– Вы ведь на самом деле просили об этом.
– Правда?
– Да. Трудность в том, что вы просто отказывались понимать, насколько сложен этот вопрос. Потребуется некоторое время, не меньше нескольких тысяч миллисекунд, даже если вы постараетесь не прерывать...
– Я прерву, когда мне понадобится, Альберт.
Он согласно кивнул.
– Да, прервете. Это одна из причин того, что потребуется так много времени. Но если вы согласны потратить время...
– О, ради Бога, начинай!
– Я уже начинаю, Робин. Минутку. Нужно подготовить картинку – готово, – с улыбкой заявил он.
И тут же исчез. Вместе со своей улыбкой.
Последнее, что я видел, была улыбка Альберта. Она задержалась на мгновение, потом не стало видно ничего.
– Ты играешь со мной в Алису в Стране Чудес, – обвинил я – обвинил никого, потому что никого не было. Не было ни вкуса, ни зрения, ни осязания, ни запаха.
Но слышать можно было, и я услышал рассудительный голос Альберта:
– Немного забавы для начала, Робин, потому что отныне все становится очень серьезно. А теперь. Что вы видите?
– Ничего, – ответил я.
– Совершенно верно. Именно это вы и видите. Но то, на что вы смотрите, есть все. Это вся вселенная, Робин. Вся материя, энергия, время, пространство, которые когда-либо существовали или будут существовать. Это первичный атом, Робин, моноблок, то самое, из чего произошел Большой Взрыв.
– Я вообще ничего не вижу.
– Естественно. Невозможно видеть без света, а свет еще не изобретен.
– Альберт, – сказал я, – сделай мне одолжение. Мне ненавистно это чувство пребывания нигде. Нельзя ли увидеть хоть что-нибудь?
Недолгое молчание. Потом вернулось еле заметное улыбающееся лицо Альберта.
– Не думаю, чтобы сильно повредило, если мы сможем видеть друг друга, – признал он. – Так лучше?
– Гораздо лучше.
– Отлично. Но только помните, пожалуйста, что настоящего света еще нет. Света не бывает без фотонов, а все фотоны еще находятся в одной невидимой точке. И не только это, – продолжал он, довольный собой, – даже если бы смогли видеть, не существует места, откуда можно видеть, потому что вообще еще нет никакого пространства, в котором находилось бы это «место». Пространство тоже еще не изобретено – или, если выразиться точнее, все пространство, и весь свет, и все остальное все еще находится в единой точке вот здесь.
– В таком случае, – мрачно сказал я, – что ты имеешь в виду, говоря «здесь»?
– Ах, Робин! – благодарно воскликнул он. – Вы на самом деле не так уж тупы! Прекрасный вопрос – к несчастью, подобно большинству хороших вопрос, он бессмыслен. Ответ таков: вопрос поставлен неверно. Здесь нет никакого «здесь», есть только видимость «здесь», потому что я стараюсь показать вам то, что по определению нельзя показать.
Я начинал терять терпение.
– Альберт, – сказал я, – если так будет продолжаться...
– Подождите, – приказал он. – Не сдавайтесь. Шоу еще не началось, Робин; я только устанавливаю декорации. Для того, чтобы понять, как началась вселенная, вы должны отказаться от своих предубеждений относительно «времени», и «пространства», и «видения». В этот момент, примерно восемнадцать миллиардов лет назад, ничего подобного не существует.
– Если время еще не существует, – мудро заметил я, – откуда ты знаешь, что это восемнадцать миллиардов лет назад?
– Еще один прекрасный вопрос! И такой же прекрасный ответ. Верно, что до Большого Взрыва такой вещи, как время, не существовало. Так что то, на что вы смотрите, могло существовать восемнадцать миллиардов лет назад. А могло и восемнадцать миллиардов триллионов квадрильонов квинтильонов и еще чего угодно лет назад. Вопрос задан неверно. Но этот... объект... он существовал, Робин. А потом взорвался.
Я отскочил. Он действительно взорвался, прямо у меня на глазах. Ничто неожиданно стало чем-то, точкой ослепительно яркого света, и эта точка взорвалась.
Словно у меня на коленях взорвалась водородная бомба. Я почти чувствовал, как сморщиваюсь, испаряюсь, превращаюсь в плазму и рассеиваюсь. Раскаты грома ударили в мои несуществующие уши и забили по моему бестелесному телу.
– Боже мой! – закричал я.
Альберт задумчиво сказал:
– Возможно. – Эта мысль, казалось, доставила ему удовольствие. – Я хочу сказать, не в смысле персонифицированного божества – вы меня для этого слишком хорошо знаете. Но здесь, несомненно, произошло Сотворение, вот и все.
– Что же произошло?
– Как что. Взорвался Большой Взрыв, – удивленно ответил Альберт. – Его вы и видите. Я думал, вы узнали его. Началась вселенная.
– И сразу остановилась, – заметил я, приходя в себя. Потому что взрыв застыл.
– Я остановил его, да, потому что хочу, чтобы вы все хорошо разглядели. Вселенная еще молода, ее возраст приблизительно десять в степени минус тридцать секунд. О более раннем периоде не могу ничего сказать, потому что и сам не знаю. Не могу даже сказать, насколько велика вселенная или то, что вы можете назвать то-что-существовало-до-вселенной. Вероятно, больше протона. Может быть, меньше шарика для пинг-понга. Могу сказать – мне кажется, – что преобладающей силой здесь были, вероятно, сильные ядерные взаимодействия или, возможно, тяготение. Так как здесь все компактно, сила тяготения, конечно, очень велика. Очень велика. И температура тоже. Точно не могу сказать, насколько. Вероятно – так, как только возможно. Есть некие теоретические предпосылки, позволяющие считать, что максимально возможная температура достигает порядка десять в двенадцатой степени градусов Кельвина – могу привести аргументы, если хотите...
– Только если это абсолютно необходимо!
Он неохотно сказал:
– Не думаю, чтобы в данный момент это было абсолютно необходимо. Ну, ладно. Позвольте сообщить, что я еще могу сказать. Не могу ничего особенного сказать о сцене, на которую вы сейчас смотрите, кроме некоторых моментов, которые вам и самому, по-видимому, очевидны. Например, этот фейерверк, на который вы смотрите, действительно содержит в себе все. Атомы и частицы, из которых в данный момент состоите вы, и я, и «Истинная любовь», и Сторожевое Колесо, и Земля, и Солнце, и планета Юпитер, и Магеллановы Облака, и все галактики в скоплении Девы, и...
– И все остальное, хорошо, – сказал я, чтобы остановить его. – Я понял. Это нечто огромное.
– Ах, – удовлетворенно сказал он, – но видите ли, вы не поняли. Оно не большое. Я позволил себе некоторые вольности, видите ли. Чуть преувеличил, потому что Большой Взрыв на самом деле был не такой уж большой. Насколько велик, по вашему, этот огненный шар?
– Не могу сказать. Может, тысячу световых лет.
Он покачал головой и задумчиво сказал:
– Не думаю. Меньше. Может, у Взрыва вообще нет размера, потому что пространство изобретено еще совсем недавно. Нет, он определенно маленький. Но содержит в себе все. Понятно?.
Я только взглянул на него, и он сразу смягчился.
– Я знаю, вам очень трудно, Робин, но я хочу быть уверен, что вы поняли. Теперь относительно «взрыва». Никакого «звука», конечно, не было. Не существовало среды для распространения звука. Кстати, не было для этого и места; это еще одна небольшая вольность, которую я себе позволил. Более важно то, что Большой Взрыв не походил на взрывы, которые начинаются от фейерверка и распространяются, потому что газы расширяются в воздухе, потому что...
– Потому что тут нет никакого воздуха, верно? Или даже пространства.
– Очень хорошо, Робин! Но есть и еще одно отличие этого Взрыва от всех остальных взрывов. Он не расширяется, как воздушный шарик или как химический или ядерный взрыв. Это нечто совершенно другое. Вы видели японские бумажные кораблики, когда их опускают в аквариум? Пропитываясь водой, они расширяются. Больше похоже на это. Но то, что пропитывало этот первоначальный – назовите как угодно – атом, совсем не вода. А пространство. Вселенная не взорвалась. Она раздулась. Очень быстро и очень далеко. И продолжает делать это.
Я сказал:
– О!
Альберт некоторое время выжидательно смотрел на меня. Потом вздохнул, и взрыв продолжил взрываться.
Он окружил нас. Я думал, он поглотит нас. Нет. Но мы погрузились в море ослепительного света. И из него послышался голос Альберта.
– Я собираюсь передвинуть нас на несколько световых лет, – сказал он. – Не знаю, насколько, просто хочу, чтобы мы посмотрели с некоторого удаления. – Большой огненный шар сократился и полетел от нас, пока не стал размером с полную Луну.
– Теперь вселенная уже состарилась, – сказал Альберт.
– Ей примерно сотая доля секунды. Она горяча. Температура примерно десять в одиннадцатой степени градусов Кельвина. И она плотна. Я не имею в виду просто плотность материи. Материи еще нет. Вселенная слишком плотна для нее. Вселенная представляет собой массу электронов, позитронов, нейтрино и фотонов. Плотность ее примерно в четыре на десять в девятой степени раз плотнее воды. Вы знаете, что это означает?
– Мне кажется, я понимаю, как плотна плотность, но как горяча температура?
Альберт задумчиво сказал:
– Невозможно объяснить, потому что ничто не может быть таким горячим. Не с чем сравнивать. Мне придется воспользоваться одним из тех терминов, которые вы ненавидите. Вся вселенная находится в «термическом равновесии».
– Ну, Альберт... – начал я.
– Нет, выслушайте меня! – рявкнул он. – Это просто означает, что все частицы взаимодействуют и меняются. Представьте себе миллиарды триллионов выключателей, которые случайно срабатывают. В любой момент сколько их включается, примерно столько же и выключается, так что сохраняется общая сумма; это и есть равновесие. Конечно, там никаких выключателей нет. Электроны и позитроны взаимно аннигилируются, производя, нейтрино и фотоны, и наоборот; но в одно и то же время количество разных событий уравновешивается. В результате равновесие. Хотя внутри этого равновесного состояния все мечется как сумасшедшее.
Я сказал:
– Вероятно, так и есть, Альберт, но тебе понадобилось дьявольски много времени, чтобы добраться до сотой доли секунды. А ведь нам предстоят восемнадцать миллиардов лет.
– О, – ответил он, – отныне мы двинемся гораздо быстрее. Не нужно выскакивать вперед, Робин. Идем дальше. – И отдаленный огненный шар расширился. – Десятая секунды – теперь температура упала до трех на десять в десятой градусов Кельвина. Одна секунда – она упала еще втрое. Теперь – позвольте на мгновение задержаться. Прошло четырнадцать секунд после Большого Взрыва. Вселенная еще втрое похолодела; теперь ее температура всего три на десять в девятой степени градусов Кельвина. Это означает, что равновесие начинает нарушаться, потому что электроны и позитроны аннигилируются быстрее, чем производят противоположную реакцию. Мы остановились в этом пункте, Робин, потому что тут находится ответ на ваш вопрос.
– Ну, – как можно тактичнее сказал я, – если тебе не все равно, почему было сразу не дать мне ответ и не смотреть все это шоу?
– Потому что мне не все равно, – сердито ответил он, – а вы не понимаете. Но мы пойдем еще быстрее. Теперь мы в нескольких минутах от взрыва. Температура уменьшилась еще втрое: она всего десять в девятой степени Кельвина. Становится так холодно, что возникают протоны и нейтроны. Они даже начинают объединяться в ядра водорода и гелия. Настоящая материя – и почти материя! Это пока только пара, а не атомы. И вся эта так называемая материя сосредоточивает в себе лишь ничтожную долю массы вселенной. А все остальное – свет и нейтрино. Есть немного электронов, но вряд ли существуют позитроны.
– Как это? – удивленно спросил я. – А куда девались позитроны?
– С самого начала электронов было больше, чем позитронов. Так что когда они взаимно аннигилировались, остались лишние электроны.
– Почему?
– Ах, Робин, – серьезно ответил он, – это лучший из всех вопросов. Я дам вам ответ, который вы, вероятно, не поймете. Поскольку электроны и позитроны, как и все другие частицы, всего лишь колебания замкнутых струн, то число этих частиц в основном случайно, бы хотите углубиться в теорию суперструн? Не думаю. Просто помните слово «случайно», и пойдемте дальше.
– Минутку, Альберт, – сказал я. – Где мы сейчас?
– Примерно через двести секунд после Большого Взрыва.
– Гм, – сказал я. – Альберт. У нас впереди по-прежнему миллиарды и миллиарды лет...
– Больше, Робин. Гораздо больше.
– Замечательно. И если нам потребовалось столько времени на несколько минут, значит...
– Робин, – сказал Альберт, – вы можете отказаться в любую минуту, но тогда как я смогу ответить на вопросы, которые вы, конечно, будете продолжать задавать? Можем сделать небольшой перерыв, чтобы вы все это усвоили. Или, еще лучше, я могу ускорить движение.
– Да, – ответил я, без всякого удовольствия глядя на сверкающий шар, в котором все.
Я не хотел перерыва. На самом деле я хотел, чтобы все кончилось.
Признаю, что Альберт всегда знает, что хорошо для меня. Чего он не понимает, так это, что «хорошо» – абстрактная концепция, и часто хорошо для меня то, чего я совсем не хочу. Я уже почти пожалел, что занялся всем этим делом, потому что мне оно не доставляло удовольствия.
Поэтому я хорошо знал, какая из трех альтернатив Альберта мне нужнее всего. Я предпочел бы первый выход, потому что вся эта жара и давление меня уже утомили, а больше всего надоело сидеть неизвестно где в пустоте. Второй выход – сделать перерыв у, может быть, немного расслабиться с Эсси.
Так что я выбрал третий.
– Давай побыстрее, Альберт.
– Конечно, Робин. Идем дальше.
Шар угрожающе раздулся. Он по-прежнему представлял собой просто шар. Никаких звезд или планет, даже никаких комков в этом пудинге. Просто масса нерассортированного вещества, очень яркого. Впрочем, теперь она казалась несколько менее яркой, чем раньше.
– Мы шагнули далеко вперед, – счастливо сказал Альберт. – Прошло примерно с полмиллиона лет. Температура действительно сильно упала. Теперь она всего около четырех тысяч градусов Кельвина. Существует множество гораздо более горячих звезд, но, конечно, мы говорим не об отдельных точках, а о средней температуре всего. Вы заметили, что шар теперь не такой яркий? До сих пор вселенная была радиационно-доминировавшей. Преобладали в ней фотоны. Теперь начинает доминировать материя.
– Потому что больше не осталось фотонов, верно?
– Нет, боюсь, неверно, – виновато сказал Альберт. – Фотонов по-прежнему много, но общая температура ниже, что означает, что в среднем на каждый фотон приходится меньше энергии. Отныне материя перевешивает во вселенной радиацию... вот так... – Шар еще больше раздулся и потемнел. – Миновало еще несколько сотен тысяч лет, и температура упала еще на тысячу градусов. В соответствии с законом Вайнберга: «Время, которое требуется вселенной, чтобы перейти от одной температуры к другой, более низкой, пропорционально разнице квадратов температур». Не думаю, чтобы вам нужно было понимать это, Робин, – печально добавил он, – хотя это прекрасное доказательство десятимерной суперсимметрии...
– Кончай, Альберт! Почему эта проклятая штука такая темная?
– Ах, – благодарно сказал он, – это интересный момент. Сейчас так много ядерных и электроноподобных частиц, что они закрывают свет. Так что вселенная становится непрозрачной. Но это изменится. До сих пор у нас были электроны и протоны, но вселенная была так горяча, что они и оставались в таком состоянии. Как свободные частицы. Они не могли объединяться. Вернее, они непрерывно объединялись, образуя атомы, но температура тут же разрушала их. Теперь передвинем камеру, – шар снова увеличился и неожиданно стал ярче, – и внезапно – смотрите, Робин! Смесь прояснилась! Сквозь нее пробился свет. Электроны и протоны соединились, образовав атомы, и фотоны снова могут пролетать свободно!
Он помолчал. Его еле видное лицо довольно улыбалось.
Я напряженно думал, глядя на шар. Он начал демонстрировать – нет, не структуру, но по крайней мере намеки на то, что внутри что-то происходит, как на планете Уран, видимой издалека.
– Альберт, – сказал я. – Это все прекрасно, но смотри, тут еще очень много фотонов, верно? Так почему они не соединяются и не создают еще больше частиц, чтобы вселенная снова стала непрозрачной?
– О, Робин, – страстно ответил он. – Иногда мне кажется, что вы вообще не тупы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Правда?
– Да. Трудность в том, что вы просто отказывались понимать, насколько сложен этот вопрос. Потребуется некоторое время, не меньше нескольких тысяч миллисекунд, даже если вы постараетесь не прерывать...
– Я прерву, когда мне понадобится, Альберт.
Он согласно кивнул.
– Да, прервете. Это одна из причин того, что потребуется так много времени. Но если вы согласны потратить время...
– О, ради Бога, начинай!
– Я уже начинаю, Робин. Минутку. Нужно подготовить картинку – готово, – с улыбкой заявил он.
И тут же исчез. Вместе со своей улыбкой.
Последнее, что я видел, была улыбка Альберта. Она задержалась на мгновение, потом не стало видно ничего.
– Ты играешь со мной в Алису в Стране Чудес, – обвинил я – обвинил никого, потому что никого не было. Не было ни вкуса, ни зрения, ни осязания, ни запаха.
Но слышать можно было, и я услышал рассудительный голос Альберта:
– Немного забавы для начала, Робин, потому что отныне все становится очень серьезно. А теперь. Что вы видите?
– Ничего, – ответил я.
– Совершенно верно. Именно это вы и видите. Но то, на что вы смотрите, есть все. Это вся вселенная, Робин. Вся материя, энергия, время, пространство, которые когда-либо существовали или будут существовать. Это первичный атом, Робин, моноблок, то самое, из чего произошел Большой Взрыв.
– Я вообще ничего не вижу.
– Естественно. Невозможно видеть без света, а свет еще не изобретен.
– Альберт, – сказал я, – сделай мне одолжение. Мне ненавистно это чувство пребывания нигде. Нельзя ли увидеть хоть что-нибудь?
Недолгое молчание. Потом вернулось еле заметное улыбающееся лицо Альберта.
– Не думаю, чтобы сильно повредило, если мы сможем видеть друг друга, – признал он. – Так лучше?
– Гораздо лучше.
– Отлично. Но только помните, пожалуйста, что настоящего света еще нет. Света не бывает без фотонов, а все фотоны еще находятся в одной невидимой точке. И не только это, – продолжал он, довольный собой, – даже если бы смогли видеть, не существует места, откуда можно видеть, потому что вообще еще нет никакого пространства, в котором находилось бы это «место». Пространство тоже еще не изобретено – или, если выразиться точнее, все пространство, и весь свет, и все остальное все еще находится в единой точке вот здесь.
– В таком случае, – мрачно сказал я, – что ты имеешь в виду, говоря «здесь»?
– Ах, Робин! – благодарно воскликнул он. – Вы на самом деле не так уж тупы! Прекрасный вопрос – к несчастью, подобно большинству хороших вопрос, он бессмыслен. Ответ таков: вопрос поставлен неверно. Здесь нет никакого «здесь», есть только видимость «здесь», потому что я стараюсь показать вам то, что по определению нельзя показать.
Я начинал терять терпение.
– Альберт, – сказал я, – если так будет продолжаться...
– Подождите, – приказал он. – Не сдавайтесь. Шоу еще не началось, Робин; я только устанавливаю декорации. Для того, чтобы понять, как началась вселенная, вы должны отказаться от своих предубеждений относительно «времени», и «пространства», и «видения». В этот момент, примерно восемнадцать миллиардов лет назад, ничего подобного не существует.
– Если время еще не существует, – мудро заметил я, – откуда ты знаешь, что это восемнадцать миллиардов лет назад?
– Еще один прекрасный вопрос! И такой же прекрасный ответ. Верно, что до Большого Взрыва такой вещи, как время, не существовало. Так что то, на что вы смотрите, могло существовать восемнадцать миллиардов лет назад. А могло и восемнадцать миллиардов триллионов квадрильонов квинтильонов и еще чего угодно лет назад. Вопрос задан неверно. Но этот... объект... он существовал, Робин. А потом взорвался.
Я отскочил. Он действительно взорвался, прямо у меня на глазах. Ничто неожиданно стало чем-то, точкой ослепительно яркого света, и эта точка взорвалась.
Словно у меня на коленях взорвалась водородная бомба. Я почти чувствовал, как сморщиваюсь, испаряюсь, превращаюсь в плазму и рассеиваюсь. Раскаты грома ударили в мои несуществующие уши и забили по моему бестелесному телу.
– Боже мой! – закричал я.
Альберт задумчиво сказал:
– Возможно. – Эта мысль, казалось, доставила ему удовольствие. – Я хочу сказать, не в смысле персонифицированного божества – вы меня для этого слишком хорошо знаете. Но здесь, несомненно, произошло Сотворение, вот и все.
– Что же произошло?
– Как что. Взорвался Большой Взрыв, – удивленно ответил Альберт. – Его вы и видите. Я думал, вы узнали его. Началась вселенная.
– И сразу остановилась, – заметил я, приходя в себя. Потому что взрыв застыл.
– Я остановил его, да, потому что хочу, чтобы вы все хорошо разглядели. Вселенная еще молода, ее возраст приблизительно десять в степени минус тридцать секунд. О более раннем периоде не могу ничего сказать, потому что и сам не знаю. Не могу даже сказать, насколько велика вселенная или то, что вы можете назвать то-что-существовало-до-вселенной. Вероятно, больше протона. Может быть, меньше шарика для пинг-понга. Могу сказать – мне кажется, – что преобладающей силой здесь были, вероятно, сильные ядерные взаимодействия или, возможно, тяготение. Так как здесь все компактно, сила тяготения, конечно, очень велика. Очень велика. И температура тоже. Точно не могу сказать, насколько. Вероятно – так, как только возможно. Есть некие теоретические предпосылки, позволяющие считать, что максимально возможная температура достигает порядка десять в двенадцатой степени градусов Кельвина – могу привести аргументы, если хотите...
– Только если это абсолютно необходимо!
Он неохотно сказал:
– Не думаю, чтобы в данный момент это было абсолютно необходимо. Ну, ладно. Позвольте сообщить, что я еще могу сказать. Не могу ничего особенного сказать о сцене, на которую вы сейчас смотрите, кроме некоторых моментов, которые вам и самому, по-видимому, очевидны. Например, этот фейерверк, на который вы смотрите, действительно содержит в себе все. Атомы и частицы, из которых в данный момент состоите вы, и я, и «Истинная любовь», и Сторожевое Колесо, и Земля, и Солнце, и планета Юпитер, и Магеллановы Облака, и все галактики в скоплении Девы, и...
– И все остальное, хорошо, – сказал я, чтобы остановить его. – Я понял. Это нечто огромное.
– Ах, – удовлетворенно сказал он, – но видите ли, вы не поняли. Оно не большое. Я позволил себе некоторые вольности, видите ли. Чуть преувеличил, потому что Большой Взрыв на самом деле был не такой уж большой. Насколько велик, по вашему, этот огненный шар?
– Не могу сказать. Может, тысячу световых лет.
Он покачал головой и задумчиво сказал:
– Не думаю. Меньше. Может, у Взрыва вообще нет размера, потому что пространство изобретено еще совсем недавно. Нет, он определенно маленький. Но содержит в себе все. Понятно?.
Я только взглянул на него, и он сразу смягчился.
– Я знаю, вам очень трудно, Робин, но я хочу быть уверен, что вы поняли. Теперь относительно «взрыва». Никакого «звука», конечно, не было. Не существовало среды для распространения звука. Кстати, не было для этого и места; это еще одна небольшая вольность, которую я себе позволил. Более важно то, что Большой Взрыв не походил на взрывы, которые начинаются от фейерверка и распространяются, потому что газы расширяются в воздухе, потому что...
– Потому что тут нет никакого воздуха, верно? Или даже пространства.
– Очень хорошо, Робин! Но есть и еще одно отличие этого Взрыва от всех остальных взрывов. Он не расширяется, как воздушный шарик или как химический или ядерный взрыв. Это нечто совершенно другое. Вы видели японские бумажные кораблики, когда их опускают в аквариум? Пропитываясь водой, они расширяются. Больше похоже на это. Но то, что пропитывало этот первоначальный – назовите как угодно – атом, совсем не вода. А пространство. Вселенная не взорвалась. Она раздулась. Очень быстро и очень далеко. И продолжает делать это.
Я сказал:
– О!
Альберт некоторое время выжидательно смотрел на меня. Потом вздохнул, и взрыв продолжил взрываться.
Он окружил нас. Я думал, он поглотит нас. Нет. Но мы погрузились в море ослепительного света. И из него послышался голос Альберта.
– Я собираюсь передвинуть нас на несколько световых лет, – сказал он. – Не знаю, насколько, просто хочу, чтобы мы посмотрели с некоторого удаления. – Большой огненный шар сократился и полетел от нас, пока не стал размером с полную Луну.
– Теперь вселенная уже состарилась, – сказал Альберт.
– Ей примерно сотая доля секунды. Она горяча. Температура примерно десять в одиннадцатой степени градусов Кельвина. И она плотна. Я не имею в виду просто плотность материи. Материи еще нет. Вселенная слишком плотна для нее. Вселенная представляет собой массу электронов, позитронов, нейтрино и фотонов. Плотность ее примерно в четыре на десять в девятой степени раз плотнее воды. Вы знаете, что это означает?
– Мне кажется, я понимаю, как плотна плотность, но как горяча температура?
Альберт задумчиво сказал:
– Невозможно объяснить, потому что ничто не может быть таким горячим. Не с чем сравнивать. Мне придется воспользоваться одним из тех терминов, которые вы ненавидите. Вся вселенная находится в «термическом равновесии».
– Ну, Альберт... – начал я.
– Нет, выслушайте меня! – рявкнул он. – Это просто означает, что все частицы взаимодействуют и меняются. Представьте себе миллиарды триллионов выключателей, которые случайно срабатывают. В любой момент сколько их включается, примерно столько же и выключается, так что сохраняется общая сумма; это и есть равновесие. Конечно, там никаких выключателей нет. Электроны и позитроны взаимно аннигилируются, производя, нейтрино и фотоны, и наоборот; но в одно и то же время количество разных событий уравновешивается. В результате равновесие. Хотя внутри этого равновесного состояния все мечется как сумасшедшее.
Я сказал:
– Вероятно, так и есть, Альберт, но тебе понадобилось дьявольски много времени, чтобы добраться до сотой доли секунды. А ведь нам предстоят восемнадцать миллиардов лет.
– О, – ответил он, – отныне мы двинемся гораздо быстрее. Не нужно выскакивать вперед, Робин. Идем дальше. – И отдаленный огненный шар расширился. – Десятая секунды – теперь температура упала до трех на десять в десятой градусов Кельвина. Одна секунда – она упала еще втрое. Теперь – позвольте на мгновение задержаться. Прошло четырнадцать секунд после Большого Взрыва. Вселенная еще втрое похолодела; теперь ее температура всего три на десять в девятой степени градусов Кельвина. Это означает, что равновесие начинает нарушаться, потому что электроны и позитроны аннигилируются быстрее, чем производят противоположную реакцию. Мы остановились в этом пункте, Робин, потому что тут находится ответ на ваш вопрос.
– Ну, – как можно тактичнее сказал я, – если тебе не все равно, почему было сразу не дать мне ответ и не смотреть все это шоу?
– Потому что мне не все равно, – сердито ответил он, – а вы не понимаете. Но мы пойдем еще быстрее. Теперь мы в нескольких минутах от взрыва. Температура уменьшилась еще втрое: она всего десять в девятой степени Кельвина. Становится так холодно, что возникают протоны и нейтроны. Они даже начинают объединяться в ядра водорода и гелия. Настоящая материя – и почти материя! Это пока только пара, а не атомы. И вся эта так называемая материя сосредоточивает в себе лишь ничтожную долю массы вселенной. А все остальное – свет и нейтрино. Есть немного электронов, но вряд ли существуют позитроны.
– Как это? – удивленно спросил я. – А куда девались позитроны?
– С самого начала электронов было больше, чем позитронов. Так что когда они взаимно аннигилировались, остались лишние электроны.
– Почему?
– Ах, Робин, – серьезно ответил он, – это лучший из всех вопросов. Я дам вам ответ, который вы, вероятно, не поймете. Поскольку электроны и позитроны, как и все другие частицы, всего лишь колебания замкнутых струн, то число этих частиц в основном случайно, бы хотите углубиться в теорию суперструн? Не думаю. Просто помните слово «случайно», и пойдемте дальше.
– Минутку, Альберт, – сказал я. – Где мы сейчас?
– Примерно через двести секунд после Большого Взрыва.
– Гм, – сказал я. – Альберт. У нас впереди по-прежнему миллиарды и миллиарды лет...
– Больше, Робин. Гораздо больше.
– Замечательно. И если нам потребовалось столько времени на несколько минут, значит...
– Робин, – сказал Альберт, – вы можете отказаться в любую минуту, но тогда как я смогу ответить на вопросы, которые вы, конечно, будете продолжать задавать? Можем сделать небольшой перерыв, чтобы вы все это усвоили. Или, еще лучше, я могу ускорить движение.
– Да, – ответил я, без всякого удовольствия глядя на сверкающий шар, в котором все.
Я не хотел перерыва. На самом деле я хотел, чтобы все кончилось.
Признаю, что Альберт всегда знает, что хорошо для меня. Чего он не понимает, так это, что «хорошо» – абстрактная концепция, и часто хорошо для меня то, чего я совсем не хочу. Я уже почти пожалел, что занялся всем этим делом, потому что мне оно не доставляло удовольствия.
Поэтому я хорошо знал, какая из трех альтернатив Альберта мне нужнее всего. Я предпочел бы первый выход, потому что вся эта жара и давление меня уже утомили, а больше всего надоело сидеть неизвестно где в пустоте. Второй выход – сделать перерыв у, может быть, немного расслабиться с Эсси.
Так что я выбрал третий.
– Давай побыстрее, Альберт.
– Конечно, Робин. Идем дальше.
Шар угрожающе раздулся. Он по-прежнему представлял собой просто шар. Никаких звезд или планет, даже никаких комков в этом пудинге. Просто масса нерассортированного вещества, очень яркого. Впрочем, теперь она казалась несколько менее яркой, чем раньше.
– Мы шагнули далеко вперед, – счастливо сказал Альберт. – Прошло примерно с полмиллиона лет. Температура действительно сильно упала. Теперь она всего около четырех тысяч градусов Кельвина. Существует множество гораздо более горячих звезд, но, конечно, мы говорим не об отдельных точках, а о средней температуре всего. Вы заметили, что шар теперь не такой яркий? До сих пор вселенная была радиационно-доминировавшей. Преобладали в ней фотоны. Теперь начинает доминировать материя.
– Потому что больше не осталось фотонов, верно?
– Нет, боюсь, неверно, – виновато сказал Альберт. – Фотонов по-прежнему много, но общая температура ниже, что означает, что в среднем на каждый фотон приходится меньше энергии. Отныне материя перевешивает во вселенной радиацию... вот так... – Шар еще больше раздулся и потемнел. – Миновало еще несколько сотен тысяч лет, и температура упала еще на тысячу градусов. В соответствии с законом Вайнберга: «Время, которое требуется вселенной, чтобы перейти от одной температуры к другой, более низкой, пропорционально разнице квадратов температур». Не думаю, чтобы вам нужно было понимать это, Робин, – печально добавил он, – хотя это прекрасное доказательство десятимерной суперсимметрии...
– Кончай, Альберт! Почему эта проклятая штука такая темная?
– Ах, – благодарно сказал он, – это интересный момент. Сейчас так много ядерных и электроноподобных частиц, что они закрывают свет. Так что вселенная становится непрозрачной. Но это изменится. До сих пор у нас были электроны и протоны, но вселенная была так горяча, что они и оставались в таком состоянии. Как свободные частицы. Они не могли объединяться. Вернее, они непрерывно объединялись, образуя атомы, но температура тут же разрушала их. Теперь передвинем камеру, – шар снова увеличился и неожиданно стал ярче, – и внезапно – смотрите, Робин! Смесь прояснилась! Сквозь нее пробился свет. Электроны и протоны соединились, образовав атомы, и фотоны снова могут пролетать свободно!
Он помолчал. Его еле видное лицо довольно улыбалось.
Я напряженно думал, глядя на шар. Он начал демонстрировать – нет, не структуру, но по крайней мере намеки на то, что внутри что-то происходит, как на планете Уран, видимой издалека.
– Альберт, – сказал я. – Это все прекрасно, но смотри, тут еще очень много фотонов, верно? Так почему они не соединяются и не создают еще больше частиц, чтобы вселенная снова стала непрозрачной?
– О, Робин, – страстно ответил он. – Иногда мне кажется, что вы вообще не тупы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38