Но мои занятия никогда не привели к успеху, если бы во время в Париже я не
приложил к этому делу собственных рук, а удовольствовался наблюдением
мимоходом показанных безграмотными цирюльниками нескольких внутренностей
на одном-двух публичных вскрытиях".
Да, в Париже они изрезали немало мертвых тел, выкраденных на
кладбищах. Правда, Мигель лишь однажды осмелился принять участие в
рискованном ночном походе на погост, впоследствии Везалий, как правило,
отправлялся за добычей вдвоем со студентом Матеусом Терминусом, но на
тайные вскрытия обязательно звали Мигеля. Именно там они сделали свои
первые наблюдения и усомнились в правоте Галена. Особенно трудно было
Везалию, преклонявшемуся перед именем пергамского старца; но истина
оказалась выше авторитета, и сегодня Андрей прямо пишет:
"Нам стало ясно из внимательного чтения Галена, что сам он никогда не
вскрывал тела недавно умершего человека".
Книги, наваленные на столе, мешали Мигелю, он, не глядя, спихнул их
на пол. Весь стол заняла громада везальевского тома. Мигель двумя руками
перекладывал огромные листы (без малого семьсот было из в книге),
прочитывал набранные курсивом сноски, примечания и обозначения тем,
подолгу рассматривал гравюры, исполненные одним из лучших художников
Италии - Стефаном Калькаром.
Какая бездна таланта вложена в эту книгу, но вдвое больше потрачено
труда - тяжелого и порой опасного. Сотни вскрытий, а ведь любая царапина
во время исследования может стоить анатому жизни. Да и вообще, как он
сумел получить разрешение церкви на эту работу? Сколько денег истратил на
панихиды по казненным, на взятки и подарки святым отцам! И сколько при
этом нажил смертельных врагов, и в церкви, и среди своих товарищей
докторов.
Внезапно Мигель до ужаса зримо представил, что ждет впереди Андрея.
Клевета, доносы, холодное внимание инквизиции и закономерный печальный
конец.
Мигель с грохотом захлопнул книгу, открыл ее с конца. Там должен быть
индекс. Скорее узнать, что пишет Андрей о душе, ведь именно в этом, самом
важном для Мигеля пункте легче всего найти ересь. Хотя, кажется, в этом
вопросе осторожность не изменила Везалию: всего четыре пункта, с виду
вполне безобидных - где изготовляется животная душа; как животная душа
движется по сосудам; движение влаги сердца приводит в движение душу;
сердце - источник жизненного духа. Все это пребывает в согласии с любезным
сердцу Аристотелем. Андрей остался прежним, он принимает на веру, что не
может исследовать ножом.
Мигель открыл книгу на том месте, где говорилось о сердце и душе. Для
этого опять пришлось встать и перекладывать бумажные пласты двумя руками.
Первое, что он увидел там, было название темы: "медику надо размышлять о
свойствах и местопребывании души".
"Я совсем воздержусь от рассуждения о видах души и об их вместилищах,
- Мигелю казалось, что он слышит звонкий, порой срывающийся голос Андрея,
- дабы не натолкнуться на какого-нибудь цензора ереси, потому что в
настоящее время, особенно у наших соотечественников, встретишь самых
истинных судей по вопросам религии, которые, лишь только услышат, что
кто-либо, занимаясь вскрытиями тел, пускается в рассуждения о душе, - тут
же заключают, что он сомневается в вере и, неизвестно в чем, колеблется
касательно бессмертия души. Причем они не принимают во внимание, что
медикам (если только они не хотят браться за науку необдуманно) необходимо
размышлять о тех способностях, которые нами управляют, а кроме того и
больше всего, каково вещество и сущность души..."
- Ну вот, - пробормотал Мигель, - остерегся, называется! И о душе
ничего не сказал, и инквизицию обидел. Припомнят они тебе это, дай срок, и
насмешки над схоластами, твердящими, что из сезамовидной косточки в день
страшного суда воссоздастся человек, тоже припомнят, и еще многое.
Мигель покачал головой и продолжил чтение. Он успел перевернуть всего
две страницы. "Левый желудочек сердца, содержащий жизненный дух, заключает
в себе воздух", - гласила четвертая строка сверху.
Мигель схватился за голову.
- Это не так! - закричал он, словно голос его мог долететь к Андрею
через долины Прованса и снежные вершины Альп. - Ты же исправил сотни
ошибок Пергамца, оставив только эту, главнейшую, которая затемняет вопрос:
как дышит и живет человек!
Слабый голос метнулся между стен и погас.
Книга, лежащая на столе, великий труд, основание медицинской науки,
неумолимо повторяла, пусть неосознанную, но все же ложь:
"Левый желудочек через венозную артерию всасывает в себя воздух
всякий раз, как сердце расслабляется. Этот воздух вместе с кровью, которая
просачивается в громадном количестве через перегородку из правого
желудочка в левый, может быть предназначен для большой артерии и, таким
образом, для всего тела. Перегородка, разъединяющая правый и левый
желудочки, составлена из очень плотного вещества и изобилует на обеих
сторонах маленькими ямочками. Через эти ямочки ничто, поскольку это может
быть воспринято органами чувств, не проникает из правого желудочка в
левый; мы должны удивляться такому творению всемогущего, так как при
помощи этого устройства кровь течет через ходы, которые недоступны для
человеческого зрения."
- Кровь не просачивается через перегородку, - безнадежно сказал
Мигель. - Ни единой капли.
Двести ошибок исправил Везалий у древних мудрецов, сам же сделал
одну. И в Этой одной был виновен Мигель. Больше десяти лет назад, в
Париже, он показал своему напарнику только что открытые им капилляры -
невидимые глазу ходы крови, и тем натолкнул друга на мысль, что хотя в
сердечной перегородке и нет упоминаемых еще Гиппократом отверстий, но
кровь все-таки может из правого желудочка прямиком пройти в левый.
Мигель задумался, рассеянно глядя на гравированную заставку в начале
главы, где пять пухлых младенцев дружно отпиливали ногу своему
извивающемуся собрату. Какая мрачная аллегория! Зло творят они или добро?
Да, сейчас ему больно, но лучше причинить другу боль, чем оставить его
вовсе без помощи...
Мигель сдвинул в сторону фолиант, достал чистый лист бумаги, очинил
легкое тростниковое перо и вывел первые строки: "Андрею Везалию от Мишеля
де Вильнева привет!"
В конце концов, еще не все потеряно. В мире много ученых ослов, но
немало и истинных медиков. Труд Везалия будет не раз переиздаваться, и
надо позаботиться, чтобы во втором издании ошибки уже не было.
Мигель писал, стараясь заглушить мысль, что ему жалко отдавать, даже
Андрею, свое открытие. Но если он этого не сделает, то может ли он быть
избранником божьим, провозвестником счастливой христианской коммуны?
"Истина же, друг Андрей, в следующем, - торопливо выводил он, -
воздух вовсе не проникает в артерии, которые от природы полны крови. В том
легко убедиться во время вивисекции, осторожно проколов тонким шилом
венозную артерию. Также кровь отнюдь не проникает - как это думают - через
перегородку сердца, но из правого желудочка идет по необыкновенно долгому
и сложному пути в легкие. Именно здесь она смешивается со вдыхаемым
воздухом, и от нее отделяется сажа, удаляемая из организма при выдохе.
После того, как кровь хорошо смешается с воздухом, она переходит в
венозную артерию и через нее поступает в левый желудочек сердца. Все это я
наблюдал и заметил первым и дарю тебе с чистым сердцем на пользу нашего
общего искусства. Ведь произнесшие гиппократову клятву должны помогать
друг другу всегда и бескорыстно, хотя в нашей жизни исполнение долга
встречается весьма редко. Сам я собираюсь упомянуть об этом оправлении
человеческого тела в книге, которая будет готова еще не скоро, и хотя она
не останется неизвестной миру, и всякий умеющий разбирать буквы, прочтет
ее, но все же книга та обращена к лечению душ, но не тела, и потому хотел
бы я, чтобы мир узнал о моем наблюдении из твоих просвещенных уст..."
Мигель отложил перо, придвинул к себе том и через минуту снова
погрузился в описание величайшего чуда вселенной - человеческого тела.
Как ему все же повезло, сегодня он стоит у самой колыбели,
присутствует при рождении анатомии! Благословен будь год тысяча пятьсот
сорок третий, он навсегда останется в истории науки!
До самого утра Мигель не сомкнул глаз, поочередно хватаясь то за
письмо, то за книгу Андрея. Астрологическое сочинение Николая Коперника
забытое валялось под столом.

* * *

- Мальчишка! Щенок! Боже, и эту тварь, этого мерзкого ублюдка я
выпестовал на своей груди! - Якоб Дюбуа задохнулся от негодования и в
изнеможении опустился на стул, но тут же снова вскочил и забегал по своей
комнатушке, забравшейся на самый верхний этаж одного из домов переулка с
неблагозвучным названием "улица Крысы".
Якоб Дюбуа - великий Якоб Сильвиус, равно прославленный как своей
необычайной ученостью, так и баснословной скупостью, только что прочел
книгу своего бывшего помощника, бывшего ученика и бывшего друга - Андрея
Везалия. Ничего не скажешь, Везалий отплатил учителю черной
неблагодарностью, оплевав и опорочив все, что было дорого престарелому
профессору.
- Это же бунт! - выкрикнул Сильвиус, воздев к потолку худые руки, -
он опасен для государства - судить его и примерно наказать, чтобы впредь
никому не было позволено обвинять наставников во лжи!
Сильвиус ударил кулаком по книге, но тут же одумался и даже
наклонился посмотреть, цел ли переплет. Книга дорогая и оформлена
роскошно, со множеством гравюр. Только богач и бахвал Везалий мог
позволить себе выпустить такую книгу, не приносящую издателю ничего, кроме
убытка.
Вот он разлегся, этот том, и на столе уже нет места ни для вышедшего
недавно "Введения в анатомию", ни для экономно исписанных листов
"Примечаний" к книгам Галена. И не только на столе... В самой жизни не
осталось места доктору медицины Сильвиусу, мечется по темной конуре
безвестный Якоб Дюбуа, беспомощно смотрит, как рушится с таким трудом
выстроенное благополучие.
С младенчества Андрей Везалий был окружен блестящей и ученейшей
публикой, с юных лет ему внушали, что имя его прогремит в умах
современников и останется в памяти потомков. Иначе не замахнулся бы он с
дерзостью на учителя, на медицину, на самого Галена. Если бы пришлось ему,
как когда-то Сильвиусу, учиться и одновременно работать: то привратником в
церкви, то даже носильщиком паланкинов, если бы он тратил свое здоровье не
на вредные умствования, а чтобы вытащить из нищеты четырнадцать братьев и
сестер, которым Якоб заменил умершего отца, то он не стал бы втаптывать в
уличную грязь того, кто помог ему выбиться в люди, не плескал бы в своего
благодетеля из сточной канавы лживых измышлений. Хотя... - Сильвиус вдруг
вспомнил, каким был Андрей на первых лекциях по анатомии. Попав на чтения
знаменитого профессора, Андрей ловил любое его слово. Более почтительного
студента нельзя было себе пожелать. Это потом, когда наставник, поддавшись
тщеславному желанию иметь прозектором потомка старинного рода медиков,
неосторожно подпустил его к секционному столу, мальчишка возомнил себя
богом. Собственноручное оперирование развращает врача, за сорок лет
практики Сильвиус не сделал своей рукой ни единого разреза на человеческом
теле, он лишь указывал подручным, что и как надлежит выполнять. И
открытия, сделанные им, от того не стали менее важны или изящны.
Слуге же мыслить вовсе не следует. Потому, ожегшись на Везалии,
Сильвиус выбрал в прозекторы человека вовсе неученого, хотя и составившего
себе имя ловким врачеванием ран.
Однако, смешно сказать, но и этот неуч, слова не разбирающий
по-латыни, возомнил о себе многое и, как говорят, накропал некую книжонку,
посвященную огнестрельным ранам. Правда, во времена Галена не было
огненного боя, а значит, упражнения Амбруаза Паре не могут оскорбить
божественный авторитет. К тому же, что хорошего можно сказать на
варварском французском диалекте? И все же, с некоторых пор Сильвиус начал
с подозрением присматриваться к своему нынешнему ассистенту.
Воспоминания немного успокоили желчного профессора, но потом взгляд
его упал на громоздящийся посреди стола том, и вновь к горлу подступила
злость.
- Нет, он не даст так просто растоптать себя, опорочить науку,
отменить все, ради чего он жил! Он заставит везальца петь обратную песнь!
Значит, внимательное чтение Галена убедило тебя, о Андрей, что он не
вскрывал тела недавно умершего человека? Что ты можешь знать о Галене,
несчастный, если держал в руках лишь несколько его рукописей, безнадежно
испорченных переписчиками, такими же неграмотными и самонадеянными, как ты
сам? Воистину, ты не Везалий, а Везанус - безумец! Берегись, я иду на
тебя! "Гнев, о богиня, воспой!.."
Сильвиус наугад открыл сочинение противника, углубился в чтение.
Некоторые места он подчеркивал ногтем и довольно хмыкал. Через какой-то
час Сильвиус нашел уже в десяток мест, которые мог бы оспорить, пользуясь
тем, что у него на руках, пожалуй, самое полное собрание рукописей Галена.
Сильвиус выписал клеветы, как он их назвал, на отдельный листок, бегло
проглядел. Реестрик получался жалким по сравнению с опусом Везалия. Да и
что доказывают эти опровержения? Что порой юнец ошибки переписчиков
принимал за мнение самого Пергамца, да еще, быть может, что Гален
временами в разных книгах противоречил сам себе. Но при желании это можно
представить как злой умысел или невежество противника. Сделав так, он
поступит не слишком честно, но ведь он всего-лишь человек и ничто
человеческое ему не чуждо. А человек человеку - волк, это известно давно,
и не ему менять установленный веками порядок.
Сильвиус судорожно потер лоб. Подобных ошибок он наберет сколько
потребуется. Доказательства можно подкрепить мнением старых писателей. Все
они, даже еретичный Мондино склонялись перед именем врача гладиаторов. Но
это он сделает потом, сейчас важнее опровергнуть ложные открытия
ослушника. Именно это сокрушит его, если в нем сохранилась хоть капля
благоговения перед наставником, и навеки опозорит в глазах просвещения,
если он вздумает упорствовать. Но в таком вопросе, пожалуй, не обойтись
без ножа.
Сильвиус вспомнил, как впервые студент Везалий обратился к нему со
словами, в которых звучало неверие в Галена. Зря он тогда не обратил
внимания на мальчишескую выходку, отделался парой цитат. Могут ли Руф или
Асклепиад убедить усомнившегося в Галене? Надо было ткнуть щенка носом в
то, что оно сам распотрошил, и на трупе показать, как легко можно
толковать увиденное на секции в ту или иную сторону. Сильвиус припомнил
испуганные глаза Везалия, притихшую толпу школяров, а внизу распластанное
тело, к которому очень не хотелось спускаться. Тогда зло можно было
раздавить в зародыше, теперь с ним придется долго сражаться. Вот, скажем,
негодяй пишет о начале полой вены и, ругая Галена, бежит за помощью к
Аристотелю, забыв, что учитель Александра не был медиком. И все же, мнение
великого грека драгоценно для многих, и значит, спор должен решаться
опытом.
Сильвиус поднялся, неспешно оделся, постоял около печки, чтобы старый
плащ вобрал в себя побольше тепла, и вышел на улицу. Он шествовал к
анатомическому театру, нимало не сомневаясь, что найдет там Амбруаза Паре.
На завтрашнее утро назначено вскрытие, господин прево уже доставил тело, и
наверняка не в меру ретивый прозектор вертится вокруг него. Говорят,
анатомическим представлениям приходит конец, церковный собор разбирает
вопрос о прегрешениях врачей, анатомирование скоро объявят смертным
грехом. Но пока еще ничего не известно.
В пустом зале Сильвиуса встретило звяканье инструментов и
немузыкальное "Трум-трум!" напевающего цирюльника. Увидав профессора, Паре
пришел в замешательство, а потом принялся многословно извиняться:
- Я никогда бы не осмелился, домине, без вас вскрыть брюшную полость,
я позволил себе коснуться лишь суставов ног, ибо эта часть важна для тех,
кто пользует вывихи и переломы. С вашего позволения я бы хотел напечатать
об этом предмете небольшое практическое пособие на родном языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13