- Похожа на ту, которой потерпевший испачкался. Не заметили при
осмотре эту прогалину - ни от сосны, ни с асфальта ее не видно. А оно,
значит, вон как было. Одно только не пойму: почему они его по обочине
скатили? Возможно, не разобрались в темноте и посчитали, что в овраг
бросают?
- Или уронили впопыхах, - подхватил Валентин. - Ноша была не легкой,
а корни скользили под ногами.
- И все-таки действовали продуманно, - несколько помедлив, сказал
Кузишин.
- Продуманно, - согласился Валентин. - А чтобы обдумать все, надо
определенное время. Таким временем здесь - на месте, преступники не
располагали.
- Это вы верно заметили, - уважительно посмотрел на него Кузишин. -
Что же теперь получается?
Вопрос был риторическим, на него можно было либо не отвечать, либо
отделаться неопределенным ответом - новый факт требовал осмысливания. Тем
не менее Валентин решил ответить незамедлительно и не столько Кузишину,
сколько самому себе.
- Надо думать, что потерпевший был ранен и раздет не здесь, а в
другом месте. Сюда его привезли уже в бессознательном состоянии, считая
мертвым, с целью избавиться от трупа и заодно замести следы.
- Считаете?
- Предполагаю, - осторожно начал Валентин, но тут же добавил
решительнее, - а если вы со Швачко припомните все автомобили, которые тем
вечером встречались вам по пути от улицы Богдана Хмельницкого до
ресторана, то не исключено, что это предположение перерастет в
уверенность.
- Сложно будет, больше месяца прошло, - озабоченно покачал головой
Кузишин.
- И все-таки постарайтесь вспомнить. Заодно расспросите водителей,
которые были тогда у ресторана, возможно, кто-то из них обратил внимание
на машину, что ездила здесь без видимой надобности. При этом исходите из
того, что преступник или его сообщник, находясь за рулем, нервничал, или,
по меньшей мере, торопился - в машине была опасная поклажа, от которой
следовало поскорее избавиться...
Давать советы легче всего. Месяц назад, перед уходом в отпуск,
Валентин познакомился с этим делом. К тому времени оно уже успело вырасти
до внушительного тома. Алексей Мандзюк и следователь Кандыба признались
ему, что зашли в тупик. Отметив ряд упущений следственно-оперативной
группы Шевченковского райотдела, Валентин дал несколько, как ему казалось
тогда, дельных советов, на том успокоился.
По возвращении из отпуска, он убедился, что Мандзюк и Кандыба сделали
все, что он посоветовал, но дело не сдвинулось с мертвой точки. И вот
теперь начальник областного уголовного розыска полковник Билякевич передал
это дело ему, Валентину Ляшенко. Все правильно: если ты такой умный, то
бери и делай, как знаешь. Но за результат спрос будет уже с тебя. А дело
такое, что хуже не придумаешь. Не беда, что до сих пор не установлен
субъект преступления, сиречь преступник. Если бы таковых находили тотчас
же, да еще с уликами под мышкой, сотрудникам уголовного розыска можно было
бы переходить на сокращенный рабочий день. Не страшно и то, что неясны
цели и мотивы преступления - со временем прояснятся. Несколько хуже, что
пострадавший ничем не может помочь следствию. Но и это не трагедия - лишь
бы не мешал. А он мешает! Самим фактом своего необычного существования
мешает: человек не знает, кто он и откуда, что с ним произошло и почему.
Врачи объясняют это амнезией - потерей памяти. Но как объяснить тот
неординарный факт, что этот человек появился в их городе словно из
небытия?
Ясности не внесли ни показ возможным свидетелям рисованного портрета
неизвестного (до операции его не успели сфотографировать, а
послеоперационные снимки могли сбить с толку свидетелей), ни ответом
центра информации Министерства внутренних дел - ранее этот человек не
вступал в конфликт с уголовным законом; ни - что самое удивительное! -
переписка с отделом розыска лиц, пропавших без вести.
Вот и думай, как быть и что делать оперативно-розыскной группе,
которую ты отныне возглавляешь...

3
"...Я чувствую себя неплохо. Боли в виске, головокружения и слабость
прошли, рана затянулась, теперь ее закрывает лишь небольшой кусочек
пластыря. Сплю нормально, на аппетит не жалуюсь, настроение хорошее, я
всем доволен. Меня перевели в двухместную палату, разрешили выходить в
холл, смотреть телевизор. На процедуры, в столовую тоже хожу
самостоятельно и не путаю, как это было вначале, этажи, палаты, имена
санитарок, медсестер. Поэтому не понимаю, чем вызван повышенный интерес
медиков к моему заболеванию: меня чуть ли не ежедневно показывают разным
консультантам, врачам из других отделений, студентам. Мой лечащий врач
Василий Романович говорит, что у меня редко встречающееся заболевание -
потеря памяти о прошлом. Он опытный врач, кандидат наук и ему, конечно,
видней. Я действительно мало что помню из своего прошлого. Но это не
значит, что я начисто все позабыл и смотрю на белый свет глазами
новорожденного. То, что произошло со мной с того момента, когда я пришел в
сознание, помню отлично. Да и не все, что было раньше, выветрилось с
головы: я не поразился рентгеновскому аппарату, телевизору в холле, а
увидев по первой программе встречу футбольных команд высшей лиги, сразу
поинтересовался счетом. Не удивили меня ни электробритва сопалатника, ни
выщипанные брови санитарки Зои, ни золотые зубы Василия Романовича, ни
аквариум с меченосцами в кабинете заведующего отделением - все это я нашел
в порядке вещей. И руками, между прочим, не ем - довольно ловко орудую
ложкой, вилкой. Читать тоже не разучился. Тем не менее и консультанты, и
врачи из других отделений, не говоря уже о студентах, каждый раз засыпают
меня поистине идиотскими вопросами и удивляются, получив исчерпывающие
ответы на них. У меня такое впечатление, что все они, за редким
исключением, не верят в мое здравомыслие, видимо, это противоречит их
науке. Но я здоров. Уже здоров! Если, конечно, не считать утраты той части
памяти, которая относится к прошлому. Однако я не испытываю больших
неудобств от этой потери, а те пробелы в памяти, что еще ставят меня в
неравное положение с окружающими (первое время я плохо запоминал цифры,
имена собственные), постепенно восстанавливаю с помощью тех же медиков.
Особенно усердствует в этом палатная медсестра Лилия Евгеньевна, которую я
уже осмеливаюсь называть Лилечкой. Лилечка не просто добрая, милая
девушка, она - само чудо! Становится светлей, когда она заходит в палату,
в чем нет никакого преувеличения: ее белоснежный халат, такая же шапочка,
золотистая кожа лица, светло-серые глаза сами по себе излучают свет.
Если бы не Лилечка, я не поправился бы столь быстро, не пристрастился
к книгам, к которым первое время в больнице был равнодушен. Едва я начал
поправляться, она заставила меня читать. Впрочем, я употребил не то слово
- Лилечка пожелала, чтобы я читал, а затем рассказывал ей о прочитанном.
Этого было достаточно. Также получилось с физзарядкой, водными
процедурами, которых я поначалу избегал (теперь сам не могу понять
почему).
Мой сопалатник - Кирилл Самсонович - рослый крупный мужчина лет
сорока, посмеивается над нами, называя Лилечку Пигмалионом, а меня
Галатеей. Признаться, и я не сразу врубился в эту метафору, пришлось
проконсультироваться с библиотекаршей и кое-что почитать. А вот Лилечка
сразу все поняла, но не обиделась. Мне кажется ей даже приятно, когда ее
сравнивают с мифическим скульптором. Но однажды Кирилл Самсонович, чьи
шутки не всегда отличаются добротой, сказал:
- Не переусердствуйте, Лилия Евгеньевна. Пигмалион изваял свою
Галатею из послушного камня, а вы имеете дело с довольно своеобразным
материалом, над которым, надо думать, успели потрудиться другие ваятели и
уж, конечно, ваятельницы.
Лилечка нахмурилась, потемнела лицом, и я готов был убить Кирилла
Самсоновича, хотя, признаться, не понял, почему она обиделась.
Сегодня перед обедом мне разрешили выйти в больничный парк. Я нашел
его великолепным: тенистые аллеи, ухоженные газоны, красочные клумбы,
беседки, фонтан. Мне показалось, что когда-то я уже здесь был. Доверясь
этому чувству, свернул в боковую аллею, уверенный в том, что через
полсотни шагов увижу лестницу, спускающуюся к морю и... уперся в глухой
забор. Кирилл Самсонович, который шел следом, утверждает, что я пытался
перелезть через забор. Но это было не так: просто я растерялся, увидев
перед собой забор, возможно даже подпрыгнул, чтобы разглядеть, что за ним,
не больше. Но вот что странно: всю вторую половину дня мне было как-то не
по себе...
Кирилл Самсонович - неплохой человек: добрый, отзывчивый. Правда,
очень нервный и заводной, конфликтует по пустякам с врачами, медсестрами,
санитарками. Только я его не раздражаю, хотя и со мной он бывает резок,
даже груб. Но я не обижаюсь: человек занимал большое положение - был
начальником строительного управления, считался передовиком, новатором, его
прочили в управляющие трестом, но потом контрольные органы обнаружили
факты приписок, разбазаривания материалов, и его освободили от должности.
В результате - реактивный невроз. Врачи считают причиной невроза потерю
должности. А я не понимаю, как можно столь остро реагировать, губить
здоровье из-за такого. Ну, подумаешь - отстранили от руководства! Невелика
беда: будет трудиться на работе попроще и к тому же нервы сбережет. Но
если говорить строго, то его еще мало наказали. Ведь это черт знает что, -
расходовать строго фондируемые материалы на неплановые объекты! Я не знаю,
как он выкручивался с цементом, стройматериалами, но уложить в сооружаемый
хозспособом бассейн пять тонн арматурного железа - преступление. Ему на
плановые объекты это железо занарядили, да и то, видимо, по сильно
урезанным нормативам, а он его в плавательный бассейн швырнул. Мои
рассуждения выводят Кирилла Самсоновича из себя - он начинает волноваться,
кричать, дескать, я ничего не понимаю из-за своей некомпетентности и
ограниченности кругозора. Потом остывает, извиняется. Я охотно прощаю его
и даже ругаю себя за то, что веду неприятные для него разговоры, на
которые он, надо сказать, сам порой напрашивается. Вне этих разговоров
Кирилл Самсонович относится ко мне по-товарищески.
Вначале называл меня Михаилом Михайловичем (отчество, как и фамилию,
мне дали по схожести с именем - Михаил Михайлович Михайлов), но сейчас уже
зовет Мишей и говорит "ты". Особо разговорчивым его не назовешь: бывает,
целыми днями лежит на кровати, глядит в потолок или делает вид, что читает
книгу, забывая при этом переворачивать страницы. Я догадываюсь, что он
думает о чем-то важном для него, хотя не представляю, как можно молчать
целыми днями.
Сам я не могу долго думать: начинает гудеть, кружиться голова. Лучше
всего чувствую себя, когда вообще ни о чем не думаю. Не думать ни о чем не
так-то просто: когда общаешься с людьми или чем-то занят, мозг начинает
работать сам собой. Но я уже приноровился думать недолго. Секрет прост: не
следует все усложнять, делать проблему из того, что тебе не по силам
решить. Я заметил, что люди портят себе нервы не столько из-за споров,
неурядиц, сколько из-за того, что придают этим спорам, неурядицам
чрезмерное значение, питая их горючим растревоженного воображения.
Недаром, желая успокоить человека, говорят: "Не думай об этом". Так вот, я
знаю место, где можно отключиться от всего и ни о чем, абсолютно ни о чем
не думать.
После того, как мне разрешили прогулки в больничном парке, я отыскал
уединенную скамейку в боковой аллее. Эта скамья с высокой, причудливо
изогнутой спинкой, на которую можно откинуться, как в шезлонге, прячется
за большим дубом в самом конце аллеи. В одну из моих первых прогулок на
нее указала Лилечка, которая дежурила в тот вечер и вышла со мной в парк.
Мы сели на эту скамейку и, откинувшись, стали смотреть на звезды. Лилечка
предложила находить знакомые звезды и радовалась, когда я узнал Большую
Медведицу, Полярную звезду, отыскал Марс, а затем Венеру. Это походило на
игру, хотя названия звезд я вспоминал с трудом. Но мне было приятно
участвовать в игре уже потому, что она доставляла удовольствие Лилечке.
Так вот, на этой скамейке я мог отключаться.
Кирилл Самсонович тоже старается помочь: занимается со мной
математикой, физикой, то покрикивая на меня, то расхваливая на все лады. У
него есть на то основания: если алгебру в объеме восьмилетки я одолел за
неделю, то с геометрией у меня не все ладится, а когда мы дошли до
тригонометрии, я вынужден был признать, что эта наука мне не по силам...
Лилечка ушла в отпуск. У меня появилось такое ощущение, словно я
лишился чего-то крайне необходимого мне ежедневно, ежечасно. Это чувство
угнетает меня: ничего не хочется, ни к чему не тянет, даже телевизор
перестал смотреть. Если бы Лилечка не взяла с меня слово прочитать за
время ее отпуска "Войну и мир" Толстого и учебник географии, я бы целыми
днями валялся на койке. Но я дал слово и держу его - ежедневно одолеваю до
сотни страниц. А когда темнеет, выхожу в парк, стараюсь незаметно
пробраться к скамейке за большим дубом, чтобы за мной не увязались
любители пустых разговоров - таких немало среди больных - откидываюсь на
изогнутую спинку и смотрю на звезды - благо ясная сентябрьская погода
благоприятствует этому. Но я уже не пытаюсь узнавать звезды - просто
смотрю на них. Впрочем, вру - не совсем просто: каждый раз внушаю себе,
что рядом сидит Лилечка, и наши устремленные вверх взгляды сходятся где-то
на тускло мерцающей россыпи Млечного пути..."

4
Старший ординатор неврологического отделения Василий Романович
Крыжанский был словоохотлив, но осторожен в выводах.
- Процесс стабилизации психики у больного Михайлова не окончен.
Физически он здоров. Да и мыслит в общем-то логично. Но это относится к
конкретному мышлению - непосредственной реакции мозга на окружающую
обстановку, события, контакты. А вот с абстракциями у него плохо. Беда не
в том, что ему уже не быть физиком-теоретиком или, скажем, вашим коллегой,
- есть немало других, не менее достойных профессий. Но взрослый человек,
независимо от профессии, должен уметь анализировать, обобщать, видеть в
частном общее и наоборот. Иначе он не сможет претендовать на взрослость.
- Значит, дело не только в памяти? - спросил Валентин.
- Память и мышление взаимосвязаны. А у Михайлова поражен участок
мозга, ведающий так называемой долговременной памятью, которая лежит в
основе нашего интеллекта. Образно говоря, его мышление напоминает сейчас
ладью без руля и ветрил. Вроде бы ладья как ладья, держится на воде, но
куда она приплывет, не угадаешь.
- Вы сказали, что процесс стабилизации не окончен. Стало быть,
возможно улучшение?
- Суть не в том, сумеет или не сумеет Михайлов вспомнить то или иное
событие. Хотя вас, как я понимаю, интересует именно это.
- Не только, - живо возразил Валентин. - Нам не безразлична и
перспектива его полного выздоровления.
- Ну, в этой части не буду обнадеживать, - развел руками Крыжанский.
- Мы делаем все возможное, но травмированный мозг - это травмированный
мозг.
- Михайлов отдает себе отчет в своих поступках?
- В настоящее время - да. А как будет завтра, не знаю. При амнезии
осложнения - не редкость.
- Но сейчас он контролирует свое поведение?
- Скажу больше: при контактах с врачами, незнакомыми людьми он
обдумывает каждое слово.
- Свое?
- И свое, и обращенное к нему. Я отношу это за счет осознанности
своего заболевания, боязни показаться неполноценным.
- А может, он боится сказать лишнее, проговориться?
- Не думаю. По своему нынешнему характеру Михайлов нескрытен,
прямодушен, в чем-то даже наивен.
- Вы сказали - нынешнему характеру?
- Такие заболевания подчас резко меняют характер.
- В какую сторону?
- В любую.
Валентин машинально достал сигареты, но тут же спрятал - они сидели в
кабинете завотделением, где, судя по стерильной белизне занавесок и
отсутствию пепельниц, не было принято курить.
- Василий Романович, повышенное критическое отношение к себе не
сказывается ли на общем состоянии Михайлова?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16