— Это очень серьезно, — сказал Фачино, в свое время получивший образование немногим лучшее, чем герцог, однако в отличие от последнего сумевший прочитать написанное.
— Вы считаете, что Виньяте опасен?
— Его можно не бояться, пока он действует в одиночку. Но что, если к нему присоединятся Эсторре Висконти и другие смутьяны? Каждый из них ничего не значит в отдельности. Но вместе они могут представлять собой серьезную силу. И эта дерзкая выходка Виньяте может послужить сигналом к объединению.
— Что же нам делать?
— Разбить Виньяте и прогнать его из Алессандрии, пока она не стала местом сбора его потенциальных союзников.
— Тогда вперед, — распорядился герцог. — Вы обладаете всеми необходимыми средствами для этого.
— С бургундцами, пополнившими мою кондотту после Траво, у меня сейчас более двух тысяч трехсот человек. Если к ним добавится городское ополчение…
— Оно потребуется для защиты города от Эсторре и ему подобных, — перебил его герцог.
— Тогда я обойдусь без него, — согласился Фачино.
На другой день, на рассвете, его армия выступила из Милана и к ночи, преодолев половину расстояния до Алессандрии, разбила лагерь под красными крепостными стенами Павии. В ту же ночь там состоялся военный совет, на котором Белларион — единственный из всех присутствовавших — решительно возразил против наступления на Алессандрию. Он утверждал, правда несколько дидактически, что легче всего разгромить противника, напав на него в самом уязвимом месте. Фачино и его офицеры придерживались той же точки зрения, однако в отличие от Беллариона ограничивали ее только самим полем битвы. Белларион же отстаивал более широкий взгляд на вещи: он предложил, вместо того чтобы двигаться на хорошо укрепленную Алессандрию, захватить беззащитную в данный момент тиранию Лоди, а в качестве иллюстрации подобной тактики, которой он всегда отдавал предпочтение и впоследствии неоднократно пользовался, привел в пример действия афинян против фиванцев во время Пелопоннесской войны.
Фачино слегка поиронизировал над его самоуверенностью, а Карманьола решил воспользоваться благоприятным случаем, чтобы поставить новичка на место.
— Мне кажется, вы по натуре склонны избегать прямого столкновения,
— усмехнулся он, намекая на недавнее поведение Беллариона во время турнира в Милане. — Вы забываете, мессер, к чему обязывает вас звание рыцаря.
— Надеюсь, оно никого не обязывает быть дураком, — с наигранным простодушием произнес Белларион.
— Вы имеете в виду меня? — с провоцирующей вкрадчивостью в голосе поинтересовался Карманьола.
— Вы хвалитесь умением атаковать в лоб, как это делают буйволы. Но я никогда не слышал, чтобы этим полезным животным приписывалась сообразительность.
— Значит, вы решили сравнить меня с буйволом? — побагровел Карманьола, а Кенигсхофен и Штоффель улыбнулись.
— Замолчите! — рявкнул Фачино. — Мы здесь не для того, чтобы пререкаться друг с другом. Твои предложения, Белларион, частенько бывают чересчур поспешными. — На Треббии вы думали точно так же. — Черт возьми! — грохнул Фачино кулаком по столу. — Что за дерзость, Белларион! Сколько раз можно прерывать меня! Мы идем на Алессандрию только потому, что там сейчас Виньяте, но я отнюдь не собираюсь лезть напролом, имея дело с ним.
Белларион молча проглотил такую отповедь и оставил при себе свой последний довод, что взятие Лоди могло бы иметь далеко идущие последствия для Миланского герцогства.
На другой день Фачино возобновил марш к Павии, и Филиппе Мария усилил его армию шестью сотнями итальянских наемников под командованием кондотьера по имени Джазоне Тротта и значительным количеством баллист, катапульт и пушек.
Однако Фачино вовсе не собирался пользоваться своей осадной артиллерией в ближайшем будущем. Ему была прекрасно известна прочность стен этого города-крепости, который гвельфы выстроили триста лет назад, во времена борьбы церкви и империи, на берегах реки Танаро, разделявшей Павию и Монферрато, и который хотя и был прозван гибеллинами замком на песке, однако так ни разу и не был взят ими.
Фачино намеревался обратить силу крепости в ее слабость, блокировав ее гарнизон, и заставить его капитулировать после того, как будет съедено все имеющееся там продовольствие.
Фачино форсировал реку По у местечка Бассиньяна и двинулся по левому берегу Танаро к Павоне — деревушке, расположенной на равнине, в трех милях от Алессандрии, где он намеревался устроить свою штаб-квартиру. Он немедленно распорядился выставить вокруг города кордоны, линия которых охватывала город кольцом радиусом в три мили и пересекала многочисленные речные протоки и заболоченные участки, которыми изобиловали его окрестности. Операция была произведена настолько быстро, что в городе узнали об осаде, только когда выходящих из него жителей стали останавливать на кордонах и заворачивать обратно.
По имеющимся у Фачино сведениям, запасы продовольствия в городе были крайне незначительны, и это косвенно подтвердили четыре отчаянные вылазки, предпринятые Виньяте с целью вырваться из осады. Однако местность не позволяла эффективно использовать кавалерию — главную ударную силу почти двухтысячной армии Виньяте; пехотинцы Кенигсхофена всякий раз успешно отбивали ее атаки, легко поражая своими длинными копьями вязнущих чуть ли не по самую щиколотку лошадей.
Если всадникам зачастую удавалось избежать после этого смерти или плена, то лишь потому, что Фачино не хотел лишать Алессандрию ртов, ежедневно снижающих способность города сопротивляться. По этой причине он даже велел своим офицерам не брать пленных и щадить как можно больше жизней.
— Вероятно, речь идет только о человеческих жизнях, — впервые после полученного им выговора под Павией подал свой голос Белларион, и все недоуменно уставились на него.
— О чьих же еще? — спросил Карманьола.
— Есть еще лошади, которых осажденные могут съесть при крайней необходимости.
На этот раз замечание Беллариона не осталось без внимания, и в следующей же стычке арбалетчики Фачино метили исключительно в лошадей, такой тактикой окончательно отбив у противника охоту использовать кавалерию. Так что в последней, сделанной за эту неделю вылазке Виньяте решил положиться на пехоту, но, не имея опыта в ее использовании, он послал в бой солдат в тяжелом вооружении, и, когда они с трудом доплелись до линий войска Фачино, отразить их атаку не составило большого труда.
После этой неудачи трое представителей коммуны Алессандрии и один из капитанов Виньяте появились в Павоне, в доме, временно занятом Фачино под свой штаб. Их провели в просторную комнату с побеленными стенами, единственным украшением которой служило грубо раскрашенное деревянное распятие, висевшее над скамьей — ларем с прямой деревянной спинкой. Около скамьи стоял деревянный письменный стол, сколоченный из простых сосновых досок, а четыре деревянных табурета и неглубокое кресло довершали скромную обстановку комнаты.
Единственным штрихом, смягчавшим суровость интерьера, был аромат лепестков лимонной вербены и розмарина, которые вместе со свежесрезанными камышами укрывали земляной пол.
Карманьола, эффектно смотревшийся в малиново-голубом камзоле и украшенной самоцветами шапочке, оккупировал кресло и своим присутствием, казалось, заполнил все пространство комнаты. Штоффель, Кенигсхофен, Джазоне Тротта и Вужуа, командир бургундцев, разместились позади него на деревянных табуретах, своими скромными одеждами как бы оттеняя великолепие наряда Карманьолы. А Белларион устроился на краешке скамьи, на которой в одиночестве восседал Фачино и суровым голосом излагал послам условия капитуляции города.
— Синьор граф Павии не намерен слишком строго штрафовать своих алессандрийских подданных, если они докажут свою верность. Он понимает, что они стали жертвами принуждения, и вполне будет удовлетворен выплатой пятидесяти тысяч золотых флоринов, с тем чтобы покрыть расходы на организацию военной экспедиции.
Послы с заметным облегчением вздохнули, но Фачино еще не закончил.
— Что же касается меня, — продолжал он, — то я требую еще пятьдесят тысяч золотых флоринов, чтобы раздать их своим людям как выкуп за предохранение города от разграбления.
— Сто тысяч золотых флоринов! — в ужасе вскричал один из послов. — Но это…
Фачино поднял руку, требуя тишины.
— Что же касается синьора Виньяте, то ему разрешается завтра, до полудня, вывести свою армию из Алессандрии, но он должен оставить в городе оружие, доспехи, лошадей, быков и всю военную амуницию. Далее, он подписывает обязательство выплатить сто тысяч золотых флоринов от себя лично или от имени коммуны города Лоди синьору графу города Павии в качестве контрибуции за ущерб, нанесенный ему оккупацией Алессандрии. И синьор Виньяте соглашается на размещение и содержание в Лоди двухтысячной армии до тех пор, пока контрибуция не будет выплачена, причем, если выплата будет задержана более чем на месяц, оккупационная армия сама соберет ее, разграбив город.
— Это чересчур тяжелые условия, — пожаловался офицер Виньяте, коренастый, чернобородый малый по имени Корсано.
— Зато они смогут привести синьора Виньяте в чувство, — поправил его Фачино, — и он наконец поймет, что разбой не всегда является выгодным делом.
— Вы думаете, он согласится? — свирепо спросил Корсано.
— Если у него есть альтернатива, пускай он воспользуйся ею, — мрачно улыбнулся Фачино. — Но дайте ему понять, что эти условия действуют только двадцать четыре часа. По истечении этого срока я не позволю ему отделаться так легко.
— Легко? — негодующе вскричал Корсано и, наверное, добавил бы кое-что еще, если бы ему позволили.
— Вы свободны, — отрезал Фачино, давая понять, что разговор окончен.
Однако Виньяте не появился ни на другой день, ни через два дня, ни через две недели. Время стало работать уже против самих осаждающих, и нетерпение Фачино возрастало с каждым днем, особенно после того, как приступ подагры приковал его к постели в этом безрадостном крестьянском домике в Павоне.
— Пропади я пропадом, если я понимаю, почему они держатся до сих пор! — как-то раз воскликнул он в присутствии своих офицеров. — Армия в две тысячи человек должна подчистить все припасы в Алессандрии за одну неделю.
— Клянусь, если осада затянется, мы сами начнем голодать, — ответил ему Джазоне Тротта, на людей которого была возложена обязанность нести интендантскую службу. — Мои всадники опустошили все на добрых десять миль окрест.
— Непостижимо, чем только они питаются, — добапил Кенигсхофен, задумчиво поглаживая свою рыжую, внушительную бороду.
— Именно это меня и беспокоит! — воскликнул Фачино. — Их наверняка снабжают извне.
— Но это невозможно! — горячо воскликнул Карманьола, отвечавший за надежность расставленных вокруг города кордонов.
— Это единственное, что приходит в голову, — задумчиво произнес Белларион. — Не едят же они друг друга.
Голубые глаза Карманьолы, услышавшего в его словах еще один намек на недостаточную бдительность его солдат, злобно блеснули.
— Вы говорите загадками, — пренебрежительным тоном произнес он.
— Я совсем забыл, что вы не мастер разгадывать их, Франческо, — не повышая голоса, парировал Белларион.
— Черт возьми, что вы имеете в виду? — воскликнул Карманьола, тяжело поднимаясь с кресла.
Но тут до ушей Фачино долетел далекий торопливый стук копыт.
— Тише вы, телята! — рявкнул он. — Вы слышите? Кто может ехать сломя голову в такой час?
Стояла душная безветренная июльская ночь, и окна в доме были распахнуты настежь.
— Это не из Алессандрии, — сказал Кенигсхофен, прислушавшись.
— Конечно, нет, — буркнул Фачино, и в комнате воцарилось напряженное, выжидательное молчание.
Карманьола подошел к двери и настежь распахнул ее. Всадники уже въехали на деревенскую улицу и, заметив его высокую фигуру в освещенном изнутри дверном проеме, чуть притормозили лошадей.
— Нам нужен синьор Фачино Кане, граф Бьяндратский, — на ходу выкрикнул один из них. — Где его можно найти?
— Здесь! — заорал в ответ Карманьола, и из-под лошадиных подков посыпались искры, когда всадники резко осадили своих скакунов.
Глава XII. ВЕРНОСТЬ ВИСКОНТИ
Глаза Фачино Кане расширились от изумления, когда в закутанной в плащ фигуре, возникшей на пороге комнаты, он узнал свою жену, но еще больше он удивился, увидев сопровождавшего ее Джованни Пустерлу да Венегоно, двоюродного брата того самого Пустерлы, который был кастеляном в Монце и которому Джанмария приказал отравить свою родную мать.
Пытаясь замаскировать матереубийство, Джанмария обвинил в нем своего чересчур верного кастеляна, казнил его без суда и следствия, а затем поклялся стереть с лица земли весь род Пустерла; так что тот затравленный гончими несчастный, повстречавшийся Беллариону на заливных лугах возле Аббиатеграссо, был пятой невинной жертвой герцога. Джованни Пустерла был среднего роста и крепкого телосложения, черноволосый, но с густой проседью, хотя ему едва перевалило за тридцать; высокий прямой нос и сверкавшие неуемной энергией темные глаза, посаженные, пожалуй, чересчур близко к переносице, придавали его гладко выбритому лицу горделивое и решительное выражение и с первого взгляда внушали к нему невольное уважение.
Фачино грубовато, по-солдатски приветствовал их, и в его интонациях сквозили вопросительные нотки.
— Ты хвораешь, Фачино! — озабоченно устремилась герцогиня к мужу, сидевшему на скамье и вытянувшему на ней свою больную ногу, и наклонилась к нему для поцелуя.
— Это не имеет значения, — раздраженно ответил он, недовольный тем, что она отвлекалась на такие пустяки, однако его лицо все же несколько прояснилось. — Как ты оказалась здесь, Биче, да еще вместе с Венегоно?
— Ты удивлен? — ответила она вопросом на вопрос. — Будь уверен, что этого никогда бы не произошло, если бы ты хоть изредка прислушивался ко мне.
— К черту лирику! Объясни мне, почему ты здесь?
Она секунду помедлила и затем повернулась к своему спутнику.
— Скажите ему, мессер да Венегоно.
— Мы здесь для того, чтобы сообщить вам о том, что происходит в Милане, — немедленно ответил тот, оживленной жестикуляцией и постоянной сменой выражения лица выдавая импульсивность своей натуры.
— Вам ничего не известно об этом, синьор?
— Каждую неделю я получаю депеши от его высочества, и в них нет никаких тревожных известий.
— А вы не в курсе, что Малатеста Пандольфо и его брат Карло находятся в Милане с пятитысячной армией?
— Они осаждают Милан? — откровенно удивился Фачино.
При этих словах графиня горько рассмеялась и Венегоно присоединился к ней.
— Как бы не так! Герцог сам пригласил их туда. Второго числа этого месяца синьора Антония Малатеста и Джанмария сочетались браком, и ее отец был назначен наместником Милана.
В комнате воцарилась гробовая тишина. Новость показалась всем чересчур невероятной, и Фачино первым выразил сомнения в ее истинности.
— Синьор, я говорю вам о том, что я видел своими глазами.
— Как, неужели вы были в Милане? Вы?
Кривая усмешка исказила лицо Венегоно.
— В Милане осталось еще немало стойких гибеллинов, готовых укрыть меня. Мы, Пустерла, не лезем на рожон, но и не прячем голову в кустах. Только поэтому так много нас пало от руки проклятого герцога.
Не произнося ни слова, Фачино лишь мрачно смотрел на него исподлобья.
— Теперь ты понимаешь, почему я здесь, Фачино, — с явным упреком в голосе продолжила графиня. — Разве можно было оставаться в Милане жене человека, которого герцог вознамерился преследовать и уничтожить любой ценой — даже положив свою шею под пяту Малатесты?
— Но как же Габриэлло? — вскричал Фачино, не желая обращать внимания на второстепенные детали.
— Габриэлло оказался точно такой же жертвой, как и вы и как всякий гибеллин в Милане, — поспешил с ответом Венегоно. — Это дело рук делла Торре. Неизвестно, чего ради он так старается, но вполне возможно, что он пытается оживить старое соперничество между Висконти и Торрани и надеется в конце концов погубить герцога.
— Но неужели этот слабак Габриэлло даже пальцем не пошевелил…
— Габриэлло заперся в замке Порто-Джовия, спасая свою жизнь, и с ним находятся его двоюродные братья Антонио и Франческо Висконти, а также немало других гибеллинов, в том числе и мой двоюродный брат, другой Джованни Пустерла. Малатеста осаждает их, и Джанмария назначил награду за голову своего брата, который столько раз спасал его от справедливого гнева коммуны и народа. О Боже! — патетически закончил он. — Если бы великий Галеаццо видел, что сделал этот выродок с огромным государством, которое он создавал с таким трудом!
Наступило молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41