Темнота не пугает, но сбивает с толку. Снизи сказал:
– Ты расскажешь нам, откуда прилетела?
– О, да, Стернутейтор. Там было так хорошо! Даже самые первые старатели полюбили это место, я думаю, хотя, конечно, они хотели бы вернуться к своим семьям. Но там много еды и воды и есть много занятий. У нас оказалось множество книг хичи и свыше ста Древних Предков хичи, с которыми можно поговорить. Они научили нас пользоваться капсулами, – гордо сказала девочка.
Снизи коснулся пальцем ее капсулы и почувствовал теплое присутствие в нем.
– Твои Предки очень хорошие, – сказал он.
– Спасибо, – серьезно ответила она.
– Но твоя капсула гораздо меньше моей, – добавил он.
– О, да. Нам ведь не нужны микроволны. У нас капсулы только для Предков. Мой отец говорит, что мы многому должны научиться у хичи – конечно, сначала изучаешь язык.
– Спасибо, – в свою очередь сказал Снизи. Он не очень понимал, за что благодарит, но так ему показалось вежливо.
Но Гарольду было не до вежливости.
– Мы можем научиться у хичи только быть трусами, – сказал он. – А этому мы учиться не будем!
Снизи почувствовал, как напряглись мышцы у него на плечах. Эмоции хичи совсем не такие, как у людей, но даже хичи может ощущать раздражение. Снизи неуверенно сказал:
– Я не хочу, чтобы ты называл меня трусом, Гарольд.
Гарольд упрямо ответил:
– О, я говорю не о тебе лично, Допи, но ты ведь, как и я, хорошо знаешь, что сделали хичи. Они убежали и спрятались.
– Я не хочу, чтобы ты звал меня Допи.
Гарольд вскочил на ноги.
– И что ты для этого сделаешь? – насмешливо спросил он.
Снизи встал медленнее, удивляясь самому себе. В этой мрачной пальмовой роще ему стало неспокойно, и он начинал дрожать и по другой причине.
– Скажу тебе, что меня неправильно называть так. Больше никто этого не делает.
– Но никто и не знает тебя, как я, – упрямо ответил Гарольд. Снизи догадался, что чувства мальчика каким-то образом задеты. Слово «ревность» не приходило ему в голову. Гарольд поднял руки, сжал кулаки. Снизи удивился. Он как будто собирается драться!
Наверно, он будет драться. И, наверно, Снизи придется отвечать. Хичи обычно не применяют насилие друг к другу, но Снизи очень юный хичи и не такой цивилизованный, каким будет через десять-двадцать лет.
То, что их остановило, не имело никакого отношения к цивилизации. Остановила их Онико. Она испустила сдавленный звук, с отвращением посмотрела на орех в руке и отбросила его в сторону.
– О, Боже, – сдавленно сказала она, и ее начало обильно рвать.
Когда мальчики доставили ее в школу, машина-учитель, обладавшая, помимо прочего, и медицинскими познаниями, упрекнула их за то, что они позволили девочки выпить так много непривычного сока. В наказание им пришлось отвести ее домой и оставаться с ней до возвращения родителей.
Поэтому и Гарольд и Снизи опоздали на ужин.
– Не можешь быстрее? – жаловался Гарольд, спускаясь вслед за Снизи по шахте. – Меня нашлепают!
Снизи и так торопился, как мог, перехватывая руками уходящий вниз кабель. Он не боялся, что его нашлепают. Его родители не в состоянии ударить ребенка, но ему не терпелось увидеться с ними. Хотелось задать вопросы. И идя торопливо по коридору к перекрестку, за которым находились их квартиры: Снизи направо, Гарольда налево, Снизи формулировал в голове эти вопросы.
И тут же они застыли. Снизи зашипел от удивления. Гарольд простонал:
– О, дерьмо!
Оба услышали пронзительный электронный вопль, который, казалось, проникает в самый мозг. И тут же трижды погасли и вспыхнули огни на потолке. Сразу проснулись все машины-рабочие:
– Учение! – крикнула ближайшая из Них мальчикам. – Немедленно займите положение для отдыха! Опустошите сознание! Лежите неподвижно! Это Учение!
Хотел бы я уметь лучше разговаривать с плотскими людьми.
Мне бы хотелось рассказать о Снизи, и Онико, и о Колесе, как я сам все это испытываю. Не хочу сказать, что я все это испытал непосредственно. Это не так. Меня там не было. Но все равно что я там был, потому что все происходящее на Колесе, как и все происходящее в Галактике, записывается где-то в гигабитном пространстве и всегда доступно для тех, кто расширился. Подобно мне.
Итак, в определенном смысле я был там. (Или «был» там). Но получая доступ именно к этому банку данных, я одновременно занимался сорока восемью другими делами, некоторые из них интересные, другие важные, а некоторые – просто копошение вокруг печалей и сожалений у меня в голове, чем я занимаюсь постоянно. Не знаю, как передать все это.
Не хочу сказать, что я не обращал внимания на историю детей. Наоборот, обращал. Она меня тронула. В детской храбрости есть что-то бесконечно трогательное, во всяком случае для меня.
Я не имею в виду физическую храбрость, когда обзываются и дерутся кулаками. Как в тот раз, когда Снизи стоял перед Гарольдом, хотя это очень храбро для мальчика хичи. Я имею в виду то, как ребенок встречает подлинную опасность, иногда непреодолимую и непобедимую опасность. Это так же тщетно, безнадежно и трогательно, как вызывающее мяуканье двухнедельного котенка перед сорвавшимся с привязи быком. На меня это очень действует.
Альберт не всегда терпим к моему отношению к детям. Он часто говорит, что нам с Эсси следовало завести своих, и тогда я бы не стал идеализировать детей, как делаю это сейчас. Может, и так. Но независимо от того, что я делал, и не делал, у меня всегда что-то разжижается в области сердца (ну, по крайней мере аналога физического сердца, которое когда-то у меня было и которого больше нет), когда я вижу, как поступают дети перед лицом сильного страха.
В сущности вначале ни Гарольд, ни Снизи не испугались по-настоящему. Учение есть Учение. Их много было и раньше. Мальчики упали на месте. Закрыли глаза. И ждали.
Это не Учение старого класса, как при посадке корабля. Всеобщая тревога, какую проводят в самые неожиданные моменты и которую следует воспринимать совершенно серьезно. Как только стих предупреждающий свист, стихло и все Колесо. Рабочие машины, у которых не было обязанностей, перешли в состояние готовности и застыли неподвижно. Свет померк, так что едва видно окружающее. Внутренние компенсаторы массы, которые сопровождают все движения Колеса, сделали последний толчок и отключились; застыли лифты; замерли все неорганические (или больше не органические) машины и сознания на Колесе.
Гарольд и Снизи тоже постарались замереть, как только могут активные дети. Одним из обязательных курсов в школах Колеса было то, что некоторые называют «сатори» [в философии дзен-буддизма – «внезапная озаренность», (японск.)], закрытие сознания. Мальчики хорошо им овладели. Снизи, лежа в зародышевой позе рядом с Гарольдом, чувствовал, как мозг его опустошается, в нем остается только серо-золотистый, не-теплый-и-не-холодный, не-яркий-и-не-темный туман отказа от самого себя.
Почти полного отказа.
Конечно, достигнуть абсолютного совершенства в сатори невозможно. Сама попытка достичь совершенства есть несовершенство. В тумане Снизи шевелились мысли. Вопросы. Вопросы об Онико, которые Снизи по-прежнему очень хотел задать родителям. Вопрос о том, может ли Учение – по какой-то ужасающей случайности – быть совсем не Учением, а самой настоящей реальностью.
Палуба Колеса под его щекой казалась мертвой. Никакого гудения воздушных насосов или гула кабельных моторов. Никаких голосов. Ни шороха шагов. Ни нерегулярных, но привычных звуков смещения компенсаторов массы, которые поддерживают постоянное ровное вращение Колеса.
Снизи ждал. Из всех вопросов, которые формировались в его сознании, он выбрал один, а остальные отодвинул полусформулированными. А этот вопрос становился все настойчивее.
Почему именно это Учение продолжается так долго?
На самом деле прошло больше часа, прежде чем ближайшая очистительная машина распрямилась. Направила свои сенсоры в сторону мальчиков и сказала:
– Учение окончено. Можете встать.
Конечно, им не нужно было это говорить. Не успела очистительная машина произнести свою фразу, как Колесо начало оживать. Загорелись огни. Отдаленные звяканья, громыхания и скрип говорили о том, что включились все механизмы. Гарольд, улыбаясь, вскочил.
– Наверно, папа ушел на работу, – счастливо воскликнул он; перевод этого замечания таков: «Он не вспомнит, что я опоздал».
Снизи сказал:
– Мой тоже... – И тут его поразила мысль, что оба родителя Онико, вероятно, тоже ушли, так что...
– Так что им пришлось оставить ее одну, – кивнул Гарольд. – И какой смысл нам был задерживаться? Тупица!
– Он пнул, проходя мимо, очистительную машину. – До завтра.
– Конечно, – вежливо ответил Снизи и заторопился домой.
Как он и ожидал, родителей не было. Домашняя машина сказала, что его отец вызван к кушеткам для сна, а мать Учение застало далеко в третьем секторе Колеса. Оба сейчас направляются домой.
Первым пришел отец, выглядел он снова усталым.
– Где мама? – спросил он. За Снизи ответила домашняя машина:
– Фемтовейв задержала небольшая проблема: после Учения реакция одной из обслуживающих цепей замедлилась. Готовить обед?
– Конечно, – проворчал Бремсстралунг устало и раздраженно. – В чем дело, Стернутейтор? Почему ты не сказал машине, что нужно начинать? К тому же, – добавил он, неожиданно вспомнив, – где ты был два часа назад?
– Заболела Онико, – объяснил Снизи.
Бремсстралунг остановился на полпути к воздушной ванне.
– И ты должен об этом беспокоиться? Ты что, медицинская машина?
Снизи рассказал о кокосовом соке.
– Мы должны были отвести ее домой. Я хотел уйти, отец, – возразил он, – но ее домашняя машина сказала, чтобы мы оставались с ней, и ее Предок согласился с этим.
Бремсстралунг иронично повторил:
– Ее предок?
– Нет, конечно, я не ее реальных предков имею в виду, отец. Она носит Предка в своей капсуле. Его имя Офиолит. Предка, я хочу сказать.
– Для человека Онико поразительно разумна, – одобрительно сказал Бремсстралунг. – Я часто думаю, почему люди не носят сумки с памятью. Конечно, им не нужна радиация, как нам, но капсулы очень удобны и в других отношениях.
– Да, но у нее в капсуле Предок.
Как он ни устал, Бремсстралунг оставался хорошим отцом. Он присел на вилы отдыха, поместив капсулу между ног, и принялся объяснять сыну:
– Ты должен помнить, Стернутейтор, что если группа Предков была по небрежности оставлена после Ухода, им стало очень одиноко. Конечно, они связались бы с первыми же разумными существами, которые появились там. Пусть даже с людьми.
– Да, но у меня в капсуле еще нет Предка, – сказал Снизи.
– У детей не бывает в капсулах Предков, – объяснил Бремсстралунг. – Даже у многих взрослых их нет, потому что Предки очень заняты на важных работах, но когда ты вырастешь...
– Да, но у нее Предок есть, – настаивал Снизи.
Бремсстралунг застонал и встал. Аккуратно повесив капсулу рядом с дверью ванной, он попросил:
– Позже, сын! Я на самом деле очень устал.
Дело не в интеллектуальном любопытстве Снизи. И не в ревности одного ребенка к другому, с лучшей игрушкой. Возникает вопрос морали, чуть ли не религии.
И хичи, и люди научились себе в помощь подключать записанный машинами разум, но пошли они разными путями. Люди пошли путем калькуляторов, компьютеров и сервомеханизмов, создав огромную гигабитную сеть, в которой содержатся такие искусственные сознания, как Альберт Эйнштейн (кстати, и я тоже). Хичи никогда не дошли до обнаружения искусственного разума. Им это не нужно было. Они рано научились записывать сознание своих умерших в машинной форме. Мало кто из хичи умирает на самом деле и навсегда. Они превращаются в Древних Предков.
Астроном-человек, желая рассчитать элементы орбиты планет двойной звезды, конечно, передал бы эту проблему вычислительным устройствам. А хичи – группе мертвых Предков. И, кстати, обе системы работали одинаково хорошо.
Вопрос не только практический. Люди не почитают свои компьютеры. С другой стороны. Древние Предки хичи заслуживают – и требуют – уважения.
Мать Снизи пришла, когда его отец еще был в ванной. Она выслушала вопросы сына и сказала, потирая шею:
– После обеда, Стерни, ладно? Лишняя смена на кушетках очень утомляет отца. И, конечно, он встревожен.
Снизи ахнул. Встревожен? Устал – да: этого Снизи ожидал. Это естественно для наблюдателя, который часами пытается обнаружить чье-то чуждое присутствие, всегда опасаясь того дня, когда это ему удастся. И как говорят некоторые, когда-нибудь это произойдет. А последствия непредсказуемы.
Но встревожен?
Когда наконец кухонная машина поставила обед на стол и родители успокоились и почти расслабились, Бремсстралунг тяжело сказал:
– Это не было запланированное Учение, Стернутейтор. Двум наблюдателям в смене показалось, что они что-то обнаружили, так что было объявлено чрезвычайное положение. – Его предплечье изогнулось, словно он пожимал плечами. – Они не очень уверены в своем ощущении. Что-то неясное и несильное, но они хорошие наблюдатели. Конечно, пришлось все закрыть.
Снизи перестал есть, нож застыл у него на полпути ко рту. Отец его быстро сказал:
– Но сам я ничего не почувствовал. Я в этом уверен. И никто больше не почувствовал.
– Были ложные тревоги и раньше, – с надеждой сказала Фемтовейв.
– Конечно. Поэтому нас так много: чтобы быть уверенными, что тревоги ложные. Вы знаете, могут пройти миллионы лет, прежде чем Убийцы выйдут. Кто может сказать?
– Бремсстралунг быстро покончил с едой и откинулся на свою капсулу. – А теперь, Стернутейтор, давай твой вопрос об этой человеческой девочке Онико.
Снизи медленно закатил глаза. О, да, у него миллион вопросов, но мысль о том, что здесь мог побывать настоящий Убийца, все их изгнала из мозга. Ложная тревога, хорошо, но откуда наблюдателям знать, что тревога была ложной?
Но эти вопросы его отец явно не хочет обсуждать. Снизи подумал и спросил о том, что его волновало:
– Папа, дело не только в капсуле. У Онико есть «деньги». Почему она такая «богатая»? – Он использовал английские слова, хотя они говорили на хичи, так как в этом языке нет подобных концепций.
Бремсстралунг пожал своими широкими жесткими плечами – нахмурился, по-человечески.
– Люди, – сказал он, как будто это и есть объяснение.
Но, конечно, это не объяснение.
– Да, отец, – сказал Снизи, – но не у всех людей есть «богатство».
– Конечно, – ответил отец. – Некоторые люди находят устройства хичи. Кое-что из нашей «собственности», Стерни. Они их даже не ищут. Находят случайно, а по человеческим обычаям это дает им права «владения», которые они отдают в обмен на «деньги».
Фемтовейв успокаивающе заметила:
– Конечно, они считают эти предметы брошенными. – Она сделала знак кухонной машине, которая убирала посулу и ставила на стол «десерт». На десерт пошел не пирог и не морожение: некие стебли, которые смазывают зубы хичи после еды и служат антисептическим средством. – Концепция «денег» имеет определенный смысл, – добавила Фемтовейв, – они служат своеобразным грубым сервомеханизмом, обеспечивая приоритеты в обществе.
Бремсстралунг вытащил застрявшую в зубах ткань и возмущенно спросил:
– Ты предлагаешь, чтобы хичи заимствовали эту систему?
– Нет, нет, Бремми! Но все равно это интересно.
– Интересно! – простонал он. – Я бы сказал глупо. Какая польза от «денег»? Разве у нас и без них нет всего необходимого?
– Не столько, как у Онико, – задумчиво сказал Снизи.
Бремсстралунг положил обеденный нож и в отчаянии посмотрел на мальчика. Но когда заговорил, то обратился не к сыну, а к жене.
– Видишь? – спросил он. – Видишь, что происходит здесь с нашим сыном? В следующий раз он попросит «денежного пособия». Хочется плакать от стыда, – он неосознанно использовал английское выражение, потому что хичи не плачут, – потому что мы старше и мудрее их! Как же так получилось, что мы меняем свои обычаи на их?
Фемтовейв перевела взгляд с мужа на сына. Оба расстроены – но мальчик, она в этом уверена, главным образом потому, что расстроен Бремсстралунг. А вот в случае ее мужа причины серьезней.
– Бремми, дорогой, – терпеливо сказала она, – какой смысл об этом беспокоиться? Мы знаем, что означает знакомство нашего сына с человеческими ценностями; мы говорили об этом раньше.
– Да, целых пять минут, – мрачно согласился ее муж.
– Но больше времени у нас не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Ты расскажешь нам, откуда прилетела?
– О, да, Стернутейтор. Там было так хорошо! Даже самые первые старатели полюбили это место, я думаю, хотя, конечно, они хотели бы вернуться к своим семьям. Но там много еды и воды и есть много занятий. У нас оказалось множество книг хичи и свыше ста Древних Предков хичи, с которыми можно поговорить. Они научили нас пользоваться капсулами, – гордо сказала девочка.
Снизи коснулся пальцем ее капсулы и почувствовал теплое присутствие в нем.
– Твои Предки очень хорошие, – сказал он.
– Спасибо, – серьезно ответила она.
– Но твоя капсула гораздо меньше моей, – добавил он.
– О, да. Нам ведь не нужны микроволны. У нас капсулы только для Предков. Мой отец говорит, что мы многому должны научиться у хичи – конечно, сначала изучаешь язык.
– Спасибо, – в свою очередь сказал Снизи. Он не очень понимал, за что благодарит, но так ему показалось вежливо.
Но Гарольду было не до вежливости.
– Мы можем научиться у хичи только быть трусами, – сказал он. – А этому мы учиться не будем!
Снизи почувствовал, как напряглись мышцы у него на плечах. Эмоции хичи совсем не такие, как у людей, но даже хичи может ощущать раздражение. Снизи неуверенно сказал:
– Я не хочу, чтобы ты называл меня трусом, Гарольд.
Гарольд упрямо ответил:
– О, я говорю не о тебе лично, Допи, но ты ведь, как и я, хорошо знаешь, что сделали хичи. Они убежали и спрятались.
– Я не хочу, чтобы ты звал меня Допи.
Гарольд вскочил на ноги.
– И что ты для этого сделаешь? – насмешливо спросил он.
Снизи встал медленнее, удивляясь самому себе. В этой мрачной пальмовой роще ему стало неспокойно, и он начинал дрожать и по другой причине.
– Скажу тебе, что меня неправильно называть так. Больше никто этого не делает.
– Но никто и не знает тебя, как я, – упрямо ответил Гарольд. Снизи догадался, что чувства мальчика каким-то образом задеты. Слово «ревность» не приходило ему в голову. Гарольд поднял руки, сжал кулаки. Снизи удивился. Он как будто собирается драться!
Наверно, он будет драться. И, наверно, Снизи придется отвечать. Хичи обычно не применяют насилие друг к другу, но Снизи очень юный хичи и не такой цивилизованный, каким будет через десять-двадцать лет.
То, что их остановило, не имело никакого отношения к цивилизации. Остановила их Онико. Она испустила сдавленный звук, с отвращением посмотрела на орех в руке и отбросила его в сторону.
– О, Боже, – сдавленно сказала она, и ее начало обильно рвать.
Когда мальчики доставили ее в школу, машина-учитель, обладавшая, помимо прочего, и медицинскими познаниями, упрекнула их за то, что они позволили девочки выпить так много непривычного сока. В наказание им пришлось отвести ее домой и оставаться с ней до возвращения родителей.
Поэтому и Гарольд и Снизи опоздали на ужин.
– Не можешь быстрее? – жаловался Гарольд, спускаясь вслед за Снизи по шахте. – Меня нашлепают!
Снизи и так торопился, как мог, перехватывая руками уходящий вниз кабель. Он не боялся, что его нашлепают. Его родители не в состоянии ударить ребенка, но ему не терпелось увидеться с ними. Хотелось задать вопросы. И идя торопливо по коридору к перекрестку, за которым находились их квартиры: Снизи направо, Гарольда налево, Снизи формулировал в голове эти вопросы.
И тут же они застыли. Снизи зашипел от удивления. Гарольд простонал:
– О, дерьмо!
Оба услышали пронзительный электронный вопль, который, казалось, проникает в самый мозг. И тут же трижды погасли и вспыхнули огни на потолке. Сразу проснулись все машины-рабочие:
– Учение! – крикнула ближайшая из Них мальчикам. – Немедленно займите положение для отдыха! Опустошите сознание! Лежите неподвижно! Это Учение!
Хотел бы я уметь лучше разговаривать с плотскими людьми.
Мне бы хотелось рассказать о Снизи, и Онико, и о Колесе, как я сам все это испытываю. Не хочу сказать, что я все это испытал непосредственно. Это не так. Меня там не было. Но все равно что я там был, потому что все происходящее на Колесе, как и все происходящее в Галактике, записывается где-то в гигабитном пространстве и всегда доступно для тех, кто расширился. Подобно мне.
Итак, в определенном смысле я был там. (Или «был» там). Но получая доступ именно к этому банку данных, я одновременно занимался сорока восемью другими делами, некоторые из них интересные, другие важные, а некоторые – просто копошение вокруг печалей и сожалений у меня в голове, чем я занимаюсь постоянно. Не знаю, как передать все это.
Не хочу сказать, что я не обращал внимания на историю детей. Наоборот, обращал. Она меня тронула. В детской храбрости есть что-то бесконечно трогательное, во всяком случае для меня.
Я не имею в виду физическую храбрость, когда обзываются и дерутся кулаками. Как в тот раз, когда Снизи стоял перед Гарольдом, хотя это очень храбро для мальчика хичи. Я имею в виду то, как ребенок встречает подлинную опасность, иногда непреодолимую и непобедимую опасность. Это так же тщетно, безнадежно и трогательно, как вызывающее мяуканье двухнедельного котенка перед сорвавшимся с привязи быком. На меня это очень действует.
Альберт не всегда терпим к моему отношению к детям. Он часто говорит, что нам с Эсси следовало завести своих, и тогда я бы не стал идеализировать детей, как делаю это сейчас. Может, и так. Но независимо от того, что я делал, и не делал, у меня всегда что-то разжижается в области сердца (ну, по крайней мере аналога физического сердца, которое когда-то у меня было и которого больше нет), когда я вижу, как поступают дети перед лицом сильного страха.
В сущности вначале ни Гарольд, ни Снизи не испугались по-настоящему. Учение есть Учение. Их много было и раньше. Мальчики упали на месте. Закрыли глаза. И ждали.
Это не Учение старого класса, как при посадке корабля. Всеобщая тревога, какую проводят в самые неожиданные моменты и которую следует воспринимать совершенно серьезно. Как только стих предупреждающий свист, стихло и все Колесо. Рабочие машины, у которых не было обязанностей, перешли в состояние готовности и застыли неподвижно. Свет померк, так что едва видно окружающее. Внутренние компенсаторы массы, которые сопровождают все движения Колеса, сделали последний толчок и отключились; застыли лифты; замерли все неорганические (или больше не органические) машины и сознания на Колесе.
Гарольд и Снизи тоже постарались замереть, как только могут активные дети. Одним из обязательных курсов в школах Колеса было то, что некоторые называют «сатори» [в философии дзен-буддизма – «внезапная озаренность», (японск.)], закрытие сознания. Мальчики хорошо им овладели. Снизи, лежа в зародышевой позе рядом с Гарольдом, чувствовал, как мозг его опустошается, в нем остается только серо-золотистый, не-теплый-и-не-холодный, не-яркий-и-не-темный туман отказа от самого себя.
Почти полного отказа.
Конечно, достигнуть абсолютного совершенства в сатори невозможно. Сама попытка достичь совершенства есть несовершенство. В тумане Снизи шевелились мысли. Вопросы. Вопросы об Онико, которые Снизи по-прежнему очень хотел задать родителям. Вопрос о том, может ли Учение – по какой-то ужасающей случайности – быть совсем не Учением, а самой настоящей реальностью.
Палуба Колеса под его щекой казалась мертвой. Никакого гудения воздушных насосов или гула кабельных моторов. Никаких голосов. Ни шороха шагов. Ни нерегулярных, но привычных звуков смещения компенсаторов массы, которые поддерживают постоянное ровное вращение Колеса.
Снизи ждал. Из всех вопросов, которые формировались в его сознании, он выбрал один, а остальные отодвинул полусформулированными. А этот вопрос становился все настойчивее.
Почему именно это Учение продолжается так долго?
На самом деле прошло больше часа, прежде чем ближайшая очистительная машина распрямилась. Направила свои сенсоры в сторону мальчиков и сказала:
– Учение окончено. Можете встать.
Конечно, им не нужно было это говорить. Не успела очистительная машина произнести свою фразу, как Колесо начало оживать. Загорелись огни. Отдаленные звяканья, громыхания и скрип говорили о том, что включились все механизмы. Гарольд, улыбаясь, вскочил.
– Наверно, папа ушел на работу, – счастливо воскликнул он; перевод этого замечания таков: «Он не вспомнит, что я опоздал».
Снизи сказал:
– Мой тоже... – И тут его поразила мысль, что оба родителя Онико, вероятно, тоже ушли, так что...
– Так что им пришлось оставить ее одну, – кивнул Гарольд. – И какой смысл нам был задерживаться? Тупица!
– Он пнул, проходя мимо, очистительную машину. – До завтра.
– Конечно, – вежливо ответил Снизи и заторопился домой.
Как он и ожидал, родителей не было. Домашняя машина сказала, что его отец вызван к кушеткам для сна, а мать Учение застало далеко в третьем секторе Колеса. Оба сейчас направляются домой.
Первым пришел отец, выглядел он снова усталым.
– Где мама? – спросил он. За Снизи ответила домашняя машина:
– Фемтовейв задержала небольшая проблема: после Учения реакция одной из обслуживающих цепей замедлилась. Готовить обед?
– Конечно, – проворчал Бремсстралунг устало и раздраженно. – В чем дело, Стернутейтор? Почему ты не сказал машине, что нужно начинать? К тому же, – добавил он, неожиданно вспомнив, – где ты был два часа назад?
– Заболела Онико, – объяснил Снизи.
Бремсстралунг остановился на полпути к воздушной ванне.
– И ты должен об этом беспокоиться? Ты что, медицинская машина?
Снизи рассказал о кокосовом соке.
– Мы должны были отвести ее домой. Я хотел уйти, отец, – возразил он, – но ее домашняя машина сказала, чтобы мы оставались с ней, и ее Предок согласился с этим.
Бремсстралунг иронично повторил:
– Ее предок?
– Нет, конечно, я не ее реальных предков имею в виду, отец. Она носит Предка в своей капсуле. Его имя Офиолит. Предка, я хочу сказать.
– Для человека Онико поразительно разумна, – одобрительно сказал Бремсстралунг. – Я часто думаю, почему люди не носят сумки с памятью. Конечно, им не нужна радиация, как нам, но капсулы очень удобны и в других отношениях.
– Да, но у нее в капсуле Предок.
Как он ни устал, Бремсстралунг оставался хорошим отцом. Он присел на вилы отдыха, поместив капсулу между ног, и принялся объяснять сыну:
– Ты должен помнить, Стернутейтор, что если группа Предков была по небрежности оставлена после Ухода, им стало очень одиноко. Конечно, они связались бы с первыми же разумными существами, которые появились там. Пусть даже с людьми.
– Да, но у меня в капсуле еще нет Предка, – сказал Снизи.
– У детей не бывает в капсулах Предков, – объяснил Бремсстралунг. – Даже у многих взрослых их нет, потому что Предки очень заняты на важных работах, но когда ты вырастешь...
– Да, но у нее Предок есть, – настаивал Снизи.
Бремсстралунг застонал и встал. Аккуратно повесив капсулу рядом с дверью ванной, он попросил:
– Позже, сын! Я на самом деле очень устал.
Дело не в интеллектуальном любопытстве Снизи. И не в ревности одного ребенка к другому, с лучшей игрушкой. Возникает вопрос морали, чуть ли не религии.
И хичи, и люди научились себе в помощь подключать записанный машинами разум, но пошли они разными путями. Люди пошли путем калькуляторов, компьютеров и сервомеханизмов, создав огромную гигабитную сеть, в которой содержатся такие искусственные сознания, как Альберт Эйнштейн (кстати, и я тоже). Хичи никогда не дошли до обнаружения искусственного разума. Им это не нужно было. Они рано научились записывать сознание своих умерших в машинной форме. Мало кто из хичи умирает на самом деле и навсегда. Они превращаются в Древних Предков.
Астроном-человек, желая рассчитать элементы орбиты планет двойной звезды, конечно, передал бы эту проблему вычислительным устройствам. А хичи – группе мертвых Предков. И, кстати, обе системы работали одинаково хорошо.
Вопрос не только практический. Люди не почитают свои компьютеры. С другой стороны. Древние Предки хичи заслуживают – и требуют – уважения.
Мать Снизи пришла, когда его отец еще был в ванной. Она выслушала вопросы сына и сказала, потирая шею:
– После обеда, Стерни, ладно? Лишняя смена на кушетках очень утомляет отца. И, конечно, он встревожен.
Снизи ахнул. Встревожен? Устал – да: этого Снизи ожидал. Это естественно для наблюдателя, который часами пытается обнаружить чье-то чуждое присутствие, всегда опасаясь того дня, когда это ему удастся. И как говорят некоторые, когда-нибудь это произойдет. А последствия непредсказуемы.
Но встревожен?
Когда наконец кухонная машина поставила обед на стол и родители успокоились и почти расслабились, Бремсстралунг тяжело сказал:
– Это не было запланированное Учение, Стернутейтор. Двум наблюдателям в смене показалось, что они что-то обнаружили, так что было объявлено чрезвычайное положение. – Его предплечье изогнулось, словно он пожимал плечами. – Они не очень уверены в своем ощущении. Что-то неясное и несильное, но они хорошие наблюдатели. Конечно, пришлось все закрыть.
Снизи перестал есть, нож застыл у него на полпути ко рту. Отец его быстро сказал:
– Но сам я ничего не почувствовал. Я в этом уверен. И никто больше не почувствовал.
– Были ложные тревоги и раньше, – с надеждой сказала Фемтовейв.
– Конечно. Поэтому нас так много: чтобы быть уверенными, что тревоги ложные. Вы знаете, могут пройти миллионы лет, прежде чем Убийцы выйдут. Кто может сказать?
– Бремсстралунг быстро покончил с едой и откинулся на свою капсулу. – А теперь, Стернутейтор, давай твой вопрос об этой человеческой девочке Онико.
Снизи медленно закатил глаза. О, да, у него миллион вопросов, но мысль о том, что здесь мог побывать настоящий Убийца, все их изгнала из мозга. Ложная тревога, хорошо, но откуда наблюдателям знать, что тревога была ложной?
Но эти вопросы его отец явно не хочет обсуждать. Снизи подумал и спросил о том, что его волновало:
– Папа, дело не только в капсуле. У Онико есть «деньги». Почему она такая «богатая»? – Он использовал английские слова, хотя они говорили на хичи, так как в этом языке нет подобных концепций.
Бремсстралунг пожал своими широкими жесткими плечами – нахмурился, по-человечески.
– Люди, – сказал он, как будто это и есть объяснение.
Но, конечно, это не объяснение.
– Да, отец, – сказал Снизи, – но не у всех людей есть «богатство».
– Конечно, – ответил отец. – Некоторые люди находят устройства хичи. Кое-что из нашей «собственности», Стерни. Они их даже не ищут. Находят случайно, а по человеческим обычаям это дает им права «владения», которые они отдают в обмен на «деньги».
Фемтовейв успокаивающе заметила:
– Конечно, они считают эти предметы брошенными. – Она сделала знак кухонной машине, которая убирала посулу и ставила на стол «десерт». На десерт пошел не пирог и не морожение: некие стебли, которые смазывают зубы хичи после еды и служат антисептическим средством. – Концепция «денег» имеет определенный смысл, – добавила Фемтовейв, – они служат своеобразным грубым сервомеханизмом, обеспечивая приоритеты в обществе.
Бремсстралунг вытащил застрявшую в зубах ткань и возмущенно спросил:
– Ты предлагаешь, чтобы хичи заимствовали эту систему?
– Нет, нет, Бремми! Но все равно это интересно.
– Интересно! – простонал он. – Я бы сказал глупо. Какая польза от «денег»? Разве у нас и без них нет всего необходимого?
– Не столько, как у Онико, – задумчиво сказал Снизи.
Бремсстралунг положил обеденный нож и в отчаянии посмотрел на мальчика. Но когда заговорил, то обратился не к сыну, а к жене.
– Видишь? – спросил он. – Видишь, что происходит здесь с нашим сыном? В следующий раз он попросит «денежного пособия». Хочется плакать от стыда, – он неосознанно использовал английское выражение, потому что хичи не плачут, – потому что мы старше и мудрее их! Как же так получилось, что мы меняем свои обычаи на их?
Фемтовейв перевела взгляд с мужа на сына. Оба расстроены – но мальчик, она в этом уверена, главным образом потому, что расстроен Бремсстралунг. А вот в случае ее мужа причины серьезней.
– Бремми, дорогой, – терпеливо сказала она, – какой смысл об этом беспокоиться? Мы знаем, что означает знакомство нашего сына с человеческими ценностями; мы говорили об этом раньше.
– Да, целых пять минут, – мрачно согласился ее муж.
– Но больше времени у нас не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38