«Если начать сверху, – сказала она только, – и спускаться, тогда вся пыль сметается вниз». Бога ради, он же был университетским преподавателем, то есть считался очень умным, ведь так?
И, извернувшись, глядя через плечо, он бросил на нее еще один взгляд маленького школьника. Я не виноват, я накакал в штанишки, Я НЕ ВИНОВАТ. Не ругай меня. Он выглядел (она подыскала подходящее школьное слово) таким СОРНЯЧКОВЫМ, «Билл и Бен из Цветочного Горшка», – подумала она, – а между ними, деревянно постукивающими на своих нитках, – Маленькая Сорнячка. «Привет, Сорня-а-а-ачка», – приветствовали друг друга ее школьные товарки. И в ту минуту она чуть было так не сказала.
Тем временем Грэм дома достал курицу из морозильника. Он выдавил птицу из ее полиэтиленового пакета и положил на разделочную доску. Затем взял ее за крылья и энергично встряхнул. Из широкой дыры между ножками выпал мешочек с потрошками, и Грэм пробормотал:
– Это мальчик.
Он отодвинул мешочек и начал разделывать тушку усердно, но бестолково. Вырвал крылышки, затем стал крутить ножки, будто пропеллеры, пока они, внезапно затрещав, не оторвались. Он мимоходом взглянул на кожу одной из ножек: в пупырышках и морщинистая, как у его мошонки.
Грэм взял резак с магнитной полки над своей головой и рубанул по грудке. Повторил еще два-три раза, пока не добился результата. Порубил еще. Иногда косточки дробились, и он без особой охоты выбирал осколки.
Разлохмаченные куски курятины он бросил на сковородку, чтобы обжарить. Потом снова взял резак и положил мешочек с потрошками в центре доски. Около минуты смотрел на него, затем нанес несколько рубящих ударов в стремительной последовательности, словно должен был успеть нанести эти удары, прежде чем потрошки запаникуют и разбегутся. Когда мешочек лопнул, ему на запястье брызнула кровь, и на доску, и на пластмассовый фартук в голубую полоску, который был на нем. Тупой стороной резака он сгреб внутренности в кучку и снова несколько раз их быстро рассек. От этого он получал незатейливое удовольствие. Он улыбнулся. Вот говорят, что работа – лучшее лекарство от печали, но это было ничуть не хуже.
Грэм снова улыбнулся. Интересно, снабжены ли бумажные пакеты для книг полиэтиленовыми подкладками?
Естественно, Энн ничего не сказала Грэму о своем визите в Рептон-Гарденс. Когда под вечер на следующий день Джек открыл дверь и Грэм яростно зашептал ему: «На самом деле меня здесь нет, ты же не скажешь Энн, верно?», он не удержался от усмешки. Сначала они начали переписывать прошлое, а теперь переписывают настоящее в процессе его свершения. Если бы они могли контролировать будущее, то были бы способны переделать на свой лад решительно все.
– Само собой, приятель.
– Ты не работаешь?
– Нет, просто припудриваю рецензию.
Они прошли в хаос гостиной Джека. Грэм сел в то же кресло, что и в тот раз. Джек подал ему кофе в той же кружке, что и в тот раз, и начал ждать. Грэм, казалось, жаждал воспроизвести вступительную паузу того раза. Но Джек не был теперь так терпелив.
– Ты принимал таблетки?
– Вроде. Я о том, что ты посоветовал три выхода. Я прибегнул примерно к одному с половиной. Я не пошел покупать новую одежду, решил, что это ничего не даст. («Черт, – подумал Джек, – он-таки принял все всерьез, наш Грэм не жонглер фигурами речи».) И пил я уже, пожалуй, порядком, а потому просто продолжал в том же духе, что и засчитываю за половину.
Джек никак не мог вспомнить, что еще он присоветовал. Помнил он только, что слишком уж разоткровенничался о своем первом браке.
– И я мас… Я мас… дрочил. – Грэм произнес эти слова с самым профессорским видом.
– Массово дрочил? Молодец. И кто же эти счастливые соратники?
Грэм криво улыбнулся. Джек лишний раз подивился тому, с какой серьезностью люди воспринимают секс; с какой силой, с какой необычайной силой секс берет их за горло.
– Это не конец света, старая дырочка. То есть я не заметил, чтобы шарик покачнулся на своей оси, когда бы ты там это ни проделал.
– Я двадцать лет этого не делал.
– Че-е-е-ерт. Правда? Так как же это было? Расскажи мне. Пожалуйста, расскажи. Я всегда слишком хорошо помню.
– Это было… – Грэм замолк, и Джек приступил к упреждающему содроганию: – …усладительно.
Джек с облегчением превратил выдох в энергичное краткое чмоканье.
– Естественно. Так почему же такая вытянутая физиономия?
– Ну, собственно, есть пара причин. Видишь ли, я для этого купил журнал.
– И что? Почти все мы храним под кроватью такую библиотечку. Хочешь одолжить парочку-другую?
– Э… нет, спасибо.
– В любое время.
– И, видишь ли, я усладился, и использовал журнал, и не чувствовал себя виноватым перед Энн.
– И повторил? – Джек ощутил себя ревностным патером, подталкивая Грэма на полную исповедь о его в данном случае безгрешных поступках.
– Ну да. Несколько раз, если сказать правду.
– Так, значит, вновь обрел сноровку, э? И никакого выброса на журнальный разворот?
Грэм ухмыльнулся, подтверждая одно из первоначальных своих затруднений.
– Но ты считаешь, что мне следует чувствовать себя виноватым перед Энн?
– Чего нет, того нет.
– Ты считаешь, что я должен сказать ей?
– А ты не сказал?
– Нет.
– Ну, я бы подождал с этим, пока она не спросит. Я о том, что мы все это делаем – почитай своего Кинси. Девяносто восемь процентов в то или иное время, а девяносто шесть процентов и до сих пор. Что-то в этом роде. Ты знаешь, в цифрах я не силен. Но в любом случае только два процента прекращают после брака. Это факт, Грэм.
Джек не был вполне уверен, что это действительно факт, но для целей Грэма он вполне подходил.
– Ты думаешь… то есть ты думаешь, что это помешает, ну, всему остальному?
Иногда вопросы Грэм формулировал не так точно, как мог бы; Джеку оставалось только надеяться, что с экзаменационными заданиями его друг придерживается большей точности.
– Нет, абсолютно нет. Никак не влияет. Обеспечивает ровную смазку.
– Могут… – Грэм снова споткнулся. – Могут… ОНИ (Грэму не нравилось пользоваться собирательным местоимением Джека, но уточнить, но назвать Энн было бы непереносимо)… догадаться? То есть что ты этим занимаешься?
– Никоим образом. Никоим образом. Разве что у них там что-нибудь вроде мензурки. Ну, понимаешь, калибрированная дырка. Не думаю, чтобы она так уж точно регистрировала кубические миллиметры.
– А! – Грэм поставил кружку на стол. – Еще одно, – он обвиняюще посмотрел на Джека, – это не действует.
– А? Но ты же только что сказал, что действует. Разве нет?
– Нет. ЭТО срабатывает; прекрасно срабатывает (он полагал, что «ЭТО» срабатывало), но… ЭТО никак не действует на остальное. На этой неделе я смотрел «Г…», один из фильмов, которые хожу смотреть уже три раза. И еще видел другой. Я покупаю все газеты, где указывается, где что идет.
– Послушай, я же не говорил, что дроченье остановит твои посещения кино, ведь так?
– Я думал, что да.
– Нет, я сказал только, что в лучшем случае это может послужить утешением, если ты начнешь переживать из-за… того. Я не могу рекомендовать тебе ничего, что помешает тебе ходить в кино, раз тебе хочется. То есть это же только у тебя в голове, верно?
– А с моей головой ты ничего не можешь сделать?
Мольба в его голосе почти вызывала жалость.
– Головы, – категорично заявил Джек, – это головы. – Он заерзал поглубже в свое кресло и закурил сигарету. – Я тут почитывал тот том Кеслера. Ну, во всяком случае, начал его, – (Джек умел весомо говорить о книгах, в которые заглядывал через плечи незнакомых людей в набитых поездах метро.) – Он утверждает или, во всяком случае, утверждает, что так утверждают другие бонзы, будто старая мозговая коробка вовсе не та, какой мы ее воображаем. Мы все верим, будто наш мозг – это самое оно. Мы все думаем, будто наш мозг – наиглавнейшая наша часть, то есть это же логично, хочу я сказать: ведь потому-то мы не обезьяны и не иностранцы. В нем и компьютерная технология, и новейшее оборудование Ай-би-эм. Разве нет?
Грэм кивнул. Именно в это он всегда верил, хотя никогда ни о чем таком не задумывался.
– А вот и нет. Даже и не пахнет. Гребаные бонзы, или, во всяком случае, многие утверждают, что это относится только к отдельным его кускам. Беда в том, что имеется парочка других слоев иного цвета или что-то еще – не ссылайся на меня. Одна компашка клеточных мудил все эти миллениумы развивалась как бешеная в своем направлении, занимаясь инжекторами, и «молниями», и издательскими договорами, и всем таким прочим. Они в порядке, они вполне социально приемлемы. Но вот другая компашка, как они ни надрывались тысячелетиями, пытаясь самоусовершенствоваться – ну, ты знаешь, трахая друг друга, как у них, у клеток, заведено, отжимаясь по утрам, накачивая мышцы, – обнаружила, что этот номер не проходит. Не проходит, и все тут. Гены у них не те, или что там у клеток имеется. Они уже достигли своего пика, и им приходится мириться с тем фактом, что они тупицы. Им-то хорошо, то есть идти им все равно некуда. Они же по субботам на танцы не ходят, верно? А просто устроились там, чтобы сбивать нас с панталыку или не сбивать, это уж как обстоят дела.
Джек сделал паузу. Он любил создавать такие паузы в своих рассказах. Тогда он чувствовал, что он не просто писатель, а (это определение он часто – но все равно недостаточно часто – читал в газетных вырезках о себе) прирожденный рассказчик. Один рецензент как-то написал о нем: «Читая Лаптона, можно без колебаний доверять рассказчику не менее, чем рассказу». Он тогда послал ему ящик шампанского.
– А дела обстоят так, что они именно что сбивают нас с понталыку. Потому что эта компашка, запасная команда, заведует нашими эмоциями, заставляет нас убивать других людей, трахать чужих жен, голосовать за консерваторов, пинать собак.
Грэм внимательно всмотрелся в него.
– Так, значит, это не наша вина?
– Э-эй! Я этого не говорил, старина. И ничего не скажу. Книгу на эту тему для тебя напишу, но если хочешь, чтобы я о ней заговорил… ну, для начала гонорар тебе не по карману. Материал для турне по университетам и обмена валют.
– Ну и?
– Ну и?
– Ну и ты думаешь, что тут есть хоть крупица правды?
– А! Ну что же. Я не знаю. Пожалуй, что и нет. То есть я просто подумал, что это интересная теория. Подумал, что она может поднять тебе настроение. Заставить тебя по-другому думать о своей черепушке: слой очкариков, два слоя коротышек. Так почему бы им не объединиться, спросишь ты, почему бы не сесть за стол переговоров с каким-нибудь церебральным У-Таном и просто не разобраться со своими трудностями? Почему коротышки продолжают загаживать достижения очкариков? А? То есть, казалось бы, коротышки должны увидеть, что в их интересах держать свои булавочные головки пониже, не рубить сук…
– И что думаешь ты? – Грэм искренне хотел узнать.
– А! – Джек, пока расцвечивал линию Объединенных Наций, предоставил какому-то участку своего мозга разрабатывать и этот вариант. Какой ответ будет наилучшим? Что хотел бы услышать Грэм? – Ну, мое взвешенное: вероятно, нет.
Он встал, прошелся, будто в поисках сигареты, сделал полуоборот на одной ноге, пернул и пробормотал, «обнаруживая» сигарету на ручке кресла:
– Ветер и Всемудрость Джека Лаптона.
Он ухмыльнулся. Это он извлек из другого участка своего мозга, даже еще меньше, и, возможно, оккупированного коротышками. Но с другой стороны, для острот и каламбуров полной мощности не требуется.
– Ну, согласно моему взвешенному, для немногих это может быть правдой. Я хочу сказать: ведь вроде бы полагают, что у преступников есть какой-то ущербный ген, что-то щелкает в их черепушках, и внезапно они вновь под лестницей выкапывают полосатую форму и мешок, надписанный «ТЫРБАЖ». Может быть, для преступэлементов. Но для большинства людей? Большинство людей других людей не убивают. Большинство людей, сказал бы я, крепко держат коротышек под каблуком. Большинство людей контролируют свои эмоции, верно? Возможно, это непросто, но они справляются. То есть они контролируют их в достаточной мере, верно? А в этом вся суть, именно то, о чем мы говорим. И не касаясь неврологии вопроса, я сказал бы, что второй элемент вполне отдает себе отчет, с какой стороны их хлеб намазан, либо, быть может, блюстители порядка действительно умеют обращаться с ними.
– Но ты же трахаешь, по твоему выражению, чужих жен.
– А? Но при чем тут это?
– Ну, ты же сказал, что на это, в частности, тебя побуждает недоразвитая часть твоего мозга. Так что выходит, что она берет над тобой верх.
– И я надеюсь, в данных пределах будет продолжать и дальше. Фигура речи, мой мальчик, фигура речи.
В эту пятницу, вернувшись домой в Хемпшир, Джек был не просто вежливо рад увидеть как деревенскую обстановку, так и свою жену. Когда он свернул на машине в ворота, бантамы бросились в пеструю паническую рассыпную; запах душистого горошка в недвижном вечернем воздухе восхитил его; входная дверь, которая всю зиму впускала в дом сквозняки, теперь умилила его своей живописной ущербностью. Джек не внушал себе иллюзий о деревенских идиллиях, он только внушал себе иллюзию о двухдневной деревенской идиллии.
– Вот моя Искрулька, – сказал он, когда Сью вышла из кухни поздороваться с ним. После того как он не виделся с ней пять дней, ему нравилось подыгрывать жизнелюбивой, динамичной ирландской стороне ее натуры, и он поздравил себя, что у него достало духа жениться на женщине с характером. Он раскованно-собственнически скользнул глазами по ее плавному абрису, резким чертам лица, смуглоте и остался доволен тем, что увидел. Частично раскованность объяснялась тем, что у него не было конкретной причины ощущать себя виноватым, а частично тем, что была пятница. Больше всего он любил свою жену по пятницам.
Сью, со своей стороны, казалось, была счастлива таким началом конца недели. И пока они насыщались пирогом с начинкой из говяжьего фарша и почек, сидя за обеденным столом, а из соседней комнаты веяло деревенским дымом, она делилась с ним колодезными сплетнями, а он отвечал лондонскими новостями.
– И еще одно. Помнишь, я рассказывал тебе, как несколько недель назад меня навестил Грэм?
– Да.
– Ну, так он снова приходил. Вернее, приходили Хендрики, он и она, но раздельно. Грэм и Энн. – Джек обещал молчать об их визитах, но он ни секунды не колебался. В конце-то концов, он славился своей ненадежностью, и никто в здравом уме не мог ожидать, что он сдержит свое обещание; репутацией хранителя тайн его не награждали, ведь так? Кроме того, жены вообще не в счет, таков закон, разве нет?
Когда он назвал Энн, Сью пробуравила его взглядом, а потому он поторопился с объяснениями:
– Видимо, Грэм все еще не в силах принять ее прошлое, и старина Джек получил роль отца-исповедника.
– Ты, полагаю, урчишь от удовольствия.
– Есть немножко. Хотя я не завидую господам попам, вынужденным заниматься этим все время.
– Ну, у них есть их книга со всеми ответами на все случаи, ведь так? Просто справься об этом в старом черном томе, и чем бы это ни оказалось, прекрати это делать.
Джек засмеялся, перегнулся через стол и поцеловал свою жену в висок, полуоткрыв губы. Он подумал, что она умна, она подумала, что он сентиментален.
– Ну и какой же совет ты дал?
– Ну, по-моему, Энн я сказал, чтобы она повезла его куда-нибудь отдохнуть, а Грэму наговорил всякого, но он как будто избрал только одно: снова начал онанировать.
Сью засмеялась. Она всегда недолюбливала Энн, находя ее немножко слишком броской, немножко слишком самодостаточной, не допускающей в меру ошибок, чтобы сохранять человечность. Броско-плоской дрянью как-то назвала она ее в разговоре с Джеком, но тогда были смягчающие обстоятельства. Ну а Грэм – он был достаточно симпатичным, но… немножко тряпкой, никуда не денешься. Только подумать – расстраиваться из-за прошлого. Если уж тебе требуются бессонные ночи, у подавляющего большинства людей хватит материала и в настоящем.
– Не думаю, что ты уже заслужил орден Соломона.
Джек засмеялся и стер с бороды брызги соуса.
– А самое смешное, что сначала он пришел проконсультироваться со мной и настаивал, чтобы я не проговорился ей, а на следующий день пришла она, размахивая тем же самым предварительным условием.
– Напоминает фарс в Уайтхолле. Прекратите размахивать передо мной этим предварительным условием.
– И помню, я подумал, когда закрыл за Грэмом дверь во второй раз – (дальше последовала ложь, но Джек бурлил сантиментами пятничного вечера), – я, помню, подумал, ну, у нас со Сью случаются наши маленькие ссоры и бывают наши скверные дни, но что-либо подобное? Да никогда. – Он наклонился через стол и еще раз поцеловал границу ее волос. Она немедленно выпрямилась и начала собирать посуду.
– Да, навряд ли. Мы бы нашли менее запутанный способ обманывать друг друга, ведь так?
Вот моя Искрулька, подумал Джек, улыбаясь ее удаляющейся спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20