И ни одного «коня в малине»! Ох, актриса! Ах, актриса! Ух, актриса!!!
— Угощу, так и быть, — нехотя согласился лапушка, и они скрылись в спальне.
Инга по-прежнему ворковала, околдовывая Бореньку женскими чарами. Мне даже стало его жаль, если он не голубой, давно уже в собачьей стойке стоять должен. Впрочем, какие тут собачьи стойки, когда у тебя в прихожей мужик с пистолетом!..
Через пару минут они появились из спальни.
— Красавчик! Я прямо таю! — Инга поправила платье на груди, хотя, на мой взгляд, поправлять там было совершенно нечего: Боренька прикоснулся бы к ней разве только под моим пистолетом.
Сам он был теперь как огурчик — синий костюм-тройка, голубая рубашка, галстук с алмазной булавкой…
Едва мы покинули квартиру и хозяин запер двери я ткнул его «етоичем»в бок:
— Никаких глупостей, Боренька. Мне, лапушка, терять нечего! Первая пуля — твоя!
Он мгновенно вспотел. А я удовлетворенно хмыкнул: доктор Кунявский спекся.
— Хорошо. — Боренька поднял на меня глаза, в которых горела ненависть. — Валенсия осталась на свободе.
У меня исчезли ноги. И руки тоже. Справа мелькнула выкрашенная в коричневый цвет стена, потом серый пол… Где-то рядом еще что-то мелькнуло, но рассмотреть я не мог: глаза стали чужими, они больше не слушались. И только уши мне не изменили.
— Металлический грохот, едва слышный звонок. Негромкая возня. Вскрик: «Ой, больно!»И шипящий Ингин голос:
— Еще рыпнешься, конь в малине, и мозги вон!
Сначала возникла боль возле виска. Потом вернулись глаза, и я смог скосить их в сторону.
Кунявский стоял, скрючившись и обнимая левой рукой правую. В трех шагах застыла Инга с дамской «виолеттой». И где только она ее прятала?.. Я бы, конечно, такого оружия не слишком испугался, но доктор Кунявский явно не был специалистом по огнестрелам.
Потом вернулись руки, и я сумел сесть. А потом наконец — и ноги.
Нам опять повезло. Кроме Кунявского, разумеется… Упав, я не раскроил себе голову. А в соседней квартире никого не оказалось — прежде чем Инга успела Бориса Соломоновича скрутить, он сумел-таки нажать кнопку звонка.
— Ты как, америкен бой?
— Как парализованный кролик. — Я с трудом поднялся. — Но жить буду. — Я подобрал с пола «етоича». — Что это было?
Инга поправила сдвинувшийся в сторону парик и саданула Кунявского стволом под ребра:
— Колитесь, Борис Соломонович! Ну?!
Доктор скривился от боли:
— Кодовая фраза… Временный паралич некоторых мышц… Ненадолго, но вполне достаточно, чтобы успеть разоружить человека.
— Лихо придумали! — Я потер ушибленную руку. — Но не все предусмотрели!
Кунявский вновь обильно потел. Но пока еще хорохорился:
— А если бы вы пришли один?
Я благодарно посмотрел на Ингу. Моя амазонка и бровью не повела.
— Почистись, америкен бой! И пора сматываться.
Я стряхнул пыль с куртки и брюк.
— Фонарей на лице нет?
— Нет… Думаю, держать его на мушке лучше мне, конь в малине!
— Да уж, — сказал я. — Уж будь добра, подержи.
Шустрый у нас собеседник, за ним глаз да глаз нужен! Лифт все еще находился на этаже: видно, жители этого дома допоздна не гуляли. Мы спустились вниз. Консьерж пребывал в той позе, в какой я его оставил, — спал на диванчике. Мы вышли на улицу, захлопнули за собой дверь.
— Сейчас, Борис Соломонович, поедем к вам в институт, — сказала Инга. — Надеюсь, вы не против?
— Там, между прочим, охрана, — буркнул Кунявский дрогнувшим голосом.
Эта дрожь сказала мне все — теперь Борис Соломонович действительно спекся и будет исполнять любой наш приказ. Ну и ладненько, лишь бы головы от страха не потерял!
Инга тут же взяла его под руку: видимо, у нее появились схожие опасения.
— Когда вы приводите в лабораторию левых клиентов, охрана тоже там!
Кунявского шатнуло.
— И давно вы об этом знаете?
— Я около трех недель. Мое начальство пока ничего не знает. И не узнает, если вы сделаете все правильно.!
— Я… — Кунявский сглотнул. — Я постараюсь.
Сели в машину — на этот раз я за руль, Кунявский рядом, а Инга на заднем сиденье, держа доктора на прицеле.
— Вот и хорошо… В Институт прикладной психе кинетики, мастер! Одна нога здесь, другая там!
— Слушаюсь, мэм! — отозвался я. — Только будьте добры, объясните, как ехать.
Глава 49
Институт прикладной психокинетики находился на Охте. Ничем не примечательное здание из стекла арлона. Безо всякой вывески. Я смотрел на него во все глаза, но в памяти ничего не шевельнулось.
— Ну, Иван Сусанин, — скомандовала Инга. — Видите!
Иван Сусанин сидел, вжав голову в плечи.
— Только без шуток, — сказал я, возвращая на подбородок липовый волосяной покров. — И не бойтесь вы так! Будете нас слушаться, еще сто лет проживете.
Кунявский шумно вздохнул. В полутьме было видно, что он пытается улыбнуться. Улыбка получилась кривой, как карликовая березка. Или что там растет, за Полярным кругом?..
Мы вышли из машины, заперли ее, поднялись по ступенькам к стеклянной двери. Иван Сусанин нажал кнопку звонка. Плечи его расправились.
Через минуту за дверью появился охранник, дюжий парень лет двадцати, оглядел нашу живописную группу, узнал Кунявского, кивнул. Замок щелкнул, дверь распахнулась.
— Добрый вечер, Борис Соломонович! Что это вы без предварительной договоренности?
— Добрый вечер, Володя! Неожиданный клиент. Срочно. — Голос Кунявского уже не дрожал.
Охранник осмотрел Ингу и меня с профессиональной подозрительностью, но отступил в сторону.
— Ты, Володя, как обычно, отведи камеру от двери. А я переключу канал на видак. Оплата по-прежнему наличкой.
— Хорошо. Завтра после пересменки я вас подожду. — Володя сделал приглашающий жест. — Проходите, дамы и господа! Только быстро!
Блажен тот миг, когда в этой стране начали продаваться незаконные действия должностных лиц. Где-нибудь в Стокгольме охранник записал бы в журнал регистрации наши имена и проверил документы. А тут полная анонимность. Да и физиономии наши в записи трет. Как будто камеры и не видели никого. А то, что на таймере окажется разрыв, так об этом, скорее всего, никто никогда и не узнает. Разве лишь произойдет нечто из ряда вон выходящее и кассеты кинутся просматривать… А тут всегда можно сослаться на сбой электроники. Да, практически охранник ничем не рисковал, ну разве самую малость… За что и получал левый приработок!
Мы пересекли холл, сели в лифт, поднялись на шестой этаж и приблизились к дверям с табличкой «Лаборатория экспериментальной эгографии». Кунявский набрал код на электронном замке, вставил в паз магнитную карточку. Я почему-то ждал воя сирены, но все прошло тихо, и через пару мгновений мы оказались внутри.
Лаборатория как лаборатория — столы, гейтсы, какие-то пульты, коричневые портьеры на окнах, над дверью телекамера, объектив смотрит в дальний угол, закрытый раздвинутой ширмой.
Кунявский подошел к одному из столов, порылся в недрах, достал видеомагнитофон.
— Сейчас на мониторе охраны будет вид пустой лаборатории.
Он подсоединил видак к одному из пультов, понажимал какие-то клавиши.
— Ну вот, теперь можно работать. — И вдруг обмяк, словно из него выпустили воздух, плюхнулся на ближайший стул. — Я ведь не делал ничего плохого! Кому-то добавишь смелости, кому-то сексуальной энергии. Мужчины, которым под шестьдесят, за это готовы любые деньги заплатить. Что тут преступного?
— Деньги, которые не облагаются налогом, — сказала Инга.
— Но ведь все так живут, кто может!
— Да, конь в малине! Вот поэтому страна больше тридцати лет с трудом наскребает на пенсии и никак не может рассчитаться с внешними долгами.
Кунявский пожал плечами:
— Я не ребенок, Инга Артемьевна, меня воспитывать бессмысленно. Чего вы хотите?
— Хочу стать тем, кем был до того, как вы сделали из меня Арчи Гудвина! — отчеканил я.
Доктор растерялся:
— Кем вы были, не знаю. Мне не докладывали. И не давали приказа сделать вашу собственную эгограмму.
Я посмотрел на Ингу.
— Иными словами, — сказала она, — твоя изначальная личность не должна появиться больше на свет. Видимо, по документам ты пал жертвой преступления.
— Я ничем не могу вам помочь, Гудвин. — Кунявский вытер лицо носовым платком.
Тон, каким были сказаны эти слова, мне не понравился. Я вновь вытащил из кармана пистолет, приставил к груди доктора.
— Либо вы найдете возможность помочь, либо останетесь здесь. В качестве жертвы преступления… Я уже говорил, мне терять нечего!
Кунявский быстро-быстро заморгал, лицо его скривилось. Будто у ребенка отняли конфетку…
— Я могу, — сказал он, заикаясь, — снять с вас наведенную эгограмму. Но стопроцентной гарантии нет. Такие операции в половине случаев кончаются шизофренией.
Я понял, чем рискую. Но другого выхода не было. К тому же все последние дни мне чертовски везло!.. А Кунявский вполне мог соврать.
— Я согласен.
Инга посмотрела на меня с испугом. Я подмигнул ей со всем спокойствием, которое только мог изобразить.
— Валяйте, доктор!
Кунявский спрятал платок, пересел к одному из гейтсов. Я встал у него за спиной.
Похоже, всю работу производил компьютер. Во всяком случае, доктор лишь запустил программу и набрал затребованный пароль.
Появился стандартный интерфейс — заставка с записью «Лаборатория экспериментальной эгографии»и строка выпадающих менюшек.
Кунявский щелкнул на меню «Работа с эгограммами». Открылся список, стремительно побежали строчки. Все названия я прочесть не успевал, но кое за какие глаз зацепился. «Атлант», «Наведенная амнезия», «Нарцисс», «Повышение потенции», «Синдром суицида», «Снятие необоснованных страхов», «Снятие ранее наложенной эгограммы»:.. Мелькание прекратилось. Доктор щелкнул по найденной строчке. Открылось меню «Параметры». Кунявский ввел в окно «Глубина проникновения» значение — 100%.
— Возьми пистолет, — сказал я Инге, — и если со мной что-нибудь случится, отправишь доктора к праотцам, не выслушивая объяснений.
Кунявский вздрогнул, быстро поменял «Глубину» на 65%, а потом, подумав, снизил до 62%. Нажал кнопку «ОК». На экране возникло стандартное табло «Программа к работе готова — Начать процесс — Отмена».
Доктор встал, отодвинул ширму.
Перед нашими глазами предстало скрывающееся за ширмой кресло. Спинка его составляла с полом угол градусов в тридцать.
— Проходите сюда, Гудвин. Садитесь!
Я отдал Инге пистолет.
— Гляди в оба, девочка!
Она слабо улыбнулась:
— Не промахнусь, конь в малине!
Кресло отдаленно напоминало своих собратьев, установленных в стоматологических кабинетах, но было гораздо массивнее и оборудовано ложементами и мощными пристяжными ремнями, состоящими из похожих на гусеничные траки металлических секций.
Я решительно сел, и Кунявский тут же начал пристегивать к ложементам мои руки и ноги.
— Зачем это?
— Чтобы вы не нанесли себе ран. Некоторые пациенты во время сеанса очень беспокойны.
Через пару минут ремни опоясали меня в шести местах: локти, кисти рук, грудь, таз, колени и лодыжки. Наконец Кунявский наложил на мой лоб пластиковый обруч, украшенный круглыми блямбами из серебристого металла, и шагнул к компьютеру:
— Расслабьтесь, Гудвин! Сначала будет немножко больно. — Он положил правую руку на мышь. — Включаю программу!
В ушах послышался тихий шум — будто где-то поблизости, за моей спиной, зажурчал ручеек. В висках начало покалывать, потом зудеть. Появилась легкая боль.
Я успокаивающе улыбнулся Инге, но ответной улыбки не получил: она не спускала глаз с доктора.
А потом мне просто-напросто открутили голову.
Глава 50
Когда голова вернулась, я открыл глаза.
Белый потолок, люминесцентные лампы, слева — коричневая портьера…
Где я, братцы?.. Ах да, в лаборатории у Бориса Соломоновича Кунявского, пытаюсь выяснить, кто я таков.
А вот и сам доктор. Смотрит выжидательно, облизывает губы. Волнуется…
— Как вы себя чувствуете?
За его спиной, в пяти метрах, вооруженная «етоичем» Инга. В глазах неприкрытое беспокойство и тщательно скрываемый страх.
— Давайте, Борис Соломонович, отстегивайте!
Кунявский занялся замками. Щелк, щелк… Когда последний ремень был расстегнут, я встал и потянулся.
— Как вы себя чувствуете? — повторил доктор.
— Словно спал и проснулся.
— Когда у тебя начались судороги, я чуть не пристрелила его, конь в малине! — Инга подала мне отвалившуюся бороду.
Прислушался к себе. Сразу заболела левая кисть. Поднял руку: на косточке у основания кисти красовалась свежая ссадина.
— Ремни невозможно подогнать к коже плотно, виновато проронил Кунявский.
Я отмахнулся, продолжая прислушиваться к собственным ощущениям.
— Ну же, говори! — нетерпеливо воскликнула Инга. — Вспомнил, кто ты такой?
— Тот же, кем и был, — сказал я. — Американский гражданин Арчи Гудвин, прикидывающийся русским детективом.
Кунявский издал непонятный вздох: то ли разочарования, то ли облегчения.
Я повернулся к нему:
— Что-то не получилось?
Он развел руками:
— Снятие до конца не прошло. — И засуетился: — Так бывает довольно часто. Столь глубокие процессы еще мало исследованы. Ваш случай — второй.
— Иными словами, мне довелось выступить в роли лабораторной крысы. — Я забрал у Инги «етоича».
Она вдруг кинулась к доктору, залепила ему основательную — аж голова мотнулась — затрещину:
— Что же ты, сволочь! Исследованиями тут на живом человеке занялся?
Ухо у Бориса Соломоновича мгновенно покраснело.
— Я был уверен в успехе, — заявил он плаксивым голосом. — Просто иногда окончательный этап снятия задерживается.
— И сколько еще ждать?
— Этого я не знаю.
— Почему же сразу не сказал? — Инга вновь шагнула к нему, поднимая руку. — Про шизофрению тут распинался!..
— Вы бы все равно не поверили!
— Инга! — крикнул я. — Подожди, девочка! Хватит раздавать оплеухи, конь в малине! Она остановилась.
ВЕЗУНЧИК 215
— А кто был первым? — спросил я. — Кому вы еще делали процедуру снятия?
— Самому себе. — Кунявский с опаской глянул на Ингу.
Рука у той опустилась.
— И как?
— Тоже не вспомнил себя сразу. Но я допускал подобную возможность и оставил подробную видеозапись: кто таков, чем занимаюсь, где живу…
— И когда же вспомнили?
— Едва вернулся домой и увидел собственную прихожую. У меня там, если помните, висит календарь с буддистской символикой. Едва я взглянул на него, все тут же и всплыло в памяти.
— Да-а, — сказал я, присаживаясь на ближайший стул. — Мне вот не позволили оставить самому себе письмо.
Он мелко закивал:
— Действительно, ваш случай посложнее. Но вы тоже вспомните, рано или поздно. К примеру, если окажетесь в доме, где часто бывали в той, первой жизни. А может, вам встретится близкий друг. И сразу все вспомните.
— Спасибо, утешили! Так можно прождать всю жизнь!
— Не расстраивайтесь, — продолжал доктор заискивающим тоном. — Я думаю, в первой жизни вы были жителем Петербурга. Вы ведь, как мне показалось, знаете город, а Гудвин его знать не мог. Ему был известен Нью-Йорк и другие американские города середины прошлого века.
— Да-а! — повторил я. — Придется бродить по питерским улицам в надежде встретить близкого друга. Потом, когда вспомню, с удивлением размышлять, а я в этом месте очутился.
— Нет, — сказал Кунявский. — Все, что происходило с вами в облике Арчи Гудвина, из памяти не уйдет — Я, например, не забыл ничего.
— А почему, кстати, именно Арчи Гудвин? Почему не Филипп Марло? Или не Перри Мейсон? Или не Владимир Казанцев? Или не Антон Завадский?
— Казанцев был бы в самый раз, — ввернула Инга.
— Можно я сяду?
— Конечно, садитесь.
Кунявский сел на диван около окна.
— Мне сказали, что вы очень любили в первой жизни Стаута. Обычно читатель, которому нравится литературный герой, подсознательно отождествляет себя с этим героем. Я решил, что эгограмма Гудвина, синтезированная по произведениям Стаута, ляжет на вас наиболее удачно.
Я фыркнул:
— А может, мне нравился Ниро Вульф?
— Вряд ли. Вульф менее человечен, чем Арчи. И главный герой именно Гудвин. Если бы романы писались от лица этого Гаргантюа, вряд ли бы они пользовались такой популярностью!
— Конь в малине! — воскликнула Инга. — Может, и я — не я, а какая-нибудь Делла Стрит под чужим именем!
— Если и так, то я на вас эгограмму Деллы Стрит не накладывал. — Кунявский вновь заискивающе улыбнулся: похоже, Ингина рука ему запомнилась хорошо. — Хотя ума не приложу, кто бы еще мог это сделать!
В голосе его прозвучала гордость: он был из тех горе-ученых, которым до фонаря, каким целям служит их работа. Впрочем, поначалу он наверняка работал на благо Отчизны. И лишь потом начал прирабатывать на свой карман…
— Мне и с моей жизнью нравится, — заявила Инга. — Думаю, америкен бой, нам пора.
Кунявский мгновенно побелел:
— Вы меня убьете? Клянусь богом, я ведь ничего не знаю. Приказали — выполнил.
— Зачем же убивать? — Я спрятал пистолет в карман, подошел к дивану, сел рядом с доктором и положил руку ему на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32