Они меняли цвет, как хамелеон! И вдруг я поняла—почему. В глазах были слезы. И тут > о мне что-то разбилось. И обхватив его то ли за уши, то ли за виски, с болью в сердце, срывающимся голосом я шептала ему, что все уладится, уладится, все, все, все уладится, смутно догадываясь, что это лишь слова, что это одни слова, слова, но мне больше нечем было его утешить кроме как этими сладкими словами. Кончиками пальцев я ощущала пульс в его висках, он, быть может, то был мой пульс, который ощущал он?
Пока я оттирала ему лицо и прижигала йодом, он оросил, чтобы я написала Ирене. Верил ли он в магию слов? Он заедет за дня через два. У-у, если бы он знал, какая это змея Ирене наклепала! Наверняка какая-то стерва из Ошупилса — «только женщина способна на такое предательство», воскликнул он, и фиалки в его глазах линяли до тех пор, пока не уступили место жесткой серости. И я заметила, что оба мы, еще недавно близкие настолько, что ощущали пульс друг друга, вновь отдаляемся, как если бы мы плыли на двух льдинах, которые течением в какой-то момент свело вместе, а другим течением развело и вновь несет в разные стороны.
Но с чего я вообразила Гунтара святым великомучеником? Он обыкновенный мужчина: сам наделает дел — а потом кидается спасать положение!
Что написать Ирене? Кою винить? Кого оправдывать? И разве все, что я могу сказать и ей, не только ли слова, одни слова, слова?..
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Здравствуйте, дорогая сестра!
Случалось ли Вам с глотком воздуха втянуть в горло муху? Наверное. И что Вы в таком случае делаете? Пытаетесь ее выкашлять или глотаете? Надо полагать, бывало по-разному — когда как, правда? Тогда Вам известно и то, что проглотить легче, чем выкашлять, — и с содроганием, стараясь не думать о том, что это, Вы глотаете, ведь проглотить всегда легче (если не раздумывать особенно — что). Так же обстоит дело и с частной жизнью женщины. Без умения кое-что проглотить невозможно жить даже с любимым мужчиной, и уж тысяче-крат труднее с нелюбимым (хотя жить с нелюбимым мужчиной официально считается вполне нравственно, если он ваш муж!).
Не знаю, говорила ли я Вам, но лет до семнадцати я воспитывалась в строго католическом духе и величайшей безнравственностью считала развод. Однако с тех пор как я взбунтовалась и гораздо большими авторитетами, чем Матфей, Иоанн и Лука, стала считать классиков марксизма-ленинизма, намного большей безнравственностью, чем развод, мне всегда казался брак без любви. Не примите это за совет. Следуйте только и только голосу своего сердца, ведь Вам предстоит жить своей жизнью, а не моей, пережить свои разочарования, а не мои, перенести свои страдания, а не мои, изведать свое счастье, а не мое. Вы можете ошибиться, но я могу ошибиться трижды. И все Вы решите и без меня, лучше меня зная, что нужно Вам для счастья, хотя, правду сказать, женщина никогда этого не знает. Ей доставляет страдание п жизнь с надоевшим мужем, и супружеская измена. Намучившись с донжуаном, она в отчаяние жаждет покоя и готова платить за него любой ценой, однако, заполучив импотента, очень быстро догадывается, что во сто раз слаще ад в браке. Выбирая спутника жизни, она черпает мудрость прежде всего из народных речей, вроде того, что — лучше под бородой старого мужа, чем под плетью молодого, однако, выйдя замуж, начинает другую песню — «Старый муж, грозный муж...», всегда с опозданием приходя к выводу, что — луч га о под бородой молодого мужа, чем под плетью старого, и даже эта мудрость не дает стопроцентной гарантии счастья, так как очень возможно, что поводом к «несходству характеров» станет не возраст мужа, а его борода!
Если е й двадцать лет, а ему тридцать пять, она тревожится, не бросит ли он ее с детьми так же просто, как бросил с детьми прежнюю жену.
Если е й тридцать пять, а ему двадцать, она страшится того, что станет с их браком в следующем же десятилетии.
Если е й сорок лет, а ему пятьдесят и он уже пять раз разводился, то первое время она чувствует себя польщенной, что после такого отбора он остановился именно на ней, но очень скоро начинает бояться, не разведется ли он в шестой раз
Если она сорокалетняя разведенка, а он сорокалетний холостяк, то она не без повода в тревоге, почему о н так долго не женился.
Если ей тридцать лес, а ему шестьдесят, то она очень скоро начинает подсчитывать, что продает он и что покупает она, что продает о н а и что покупает он,— пока не приходит к выводу, что платит непомерно высокую цену.
И даже в самом идеальном случае, когда ей восемнадцать лет, а ему двадцать один, она очень скоро после свадьбы начинает ломать себе голову над тем, кто будет содержать их обоих.
Одним словом, женщине всегда есть о чем тревожиться и волноваться, чего бояться и страшиться, на что досадовать и роптать, о чем переживать и чего желать.
Что именно женщине нужно для счастья, знает... хм, только мужчина.
Представлению мужчины о женском счастье присущи лишь два существенных недостатка:
а) он думает, что возможно бессрочное счастье, тогда как женское счастье — точно так же, как и мужское — есть кратковременное душевное состояние, момент эйфории, за чем неизбежно следует спад, отдалить который не в силах никакие ухищрения и меры;
б) он считает, что возможно безразмерное счастье, годное для женщины вообще, но на свете не существует женщины вообще: то, в чем счастье для Гретхен, то для Мальвы— цепи, и Кармен выбирает смерть, не завидуя участи Сольвейг, для которой ее жизнь, как известно, была «прекрасной песней». Вот и попробуйте после всего этого определить, что оно такое — женское счастье! И решить — какая из названных героинь более женственна? Какая больше нужна мужчине? Какая самая счастливая? Женское счастье такое же разное, как сама женщина. Если, скажем, пожилая пессимистка лишь киснет от сознания, что ее уже не любят так горячо, как в молодости, то пожилую оптимистку окрыляют воспоминания, как горячо она была любима в молодости.
Но почему, будучи сами так противоречивы, мы хотим однозначным видеть мужчину?
Даже мир животных столь двойствен, что однозначные ответы тут невозможны. Как трогательна лосиха с парой лосят —- и в какое кладбище превращают эти прелестные бандиты молодой лес! А руганая-переруганная кукушка — вредна она тем, что кладет яйца в чужие гнезда, вредя тем самым другим, или, напротив, очень полезна, так как уничтожает опасных лесных вредителей, которых другие птицы не трогают, тем самым заботясь об общем доме всего птичьего рода? И стрекоза не хищник ли, так же как волк? А как больно кусает божья коровка! И разве яд змеи не смертелен и не целителен одновременно! Что же нам — лишить льва титула царя зверей, ведь, со стороны глядя, он прямой тунеядец, все самые тяжелые и опасные труды взваливший на плечи львицы?
Можно ли предположить, что однозначные ответы возможны в человеческом мире, где существуют рядом инстинкт и интеллект, разум и безумие, идиоты и гении, философия и порнография, демографический взрыв и демографический кризис, надежда построить общество будущего и страх, что никакого будущего вообще не будет?
Разве не столь же разноречиво и человеческое счастье?
Тот миг, когда я впервые приложила ребенка к груди, запечатлелся в памяти трепетным волнением, которое трудно сравнить с чем бы то ни было на свете. Первая улыбка, первое слово, первые шаги — они, как маленькие звезды, которые давно погасли, но свет которых еще льется сквозь расстояние лет. Возможно, без этих я никогда бы не глядела на небо и навсегда осталась слепой? Однако было бы нечестно умолчать что возня с пеленками и клюшками, с ложками и плошками оставляла в душе такой горький осадок уймы растраченного времени, что и его трудно сравнить с чем бы то ни было на свете. (Может быть, я слишком рано доедалась, что упущенное в понедельник никогда не напорет во вторник и во вторник будет только легче отложим, псе на среду?) Была ли я тогда больше счастлива, чем не-1 счастлива, или больше несчастлива, чем счастлива? Не могу сказать. Не так давно, когда по разным причинам я около года прожила почти одна, я чувствовала себя одинокой, покинутой, чувствовала себя ненужной и порой даже отчаивалась, как женщина я потерпела величайшее поражение в своей жизни, но в том году я написала свою лучшую книгу. Была ли я больше несчастлива, чем счастлива, или больше счастлива, чем несчастлива? Не могу сказать. А только в воспоминаниях реет чувстве вершины жизни. Но, возможно, дорогая, это отнюдь не удачный пример, ведь гораздо чаще я вполне отчетливо знала, когда пришел мой звездный час.
И как найти определение счастья? Мимо счастья так легко пройти — ведь так трудно его опознать... Моя бабка по матери Анна рассказывала — но, быть может, она это выдумала? — что на соседнем хуторе жил человек, у которого украли копя. Он обскакал всю округу, но следов так и не нашел. Наконец в шестой ли, седьмой ли деревне, кто его знает какой, у него спросили: «А какой он был, твой конь?» Он был почти белый, говорит, и со звездочкой во лбу. Все закричали разом: «Так ты же на нем сидишь!» И он с удивлением увидал, что и правда сидит на нем. Так и мы нередко сколько деревень объездим, сидя на своем белом коне счастья с пятнышком на лбу. Однако это не значит, что на свете нет хозяев, которые не могут найти своих украденных коней, и что на свете нет коней, потерявшихся от своих хозяев.
Каким словом мне назвать Ваше счастье?
И как сформулировать свое собственное? Должна ли я стыдиться того, что я не идеальная женщина, ведь у идеальной женщины на первом месте дети, тогда как у меня, боюсь, — но почему «боюсь»? — на первом месте, пожалуй, была «основная работа» (но почему я беру ее в кавычки?). В выигрыше я от этого? Или в проигрыше? Если это мой блуждающий огонек, за которым я неразумно гналась, следует ли мне отказаться от персонального блуждающего огонька, отдав предпочтение железобетонному столбу с многоваттовой криптоновой лампой? Следует ли моим дочерям брать с меня пример или — бояться моих заблуждений? И наконец — как оценил бы мою жизнь мужчина, которому точно известно, каким должно быть женское счастье, и который ждет женщину у Бастионной горки и не может дождаться, и топчется, и нервничает (и цветы вяну г, и жизнь проходит!), так как женщина, которую он ожидает, не спеша потягивает коктейль в кафе «Луна», а женщина, которую он уже дождался, в это время ждег его дома и не может дождаться (и жизнь проходит, и суп стынет!).
Что мы вообще знаем об идеальной женщине, которую ждем (и проще а ого - что она сама о себе знает?). Редко-редко жида, возвращаясь поздно из театра, из гостей или ресторана, мы вдруг увидим, что во всем уснувшем многоэтажном доме все еще горит свет только в ее окне, хотя не всякий раз можем угадать, что она делает за этим освещенным окном — сидит ли у постели больного ребенка, или ублажает супруга, или пишет диссертацию... или же просто замоталась и так сильно, безмерно, по-человечески устала, что мирно спит при горящем ночнике, который забыла погасить.
С тех пор как «...ниспровержение материнского права было всемирно историческим поражением женского пола» (Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства), «венец творенья» веками приспосабливал женщину к своим нуждам, удобствам, желаниям и наслаждениям. Если насчет мужчины никто никогда не сомневался, что он — человек, то относительно женщины мнения порой резко расходились, причем одни оспаривали ее принадлежность, в то время как другие считали, что женщина тот же мужик, только физически несколько иначе устроенный.
Возможно, действительно бывали случаи, когда она не только требовала, чтобы ему отрубили голову, по его голову и получала, однако несравненно чаще голову все же отрубали ей, чтобы бросить ее вместе с ним в могилу, как его коня и его собак. И социализм с его равноправием полов в каком-то смысле, я бы сказала, застал мужчину неподготовленным. Но будем справедливы, дорогая, женщину тоже в каком-то смысле он застал неподготовленной (одинаковые права с мужчиной многие женщины понимают только как одинаковое право пить водку). Большинство женщин — вьющиеся розы: полноценно расти и цвести они могут, держась за опору или вокруг нее обвиваясь, и бессчётные недоразумения и ссоры начинаются тогда, когда она начинает считать мужчину вертикальным предметом, вокруг которого можно питься, тогда как мужчина — правится это нам или не правится — тоже человек, притом с сильно выраженными особенностями. II хотя — как теперь доказано — «понять мужчину нам не да «о», тот очевидный факт, что сущность сильного пола отнюдь не таится в темпом углу под висячим замком, затянутом паутиной, но и ежечасно проявляется публично, делает эту таинственную субстанцию все же доступной для кое-каких заключений нашего слабого бабьего ума.
Итак, во-первых.
Если женщина — фундамент дома, то мужчина — крыша дома: она высится над фундаментом и с нее видно дальше, но она больше подвержена и губительному действию метеорологических условий, ее быстрее портят осадки и чаще сносит бурей! Без крыши здание гниет, без фундамента —- рушится.
Во-вторых.
В мужчине «запрограммирована» функция улучшения вида, так что по глубинной своей сути он полшамен. Признает он это или не признает, сознает он это или не сознает, ему свойственна склонность к групповому браку, к переменам и открытиям, к борьбе и риску. Огонь с Олимпа несомненно похитил он, однако огонь этот очень скоро вновь бы погас, если бы в него изо дня в день терпеливо не подбрасывала сухой хворост женщина, между тем как мужчина в очередной раз вновь пропадал неизвестно где, чтобы еще что-то открыть, еще что-то стянуть и еще кому-то оторвать голову.
В-третьих.
Быть мужчиной это не прежде всего и не главным образом способность показать себя с лучшей стороны в постели, но прежде всего и главным образом — принадлежность к определенному типу мышления и мировосприятия. Для мужчины белое это белое и черное это черное независимо от того, хорошее у него настроение или плохое, выспался он или не проспал хмеля, получил па-граду или получил взбучку, свеж ли он как огурчик или помят как затоптанной половик и т. д., тогда как для нас, милая, — если быть откровенной, — в зависимости от вышеупомянутых настроений, обстоятельств и положений черное и белое дают все цвета и оттенки и порой, хм, переходят в свою противоположность. Если у муж-чипы глаз — орган чувств для видения, то у час нередко глаз — орган чувств для окрашивания.
В-четвертых.
При близких отношениях мужчины и женщины она всегда немножко мать, а он всегда чуть-чуть ребенок, поэтому так опасно оставлять его без присмотра —он тут же начинает играть со спичками.
В-пятых.
Мужчина очень доверчив. Он скорее решится прыгнуть с парашютом, чем даст себе вырвать зуб. Он храбр в больших катаклизмах, но мелкие неприятности приводят его в растерянность. Он превосходит женщину в искусствах —- и даже в поварском искусстве, — если только у него есть соответствующий талант, однако если у него есть соответствующий талант, он превосходит женщину и в любопытстве, в болтовне и сплетнях. Мужчина очень самоуверен и очень наивен в одно и то же время — он воображает, что оказывает женщине большую честь, признавая своего ребенка своим, и оттого чувствует себя хозяином. В действительности хозяйка скорее женщина: она оказывает мужчине честь своим желанием произвести на свет его ребенка (и, в конце концов, ей одной известно, его ли это дитя!). Мужчина может подло обмануть женщину, однако еще злее может женщина обмануть его, ведь обычно она скоро открывает, что обманута, так как обладает тонкой интуицией, в то время как он иной раз доживет до седых волос простецки удивляясь, что это голова его так отяжелела, будто на нее надели корону, так до конца дней своих и не смекнув, что на голове его не корона, а самые обыкновенные рога.
В-шестых.
В тандеме мужчина — женщина он неизменно хочет быть лидером, который, вцепившись в руль, задает их совместному движению курс, весьма охотно предоставляя женщине докучливое дело — жать на педали. Добытый им на охоте мамонт тысячелетиями означал праздник, тогда как нарытые ею корни значили всего только будни, позволявшие влачить жалкое существование. Когда главным была мускульная сила и быстрота ног, он был впереди, ибо у него мускульная сила и быстрота ног больше, чем у нее. Когда на передний план выдвинулся талант и интеллект, он снова был впереди: в то время как он писал фрески и придумывал двигатели, она стирала ему белье и чистила кастрюли. Так бы оно продолжалось, видимо, еще долго, если бы прогресс цивилизации и особенно революции не открыли и перед ней возможность писан, фрески и придумывать двигатели, однако слишком многие женщины с восторгом вообразили, что теперь им дано прав* не стирать белье, не рожать детей и не чисти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Пока я оттирала ему лицо и прижигала йодом, он оросил, чтобы я написала Ирене. Верил ли он в магию слов? Он заедет за дня через два. У-у, если бы он знал, какая это змея Ирене наклепала! Наверняка какая-то стерва из Ошупилса — «только женщина способна на такое предательство», воскликнул он, и фиалки в его глазах линяли до тех пор, пока не уступили место жесткой серости. И я заметила, что оба мы, еще недавно близкие настолько, что ощущали пульс друг друга, вновь отдаляемся, как если бы мы плыли на двух льдинах, которые течением в какой-то момент свело вместе, а другим течением развело и вновь несет в разные стороны.
Но с чего я вообразила Гунтара святым великомучеником? Он обыкновенный мужчина: сам наделает дел — а потом кидается спасать положение!
Что написать Ирене? Кою винить? Кого оправдывать? И разве все, что я могу сказать и ей, не только ли слова, одни слова, слова?..
ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ
Здравствуйте, дорогая сестра!
Случалось ли Вам с глотком воздуха втянуть в горло муху? Наверное. И что Вы в таком случае делаете? Пытаетесь ее выкашлять или глотаете? Надо полагать, бывало по-разному — когда как, правда? Тогда Вам известно и то, что проглотить легче, чем выкашлять, — и с содроганием, стараясь не думать о том, что это, Вы глотаете, ведь проглотить всегда легче (если не раздумывать особенно — что). Так же обстоит дело и с частной жизнью женщины. Без умения кое-что проглотить невозможно жить даже с любимым мужчиной, и уж тысяче-крат труднее с нелюбимым (хотя жить с нелюбимым мужчиной официально считается вполне нравственно, если он ваш муж!).
Не знаю, говорила ли я Вам, но лет до семнадцати я воспитывалась в строго католическом духе и величайшей безнравственностью считала развод. Однако с тех пор как я взбунтовалась и гораздо большими авторитетами, чем Матфей, Иоанн и Лука, стала считать классиков марксизма-ленинизма, намного большей безнравственностью, чем развод, мне всегда казался брак без любви. Не примите это за совет. Следуйте только и только голосу своего сердца, ведь Вам предстоит жить своей жизнью, а не моей, пережить свои разочарования, а не мои, перенести свои страдания, а не мои, изведать свое счастье, а не мое. Вы можете ошибиться, но я могу ошибиться трижды. И все Вы решите и без меня, лучше меня зная, что нужно Вам для счастья, хотя, правду сказать, женщина никогда этого не знает. Ей доставляет страдание п жизнь с надоевшим мужем, и супружеская измена. Намучившись с донжуаном, она в отчаяние жаждет покоя и готова платить за него любой ценой, однако, заполучив импотента, очень быстро догадывается, что во сто раз слаще ад в браке. Выбирая спутника жизни, она черпает мудрость прежде всего из народных речей, вроде того, что — лучше под бородой старого мужа, чем под плетью молодого, однако, выйдя замуж, начинает другую песню — «Старый муж, грозный муж...», всегда с опозданием приходя к выводу, что — луч га о под бородой молодого мужа, чем под плетью старого, и даже эта мудрость не дает стопроцентной гарантии счастья, так как очень возможно, что поводом к «несходству характеров» станет не возраст мужа, а его борода!
Если е й двадцать лет, а ему тридцать пять, она тревожится, не бросит ли он ее с детьми так же просто, как бросил с детьми прежнюю жену.
Если е й тридцать пять, а ему двадцать, она страшится того, что станет с их браком в следующем же десятилетии.
Если е й сорок лет, а ему пятьдесят и он уже пять раз разводился, то первое время она чувствует себя польщенной, что после такого отбора он остановился именно на ней, но очень скоро начинает бояться, не разведется ли он в шестой раз
Если она сорокалетняя разведенка, а он сорокалетний холостяк, то она не без повода в тревоге, почему о н так долго не женился.
Если ей тридцать лес, а ему шестьдесят, то она очень скоро начинает подсчитывать, что продает он и что покупает она, что продает о н а и что покупает он,— пока не приходит к выводу, что платит непомерно высокую цену.
И даже в самом идеальном случае, когда ей восемнадцать лет, а ему двадцать один, она очень скоро после свадьбы начинает ломать себе голову над тем, кто будет содержать их обоих.
Одним словом, женщине всегда есть о чем тревожиться и волноваться, чего бояться и страшиться, на что досадовать и роптать, о чем переживать и чего желать.
Что именно женщине нужно для счастья, знает... хм, только мужчина.
Представлению мужчины о женском счастье присущи лишь два существенных недостатка:
а) он думает, что возможно бессрочное счастье, тогда как женское счастье — точно так же, как и мужское — есть кратковременное душевное состояние, момент эйфории, за чем неизбежно следует спад, отдалить который не в силах никакие ухищрения и меры;
б) он считает, что возможно безразмерное счастье, годное для женщины вообще, но на свете не существует женщины вообще: то, в чем счастье для Гретхен, то для Мальвы— цепи, и Кармен выбирает смерть, не завидуя участи Сольвейг, для которой ее жизнь, как известно, была «прекрасной песней». Вот и попробуйте после всего этого определить, что оно такое — женское счастье! И решить — какая из названных героинь более женственна? Какая больше нужна мужчине? Какая самая счастливая? Женское счастье такое же разное, как сама женщина. Если, скажем, пожилая пессимистка лишь киснет от сознания, что ее уже не любят так горячо, как в молодости, то пожилую оптимистку окрыляют воспоминания, как горячо она была любима в молодости.
Но почему, будучи сами так противоречивы, мы хотим однозначным видеть мужчину?
Даже мир животных столь двойствен, что однозначные ответы тут невозможны. Как трогательна лосиха с парой лосят —- и в какое кладбище превращают эти прелестные бандиты молодой лес! А руганая-переруганная кукушка — вредна она тем, что кладет яйца в чужие гнезда, вредя тем самым другим, или, напротив, очень полезна, так как уничтожает опасных лесных вредителей, которых другие птицы не трогают, тем самым заботясь об общем доме всего птичьего рода? И стрекоза не хищник ли, так же как волк? А как больно кусает божья коровка! И разве яд змеи не смертелен и не целителен одновременно! Что же нам — лишить льва титула царя зверей, ведь, со стороны глядя, он прямой тунеядец, все самые тяжелые и опасные труды взваливший на плечи львицы?
Можно ли предположить, что однозначные ответы возможны в человеческом мире, где существуют рядом инстинкт и интеллект, разум и безумие, идиоты и гении, философия и порнография, демографический взрыв и демографический кризис, надежда построить общество будущего и страх, что никакого будущего вообще не будет?
Разве не столь же разноречиво и человеческое счастье?
Тот миг, когда я впервые приложила ребенка к груди, запечатлелся в памяти трепетным волнением, которое трудно сравнить с чем бы то ни было на свете. Первая улыбка, первое слово, первые шаги — они, как маленькие звезды, которые давно погасли, но свет которых еще льется сквозь расстояние лет. Возможно, без этих я никогда бы не глядела на небо и навсегда осталась слепой? Однако было бы нечестно умолчать что возня с пеленками и клюшками, с ложками и плошками оставляла в душе такой горький осадок уймы растраченного времени, что и его трудно сравнить с чем бы то ни было на свете. (Может быть, я слишком рано доедалась, что упущенное в понедельник никогда не напорет во вторник и во вторник будет только легче отложим, псе на среду?) Была ли я тогда больше счастлива, чем не-1 счастлива, или больше несчастлива, чем счастлива? Не могу сказать. Не так давно, когда по разным причинам я около года прожила почти одна, я чувствовала себя одинокой, покинутой, чувствовала себя ненужной и порой даже отчаивалась, как женщина я потерпела величайшее поражение в своей жизни, но в том году я написала свою лучшую книгу. Была ли я больше несчастлива, чем счастлива, или больше счастлива, чем несчастлива? Не могу сказать. А только в воспоминаниях реет чувстве вершины жизни. Но, возможно, дорогая, это отнюдь не удачный пример, ведь гораздо чаще я вполне отчетливо знала, когда пришел мой звездный час.
И как найти определение счастья? Мимо счастья так легко пройти — ведь так трудно его опознать... Моя бабка по матери Анна рассказывала — но, быть может, она это выдумала? — что на соседнем хуторе жил человек, у которого украли копя. Он обскакал всю округу, но следов так и не нашел. Наконец в шестой ли, седьмой ли деревне, кто его знает какой, у него спросили: «А какой он был, твой конь?» Он был почти белый, говорит, и со звездочкой во лбу. Все закричали разом: «Так ты же на нем сидишь!» И он с удивлением увидал, что и правда сидит на нем. Так и мы нередко сколько деревень объездим, сидя на своем белом коне счастья с пятнышком на лбу. Однако это не значит, что на свете нет хозяев, которые не могут найти своих украденных коней, и что на свете нет коней, потерявшихся от своих хозяев.
Каким словом мне назвать Ваше счастье?
И как сформулировать свое собственное? Должна ли я стыдиться того, что я не идеальная женщина, ведь у идеальной женщины на первом месте дети, тогда как у меня, боюсь, — но почему «боюсь»? — на первом месте, пожалуй, была «основная работа» (но почему я беру ее в кавычки?). В выигрыше я от этого? Или в проигрыше? Если это мой блуждающий огонек, за которым я неразумно гналась, следует ли мне отказаться от персонального блуждающего огонька, отдав предпочтение железобетонному столбу с многоваттовой криптоновой лампой? Следует ли моим дочерям брать с меня пример или — бояться моих заблуждений? И наконец — как оценил бы мою жизнь мужчина, которому точно известно, каким должно быть женское счастье, и который ждет женщину у Бастионной горки и не может дождаться, и топчется, и нервничает (и цветы вяну г, и жизнь проходит!), так как женщина, которую он ожидает, не спеша потягивает коктейль в кафе «Луна», а женщина, которую он уже дождался, в это время ждег его дома и не может дождаться (и жизнь проходит, и суп стынет!).
Что мы вообще знаем об идеальной женщине, которую ждем (и проще а ого - что она сама о себе знает?). Редко-редко жида, возвращаясь поздно из театра, из гостей или ресторана, мы вдруг увидим, что во всем уснувшем многоэтажном доме все еще горит свет только в ее окне, хотя не всякий раз можем угадать, что она делает за этим освещенным окном — сидит ли у постели больного ребенка, или ублажает супруга, или пишет диссертацию... или же просто замоталась и так сильно, безмерно, по-человечески устала, что мирно спит при горящем ночнике, который забыла погасить.
С тех пор как «...ниспровержение материнского права было всемирно историческим поражением женского пола» (Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства), «венец творенья» веками приспосабливал женщину к своим нуждам, удобствам, желаниям и наслаждениям. Если насчет мужчины никто никогда не сомневался, что он — человек, то относительно женщины мнения порой резко расходились, причем одни оспаривали ее принадлежность, в то время как другие считали, что женщина тот же мужик, только физически несколько иначе устроенный.
Возможно, действительно бывали случаи, когда она не только требовала, чтобы ему отрубили голову, по его голову и получала, однако несравненно чаще голову все же отрубали ей, чтобы бросить ее вместе с ним в могилу, как его коня и его собак. И социализм с его равноправием полов в каком-то смысле, я бы сказала, застал мужчину неподготовленным. Но будем справедливы, дорогая, женщину тоже в каком-то смысле он застал неподготовленной (одинаковые права с мужчиной многие женщины понимают только как одинаковое право пить водку). Большинство женщин — вьющиеся розы: полноценно расти и цвести они могут, держась за опору или вокруг нее обвиваясь, и бессчётные недоразумения и ссоры начинаются тогда, когда она начинает считать мужчину вертикальным предметом, вокруг которого можно питься, тогда как мужчина — правится это нам или не правится — тоже человек, притом с сильно выраженными особенностями. II хотя — как теперь доказано — «понять мужчину нам не да «о», тот очевидный факт, что сущность сильного пола отнюдь не таится в темпом углу под висячим замком, затянутом паутиной, но и ежечасно проявляется публично, делает эту таинственную субстанцию все же доступной для кое-каких заключений нашего слабого бабьего ума.
Итак, во-первых.
Если женщина — фундамент дома, то мужчина — крыша дома: она высится над фундаментом и с нее видно дальше, но она больше подвержена и губительному действию метеорологических условий, ее быстрее портят осадки и чаще сносит бурей! Без крыши здание гниет, без фундамента —- рушится.
Во-вторых.
В мужчине «запрограммирована» функция улучшения вида, так что по глубинной своей сути он полшамен. Признает он это или не признает, сознает он это или не сознает, ему свойственна склонность к групповому браку, к переменам и открытиям, к борьбе и риску. Огонь с Олимпа несомненно похитил он, однако огонь этот очень скоро вновь бы погас, если бы в него изо дня в день терпеливо не подбрасывала сухой хворост женщина, между тем как мужчина в очередной раз вновь пропадал неизвестно где, чтобы еще что-то открыть, еще что-то стянуть и еще кому-то оторвать голову.
В-третьих.
Быть мужчиной это не прежде всего и не главным образом способность показать себя с лучшей стороны в постели, но прежде всего и главным образом — принадлежность к определенному типу мышления и мировосприятия. Для мужчины белое это белое и черное это черное независимо от того, хорошее у него настроение или плохое, выспался он или не проспал хмеля, получил па-граду или получил взбучку, свеж ли он как огурчик или помят как затоптанной половик и т. д., тогда как для нас, милая, — если быть откровенной, — в зависимости от вышеупомянутых настроений, обстоятельств и положений черное и белое дают все цвета и оттенки и порой, хм, переходят в свою противоположность. Если у муж-чипы глаз — орган чувств для видения, то у час нередко глаз — орган чувств для окрашивания.
В-четвертых.
При близких отношениях мужчины и женщины она всегда немножко мать, а он всегда чуть-чуть ребенок, поэтому так опасно оставлять его без присмотра —он тут же начинает играть со спичками.
В-пятых.
Мужчина очень доверчив. Он скорее решится прыгнуть с парашютом, чем даст себе вырвать зуб. Он храбр в больших катаклизмах, но мелкие неприятности приводят его в растерянность. Он превосходит женщину в искусствах —- и даже в поварском искусстве, — если только у него есть соответствующий талант, однако если у него есть соответствующий талант, он превосходит женщину и в любопытстве, в болтовне и сплетнях. Мужчина очень самоуверен и очень наивен в одно и то же время — он воображает, что оказывает женщине большую честь, признавая своего ребенка своим, и оттого чувствует себя хозяином. В действительности хозяйка скорее женщина: она оказывает мужчине честь своим желанием произвести на свет его ребенка (и, в конце концов, ей одной известно, его ли это дитя!). Мужчина может подло обмануть женщину, однако еще злее может женщина обмануть его, ведь обычно она скоро открывает, что обманута, так как обладает тонкой интуицией, в то время как он иной раз доживет до седых волос простецки удивляясь, что это голова его так отяжелела, будто на нее надели корону, так до конца дней своих и не смекнув, что на голове его не корона, а самые обыкновенные рога.
В-шестых.
В тандеме мужчина — женщина он неизменно хочет быть лидером, который, вцепившись в руль, задает их совместному движению курс, весьма охотно предоставляя женщине докучливое дело — жать на педали. Добытый им на охоте мамонт тысячелетиями означал праздник, тогда как нарытые ею корни значили всего только будни, позволявшие влачить жалкое существование. Когда главным была мускульная сила и быстрота ног, он был впереди, ибо у него мускульная сила и быстрота ног больше, чем у нее. Когда на передний план выдвинулся талант и интеллект, он снова был впереди: в то время как он писал фрески и придумывал двигатели, она стирала ему белье и чистила кастрюли. Так бы оно продолжалось, видимо, еще долго, если бы прогресс цивилизации и особенно революции не открыли и перед ней возможность писан, фрески и придумывать двигатели, однако слишком многие женщины с восторгом вообразили, что теперь им дано прав* не стирать белье, не рожать детей и не чисти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19