Когда вечером мы садились смотреть телевизор, Найалл, недовольный выбором программ, то и дело прикасался ко мне с единственной целью отвлечь мое внимание. Когда мы отправились навестить Розмари, недавно родившую малыша, Найалл уселся в машину рядом со мной, на заднем сиденье, и всю дорогу громко насвистывал и болтал, перебивая родителей. Все это приводило меня в ярость, но я была бессильна хоть как-то его урезонить. Весь уикенд Найалл ни на минуту не давал забыть о себе. Он слонялся вокруг да около, брал напитки и сигареты, не спускал за собой воду в туалете, начинал демонстративно зевать, стоило только отцу открыть рот, возражал на предложения куда-то пойти или с кем-то встретиться. Короче говоря, он делал все ему доступное, чтобы лишний раз напомнить, вокруг кого вертится моя жизнь.
Как мама и папа могли не замечать, что он здесь? Я страшилась и тревожилась, наблюдая это. Даже оставив в стороне гнусное поведение Найалла, я считала немыслимым, что родители даже не догадываются о его присутствии. И все же факт оставался фактом: меня встречали с распростертыми объятиями, а Найалла никто не замечал. Они не проявляли ни малейших признаков любопытства по поводу нежданного гостя — молодого человека, которого я привела в их дом. Они говорили только со мной, смотрели только на меня. Когда мы садились за стол, для него не ставили прибор. Они отвели мне мою прежнюю детскую спальню с единственной узкой кроватью. Даже когда мы ехали в тесной машине отца и Найалл дымил без перерыва, они не подали вида, что ощущают его присутствие. Когда он закурил третью сигарету подряд, мама просто открыла окно, этим все и кончилось. В эти два дня я безуспешно пыталась как-то сладить с вопиющим расхождением между действительным положением дел и поведением моих родителей. Я хорошо помнила, как в прежние дни они реагировали на мою собственную невидимость, но сейчас все было по-другому. Найалл подчеркивал свое присутствие ежеминутно, а родители ухитрялись не замечать его, и это выглядело крайне двусмысленно. Даже если они и вправду не могли его видеть, я не сомневалась, что где-то на подсознательном уровне они должны что-то улавливать. Его невидимое присутствие создавало ощущение вакуума, молчаливой зловещей пустоты, отравившей весь уикенд.
Я со всей ясностью осознала, что причина моего отъезда в Лондон — жажда оторваться от собственных истоков. Я находила папу скучным и однообразным, а маму — лицемерно озабоченной какой-то совершенно не интересовавшей меня ерундой. Я по-прежнему их любила, но они не желали замечать, что я выросла, что перестала быть и никогда не стану снова ребенком, которого они знали раньше, но теперь видели лишь урывками. Конечно же, это все было влияние Найалла, и его иронические замечания, доступные только моему слуху, лишь подтверждали мои собственные мысли.
Во время этого непродолжительного визита в отчий дом я все сильнее ощущала свое одиночество. Родители меня не понимали, Найалл вызывал отвращение. Мы намеревались уехать в понедельник утром, но после яростной ссоры в субботу вечером, когда, невидимые и неслышимые в коконе облаков, мы орали друг на друга, лежа на узкой кровати в моей спальне, я поняла, что больше не могу. Утром родители отвезли меня — вернее, нас — на станцию, и мы распрощались. Отец держался натянуто и весь побелел от еле сдерживаемого гнева, мать была в слезах. А Найалл ликовал, полагая, что уже тянет меня назад в наше невидимое житье-бытье в Лондоне.
Но с той поры стало невозможно вернуться к старому. Все рушилось. Вскоре после возвращения в Лондон я оставила Найалла. Я старалась быть видимой и влиться в реальный мир. Наконец-то мне удалось удрать от него, и я постаралась скрыться от него навсегда.
7
Разумеется, он нашел меня. Я прожила среди гламов слишком долго, чтобы обходиться без воровства, а Найалл прекрасно знал, куда я скорее всего отправлюсь. Не прошло и двух месяцев, как он выследил меня, и тут уж ему ничего не стоило разузнать, где я живу.
Однако два месяца самостоятельной жизни — немалый срок, и кое-что за это время необратимо изменилось. Во-первых, я успела снять комнату — ту самую, в которой живу до сих пор. Это была моя законная комната, заполненная моими собственными вещами, — по крайней мере, так я привыкла о них думать, хотя далеко не все они приобретались за деньги. В любом случае имелась дверь и на ней — замок. Здесь я могла уединиться, расслабиться, стать собой, и это казалось мне самым важным. Ничто не могло заставить меня отступить. Чтобы выжить, я по-прежнему воровала в магазинах, но была преисполнена благих намерений. Я заготовила целую папку рисунков и набросков, связалась с моим бывшим преподавателем и даже успела по его рекомендации сходить к одному редактору в надежде получить заказ. Жизнь свободного художника, со всеми ее трудностями, все же давала мне шанс обрести независимость.
Однако Найалл объявился снова с твердым намерением продолжить нашу прежнюю жизнь. К сожалению, он лучше других понимал, что моя комната для меня значит. Отдавая себе в этом отчет, я должна была постараться держать его как можно дальше от своего жилища, но его беззаботная манера легко ввела меня в заблуждение. Я с гордостью показала ему комнату, полагая, что теперь он окончательно поверит в произошедшую со мной перемену.
Чем это обернулось, я обнаружила очень скоро: теперь Найалл точно знал, где меня найти. Он мог заявиться в любое время дня и ночи, и это было хуже всего. Он приходил, когда ему вздумается, если нуждался в компании, или в утешении, или в сексе. Моя независимость, пусть эфемерная, заставила измениться и его. Мне пришлось узнать его с новой стороны: в нем прорезался собственник, причем мрачный и задиристый. И все же я продолжала держаться за комнату и все остальное, понимая, что это моя единственная надежда.
В конце концов мне удалось продать кое-что из моих работ: сначала иллюстрацию для журнальной статьи, затем эскизы для рекламного агентства и фирменный бланк для консалтингового агентства. Гонорары были невелики, но они положили начало. За первыми заказами последовали другие, и постепенно у меня начала складываться репутация. Со временем отпала необходимость выпрашивать работу, мне стали предлагать заказы. Один редактор рекомендовал меня другому, тот третьему. Наконец удалось заключить контракт с независимой художественной студией, для которой я стала работать внештатником. Я открыла банковский счет, обзавелась визитной карточкой и собственными бланками для писем, купила подержанный компьютер. Благодаря этим признакам благополучия я почувствовала, что утвердилась в видимом мире более или менее прочно. Как только потекли первые гонорары, я свела до минимума кражи в магазинах, ограничиваясь предметами первой необходимости, а вскоре смогла позволить себе окончательно отказаться от воровства. Это стало для меня чем-то вроде символа веры в и себя. Я дала обет, что никогда не вернусь к старому. Хотя бывали и трудные времена — один месяц приходилось особенно туго, — но я ни разу не поддалась соблазну. Я получала истинное удовольствие от самого процесса, когда, сделавшись видимой, обналичивала в банке чек, стояла вместе с другими в очереди к кассе, примеряла одежду в магазине или доставала чековую книжку. В заключение я даже научилась водить машину: взяла несколько уроков вождения и сдала экзамен на права со второй попытки.
Постепенно уменьшилось и напряжение, которого требовало состояние видимости. Работая дома, я могла сколько угодно расслабляться в своем гламуре, делая себя видимой только на то время, когда необходимость выгоняла меня на улицу. Я достигла такой эмоциональной уравновешенности, какой никогда не знала прежде. Даже Найалл начал осознавать, что между нами все изменилось, и необратимо. Постепенно он смирился с мыслью, что былое навсегда ушло, но продолжал предъявлять на меня права, и я не находила в себе сил противостоять ему. Мне слишком хорошо было известно, как глубока пропасть его невидимости. Будучи неспособен, даже при всем желании, существовать как нормальный человек, он играл на моем сострадании, ныл и мошенничал, вызывая жалость к себе. Когда я пыталась отстаивать свою независимость, он с жаром умолял меня не покидать его. Он не уставал перечислять и подчеркивать преимущества, которые у меня появились, твердил о моей новообретенной стабильности, напоминал о своих страданиях, об опасностях, которые подстерегают его на каждом шагу. И всякий раз я сдавалась. Его положение действительно представлялось мне трагическим, и, прекрасно понимая, что он мною манипулирует, я все спускала ему с рук. Когда я пыталась сопротивляться всерьез, он использовал невидимость как оружие против меня. Однажды я решилась завести дружбу с неким Фергюсом, молодым художником-иллюстратором из студии, и приняла его приглашение куда-то пойти. Накануне, однако, Найалл устроил такую демонстрацию уязвленной ревности, обвиняя меня во всех грехах, что я едва не отменила свидание. Но у меня никогда не было настоящего дружка, и тут я решила все-таки постоять за себя. Я отправилась на свидание, но лучше бы я этого не делала. Найалл следовал за нами повсюду, Найалл слонялся вокруг в пределах слышимости, Найалл вмешивался в разговор, стоило только Фергюсу сказать слово. Вечер был испорчен, не успев начаться. В тот день, вернувшись домой, мы жестоко поссорились, но моей едва наметившейся дружбе в любом случае пришел конец. Новых попыток я не предпринимала.
Таков был Найалл в своих крайних проявлениях, но он не все время был таким. До тех пор, пока я оставалась ему верна физически, была к его услугам в любое время, когда бы он ни явился, и не выпячивала свою способность быть видимой, он не слишком портил мне жизнь и позволял работать в свое удовольствие.
Надо сказать, что он не всегда вертелся возле меня. Иногда он исчезал на пару дней, а то и на неделю, но никогда не рассказывал, куда ходит и где проводит время. Он говорил, что нашел некое пристанище, хотя узнать, каким путем и где оно находится, мне так и не удалось. Он заявлял, что у него есть новые друзья и что у этих загадочных мне друзей, о которых он никогда не распространялся, имеется поместье. Он утверждал, что там он всегда — желанный гость, что может приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Он сообщил, что начал писать всерьез и уже предложил свои опусы нескольким издателям. Он делал прозрачные намеки, что встречается с другими женщинами, видимо надеясь вызвать мою ревность, но если даже эти подружки и существовали на самом деле, для меня не могло быть новости более приятной.
Главное, он не мешал мне работать и позволял жить хотя бы на окраине реального мира, растить и культивировать в себе чувство собственного достоинства. В своем искривленном мире, неся проклятие невидимости, я была уверена, что такая доля — лучшее, на что я могу рассчитывать.
И тут я увидела тебя. В том хайгейтском пабе.
8
В день нашего первого свидания я вышла слишком рано и шагала слишком быстро, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Мне хотелось поскорее убраться из дома, поскольку Найалл мог явиться в любой момент. Я все еще злилась на него из-за того телефонного звонка, когда он сразу же выпалил твое имя и сообщил, что уезжает. Я не сомневалась, что он врет: Найалл никогда никуда не уезжал без особой необходимости. Но больше всего меня взбесило, что он вообще посмел мне это сказать. Его изворотливость была ненавистна мне. Внезапная уступчивость Найалла была не чем иным, как новой и хорошо продуманной тактикой, и она сработала: по дороге я думала не о тебе, а о нем.
Когда я дошла до Хай-стрит в Хайгейте, было еще слишком рано, пришлось тянуть время, бессмысленно глазея на витрины. Я была невидима, берегла энергию для встречи с тобой. Я пыталась сосредоточиться на тебе, вспомнить, как ты выглядишь, пробудить в себе ощущение восторга, возникшее при первом же взгляде на тебя. Хотя я ничего о тебе не знала, в глубине души я понимала: если у нас что-то выйдет, это будет означать разрыв с Найаллом. Знакомство с тобой, риск и новизна этой затеи — ничего лучше в жизни я до тех пор не испытывала.
В восемь я сделалась видимой и вошла в бар. Тебя еще не было. Я заказала полпинты горького пива и присела за свободный столик. Будний день, еще сравнительно ранний час, почти пустой паб. Я позволила себе расслабиться и осторожно погрузилась в невидимость.
Ты появился через пару минут. Я видела, как ты вошел, быстро оглядел помещение и направился к стойке. При виде тебя что-то во мне дрогнуло, по телу пробежал знакомый трепет. В голове мелькнула мгновенная мысль, что неплохо бы не спешить и, оставаясь незримой, наблюдать за тобой, двигаться следом, устроить охоту. Я быстро отбросила эту мысль, заглушая в себе голос глама; ведь единственное подлинное наслаждение невидимки — это смакование порочной страсти к подглядыванию. Пока ты ждал у стойки, верх взяла другая часть моей натуры. Ты выглядел таким нормальным, в точности таким, как я запомнила. В конце концов, я пришла не для охоты. Я сделалась видимой и стала ждать, пока ты меня обнаружишь. Ты подошел, улыбаясь, и остановился возле моего столика.
— Вот вы где, — сказал ты. — А я и не заметил.
— Я была здесь все время.
— Взять вам еще пива?
— Спасибо. Пока не стоит.
Ты сел напротив меня.
— Я все думал, придете вы или нет, — сказал ты.
— Вы, должно быть, решили, что я с ума сошла, когда в тот раз заговорила с вами.
— Так в чем же было дело?
— Это была ошибка, — сказала я. — Мне показалось, что я вас узнала.
— Ничего подобного. Так что же это было на самом деле?
— Ну хорошо. Мне просто захотелось с вами познакомиться. Не вынуждайте меня к признаниям, я ведь до сих пор смущена своим поступком.
— Вот и отлично. Рад познакомиться.
Я покраснела. Картина моего нескладного заигрывания прокручивалась перед мысленным взором, словно какое-то ужасное любительское кино.
Некоторое время мы говорили о том, как давно стали захаживать в этот паб, и только потом наконец представились. Я была довольна и одновременно испугана, узнав, что Найалл все сказал правильно. Я сказала, что меня зовут Сью. Родители и знакомые звали меня Сьюзен, но для тебя мне хотелось быть Сью.
Мы выпили еще пару кружек, и напряжение спало. Мы говорили о том, о чем, как мне представлялось, говорят нормальные, когда хотят познакомиться: где работаем, где живем, где бываем в свободное время. Может быть, есть общие знакомые? Ты упомянул о той молодой женщине, которая сидела с тобой в пабе, сообщил, что ее зовут Анетта и что она собирается уехать на месяц к родственникам. Не говоря прямо, ты намекнул, что она не была твоей постоянной подружкой. О Найалле я решила не упоминать.
Ты предложил поужинать вместе, и мы перешли во французский ресторан на другой стороне улицы.
Судя по всему, я тебе нравилась, я даже начала опасаться, что действую слишком уж активно. Я знала из журналов, что на первых порах, подогревая интерес нового знакомого, следует вести себя сдержанно и сохранять дистанцию. Но я была так возбуждена! Оказалось, что меня тянет к тебе гораздо сильнее, чем я предполагала, и я ничего не могла поделать с этим мгновенно вспыхнувшим влечением. Я постоянно чувствовала присутствие твоего облака, ощущала его вибрацию, как нежные касания кончиков пальцев, которые дразнят и возбуждают. Я жадно впитывала его энергию, и ее хватало, чтобы оставаться видимой, без малейшего напряжения. Рядом с тобой я могла полностью расслабиться и в то же время быть видимой как все! И кроме того, ты на меня смотрел! Никто никогда не смотрел на меня так много и так открыто. Я привыкла жить в скрытном мире: невидимые обычно избегают смотреть друг другу в глаза.
Когда ты встал из-за стола и отправился в туалет, мне пришлось закрыть глаза и дышать ровно, чтобы слегка остыть. Я представления не имела, какой ты меня видишь и что обо мне думаешь, но твердо знала, что могу разом разрушить все, если дам себе волю. Я слишком ясно сознавала свою неопытность. В свои двадцать шесть лет я еще ни разу не оставалась наедине с настоящим нормальным мужчиной!
Закончив ужин, мы расплатились по счету, разделив сумму точно пополам. Теперь я мучилась вопросом, что будет дальше. С моей наивной точки зрения ты казался этаким суперменом с богатым опытом. Ты так легко говорил о своих прежних подружках, так спокойно рассказывал о поездках в Америку, Австралию, Африку, так небрежно давал понять, что абсолютно свободен, ничем не связан и не намерен в ближайшем будущем где-то осесть и как-то остепениться. Считал ли ты, что постель — дело решенное? Что ты подумаешь обо мне, если этого не случится? Что ты подумаешь, если это случится?
Мы направились к твоей машине, и ты предложил подвезти меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Как мама и папа могли не замечать, что он здесь? Я страшилась и тревожилась, наблюдая это. Даже оставив в стороне гнусное поведение Найалла, я считала немыслимым, что родители даже не догадываются о его присутствии. И все же факт оставался фактом: меня встречали с распростертыми объятиями, а Найалла никто не замечал. Они не проявляли ни малейших признаков любопытства по поводу нежданного гостя — молодого человека, которого я привела в их дом. Они говорили только со мной, смотрели только на меня. Когда мы садились за стол, для него не ставили прибор. Они отвели мне мою прежнюю детскую спальню с единственной узкой кроватью. Даже когда мы ехали в тесной машине отца и Найалл дымил без перерыва, они не подали вида, что ощущают его присутствие. Когда он закурил третью сигарету подряд, мама просто открыла окно, этим все и кончилось. В эти два дня я безуспешно пыталась как-то сладить с вопиющим расхождением между действительным положением дел и поведением моих родителей. Я хорошо помнила, как в прежние дни они реагировали на мою собственную невидимость, но сейчас все было по-другому. Найалл подчеркивал свое присутствие ежеминутно, а родители ухитрялись не замечать его, и это выглядело крайне двусмысленно. Даже если они и вправду не могли его видеть, я не сомневалась, что где-то на подсознательном уровне они должны что-то улавливать. Его невидимое присутствие создавало ощущение вакуума, молчаливой зловещей пустоты, отравившей весь уикенд.
Я со всей ясностью осознала, что причина моего отъезда в Лондон — жажда оторваться от собственных истоков. Я находила папу скучным и однообразным, а маму — лицемерно озабоченной какой-то совершенно не интересовавшей меня ерундой. Я по-прежнему их любила, но они не желали замечать, что я выросла, что перестала быть и никогда не стану снова ребенком, которого они знали раньше, но теперь видели лишь урывками. Конечно же, это все было влияние Найалла, и его иронические замечания, доступные только моему слуху, лишь подтверждали мои собственные мысли.
Во время этого непродолжительного визита в отчий дом я все сильнее ощущала свое одиночество. Родители меня не понимали, Найалл вызывал отвращение. Мы намеревались уехать в понедельник утром, но после яростной ссоры в субботу вечером, когда, невидимые и неслышимые в коконе облаков, мы орали друг на друга, лежа на узкой кровати в моей спальне, я поняла, что больше не могу. Утром родители отвезли меня — вернее, нас — на станцию, и мы распрощались. Отец держался натянуто и весь побелел от еле сдерживаемого гнева, мать была в слезах. А Найалл ликовал, полагая, что уже тянет меня назад в наше невидимое житье-бытье в Лондоне.
Но с той поры стало невозможно вернуться к старому. Все рушилось. Вскоре после возвращения в Лондон я оставила Найалла. Я старалась быть видимой и влиться в реальный мир. Наконец-то мне удалось удрать от него, и я постаралась скрыться от него навсегда.
7
Разумеется, он нашел меня. Я прожила среди гламов слишком долго, чтобы обходиться без воровства, а Найалл прекрасно знал, куда я скорее всего отправлюсь. Не прошло и двух месяцев, как он выследил меня, и тут уж ему ничего не стоило разузнать, где я живу.
Однако два месяца самостоятельной жизни — немалый срок, и кое-что за это время необратимо изменилось. Во-первых, я успела снять комнату — ту самую, в которой живу до сих пор. Это была моя законная комната, заполненная моими собственными вещами, — по крайней мере, так я привыкла о них думать, хотя далеко не все они приобретались за деньги. В любом случае имелась дверь и на ней — замок. Здесь я могла уединиться, расслабиться, стать собой, и это казалось мне самым важным. Ничто не могло заставить меня отступить. Чтобы выжить, я по-прежнему воровала в магазинах, но была преисполнена благих намерений. Я заготовила целую папку рисунков и набросков, связалась с моим бывшим преподавателем и даже успела по его рекомендации сходить к одному редактору в надежде получить заказ. Жизнь свободного художника, со всеми ее трудностями, все же давала мне шанс обрести независимость.
Однако Найалл объявился снова с твердым намерением продолжить нашу прежнюю жизнь. К сожалению, он лучше других понимал, что моя комната для меня значит. Отдавая себе в этом отчет, я должна была постараться держать его как можно дальше от своего жилища, но его беззаботная манера легко ввела меня в заблуждение. Я с гордостью показала ему комнату, полагая, что теперь он окончательно поверит в произошедшую со мной перемену.
Чем это обернулось, я обнаружила очень скоро: теперь Найалл точно знал, где меня найти. Он мог заявиться в любое время дня и ночи, и это было хуже всего. Он приходил, когда ему вздумается, если нуждался в компании, или в утешении, или в сексе. Моя независимость, пусть эфемерная, заставила измениться и его. Мне пришлось узнать его с новой стороны: в нем прорезался собственник, причем мрачный и задиристый. И все же я продолжала держаться за комнату и все остальное, понимая, что это моя единственная надежда.
В конце концов мне удалось продать кое-что из моих работ: сначала иллюстрацию для журнальной статьи, затем эскизы для рекламного агентства и фирменный бланк для консалтингового агентства. Гонорары были невелики, но они положили начало. За первыми заказами последовали другие, и постепенно у меня начала складываться репутация. Со временем отпала необходимость выпрашивать работу, мне стали предлагать заказы. Один редактор рекомендовал меня другому, тот третьему. Наконец удалось заключить контракт с независимой художественной студией, для которой я стала работать внештатником. Я открыла банковский счет, обзавелась визитной карточкой и собственными бланками для писем, купила подержанный компьютер. Благодаря этим признакам благополучия я почувствовала, что утвердилась в видимом мире более или менее прочно. Как только потекли первые гонорары, я свела до минимума кражи в магазинах, ограничиваясь предметами первой необходимости, а вскоре смогла позволить себе окончательно отказаться от воровства. Это стало для меня чем-то вроде символа веры в и себя. Я дала обет, что никогда не вернусь к старому. Хотя бывали и трудные времена — один месяц приходилось особенно туго, — но я ни разу не поддалась соблазну. Я получала истинное удовольствие от самого процесса, когда, сделавшись видимой, обналичивала в банке чек, стояла вместе с другими в очереди к кассе, примеряла одежду в магазине или доставала чековую книжку. В заключение я даже научилась водить машину: взяла несколько уроков вождения и сдала экзамен на права со второй попытки.
Постепенно уменьшилось и напряжение, которого требовало состояние видимости. Работая дома, я могла сколько угодно расслабляться в своем гламуре, делая себя видимой только на то время, когда необходимость выгоняла меня на улицу. Я достигла такой эмоциональной уравновешенности, какой никогда не знала прежде. Даже Найалл начал осознавать, что между нами все изменилось, и необратимо. Постепенно он смирился с мыслью, что былое навсегда ушло, но продолжал предъявлять на меня права, и я не находила в себе сил противостоять ему. Мне слишком хорошо было известно, как глубока пропасть его невидимости. Будучи неспособен, даже при всем желании, существовать как нормальный человек, он играл на моем сострадании, ныл и мошенничал, вызывая жалость к себе. Когда я пыталась отстаивать свою независимость, он с жаром умолял меня не покидать его. Он не уставал перечислять и подчеркивать преимущества, которые у меня появились, твердил о моей новообретенной стабильности, напоминал о своих страданиях, об опасностях, которые подстерегают его на каждом шагу. И всякий раз я сдавалась. Его положение действительно представлялось мне трагическим, и, прекрасно понимая, что он мною манипулирует, я все спускала ему с рук. Когда я пыталась сопротивляться всерьез, он использовал невидимость как оружие против меня. Однажды я решилась завести дружбу с неким Фергюсом, молодым художником-иллюстратором из студии, и приняла его приглашение куда-то пойти. Накануне, однако, Найалл устроил такую демонстрацию уязвленной ревности, обвиняя меня во всех грехах, что я едва не отменила свидание. Но у меня никогда не было настоящего дружка, и тут я решила все-таки постоять за себя. Я отправилась на свидание, но лучше бы я этого не делала. Найалл следовал за нами повсюду, Найалл слонялся вокруг в пределах слышимости, Найалл вмешивался в разговор, стоило только Фергюсу сказать слово. Вечер был испорчен, не успев начаться. В тот день, вернувшись домой, мы жестоко поссорились, но моей едва наметившейся дружбе в любом случае пришел конец. Новых попыток я не предпринимала.
Таков был Найалл в своих крайних проявлениях, но он не все время был таким. До тех пор, пока я оставалась ему верна физически, была к его услугам в любое время, когда бы он ни явился, и не выпячивала свою способность быть видимой, он не слишком портил мне жизнь и позволял работать в свое удовольствие.
Надо сказать, что он не всегда вертелся возле меня. Иногда он исчезал на пару дней, а то и на неделю, но никогда не рассказывал, куда ходит и где проводит время. Он говорил, что нашел некое пристанище, хотя узнать, каким путем и где оно находится, мне так и не удалось. Он заявлял, что у него есть новые друзья и что у этих загадочных мне друзей, о которых он никогда не распространялся, имеется поместье. Он утверждал, что там он всегда — желанный гость, что может приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Он сообщил, что начал писать всерьез и уже предложил свои опусы нескольким издателям. Он делал прозрачные намеки, что встречается с другими женщинами, видимо надеясь вызвать мою ревность, но если даже эти подружки и существовали на самом деле, для меня не могло быть новости более приятной.
Главное, он не мешал мне работать и позволял жить хотя бы на окраине реального мира, растить и культивировать в себе чувство собственного достоинства. В своем искривленном мире, неся проклятие невидимости, я была уверена, что такая доля — лучшее, на что я могу рассчитывать.
И тут я увидела тебя. В том хайгейтском пабе.
8
В день нашего первого свидания я вышла слишком рано и шагала слишком быстро, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Мне хотелось поскорее убраться из дома, поскольку Найалл мог явиться в любой момент. Я все еще злилась на него из-за того телефонного звонка, когда он сразу же выпалил твое имя и сообщил, что уезжает. Я не сомневалась, что он врет: Найалл никогда никуда не уезжал без особой необходимости. Но больше всего меня взбесило, что он вообще посмел мне это сказать. Его изворотливость была ненавистна мне. Внезапная уступчивость Найалла была не чем иным, как новой и хорошо продуманной тактикой, и она сработала: по дороге я думала не о тебе, а о нем.
Когда я дошла до Хай-стрит в Хайгейте, было еще слишком рано, пришлось тянуть время, бессмысленно глазея на витрины. Я была невидима, берегла энергию для встречи с тобой. Я пыталась сосредоточиться на тебе, вспомнить, как ты выглядишь, пробудить в себе ощущение восторга, возникшее при первом же взгляде на тебя. Хотя я ничего о тебе не знала, в глубине души я понимала: если у нас что-то выйдет, это будет означать разрыв с Найаллом. Знакомство с тобой, риск и новизна этой затеи — ничего лучше в жизни я до тех пор не испытывала.
В восемь я сделалась видимой и вошла в бар. Тебя еще не было. Я заказала полпинты горького пива и присела за свободный столик. Будний день, еще сравнительно ранний час, почти пустой паб. Я позволила себе расслабиться и осторожно погрузилась в невидимость.
Ты появился через пару минут. Я видела, как ты вошел, быстро оглядел помещение и направился к стойке. При виде тебя что-то во мне дрогнуло, по телу пробежал знакомый трепет. В голове мелькнула мгновенная мысль, что неплохо бы не спешить и, оставаясь незримой, наблюдать за тобой, двигаться следом, устроить охоту. Я быстро отбросила эту мысль, заглушая в себе голос глама; ведь единственное подлинное наслаждение невидимки — это смакование порочной страсти к подглядыванию. Пока ты ждал у стойки, верх взяла другая часть моей натуры. Ты выглядел таким нормальным, в точности таким, как я запомнила. В конце концов, я пришла не для охоты. Я сделалась видимой и стала ждать, пока ты меня обнаружишь. Ты подошел, улыбаясь, и остановился возле моего столика.
— Вот вы где, — сказал ты. — А я и не заметил.
— Я была здесь все время.
— Взять вам еще пива?
— Спасибо. Пока не стоит.
Ты сел напротив меня.
— Я все думал, придете вы или нет, — сказал ты.
— Вы, должно быть, решили, что я с ума сошла, когда в тот раз заговорила с вами.
— Так в чем же было дело?
— Это была ошибка, — сказала я. — Мне показалось, что я вас узнала.
— Ничего подобного. Так что же это было на самом деле?
— Ну хорошо. Мне просто захотелось с вами познакомиться. Не вынуждайте меня к признаниям, я ведь до сих пор смущена своим поступком.
— Вот и отлично. Рад познакомиться.
Я покраснела. Картина моего нескладного заигрывания прокручивалась перед мысленным взором, словно какое-то ужасное любительское кино.
Некоторое время мы говорили о том, как давно стали захаживать в этот паб, и только потом наконец представились. Я была довольна и одновременно испугана, узнав, что Найалл все сказал правильно. Я сказала, что меня зовут Сью. Родители и знакомые звали меня Сьюзен, но для тебя мне хотелось быть Сью.
Мы выпили еще пару кружек, и напряжение спало. Мы говорили о том, о чем, как мне представлялось, говорят нормальные, когда хотят познакомиться: где работаем, где живем, где бываем в свободное время. Может быть, есть общие знакомые? Ты упомянул о той молодой женщине, которая сидела с тобой в пабе, сообщил, что ее зовут Анетта и что она собирается уехать на месяц к родственникам. Не говоря прямо, ты намекнул, что она не была твоей постоянной подружкой. О Найалле я решила не упоминать.
Ты предложил поужинать вместе, и мы перешли во французский ресторан на другой стороне улицы.
Судя по всему, я тебе нравилась, я даже начала опасаться, что действую слишком уж активно. Я знала из журналов, что на первых порах, подогревая интерес нового знакомого, следует вести себя сдержанно и сохранять дистанцию. Но я была так возбуждена! Оказалось, что меня тянет к тебе гораздо сильнее, чем я предполагала, и я ничего не могла поделать с этим мгновенно вспыхнувшим влечением. Я постоянно чувствовала присутствие твоего облака, ощущала его вибрацию, как нежные касания кончиков пальцев, которые дразнят и возбуждают. Я жадно впитывала его энергию, и ее хватало, чтобы оставаться видимой, без малейшего напряжения. Рядом с тобой я могла полностью расслабиться и в то же время быть видимой как все! И кроме того, ты на меня смотрел! Никто никогда не смотрел на меня так много и так открыто. Я привыкла жить в скрытном мире: невидимые обычно избегают смотреть друг другу в глаза.
Когда ты встал из-за стола и отправился в туалет, мне пришлось закрыть глаза и дышать ровно, чтобы слегка остыть. Я представления не имела, какой ты меня видишь и что обо мне думаешь, но твердо знала, что могу разом разрушить все, если дам себе волю. Я слишком ясно сознавала свою неопытность. В свои двадцать шесть лет я еще ни разу не оставалась наедине с настоящим нормальным мужчиной!
Закончив ужин, мы расплатились по счету, разделив сумму точно пополам. Теперь я мучилась вопросом, что будет дальше. С моей наивной точки зрения ты казался этаким суперменом с богатым опытом. Ты так легко говорил о своих прежних подружках, так спокойно рассказывал о поездках в Америку, Австралию, Африку, так небрежно давал понять, что абсолютно свободен, ничем не связан и не намерен в ближайшем будущем где-то осесть и как-то остепениться. Считал ли ты, что постель — дело решенное? Что ты подумаешь обо мне, если этого не случится? Что ты подумаешь, если это случится?
Мы направились к твоей машине, и ты предложил подвезти меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34