Здесь госпиталь, а не
богословский диспут!
- Следующий!
Выстрелов больше не слышно, поток раненых уменьшился. Все-таки, он
неплохо провел свое первое большое сражение.
Очередной воин был поражен из аркебузы. Пуля раздробила ключицу и
засела глубоко между мышц и связок. Левой рукой Паре обхватил больного и,
зажав правой зонд, попытался нащупать пулю в ране. Раненый - легионер из
южных провинций, застонал и начал биться. Его пришлось привязать, но и
после этого пулю нащупать не удалось. Очевидно, она сдвинулась в теле. Но
в какую сторону?
И тут Паре вспомнил, как во время странствий с разными хозяевами
пришлось ему послужить и у одного ученого, хотя и весьма опасного для
пациентов хирурга. Тот любил цитировать Абулкасиса, которого почитал выше
Гиппократа. Одно из наставлений арабского врача гласило: "При извлечении
стрелы ты должен придать телу пациента такое положение, в котором он
находился, когда в него попала стрела, ибо такое положение наиболее
удобно". Хорошая память - достоинство хирурга. Конечно, если нужная цитата
вспоминается в должное время. Хотя круглая свинцовая пуля мало похожа на
длинный и острый наконечник стрелы, но надежда все же есть.
- Что ты делал, когда в тебя выстрелили? - спросил Паре.
- А?.. - не понял легионер, а потом, покосившись на хирурга, добавил:
- Воевал.
- Вре-от!.. - протянул вошедший Жан. - Убитых он обшаривал. Три
кошелька у него в поясе, и все чужие.
- За это он ответит перед богом, - остановил ученика Паре. - А пока,
- он повернулся к легионеру, - встань, как был, когда в тебя попали.
Паре ослабил веревки и вновь взялся за зонд. Солдат пригнулся,
испуганно косясь на окровавленную одежду и руки хирурга. Проволочный зонд
погрузился в рану, легионер приглушенно подвывал сквозь закушенные губы и
дрожал крупной дрожью. Дрожь мешала Паре, он старался не обращать на нее
внимания, лишь зорче щурил глаза, словно мог рассмотреть пулю в глубине
искалеченного тела, да бормотал себе под нос афоризм хирурга:
- Сия тонкая и деликатная работа исполняется руками и инструментам
и...
Через минуту зонд наткнулся на твердое препятствие. Паре облегченно
вздохнул - пуля найдена! Тонкими щипцами с зазубренными губками удалось
ухватить свинец; Паре сильно потянул, и пуля вышла. Солдат вскрикнул, лицо
его залила бледность.
- Терпи! - приказал Паре.
Оставалось влить в рану масло и перевязать пострадавшего. Паре
повернулся и замер: на дне котелка чадило лишь несколько капель
почерневшей от огня жидкости.
- Жан! - позвал Паре. - Масло скорее!
Жан откинул полог и с недоумением посмотрел на хозяина.
- Я же говорил, что масло кончилось, - произнес он.
- Совсем? - молодой хирург был ошарашен.
- В бутыли ни капли.
Что делать? Только что он совершил невозможное: извлек пулю, засевшую
так неудобно, что здесь спасовал бы сам Шолиак, и все напрасно! Пациент
умрет потому лишь, что неопытный хирург слишком щедро расходовал масло.
Как назло, он перевязал полсотни врагов, а масла не хватило именно своему,
пусть даже и мародеру. Теперь жди неприятностей, ведь полковник только
сегодня предупреждал его, что так поступать нельзя. Что делать?.. Выжечь
рану раскаленным пекеленом? Но сухое железо не сможет уничтожить сухой
пороховой яд, и страдания больного только усугубятся. Здесь мог бы помочь
териак, но под рукой не только териака, но и вообще никакого антидота.
Дубле лечит отравления индийским безоаром. Скотина! Паре сам видел, как
эмпирик собирал индийский камень на берегу реки. Молодой человек
представил торжествующий взгляд соперника, и растерянность сменилась
злостью.
Какого черта! Шарлатаны отправляют на тот свет сотни людей, получая
за это деньги! Кто определит среди бойни, отчего умер этот прохвост? Да
если сейчас рассечь бритвой яремную вену и выпустить из парня всю кровь,
то никто, даже Жан, не заподозрит дурного. Еще один труп среди сотни
других...
Паре бросил взгляд на раненого, и мерзкие мысли споткнулись. Легионер
сидел, запрокинув голову, на лбу выступили капли пота. Было видно, что ему
очень нехорошо.
Закон природы: любить и любя помогать. Помогать всем, без различия
веры и подданства. С мародера спросится и в этой, и в последующей жизнях,
но пока это не преступник, а страждущий. Значит, надо лечить, и то, что у
тебя нет больше масла, не оправдывает тебя ни перед богом, ни перед
собственной совестью. Старуха-знахарка из Пьемонта учила прикладывать к
воспаленным ранам печеный лук. Лука под рукой нет, но ведь существуют и
другие средства. Можно использовать кровь голубки, а иной раз помогают
душистые масла...
Паре взял флакончик с дорогим розовым маслом, смочил им клок белой,
хорошо прочесанной шерсти и вставил тампон в устье пулевого отверстия.
Может быть, летучее масло оттянет на себя часть яда. Сверху Паре наложил
обычную повязку с терпентином и яичным желтком.
Когда Жан увел легионера, Паре стало дурно. Но надо было работать, и
Паре, превозмогая себя, продолжал операции. Еще пять человек он перевязал,
не выжигая в ране порохового яда. И то, что среди них было два испанца,
ничуть не утешало.
Неважная ночь выпала на долю Паре. Он ворочался между одеял, часто
вставал, но опасаясь потревожить больных, к навесу не подходил, вздыхал и
снова ложился в смятую постель. До его слуха доносились стоны,
неразборчивый бред, порой - болезненные вскрики. Многие ли из лежащих под
навесом, доживут до утра? Более всего беспокоился Паре о тех, кому по
недостатку масла не сделал прижигания. Жан де Виго - один из немногих
авторов, писавших на родном языке и потому доступных Паре, в восьмой главе
первой книги "О ранах" утверждал, что заражение пороховым ядом убивает
человека наутро. Паре ждал утра.
Какой же ты медик, если не можешь спасти доверившегося тебе человека?
Хирург-брадобрей! Брадобрей - еще куда ни шло... Презренное звание,
недаром палач относится к тому же цеху, что и ты... За прошедший день Паре
пролил больше крови, чем иной палач в дни больших казней, не меньше
десятка человек скончалось у него на руках. Почему же так больно и
тревожно именно за шестерых, обреченных смерти авторитетом Виго? Должно
быть, потому, что они гибнут по его, Амбруаза Паре, недосмотру.
Солнце еще не появилось, ночной мрак едва начинал седеть, когда Паре
был на ногах. Под утро удушливая жара спала, от Роны потянуло прохладой.
Паре растолкал Жана, велел ему достать тонкие шерстяные одеяла и как
следует укрыть раненых, чтобы уберечь от столбняка, происходящего, как
известно, от холода и сырости. Потом пошел по рядам, вглядываясь в бледные
или пылающие лица, собственноручно напоил лихорадящих ячменной водой -
простонародным средством, снимающим жажду и, в силу своей слизистости,
гасящим всякий жар. Когда достаточно рассвело, Паре начал осмотр. Ночью
умерло несколько больных, но среди них не было ни одного из тех, за кого
так волновался Паре. Более того, приступив к перевязкам, Паре обнаружил,
что раненые, не получившие должного лечения, чувствуют себя лучше
остальных. Лихорадка тронула их слабее, раны были почти не воспалены.
Правда, края ран сохраняли синюшный оттенок, но так ведет себя любая
разможженная рана. Но куда, в таком случае, делся яд? Ведь не может быть,
чтобы десятки ученейших медиков со времен Иеронима Бруншвига находились в
плену чудовищного призрака!
Паре не мог объяснить увиденной и не знал, что предпринять. Посылать
людей в Ним за маслом? Ведь и остальным через три дня надо повторять
выжигание... Или оставить все как есть? Главное, ему не с кем было
посоветоваться, и без того Дубле жаловался, что Паре снова лечит пленных.
Если он узнает, что из-за преступной доброты у Амбруаза не хватило
лекарств, то оправдаться перед Монтежаном будет трудно - обедневший граф
был довольно неудобным благодетелем, к тому же, Паре слишком откровенно
манкировал своей основной обязанностью - следить за шевелюрой и бородой
полковника.
Впрочем, Монтежану было не до госпитальных дел. До лагеря дошли
вести, что готовится наступление, и что король обещал командующему
пехотными частями провансальской армии полковнику Монтежану почетный и
доходный пост военного губернатора будущей провинции Пьемонт.
Вечером в лагерь подошло подкрепление. Роту конных мушкетеров вели
сеньор Поль де Сер и граф Танд, однако, впереди колонны развевалось
голубое с серебряной лентой и цветами львиного зева знамя рода дю Белле.
Младший из братьев - Мартин дю Белле второй месяц не слезал с коня,
гоняясь за отступающим к Альпам неприятелем.
Рядом с молодым маркизом, цепко сидя на косматой татарской лошадке,
ехал обряженный в лиловую рясу монах. Лицо его, по-крестьянски
обветренное, с кустистой бородой и живыми серыми глазами сразу привлекло
внимание Паре. За мужицкой внешностью угадывался образованный ум, так что
Паре не удивился, встретив вскоре незнакомца возле своей палатки.
- Salve, amice! - произнес монах латинское приветствие.
Лицо Паре залила краска, и он, чтобы скрыть смущение, сказал,
нарочито подчеркивая бретонский говор:
- Домине, прошу меня простить, я не знаю языков.
- Мне указали на вас, как на врача... - удивился монах.
- Я цирюльник сеньора Монтежана, - смиренно ответил Паре, - людей же
сведущих в медицине в лагере нет.
- Друг, - сказал монах, - это я должен просить прощения. Знание
Теодолета и иных грамматик, конечно, не бывает лишним, но все же, медицина
и риторика - две разных науки. Вы хороший медик, потому что сумели на
пустом месте сделать отличный лазарет. Мне бы хотелось осмотреть его. Мое
имя Франсуа Рабле, я врач, секретарь, а порой и исповедник всех пяти дю
Белле.
Так вот значит, каков Франсуа Рабле, человек, анекдоты о котором
рассказывает вся Франция!
Растерявшийся Паре сделал приглашающий жест и молча пошел следом, не
представляя, о чем говорить со знаменитым посетителем. Рабле, впрочем, и
не нуждался в проводнике. Он обошел ряды постелей, осматривая раненых,
иногда коротко справлялся о назначенном лечении, получив ответ, то ли
одобрительно, то ли скептически хмыкал и шел дальше. В палатке Рабле
осмотрел хирургический набор Паре, особенно долго разглядывал те
инструменты, что Паре изобрел и изготовил сам. По губам гостя бродила
ироническая полуулыбка. Паре никак не мог понять, одобряют его, или же
Рабле в душе издевается над недоучкой. Издеваться над невеждами Рабле умел
превосходно, в этом дружно сходились все, знавшие его. Сейчас Паре живо
вспомнил одну из недавно слышанных историй.
Как-то, будучи в Париже, Рабле попал на диспут, где защищалась
докторская диссертация, толкующая о том, следует ли жениться литераторам.
Потный от волнения докторант яростно защищал идею безбрачия, несколько
оппонентов, отягощенных обедом, которым угощал их соискатель, вяло
нападали на него. Несколько минут Рабле молча слушал, потом попросил слова
и в получасовой речи напрочь разгромил все положения диссертанта.
Казалось, мудрецы древности вместе с докторами средневековых университетов
встали из могил, чтобы доказать, сколь необходима бедным литераторам
мирная семейная жизнь. Соискатель попеременно бледнел и краснел и уже не
пытался отстоять свое мнение. Зато сразу оживились оппоненты. Но Рабле
неожиданно прервал свою речь и скрылся за дверью, где стояли накрытые за
счет неудачливого магистра столы с угощением. Так требовала неумолимая
традиция: чем бы ни кончилась защита, но в течение всего диспута, который
иной раз длился сутками, диссертант обязан кормить и поить своих
противников. Когда Рабле появился из банкетного зала, диспут еще
продолжался, хотя его исход был ясен всем. Рабле рассеянно оглядел
аудиторию, прислушался и снова взял слово. На этот раз он говорил почти
час. Вновь явились тени Аристотеля и апостольского доктора Фомы Аквината,
но теперь они утверждали прямо противоположное своим же словам. Оккам
опровергал Дунса Скотта, а Дунс Скотт - Оккама, но оба они сходились на
том, что строжайшее целомудрие должно быть уделом намеревающегося
преуспеть на тернистом пути сочинителя. Силлогизмы выстроились железной
цепью, и Вергилий Марон скрепил выводы своим авторитетом. Речь была
закончена, и закончен диспут. Защита состоялась. Новоиспеченный доктор
подошел к Рабле с изъявлениями благодарности и, после долгих
расшаркиваний, спросил:
- Святой отец, ответьте, почему вы сначала выступили против моего
скромного труда?
- Правда? - удивился Рабле. - Но ведь это не имеет никакого значения.
Все равно, к какому бы выводу ни пришло ученое собрание, писатели будут
жениться или оставаться холостыми по своему усмотрению, а сама тема
диспута так мелка, что хороший обед полностью заслонил ее, и я забыл, о
чем говорил вначале.
Теперь герой этого анекдота сидел перед ним, и Паре с тревогой ждал,
что скажет ему великий насмешник и великий врач.
Рабле глядел на юношу, и странная улыбка продолжала бродить по его
губам. Потом Рабле произнес:
- В лагере есть человек, сведущий в медицине. Это вы. А что касается
грамот и дипломов, то утешайтесь тем, что многие тройные доктора,
изощренные в хитросплетении слов, на практике не умеют отличить окулюс от
ануса.
- Вы мне льстите, домине, но я-то вижу, что солдаты предпочитают
лечиться не здесь, а у самозванца Дубле, - мрачно сказал Паре. - А я не
знаю, как бороться с суевериями, которые он рассевает повсюду.
Представьте, Дубле занимается лечением оружия - рану перевязывает один раз
и больше не касается ее, а примочки, компрессы и мази прикладывает к пуле,
стреле или кинжалу, которым нанесена рана. Кроме этого дела он преуспел
лишь в одном - выискивать чудотворные воды. Он и сейчас лечит пострадавших
водой. Но я узнал, что это за вода. Дубле отыскал неподалеку родник и
берет воду из него. Вода в источнике не теплая, не пузырится, не обладает
солоноватым вкусом и не оказывает послабляющего действия. Это самая
обычная вода, у нее нет никаких свойств чудесных источников...
- Но она чиста и холодна, - остановил Хирурга Рабле. - Недаром же
греки поклонялись незамутненным источникам, поселяя там нимф-целительниц.
А волны Роны... сколько раз они замутятся, прежде чем докатятся сюда!
Причина болезни в грязи. Это известно давно, но лишь недавно труды
просвещенного веронезца Фракасторо открыли нам причину подобного явления.
Так что не следует презирать Дубле, солдаты идут к нему оттого, что его
пациентов реже затрагивает антонов огонь.
Паре в изумлении потер лоб. Неужели успех эмпирика объясняется так
просто? А вдруг и остальные загадки, которых немало скопилось за его
недолгую практику, могут быть разгаданы столь же легко? Минуту Паре
колебался, а потом рассказал ученому коллеге о мучившей его проблеме.
Рабле слушал, накручивая на палец клок бороды, и долго молчал, когда Паре
уже кончил говорить.
- Право, не знаю, что и сказать, - наконец начал он. - Мне редко
приходилось пользовать огнестрельные раны, и я никогда не сомневался в
правильности метода. Мы должны доверять выводам предшественников, иначе
наука будет отсечена от корней и засохнет. Хотя, от метода Виго слишком
пахнет схоластикой: раз порох уже сгорел, то остаток будет сухим и
холодным; эрго - лечить надо влажным и горячим маслом. Но медицина
опрокидывает самые безупречные силлогизмы. Могу посоветовать одно -
рискнуть еще раз, и если без масла лечение протекает успешнее, вылить
масло в сточную канаву.
Наутро конный отряд выходил из лагеря. Пехота Монтежана должна
отправиться на день позже. Паре вышел проводить мушкетеров. Рабле сидел на
своей лошадке, его лицо выражало такое важное спокойствие, что казалось
невероятным, чтобы секретарь маркизов дю Белле мог запросто рассуждать о
медицине с солдатским брадобреем. Однако, заметив Паре, Рабле живо
спрыгнул с лошади, подошел и обнял цирюльника.
- Это единственное, чем я могу помочь вам, - шепнул Рабле смущенному
юноше. - У меня нет богатств или древнего имени, но народ меня знает.
Может быть, теперь вам будет чуть легче справляться с недругами. Главное -
не принимайте близко к сердцу то, что не стоит того.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13