Смех - свойство
человека, а что касается интриг вашего любимца Дубле, то, как написано в
одной книжке, папа позволил всем испускать газы безвозбранно. Дубле, ввиду
его свойств, эта булла касается вдвойне.
- Я понял, - сказал Паре. - Спасибо.
Рабле вскарабкался на лошадь, уложил полы сутаны красивыми складками,
на лицо сошло выражение важного безразличия.
- Vale! - крикнул Паре, махнув рукой.
Широкая мужицкая ладонь с холеными ногтями книжника поднялась в
ответ:
- Vale!
* * *
Император Карл бежал из Прованса. На равнине отход совершался столь
быстро, что прекрасный наездник Мартин дю Белле, преследуя испанцев, набил
на заднице кровавую мозоль и три недели не мог сесть в седло, о чем гордо
поведал миру в опубликованных мемуарах. Но пропускать армию Монморанси в
Пьемонт Габсбург не собирался. Перуанское серебро Кортеса щедро переходило
в руки швейцарских авантюристов, в Германии на площадях протестантских
городов рассыпались барабаны вербовщиков, призывающих нуждающихся
храбрецов на защиту католического величества. На границе истрепанное
войско непобедимого Карла встретило подкрепления и долгожданные обозы с
провиантом. Император занял горные проходы и объявил, что ни один француз
не выйдет за пределы своего королевства.
Больше самого короля жаждал успешного ведения войны полковник
Монтежан. Один год обещанного губернаторства, и оскудевший род вернет себе
былой блеск. Пехотные легионы скорым маршем вышли к перевалу де Сези,
развернулись и начали атаку.
В этот день Паре не опасался неприятностей из-за нехватки
медикаментов. Хирурги других отрядов были в том же положении. Лекарств не
хватило всем, и материала для наблюдений оказалось более чем достаточно.
Сегодня Паре огнестрельных ран не прижигал, и в результате оказался
единственным владельцем масла черной бузины. И хотя масло было недешево, и
цена на него поднималась с каждым днем, Паре, осмотрев своих и чужих
пациентов, последовал совету мэтра Алькофрибаса - вылил содержимое бутыли
в яму для стока нечистот.
Французское войско с переменным успехом и без особой славы сражалось
в чужой стране. Военная судьба разнесла в разные стороны Амбруаза и его
недоброжелателя Дубле. Губернатор Монтежан погиб в сражении6 не завершив
честолюбивых планов. Доктор медицины Франсуа Рабле покинул армию и
присоединился к Жану дю Белле, отправлявшемуся в Рим для переговоров о
мире.
И хотя война продолжалась, настроение было уже не военное.
Приходилось думать, как жить дальше. Амбруаз Паре твердо решил, что
останется практикующим хирургом. Лучше всего, если бы его приняли обратно
в Отель-Дье. В коллегию Амбруаз решил не поступать, после кровавой
практики слушать рассуждения докторов казалось смешным. Пожалуй, теперь он
сам мог бы поучить чванливых докторов-по-булле, в жизни не видавших свежей
раны.
С каждым днем Паре все больше склонялся к мысли, что ему следует
поделиться с миром найденным знанием. Но как это сделать, не зная языка? И
пристойно ли писать книгу, толкующую о лечении, если сам учился
понаслышке? Но ведь есть купленный кровью опыт. До сих пор после каждой
стычки страдания раненых усугубляются хирургами. Пусть кто хочет смеется
или негодует, но он напишет книгу о лечении огнестрельных ран и
опровергнет мнение Бруншвига, Виго и остальных. А что до языка, то раз
Паре не знает латыни, то Паре будет писать по-французски. Факультеты
осудят его, но что они смогут сделать тому, кого нельзя лишить привилегий,
какое право можно отнять у того, кто не имеет никаких прав? Хотя, одно
право у него есть: право помогать людям.
В палатке не оказалось бумаги, Паре пришлось взять лист прочного
пергамента, который применяется для компрессов. Рука, непривычная к
письму, быстро затекала, но Паре продолжал писать, останавливаясь лишь
когда затруднялся подыскать слово. Широкий лист покрывался строками:
"Я участвовал в кампаниях, баталиях, стычках, приступах, осадах
городов и крепостей. Я был также заключен в городе вместе с осажденными,
имея поручение врачевать раненых. Я смею сказать, что многому научился там
и не был в числе последних в моем сословии. Свои писания я адресую не тем
докторам, которые умеют только цитировать. Говорят, я не должен писать
по-французски, ибо это приведет к падению медицины. Я считаю наоборот.
Можно ли скрывать такое откровение? Меня обвинят, что я даю инструмент в
руки желающих практиковаться в хирургии. Этим мне воздадут честь!
В палатку заглянул Жан.
- Мэтр, - сказал он, - там притащился какой-то мужик. Ему прорубили
топором ногу. Прикажете гнать вон?
- Зови сюда, - сказал Паре. со вздохом отложил перо и открыл баул с
инструментами.
3. ВРЕМЯ СНОВ
Эти больницы прекрасно устроены и преисполнены всем нужным для
восстановления здоровья; уход в них применяется самый нежный; наиболее
опытные врачи присутствуют там постоянно.
Т.Мор "Утопия"
А он с клятвою скажет: "не могу исцелить ран общества".
Книга пророка Исайи, гл. 3.
Шел март от рождества Христова тысяча пятьсот сороковой. Кончался
великий пост, и город Лион исподволь начинал готовиться к праздникам. А у
архиепископа де Турнона праздненство уже началось. Причина, по которой
пришлось изменить церковному обычаю, была веской: на недолгий срок в
городе остановился старший из братьев дю Белле. На этот раз королевская
воля направила его в Ланже, наместником Пьемонта, взамен скончавшегося
Монтежана. В Лионе Гийом дю Белле после двухлетней разлуки встретился со
вторым братом - Жаном. Архиепископ Парижский уже год жил здесь, поближе к
итальянской границе и гавани Марселя, готовый по приказу рыцарственного
Франциска отправиться в Италию, Испанию, или иную страну, чтобы поддержать
непрочный, никого из государей не удовлетворявший, но необходимый
измученным народам мир.
В честь высокого гостя архиепископ Лионский - кардинал Франсуа де
Турнон устроил пир. Все приглашенные не могли разместиться в небольшом
дворце, поэтому архиепископ велел занять помещение трапезной
францисканской общины при соборе святого Бонавентуры. Туда с вечера
направились телеги и крытые повозки с провизией, вином и всевозможной
посудой: тяжелыми серебряными блюдами, кубками ломкого венецианского
стекла, изящным лионским фаянсом. Пир обещал стать грандиозным событием.
Правда, еще не кончился пост, но на то и существует великое поварское
искусство, чтобы преодолевать подобные затруднения. Еще Филоксен сказал,
что среди рыбных блюд вкуснее всего те, что не из рыбы, а среди мясных,
что не из мяса. Было бы из чего готовить, а повара в Лионе славные!
Но и провизия была достойна поваров. Из Австрии, впервые после войны,
доставили выловленных в Дунае живых осетров. Чтобы рыбины не уснули, в
пасть им время от времени вливали виноградную водку, полученную
монахами-алхимиками из города Коньяк. Из Гавра в повозках со льдом
прислали плоских палтусов, а из Жиронды - сардинки, плавающие в
собственном жиру. Черные угри извивались в корзинах, улитки оставляли на
виноградных листьях пенистый след, с сухим треском сталкивались панцирями
зеленые морские черепахи. А разным овощам: капусте всех сортов и видов,
репе и брюкве, нежному, под крышей выращенному горошку, шпинату и сладкому
цикорию, турецким бобам - счету не было. В плоских плетенках ждали своего
часа плоды, те, что могли сохраниться с осени: яблоки, груши, желтые
лимоны. У дверей трапезной выгружали с телег сыры - плоские и тяжелые,
словно мельничные жернова, или круглые, как пушечные ядра, из пирамидой
складывали у стены.
Для тех же, кто по слабости не мыслит обеда без убоины, тоже есть
выход. Малая птичка бекас, что зовется водяной курочкой, обычая ради
своего, признана нескоромной, словно рыба. А поскольку нигде не оговорено,
только ли бекас зовется водяной курочкой, то и иные кулики разделили его
участь, а следом цапли и молодые журавли. Да и велик ли грех, ежели
постный юлиан окажется на костном бульоне, или иной любитель консоме
утолит свою грешную страсть в непоказанное время? Чревоугодие - грех
простительный, и может быть замолен.
Разумеется, нельзя съесть все это, не запивая в изобилии вином,
недаром же по райскому саду протекала не одна, а семь рек, и вода в них
была вкусней самого отменного боннского вина. Так что в винах тоже
недостатка не было. Испанский херес мирно соседствовал с мартелем,
лоснились смазанные маслом бочки мальвазии, в глиняных кувшинчиках
хранилась сладкое вино с острова Родос, ныне захваченного Солиманом и уже
не дарящего христиан веселящей влагой. Рядом бесконечными шеренгами стояли
бутылочки с монастырскими ликерами и ратафиями, но больше всего у святых
отцов было красных бургунских и светлых шампанских вин, игристых и
пенящихся в кубках.
Bonnum vinum cum sapore
Bibat abbat cum priore*
********* СНОСКА: *Доброе пенное вино
Пусть пьют аббат с приором.(лат.) *********
Привезенное уносилось на кухню, там чистилось, резалось, жарилось,
кипело, тушилось и запекалось, чтобы в нужный момент быть поданным к
столу.
Утренние часы де Турнон самолично отслужил в соборе святого Иоанна,
том, что строился триста пятьдесят лет, и чей пример позволяет жителям
германского Кельна надеяться, что и их величественный собор когда-нибудь
будет достроен.
Затем съехавшиеся вельможи и прелаты двинулись к монастырю нищих
братьев.
Хлебосольный амфитрион занял место во главе стола. По правую руку от
Турнона поместились будущий вице-король Гийом дю Белле и его брат -
кардинал Жан дю Белле. По левую руку хозяина было место молодого
архиепископа Вьеннского - Петра Помье, затем королевского судьи, далее
членов магистрата, приоров и аббатов монастырей, дворян из свит высоких
особ и далее, в соответствии с богатством, знатностью и должностью
приглашенного. Каждый заранее знал свое место, все быстро расселись.
И тут обнаружилось, что два кресла почти в середине стола пустуют.
Кто-то позволил себе опоздать. В скором времени опоздавшие появились. Они
вошли, не прерывая беседы и заняли свои места. Эти два человека вполне
могли позволить себе легкое нарушение этикета, поскольку слишком близко
стояли к своим сеньорам. Лейб-медик семьи дю Белле доктор медицины Франсуа
Рабле и учитель вьеннского архиепископа доктор медицины Мишель Вильнев.
Оба доктора были скандально прославлены. На них клеветали и писали
доносы. Сорбонна осудила их взгляды как некатолические, книги ими
написанные, пылали на Гревской площади, но сами авторы до поры были в
безопасности под защитой высоких покровителей.
Они познакомились несколько лет назад здесь же, в Лионе. Бакалавр
Мишель Вильнев был в ту пору безвестным молодым человеком. О громких делах
нечестивца Сервета уже стали забывать все, кроме недремлющей инквизиции и
оскорбленных протестантских вождей, но Мишель Вильнев не привлекал
внимания ни тех, ни других. Он скромно приехал в прославленный
типографиями Лион на заработки. Типографы братья Мельхиор и Каспар
Трезхель предложили ему заняться выпуском "Географии" Птолемея, обещав за
труд восемьсот ливров.
Впереди у Мигеля было возвращение в Сорбонну, нашумевшие лекции по
астрологии, книги, оскорбившие медицинский факультет, и громкий судебный
процесс с альма-матер, который Мигель сумел выиграть. Более того, через
несколько месяцев он, несмотря на отчаянное сопротивление профессуры,
которую назвал в одной из книг "язвою невежества", умудрился получить
докторскую степень. Но пока, глядя на скромного корректора, нельзя было ни
угадать его прошлого, ни предвидеть будущего.
А Франсуа Рабле, тоже еще не доктор, а магистр, тогда только что
закончил чтение в Монпелье двухгодичного курса лекций по анатомии. Лекции
пользовались успехом, но власти города распорядились прекратить вскрытия,
которыми неприлично заниматься духовному лицу, имеющему право лечить, но
"без огня и железа". Рабле покинул Монпелье и приехал в Лион, где по
рекомендации Жана дю Белле был назначен главным врачом Отель-Дье. Оклада
городского врача не хватало на жизнь, и Рабле подрабатывал в типографии
изданием календарей и астрологических альманахов.
Так пересеклись пути этих двух человек, началась их дружба, больше
похожая на вражду. Они спорили друг с другом непрерывно и по всякому
поводу, хотя причина была всего одна: Рабле полагал счастье в радости,
легком6 своей охотой выполняемом труде, праздничной6 неомраченной жизни.
Сервет ратовал за суровую простоту, самоограничение и непреклонность
первых веков. При этом один молчал о Телемской обители, ведь в ту пору
Франсуа Рабле отрицал свое родство с извлекателем квинтэссенции
Алькофрибасом Назье, а Мигель, тем более, ни слова не говорил о Мюнстере,
откуда частенько приходили к нему тайные гонцы.
А сейчас, по прошествии почти семи лет, они неожиданно встретились и
обрадованно спешили поделиться новостями, которых скопилось немало, и
медицинскими наблюдениями, которых тоже было достаточно. И, разумеется,
снова спорили, причем Рабле порой с невозмутимым видом отстаивал самые
чудовищные мнения, лишь бы не соглашаться с противником. Из-за этого они и
опоздали на банкет, что, впрочем, их не смутило. Рабле продолжал
рассказывать:
- У Гиппократа можно найти описание этой болезни, но, видимо, он
путал ее с другими простудными горячками. Специальный ее признак -
появление в горле, зеве и на миндалинах пустул и лакун, заполненных густым
гнойным эксудатом. То есть, болезнь разрешается через отделение густого и
холодного, а значит, хотя она и напоминает плеврит, при ней нельзя
назначать кровопускание. Показан покой и обильное теплое питье. Я назвал
эту болезнь ангиной, от греческого agxo, потому что она душит наподобие
дифтерии...
Чинная тишина в зале давно сменилась невнятным шумом, усиливавшемся с
каждой сменой вин. Горы съестного уничтожались быстро и исправно. Слуга,
обходивший ряды с огромным блюдом, остановился возле Мигеля и
наклонившись, предложил:
- Лапки речных лягушек а ля фрикасе из кур. Угодно?
- Нет, унесите, - быстро сказал Мигель, за много лет так и не
привыкший к некоторым особенностям французской кухни. И, чтобы
оправдаться, добавил: - Я не уверен, можно ли это есть. Сейчас пост.
Отец Клавдий, викарий архиепископа Помье, сидящий напротив Мигеля и
до той минуты с сосредоточенностью достойной Фомы Аквинского трудившийся
над запеченным в тесте угрем, поднял от тарелки отяжелевший взгляд и
произнес:
- В писании сказано: "Когда вы поститесь, не будьте унылы как
фарисеи".
- Совершенно верно, повернулся к викарию Рабле. - НЕдаром афоризм
Гиппократа гласит: "Во всякой болезни не терять присутствия духа и
сохранять вкус к еде - хороший признак".
- Несомненная истина! - подтвердил Клавдий, утирая рукавом масляные
губы.
- В то же время, - невозмутимо продолжал Рабле, - святой Бернард
Клервосский пишет: "Гиппократ учит сохранять тело, Христос - убить его;
кого из них вы изберете своим руководителем? Пусть стадо Эпикура заботится
о своей плоти, что касается нашего наставника, то он учил презирать ее".
- Точно, - растерялся Клавдий. - Звания христианина и врача
несовместимы, это подтверждают многие писатели.
- Особенно же "Книга премудростей Иисуса сына Сирахова", - подхватил
Рабле, - глава тридцать восьмая, стих двенадцатый: "и дай место врачу, ибо
и его создал господь, и да не удалится он от тебя, ибо он нужен". Кроме
того, по свидетельству апостола Павла, евангелист Лука был врачом. Можно
назвать также Аэция Амидского - первого лекаря христиан, и Альберта
Великого, который тоже был медиком.
- Вы правы! - обреченно выкрикнул викарий и потянулся за трюфелями,
плавающими в сметанном соусе.
Мигель положил себе оливок и маринованной с можжевеловой ягодой
капусты. Слуга налил ему вина, потом повернулся к Рабле.
- Мне молока, - сказал тот, прикрыв бокал ладонью.
Этот жест не удивил Мигеля. Он знал, что певец Бахуса - Рабле никогда
не пьет вина, хотя в это трудно поверить читавшим его роман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
человека, а что касается интриг вашего любимца Дубле, то, как написано в
одной книжке, папа позволил всем испускать газы безвозбранно. Дубле, ввиду
его свойств, эта булла касается вдвойне.
- Я понял, - сказал Паре. - Спасибо.
Рабле вскарабкался на лошадь, уложил полы сутаны красивыми складками,
на лицо сошло выражение важного безразличия.
- Vale! - крикнул Паре, махнув рукой.
Широкая мужицкая ладонь с холеными ногтями книжника поднялась в
ответ:
- Vale!
* * *
Император Карл бежал из Прованса. На равнине отход совершался столь
быстро, что прекрасный наездник Мартин дю Белле, преследуя испанцев, набил
на заднице кровавую мозоль и три недели не мог сесть в седло, о чем гордо
поведал миру в опубликованных мемуарах. Но пропускать армию Монморанси в
Пьемонт Габсбург не собирался. Перуанское серебро Кортеса щедро переходило
в руки швейцарских авантюристов, в Германии на площадях протестантских
городов рассыпались барабаны вербовщиков, призывающих нуждающихся
храбрецов на защиту католического величества. На границе истрепанное
войско непобедимого Карла встретило подкрепления и долгожданные обозы с
провиантом. Император занял горные проходы и объявил, что ни один француз
не выйдет за пределы своего королевства.
Больше самого короля жаждал успешного ведения войны полковник
Монтежан. Один год обещанного губернаторства, и оскудевший род вернет себе
былой блеск. Пехотные легионы скорым маршем вышли к перевалу де Сези,
развернулись и начали атаку.
В этот день Паре не опасался неприятностей из-за нехватки
медикаментов. Хирурги других отрядов были в том же положении. Лекарств не
хватило всем, и материала для наблюдений оказалось более чем достаточно.
Сегодня Паре огнестрельных ран не прижигал, и в результате оказался
единственным владельцем масла черной бузины. И хотя масло было недешево, и
цена на него поднималась с каждым днем, Паре, осмотрев своих и чужих
пациентов, последовал совету мэтра Алькофрибаса - вылил содержимое бутыли
в яму для стока нечистот.
Французское войско с переменным успехом и без особой славы сражалось
в чужой стране. Военная судьба разнесла в разные стороны Амбруаза и его
недоброжелателя Дубле. Губернатор Монтежан погиб в сражении6 не завершив
честолюбивых планов. Доктор медицины Франсуа Рабле покинул армию и
присоединился к Жану дю Белле, отправлявшемуся в Рим для переговоров о
мире.
И хотя война продолжалась, настроение было уже не военное.
Приходилось думать, как жить дальше. Амбруаз Паре твердо решил, что
останется практикующим хирургом. Лучше всего, если бы его приняли обратно
в Отель-Дье. В коллегию Амбруаз решил не поступать, после кровавой
практики слушать рассуждения докторов казалось смешным. Пожалуй, теперь он
сам мог бы поучить чванливых докторов-по-булле, в жизни не видавших свежей
раны.
С каждым днем Паре все больше склонялся к мысли, что ему следует
поделиться с миром найденным знанием. Но как это сделать, не зная языка? И
пристойно ли писать книгу, толкующую о лечении, если сам учился
понаслышке? Но ведь есть купленный кровью опыт. До сих пор после каждой
стычки страдания раненых усугубляются хирургами. Пусть кто хочет смеется
или негодует, но он напишет книгу о лечении огнестрельных ран и
опровергнет мнение Бруншвига, Виго и остальных. А что до языка, то раз
Паре не знает латыни, то Паре будет писать по-французски. Факультеты
осудят его, но что они смогут сделать тому, кого нельзя лишить привилегий,
какое право можно отнять у того, кто не имеет никаких прав? Хотя, одно
право у него есть: право помогать людям.
В палатке не оказалось бумаги, Паре пришлось взять лист прочного
пергамента, который применяется для компрессов. Рука, непривычная к
письму, быстро затекала, но Паре продолжал писать, останавливаясь лишь
когда затруднялся подыскать слово. Широкий лист покрывался строками:
"Я участвовал в кампаниях, баталиях, стычках, приступах, осадах
городов и крепостей. Я был также заключен в городе вместе с осажденными,
имея поручение врачевать раненых. Я смею сказать, что многому научился там
и не был в числе последних в моем сословии. Свои писания я адресую не тем
докторам, которые умеют только цитировать. Говорят, я не должен писать
по-французски, ибо это приведет к падению медицины. Я считаю наоборот.
Можно ли скрывать такое откровение? Меня обвинят, что я даю инструмент в
руки желающих практиковаться в хирургии. Этим мне воздадут честь!
В палатку заглянул Жан.
- Мэтр, - сказал он, - там притащился какой-то мужик. Ему прорубили
топором ногу. Прикажете гнать вон?
- Зови сюда, - сказал Паре. со вздохом отложил перо и открыл баул с
инструментами.
3. ВРЕМЯ СНОВ
Эти больницы прекрасно устроены и преисполнены всем нужным для
восстановления здоровья; уход в них применяется самый нежный; наиболее
опытные врачи присутствуют там постоянно.
Т.Мор "Утопия"
А он с клятвою скажет: "не могу исцелить ран общества".
Книга пророка Исайи, гл. 3.
Шел март от рождества Христова тысяча пятьсот сороковой. Кончался
великий пост, и город Лион исподволь начинал готовиться к праздникам. А у
архиепископа де Турнона праздненство уже началось. Причина, по которой
пришлось изменить церковному обычаю, была веской: на недолгий срок в
городе остановился старший из братьев дю Белле. На этот раз королевская
воля направила его в Ланже, наместником Пьемонта, взамен скончавшегося
Монтежана. В Лионе Гийом дю Белле после двухлетней разлуки встретился со
вторым братом - Жаном. Архиепископ Парижский уже год жил здесь, поближе к
итальянской границе и гавани Марселя, готовый по приказу рыцарственного
Франциска отправиться в Италию, Испанию, или иную страну, чтобы поддержать
непрочный, никого из государей не удовлетворявший, но необходимый
измученным народам мир.
В честь высокого гостя архиепископ Лионский - кардинал Франсуа де
Турнон устроил пир. Все приглашенные не могли разместиться в небольшом
дворце, поэтому архиепископ велел занять помещение трапезной
францисканской общины при соборе святого Бонавентуры. Туда с вечера
направились телеги и крытые повозки с провизией, вином и всевозможной
посудой: тяжелыми серебряными блюдами, кубками ломкого венецианского
стекла, изящным лионским фаянсом. Пир обещал стать грандиозным событием.
Правда, еще не кончился пост, но на то и существует великое поварское
искусство, чтобы преодолевать подобные затруднения. Еще Филоксен сказал,
что среди рыбных блюд вкуснее всего те, что не из рыбы, а среди мясных,
что не из мяса. Было бы из чего готовить, а повара в Лионе славные!
Но и провизия была достойна поваров. Из Австрии, впервые после войны,
доставили выловленных в Дунае живых осетров. Чтобы рыбины не уснули, в
пасть им время от времени вливали виноградную водку, полученную
монахами-алхимиками из города Коньяк. Из Гавра в повозках со льдом
прислали плоских палтусов, а из Жиронды - сардинки, плавающие в
собственном жиру. Черные угри извивались в корзинах, улитки оставляли на
виноградных листьях пенистый след, с сухим треском сталкивались панцирями
зеленые морские черепахи. А разным овощам: капусте всех сортов и видов,
репе и брюкве, нежному, под крышей выращенному горошку, шпинату и сладкому
цикорию, турецким бобам - счету не было. В плоских плетенках ждали своего
часа плоды, те, что могли сохраниться с осени: яблоки, груши, желтые
лимоны. У дверей трапезной выгружали с телег сыры - плоские и тяжелые,
словно мельничные жернова, или круглые, как пушечные ядра, из пирамидой
складывали у стены.
Для тех же, кто по слабости не мыслит обеда без убоины, тоже есть
выход. Малая птичка бекас, что зовется водяной курочкой, обычая ради
своего, признана нескоромной, словно рыба. А поскольку нигде не оговорено,
только ли бекас зовется водяной курочкой, то и иные кулики разделили его
участь, а следом цапли и молодые журавли. Да и велик ли грех, ежели
постный юлиан окажется на костном бульоне, или иной любитель консоме
утолит свою грешную страсть в непоказанное время? Чревоугодие - грех
простительный, и может быть замолен.
Разумеется, нельзя съесть все это, не запивая в изобилии вином,
недаром же по райскому саду протекала не одна, а семь рек, и вода в них
была вкусней самого отменного боннского вина. Так что в винах тоже
недостатка не было. Испанский херес мирно соседствовал с мартелем,
лоснились смазанные маслом бочки мальвазии, в глиняных кувшинчиках
хранилась сладкое вино с острова Родос, ныне захваченного Солиманом и уже
не дарящего христиан веселящей влагой. Рядом бесконечными шеренгами стояли
бутылочки с монастырскими ликерами и ратафиями, но больше всего у святых
отцов было красных бургунских и светлых шампанских вин, игристых и
пенящихся в кубках.
Bonnum vinum cum sapore
Bibat abbat cum priore*
********* СНОСКА: *Доброе пенное вино
Пусть пьют аббат с приором.(лат.) *********
Привезенное уносилось на кухню, там чистилось, резалось, жарилось,
кипело, тушилось и запекалось, чтобы в нужный момент быть поданным к
столу.
Утренние часы де Турнон самолично отслужил в соборе святого Иоанна,
том, что строился триста пятьдесят лет, и чей пример позволяет жителям
германского Кельна надеяться, что и их величественный собор когда-нибудь
будет достроен.
Затем съехавшиеся вельможи и прелаты двинулись к монастырю нищих
братьев.
Хлебосольный амфитрион занял место во главе стола. По правую руку от
Турнона поместились будущий вице-король Гийом дю Белле и его брат -
кардинал Жан дю Белле. По левую руку хозяина было место молодого
архиепископа Вьеннского - Петра Помье, затем королевского судьи, далее
членов магистрата, приоров и аббатов монастырей, дворян из свит высоких
особ и далее, в соответствии с богатством, знатностью и должностью
приглашенного. Каждый заранее знал свое место, все быстро расселись.
И тут обнаружилось, что два кресла почти в середине стола пустуют.
Кто-то позволил себе опоздать. В скором времени опоздавшие появились. Они
вошли, не прерывая беседы и заняли свои места. Эти два человека вполне
могли позволить себе легкое нарушение этикета, поскольку слишком близко
стояли к своим сеньорам. Лейб-медик семьи дю Белле доктор медицины Франсуа
Рабле и учитель вьеннского архиепископа доктор медицины Мишель Вильнев.
Оба доктора были скандально прославлены. На них клеветали и писали
доносы. Сорбонна осудила их взгляды как некатолические, книги ими
написанные, пылали на Гревской площади, но сами авторы до поры были в
безопасности под защитой высоких покровителей.
Они познакомились несколько лет назад здесь же, в Лионе. Бакалавр
Мишель Вильнев был в ту пору безвестным молодым человеком. О громких делах
нечестивца Сервета уже стали забывать все, кроме недремлющей инквизиции и
оскорбленных протестантских вождей, но Мишель Вильнев не привлекал
внимания ни тех, ни других. Он скромно приехал в прославленный
типографиями Лион на заработки. Типографы братья Мельхиор и Каспар
Трезхель предложили ему заняться выпуском "Географии" Птолемея, обещав за
труд восемьсот ливров.
Впереди у Мигеля было возвращение в Сорбонну, нашумевшие лекции по
астрологии, книги, оскорбившие медицинский факультет, и громкий судебный
процесс с альма-матер, который Мигель сумел выиграть. Более того, через
несколько месяцев он, несмотря на отчаянное сопротивление профессуры,
которую назвал в одной из книг "язвою невежества", умудрился получить
докторскую степень. Но пока, глядя на скромного корректора, нельзя было ни
угадать его прошлого, ни предвидеть будущего.
А Франсуа Рабле, тоже еще не доктор, а магистр, тогда только что
закончил чтение в Монпелье двухгодичного курса лекций по анатомии. Лекции
пользовались успехом, но власти города распорядились прекратить вскрытия,
которыми неприлично заниматься духовному лицу, имеющему право лечить, но
"без огня и железа". Рабле покинул Монпелье и приехал в Лион, где по
рекомендации Жана дю Белле был назначен главным врачом Отель-Дье. Оклада
городского врача не хватало на жизнь, и Рабле подрабатывал в типографии
изданием календарей и астрологических альманахов.
Так пересеклись пути этих двух человек, началась их дружба, больше
похожая на вражду. Они спорили друг с другом непрерывно и по всякому
поводу, хотя причина была всего одна: Рабле полагал счастье в радости,
легком6 своей охотой выполняемом труде, праздничной6 неомраченной жизни.
Сервет ратовал за суровую простоту, самоограничение и непреклонность
первых веков. При этом один молчал о Телемской обители, ведь в ту пору
Франсуа Рабле отрицал свое родство с извлекателем квинтэссенции
Алькофрибасом Назье, а Мигель, тем более, ни слова не говорил о Мюнстере,
откуда частенько приходили к нему тайные гонцы.
А сейчас, по прошествии почти семи лет, они неожиданно встретились и
обрадованно спешили поделиться новостями, которых скопилось немало, и
медицинскими наблюдениями, которых тоже было достаточно. И, разумеется,
снова спорили, причем Рабле порой с невозмутимым видом отстаивал самые
чудовищные мнения, лишь бы не соглашаться с противником. Из-за этого они и
опоздали на банкет, что, впрочем, их не смутило. Рабле продолжал
рассказывать:
- У Гиппократа можно найти описание этой болезни, но, видимо, он
путал ее с другими простудными горячками. Специальный ее признак -
появление в горле, зеве и на миндалинах пустул и лакун, заполненных густым
гнойным эксудатом. То есть, болезнь разрешается через отделение густого и
холодного, а значит, хотя она и напоминает плеврит, при ней нельзя
назначать кровопускание. Показан покой и обильное теплое питье. Я назвал
эту болезнь ангиной, от греческого agxo, потому что она душит наподобие
дифтерии...
Чинная тишина в зале давно сменилась невнятным шумом, усиливавшемся с
каждой сменой вин. Горы съестного уничтожались быстро и исправно. Слуга,
обходивший ряды с огромным блюдом, остановился возле Мигеля и
наклонившись, предложил:
- Лапки речных лягушек а ля фрикасе из кур. Угодно?
- Нет, унесите, - быстро сказал Мигель, за много лет так и не
привыкший к некоторым особенностям французской кухни. И, чтобы
оправдаться, добавил: - Я не уверен, можно ли это есть. Сейчас пост.
Отец Клавдий, викарий архиепископа Помье, сидящий напротив Мигеля и
до той минуты с сосредоточенностью достойной Фомы Аквинского трудившийся
над запеченным в тесте угрем, поднял от тарелки отяжелевший взгляд и
произнес:
- В писании сказано: "Когда вы поститесь, не будьте унылы как
фарисеи".
- Совершенно верно, повернулся к викарию Рабле. - НЕдаром афоризм
Гиппократа гласит: "Во всякой болезни не терять присутствия духа и
сохранять вкус к еде - хороший признак".
- Несомненная истина! - подтвердил Клавдий, утирая рукавом масляные
губы.
- В то же время, - невозмутимо продолжал Рабле, - святой Бернард
Клервосский пишет: "Гиппократ учит сохранять тело, Христос - убить его;
кого из них вы изберете своим руководителем? Пусть стадо Эпикура заботится
о своей плоти, что касается нашего наставника, то он учил презирать ее".
- Точно, - растерялся Клавдий. - Звания христианина и врача
несовместимы, это подтверждают многие писатели.
- Особенно же "Книга премудростей Иисуса сына Сирахова", - подхватил
Рабле, - глава тридцать восьмая, стих двенадцатый: "и дай место врачу, ибо
и его создал господь, и да не удалится он от тебя, ибо он нужен". Кроме
того, по свидетельству апостола Павла, евангелист Лука был врачом. Можно
назвать также Аэция Амидского - первого лекаря христиан, и Альберта
Великого, который тоже был медиком.
- Вы правы! - обреченно выкрикнул викарий и потянулся за трюфелями,
плавающими в сметанном соусе.
Мигель положил себе оливок и маринованной с можжевеловой ягодой
капусты. Слуга налил ему вина, потом повернулся к Рабле.
- Мне молока, - сказал тот, прикрыв бокал ладонью.
Этот жест не удивил Мигеля. Он знал, что певец Бахуса - Рабле никогда
не пьет вина, хотя в это трудно поверить читавшим его роман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13