..

5
"Санитарка Зоя - полная крашеная блондинка лет тридцати пяти с
нарисованными карандашом бровями, считает меня подозрительной личностью.
Дважды я заставал ее копающейся в моей тумбочке, в которой, кроме
дорожного несессера, подаренного мне Василием Романовичем, да нескольких
квадратиков оставшегося после ужинов печенья, ничего нет. По словам
Кирилла Самсоновича, с которым Зоя как-то поделилась своими мыслями, она
подозревает, что я - либо скрывающийся от уплаты алиментов многоженец,
либо бежавший из-под следствия мошенник. Но в любом случае убеждена, что я
- симулянт. В какой-то мере ее можно понять: рассуждаю я здраво, моя
нынешняя память не страдает изъянами, веду себя спокойно, без особой нужды
не беспокою медперсонал. А вот тем не менее... Ко всему, ее, видимо,
настораживают частые визиты опекающего меня со стороны официальных властей
майора милиции Валентина Георгиевича Ляшенко, с которым у меня
установились хорошие отношения. Валентин Георгиевич - умница,
наблюдательный человек. Он обратил внимание на подозрительность Зои и, как
я догадываюсь, объяснился с ней по этому поводу. Но это ничего не
изменило, за исключением того, что теперь Зоя считает меня еще и ябедой.
Не возьму в толк, почему она невзлюбила меня - ничего плохого я ей не
сделал...
Вчера я забрел в больничный гараж и все свое прогулочное время
проторчал в боксах, помогая водителям в ремонте автомобилей - оказывается,
я неплохо разбираюсь в этом. Познакомился с милейшим человеком -
заведующим гаражом Николаем Федосеевичем. Понаблюдав за моими усилиями по
подгонке клапанов старого уазовского двигателя, Николай Федосеевич сказал,
что у меня, как минимум, третий слесарный разряд, и тут же предложил, коли
у меня нет других планов, после выписки из больницы поработать в гараже. Я
согласился - сколько себя помню, меня всегда тянуло к автомобилям.
...Моя память выделывает довольно странные кренделя: порой я
вспоминаю из школьного курса то, о чем нормальный взрослый человек вправе
не помнить, а вместе с тем не узнаю иные предметы, вещи, которые известны
даже детям. Незадолго до Лилечкиного отпуска, мы гуляли по парку. Ее
заинтересовал растущий на газоне папоротник. Неожиданно для себя я
прочитал ей целую лекцию о папоротниках и их распространении в мезозойскую
эру. Лилечка была потрясена моей эрудицией и тут же предложила игру на
узнавание деревьев, птиц - благо в парке имеется достаточное разнообразие
тех и других. К ее удовольствию, я узнал акацию, лиственницу, орех,
плакучую иву, а из птиц - ласточку, синицу. Но вместе с тем не смог
отличить сосну от ели, не узнал в вороне ворону, удивился красногрудому
снегирю...
Я помню детство. Разумеется, не все, но достаточно, чтобы иметь о нем
представление, школьные годы примерно до восьмого класса, книги, которые
прочитал тогда. Правда, не все: случается прочитать чуть ли не до конца ту
или иную приглянувшуюся мне книжку и лишь затем начинаю осознавать, что
уже читал ее когда-то. С именами собственными и того хуже - до сих пор не
могу вспомнить свою настоящую фамилию... На левом плече и предплечье у
меня шрам, расходящийся у локтевого сгиба. Шрам неглубок и едва заметен.
Судя по всему, я был ранен много лет назад. Один из врачей высказал
предположение, что рану мне нанесли в драке, и, видимо, ножом. Но я что-то
не помню такого.
- Ты счастливый человек, Миша, - как-то сказал Кирилл Самсонович, -
вместе со своим прошлым ты позабыл свои обиды, промахи, неудачи. Тебя не
тяготит груз постылых связей, перегоревших чувств, неоплаченных долгов...
Возможно, он прав, но не во всем. Прошлое и память о нем не
равнозначны - это я уже знаю наверняка. Можно позабыть, где и кем ты
работал, но если твои руки обучены ремеслу, они не забудут его. Вчера в
гараже я разобрал задний мост ЗИЛа, хотя поначалу не мог сообразить, с
чего начать. А вот руки сообразили сами. А сегодня утром, едва проснулся,
казалось бы ни с того ни с сего вспомнил ремонтные мастерские большого
автохозяйства, себя - подростка-пэтэушника в перепачканном машинным маслом
комбинезоне, горбоносого мастера Савельича, который за что-то отчитывал
меня. Воспоминание было ярким, но отрывочным, как на рекламном киноролике.
Попытка прокрутить ленту памяти дальше ни к чему не привела, если не
считать разболевшейся головы.
- Не мучай себя, - говорит Кирилл Самсонович. - Это должно прийти
само собой.
Василий Романович тоже советует не перенапрягать мозг. Но, по-моему,
он не верит в возможность моего полного выздоровления. Сомневается и в
том, что я был слесарем.
- Посмотрите на свои руки, вслушайтесь в свою речь. Это руки и речь
интеллигента. Если вы работали слесарем, то недолго. Потом, очевидно,
где-то учились, приобрели другую профессию, с которой была связана ваша
дальнейшая жизнь. Когда вам снова придет охота будить память, постарайтесь
припомнить что-нибудь из этого периода.
Совет разумный, но кажется невыполнимым: парнишка-пэтэушник - предел
моих нынешних возможностей. Однако я, сегодняшний, уже не тот парнишка, и
Василий Романович прав: что-то, несомненно, было приобретено, а что-то
утрачено за эти канувшие в забвение годы.
- Не переживай, - успокаивает меня Кирилл Самсонович. - Злодеем за
это время ты не стал, иначе бы милиция уже вычислила твою первую фамилию.
И о своей интеллигентной профессии не горюй: то не профессия, если ее
одним ударом вышибить смогли; благодари Бога и больничного завгара за то,
что они рабочую профессию тебе не дали позабыть. С ней ты всегда на кусок
хлеба с маслом и кружку пива заработаешь, да еще на отпуск сможешь
отложить. А там время покажет...
Мне выдали пособие - двести рублей, на которые я купил темно-серый
костюм и туфли. Вернее, сказать, эти вещи мне купили, потому что в
универмаг со мной поехали завгар Николай Федосеевич и его жена. Николай
Федосеевич выбрал фасон, его жена цвет, я при этом только присутствовал.
Но я не в претензии к консультантам: костюм словно сшит на меня и цвет
нравится. И хотя я надевал его всего дважды, когда купил и на следующий
день, когда фотографировался, меня уже тешит сознание, что отныне я в
любой момент могу сбросить порядком осточертевшую больничную пижаму и
облачиться в свой костюм и подаренную Николаем Федосеевичем кремовую
рубашку. Хотя, к сожалению, перспектива выписки из больницы еще весьма
неопределенна - что-то не устраивает врачей в моей психике.
Озабочен и майор Валентин Георгиевич, который навещает меня. Он
признался, что мое необычное положение поставило в тупик людей, ведающих
выдачей паспортов - они не знают, как удостоверить мою личность. Скорее
всего, мне выдадут временное удостоверение.
Временное, так временное - меня это, как говорит Зоя, абсолютно не
колышет. А вот просьба Валентина Георгиевича дать согласие на показ моей
фотографии по телевидению, смутила меня. Сколько помню себя, в
знаменитости меня не тянуло, а тут еще такие обстоятельства. Но он
уговорил.
Я не видел этой передачи, был на процедурах, но многие видели. Зоя
утверждает, что на фотографии у меня самодовольный и глуповатый вид.
Больные из соседних палат при моем появлении теперь как-то разом умолкают,
многозначительно переглядываются. Василий Романович стал по-особому вежлив
со мной. И только Кирилл Самсонович делает вид, будто ничего из ряда вон
выходящего не произошло. Даже пошутил, что на фотографии я похож на
молодого ученого, успешно защитившего диссертацию. Но мне кажется, что у
человека, только что защитившего диссертацию, еще нет оснований для
самодовольства - а вдруг ВАК не утвердит?
Я не улыбнулся шутке еще и потому, что как-то не по себе было после
этой передачи. Правда, Валентин Георгиевич заверил, что никаких эксцессов,
подобных тому, что привел меня в больницу, не будет, поскольку приняты
соответствующие меры. Однако не это волнует меня - меньше всего я думаю о
том, что на меня могут снова напасть, ведь я никому не мешаю в настоящее
время. Дело в другом, Валентин Георгиевич предупредил, что теперь возможны
визиты в больницу моих бывших знакомых, и я должен быть готов к ним. А я
не особенно жажду этих встреч, вдобавок мною теперь владеет беспокойство,
которое не могут ничем объяснить. Очевидно, что неопределенность, а тем
более ожидание неопределенного, не лучшим образом сказывается на нервах. А
сегодня утром произошел случай, который и вовсе выбил меня из колеи. Сразу
после завтрака в палату заглянула Зоя. Окинув меня, как обычно,
подозрительным взглядом, она сказала, что минут пять назад в больничном
парке ее остановил какой-то толстяк в солнцезащитных очках и стал
расспрашивать обо мне, называя меня по имени. Я опрометью бросился в парк,
оттолкнув пытавшегося удержать меня Кирилла Самсоновича, но никакого
толстяка не нашел. Очевидно, Зоя что-то напутала. Тем не менее позвонил
Валентину Георгиевичу и рассказал о толстяке. Валентин Георгиевич
постарался успокоить меня, согласившись с тем, что Зоя, скорее всего,
ошиблась..."

6
Однако санитарка не ошиблась: толстяк в солнцезащитных очках
действительно появился в тот день в больничном парке между десятью и
десятью с половиной часами утра. Судя по тому, что первоначально он
околачивался возле третьего корпуса, где помещалось нейрохирургическое
отделение и расспрашивал санитара, а затем сестру-хозяйку этого отделения
о Михайлове, не называя его по фамилии, а лишь оперируя историей его
травмирования, это была первая попытка со стороны получить информацию о
пострадавшем. Если к тому же учесть, что попытка была предпринята через
два дня после обнародования по местному телевидению фотографии Михайлова с
соответствующим обращением областного Управления внутренних дел, то
становится ясным, что любопытство толстяка не было праздным. Появившись
возле пятого корпуса, толстяк уже знал, к кому и с каким вопросом
обратиться. К сожалению, санитарка Стеценко насторожилась только спустя
какое-то время, а поначалу выложила все, что толстяку требовалось. Но и
толстяк допустил, по меньшей мере две оплошности: слишком долго
околачивался в больничном парке, переходил от корпуса к корпусу,
разговаривал с двумя женщинами и одним мужчиной из обслуживающего
персонала - и в результате его словесный портрет был составлен довольно
точно. Другая его ошибка заключалась в том, что к больничному городку он
приехал на легковой машине, которой управлял сам. И хотя пожилая
привратница не обратила внимания ни на номер, ни на марку машины, тем не
менее после беседы с ней инспектор Глушицкий пришел к выводу, что машина
была класса "Москвич" или "Жигули".
Автомобилем того же класса интересовался и капитан Мандзюк. Показания
инженера Н. во многом облегчили его задачу и уже вскоре он отыскал
водителей такси Кочугурного и Воронина, которые не только подтвердили
показания Н., но и дополнили их существенными деталями.
Кочугурный и Воронин вспомнили, что вечером четвертого июня около
двадцати трех часов к ресторану "Высокий Холм" подкатила "Лада"
светло-зеленого цвета с заляпанными грязью номерами. Шел дождь, и факт
загрязнения номерных знаков сам по себе, возможно, не привлек внимания,
если б водитель "Лады" не нарушил правил движения. Увидев у ресторана
скопление машин, он вначале затормозил на проезжей части - похоже
растерялся, а затем пытался развернуть "Ладу" в обратном направлении, при
этом едва не столкнувшись с проезжающим мимо красным "Москвичем". А затем,
когда сдал назад - с машиной Кочугурного. Реакция Кочугурного и его
товарища Воронина была соответствующей. Водитель "Лады" не оправдывался,
за него это сделал пассажир - мужчина средних лет, который вышел из машины
и не только принес Кочугурному извинения, но и угостил его импортной
сигаретой и рассказал смешной анекдот. Велев водителю "Лады"
припарковаться, мужчина вошел в ресторан, но вскоре вернулся. Этого
человека Кочугурный и Воронин хорошо запомнили: выше среднего роста,
плотный, с аккуратно подстриженными светлыми усами, в модном костюме. А
вот на водителя "Лады" не обратили внимания, хотя из-за его оплошности
едва не произошла авария. Правда, Кочугурному показалось, что водитель был
в очках и надвинутом на лоб берете, но точно утверждать не брался.
После того, как "светлоусый" вернулся в машину, "Лада" двинулась по
направлению к "петле" и скрылась в темноте.
Как и когда она выехала с верхней площадки Высокого Холма, Кочугурный
и Воронин не могли сказать.
Более подробно о "светлоусом" рассказал швейцар ресторана Молибога,
который еще в июне упомянул о нем в беседе с инспектором Глушицким.
Упоминание было сделано вскользь, и потому Глушицкий пропустил его мимо
ушей - не тем тогда интересовались. На этот раз с Молибогой беседовали
Ляшенко и Мандзюк - все-таки больше двух месяцев прошло, надо помочь
человеку вспомнить. Но помогать Молибоге не пришлось.
- Ему около сорока. Моего роста, а у меня метр семьдесят пять. И
комплекция приблизительно моя. Но в движениях поживее, конечно. Одет был в
фирменный темно-серый блейзер, голубые брюки. О рубашке не скажу, не
помню. Но на руке было золотое кольцо, это точно. Голос густой, хорошо
поставленный.
- У вас отличная память, - заметил Валентин.
- Не жалуюсь пока. Профессия такая, что без памяти не обойтись. Люди
у нас разные бывают и на лбу у них не написано, приличные они или
шантрапа. А мы - швейцары - за порядок отвечаем. Вот и смотришь на
посетителя, как только заходит, чтобы понять, порядочно ли он себя после
выпивки поведет или это тот самый, который прошлым летом зеркало в туалете
разбил.
- А если впервые человек пришел? - спросил Алексей.
- Тоже определить надо, каков он: по поведению, разговору.
- Не ошибаетесь?
- Редко. Опыт имею, больше двадцати лет при своей должности состою.
- Солидный стаж, - подхватил Валентин. - А вот интересно, как вы
определили "светлоусого", порядочный он или нет? К слову, раньше его
видели?
- Видел впервые. Но скажу так: человек он к ресторанам привыкший. Это
я по его поведению заключил. "Любезным" меня назвал, но на "ты".
"Послушай, любезный!" Старое это обращение, и можно сказать
пренебрежительное по отношению к обслуживающему персоналу. Но я не
обиделся, потому как на другом тогда внимание сосредоточил. Вел он себя
нервно: зашел в вестибюль быстрой походкой, потом остановился, начал
головой по сторонам вертеть, будто кого искал. Но когда я подошел, сразу о
местах в зале спросил.
- Об одном или двух местах?
- Не помню. Но, как понимаю, о местах он только для разговору
интересовался. В тот вечер посетителей было много: две свадьбы и банкет -
в залах не протолкнуться. Посетители танцевать в вестибюль выходили.
Привыкшему к ресторанам человеку сразу должно быть понятно, что свободных
мест нет. А он спросил, значит, только так, для разговору. Я еще,
помнится, испытать его решил, сказав, что место можно найти. Внизу, в
баре, действительно были места. Но он будто не расслышал. Потом спросил
импортные сигареты, дал пятерку, сдачи не взял.
- После этого ушел?
- Ушел. Напоследок фразу бросил. Не мне, а так вообще.
- Какую фразу? - опередив Валентина, спросил Алексей.
- Что это не то заведение, которое ему подходит.
- Так и сказал - "заведение"?
- Так и сказал.
У Валентина не было сомнений, что "светлоусый" имел отношение к
покушению. Не сомневался он и в том, что в салатной "Ладе" в тот вечер
находился тяжело раненный Михайлов. Смущал лишь предпринятый "светлоусым"
демарш в вестибюль ресторана. Что это: ловкий ход опытного преступника или
импровизация дилетанта? А вот Алексея эти вопросы не волновали.
- Меня больше интересует тот, что оставался в "Ладе".
- Почему?
- Он не хотел светиться. Это ясно. Значит, опасался, что его могут
узнать.
- Кто?
- Хотя бы швейцар.
- Думаешь, он бывал в ресторане до этого?
- Уверен. А "светлоусый" - приезжий, это тоже понятно. Он не боялся,
что его узнают.
- По-твоему, "светлоусый" засветился, чтобы отвлечь внимание от
водителя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16