выдумал.
Со всех сторон одетые в голубые мундиры [форма федералистов; южане
носили серые] солдаты тоже вжимались в землю, прячась за камнями,
нагромождениями жердей, вытащенных из каких-то изгородей, втискиваясь в
наспех вырытые мелкие окопчики; они инстинктивно старались спрятать
головы, но руки сжимали ружья, направленные в сторону холма, откуда палили
пушки конфедератов. Они ждали, когда кончится канонада, и там, на склоне,
поднимется длинная цепь марширующей, как на параде, пехоты, пересечет
лощину и примется взбираться по склону Кладбищенской возвышенности.
Сколько времени это уже продолжается? Я поднес руку к лицу: часы
показывали половину двенадцатого, и это, конечно, было неверно - ведь
канонада началась в час, может быть, в несколько минут второго. Впервые с
тех пор, как оказался в этом дурацком времени, я взглянул на часы, однако
у меня не было возможности сопоставить местное время с нормальным земным -
если, конечно, в этом месте такое понятие, как время, существует вообще.
Я решил, что с момента начала канонады прошло, вероятно, не больше
пятнадцати-двадцати минут - хотя по ощущению казалось, будто минуло куда
больше, и это было вполне естественно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21