Еще девчонка, а уже приказывает, требует к себе особого внимания.
— Значит, так, надо крыло выправить, закрасить,— распоряжается по-хозяйски.— Говорят люди, ты мастер хороший, я не ошиблась?
Она измерила меня с ног до головы недоверчивым взглядом. Увидела в руках книгу, заинтересовалась.
— Грамотный? А ну покажи, что читаешь?
Я протянул девушке книгу, а сам — к машине, нагнулся, крыло битое рукой ощупываю и уже прикидываю, сколько за работу запросить следует.
— А ты знаешь, что книга твоя крамольная?! — неожиданно спрашивает молодая госпожа.
Я поднял голову, смотрю на нее с интересом, что дальше она скажет.
— Да, да... Книга русского писателя Максима Горького «Мать» запрещена в афганском государстве. Я это точно знаю. Так что у тебя, мастер, могут быть неприятности с полицией.
— Госпожа собирается донести на меня? Может, показать ей, где ближайший полицейский участок?
— А ты, однако, колючий парень,— улыбается девушка. Захлопнула книжку, пристально посмотрела на меня и строго, как учитель, сказала:
— Такие книги на людях не держат. Без надобности рисковать никогда не стоит... Плохой вы конспиратор, рафик1 мастер жестяных дел.
Я растерялся, стою, моргаю глазами, не знаю, что сказать ей в ответ. Хозяйка роскошного «Ягуара» — девушка в модных джинсиках, серьги в ушах бриллиантовой слезой переливаются, золотые браслеты на запястьях рук — и вдруг разговор о конспирации, рафик мастер... Чтобы это все значило?
— Скажите, много ли времени нужно вам для ремонта? — прерывает она мои размышления.
— Да, пожалуй, полдня уйдет, не меньше...
Она посмотрела на свои часы, о чем-то задумалась и снова с вопросом:
— А вы, случайно, не водите машину?
— Имею водительские права,— не без гордости отвечаю я девушке.
— Вот и отлично! — обрадовалась она.— Я, понимаете, очень спешу, а вы, когда работу окончите, подгоните «Ягуар» к моему дому. Там я с вами и рассчитаюсь. Ключи в машине, а это мой адрес,— и вручает визитную карточку. Я еще и ответить ей не успел, а она подняла руку, остановила такси, кивнула мне на прощание и умчалась неизвестно куда. Взглянул на визитную карточку. Красивые арабские буквы на глянце бумаги сообщали: «Джамиля Рза» — и дальше следовал ее адрес... Я и без этой бумажки хорошо знал, где находится этот дом. Спроси каждого кабульца, рукой укажет, как к нему пройти.
ГЛАВА III
Горьким словам и упрекам внимать доколе?
Муку растить, чтоб терзаться опять, доколе?
Холить насилье, а верность топтать доколе?
Сеять добро, но лишь зло пожинать доколе?
Катран ибн Мансур
В джему к вечеру, когда Аллах убавлял фитиль у солнечной лампы, мы спешили к Ахмаду.
В условленный час собиралась вся группа. Старались идти разными дорогами, как учил Ахмад. Петляли, оглядывались, нет ли хвоста за спиной. Дом Ахмада был у подножия выжженной, мрачной вершины. С его плоской крыши хорошо, как на ладони, был виден Кабул. Вот гордость города широкий проспект Майван, площадь Спинзар, утопающие в зелени особняки богатых людей, здания посольств и министерств.
А здесь был другой мир, другая жизнь. Один к одному лепились глиняные дома... Да и можно ли их домами называть... Скорее гнезда, где ютилась многосемейная кабульская беднота. Рядом с гнездами — норы... Самые обыкновенные, выдолбленные в горе киркой и лопатой норы, где тоже жили люди, вместе со скорпионами, блохами и змеями. Грязь, нищета, зловоние. Никакой канализации, никакого водопровода, электрическая лампочка — неслыханная роскошь, которую не каждый хозяин может себе позволить.
— Смотрите и запоминайте, как живут простые люди труда в Афганистане,— говорит Ахмад.
Он — старший в нашей группе, и по годам, и по уму... Работает механиком на аэродроме, окончил специальную школу авиатехников. Роста он небольшого, кряжистый, весь из мускулов состоит. Улыбается редко, лицо всегда чем-то озабочено. Кажется злым и неприветливым. А на самом деле Ахмад очень добрый человек, мастер на все руки. За что ни возьмется, все у него ладится, все получается. Часы ли починить, мотор в машине отладить, с радиоприемником разобраться.
А нас, молодых ребят, Ахмад привлек другим. Стал учить, как драться надо по-настоящему. Любому без ножа давать сдачи.
— Условие одно — никогда не опаздывать на занятие,— предупредил он нас, ошалелых от радости парней.— Согласны?
Еще бы не согласиться, задаром человек изъявил желание заниматься заветным для мужчины видом спорта. Поначалу была группа в десять человек, а осталось нас четверо... Остальные как-то остыли, не всем по вкусу пришлась строгая дисциплина, которую ввел во время занятий Ахмад. Он никого не задерживал, не отговаривал.
— Не нравится, уходи, пожалуйста,— без всякой обиды говорил Ахмад.— Мне нужны бойцы верные, которые в спорт по-настоящему влюблены.
Нашлись такие. Это Махаммад с мебельной фабрики, Султан — ученик скорняка, Рахнавар — монтер с электростанции и я.
Но не о спорте начал с нами разговор Ахмад, когда остались одни. Странный и не совсем понятный для нас разговор.
— Приемами для одной борьбы вы овладели. Но есть другая, более жестокая, смертельная борьба. Хотите силы
свои испробовать? Ребята вы надежные, из рабочих... Приходите в следующую джему ко мне в гости. Потолкуем по душам.
Он был откровенным с нами, когда мы встретились у него дома за чашкой чая.
— Я — член Народно-демократической партии Афганистана... Борюсь за то, чтобы всем людям хорошо жилось в нашей стране, особенно рабочим.
— А разве так бывает, чтобы всем — хорошо? — усомнился я.
— Бывает! — утверждает Ахмад.— Бывает, когда трудовой народ берет власть в свои руки. Пора проснуться нам, афганцам, от страшного сна. Людям других стран трудно поверить, что мы живем еще в век феодализма. Мрак, голод, нищета. Девяносто пять процентов населения страны не умеют читать и писать. На пятнадцать миллионов населения нас, технических специалистов, и тысячи человек не наберется... А врачей в каждой провинции меньше, чем пальцев на руке.
Ахмад не делал для нас никаких открытий. Рассказывал о вещах знакомых и больных для каждого из нас. Что верно, то верно. Трудовой день начинается на заре, а заканчивается в поздние сумерки. За весь многочасовой рабочий день — ничтожная плата. Нелегко живется в городе рабочему человеку, но еще труднее приходится дехканину на селе.
Не со стороны, а по-настоящему, глубоко знал Ахмад нашу нелегкую жизнь. Разговорились, каждый о своем, что ближе к сердцу. Задел Ахмад за живое, захотелось высказать все, что мучило, не давало покоя. До самой поздней ночи засиделись мы тогда в гостях у Ахмада. Тихими и задумчивыми стали мои товарищи, когда расходились по домам.
...Вскоре Ахмад сообщил своему подпольному райкому партии о создании группы сочувствующих НДПА из числа рабочей молодежи... Теперь к занятию спортом добавились и другие.
Военную и техническую подготовку группы Ахмад взял на себя. В глухом ущелье, далеко от города, мы тренировались в стрельбе из единственного карабина. На своем стареньком, видавшем виды «Фиате» Ахмад обучал нас шоферскому мастерству.
— Все пригодится в грядущей революции! — говорил он нам.
А вот политзанятия проводили разные пропагандисты, которых присылал к нам райком партии.
...От неожиданности я даже попятился к порогу. За столом на конспиративной квартире у Ахмада, наклонившись над блокнотом, торопливо писала что-то Джамиля. Та самая хозяйка «Ягуара», который после ремонта я доставил к железным воротам богатой виллы.
— Кто это? — спрашиваю я у Ахмада.
— Наш новый пропагандист, рафик Джамиля,— отвечает.
— Ты что, с ума сошел, какая же она рафик... Это же дочь известного господина Рза, владельца нескольких хлопкоочистительных заводов.
— Ну и что? — улыбается Ахмад.
— А ничего. С дочкой капиталиста не хочу иметь дела. Я пошел!
— Не дури! — берет меня за плечи Ахмад.— Джамиля — член нашей партии... Опытный пропагандист! Да ты проходи в комнату, нечего у двери торчать! — И легонько в спину подталкивает.
Джамиля между тем кончила свои записи, блокнот в сторону, увидела меня, заулыбалась.
— А я так и думала, что ты с нами... Как увидела в руках книгу «Мать», ну, думаю, этот мастер жестяных дел наш брат, революционер. Только вот имени ты своего не назвал.
— Салехом его зовут! — за меня поспешил с ответом Ахмад и тут же добавил: — Все в сборе, пора начинать занятия.
— Ну что же, я готова! — говорит Джамиля, откинув упавшую на лоб прядь длинных волос.— Мне поручено ознакомить вас с историей афганского народа, с его героической борьбой за свободу и независимость своей страны. У некоторых из вас может возникнуть вопрос: а зачем нам эта седая древность?
— Да, действительно, зачем? — незамедлительно подает свой голос нетерпеливый Султан.— Мы же не ученики в лицее, а революционеры, борцы, так сказать, за светлое будущее.
— Не по цветам на ветке, а по корням в земле судят о силе дерева,— отвечает ему Джамиля.— Нельзя познать будущее родины, не зная ее прошлого... Но прежде чем начать этот большой разговор, взгляните-ка сюда, мои друзья!
Я только сейчас заметил за ее спиной белое покрывало на голой саманной стене. Джамиля тянет к нему свою руку, слетает легкая ткань и ложится к ногам девушки. А перед нами во весь рост предстает босая женщина, идущая по острым, как пики, камням в гору. Лицо ее до самых глаз закрывает черный платок. Встречный ветер раздувает полы длинного платья, обтягивает, делает по-девичьи стройной фигуру... Женщина не просто ступала на камни, а отталкивалась с силой, спешила за лучом солнца, что пряталось от нее за горной вершиной.
— Это наша мать-родина! — тихо сказала Джамиля.— Босая женщина — символ нашего отечества,— продолжала девушка.— Вы видите, нелегкой дорогой она идет за лучом солнца, за лучом свободы. Но как ни трудно ей, она не останавливается, идет в гору! Надеюсь, всем понятен замысел художника?
— Что же тут не понять? — пожимает широкими плечами Султан.— Бедная, нищая женщина — вот какая она — наша многострадальная родина! Я правильно говорю, рафик Джамиля?
— Правильно, правильно! — радостно подтверждает девушка.— Именно с такими мыслями и приступал к своей работе художник.
— Я, признаться, в этих картинках ни черта не соображаю,— признался Махаммад.— Но здесь... вот эта женщина... очень похожа на мою мать... и руки натруженные, и в глазах мольба о лучшем дне...
— А кто написал эту картину? — вдруг интересуется Ахмад.
— Имя этого художника остается пока неизвестным. Он скрывается от полиции. Картина была выставлена на кабульской выставке в прошлом году,— рассказывает Джамиля.— Приехал туда Дауд, как глянул на эту картину, так злостью налился. Велел автора немедленно в тюрьму посадить. Хватились искать, кто таков, где художник, а его не оказалось. Картина на выставке была безымянного мастера.
— А что же с ней дальше произошло? — спрашиваю у своего пропагандиста.
— Дауд распорядился это полотно выкинуть на свалку!
— Его самого пора на свалку! — замечает Султан и неожиданно резко, с обидой: — И вообще, когда мы действовать будем, возьмемся за оружие, чтобы башку открутить этому дьяволу? Что там думает ваш райком? Пора приступать к революции...
— Не надо горячиться, Султан,— останавливает его девушка.— Всему свое время... Вернемся к истории нашей многострадальной родины.
И начался рассказ пропагандиста. Из глубины веков вставали перед нами образы мужественных предков, которые не раз с оружием в руках поднимались на защиту своего отечества от иноземных захватчиков. В 1838 году английские колонизаторы вторглись на территорию нашей страны. Начинается первая англо-афганская война. Плохо вооруженное народное ополчение громит первоклассные по тем временам войска англичан. Терпят захватчики поражение и во вторую англо-афганскую войну в 1878— 1880 годы.
Джамиля подробно останавливается на знаменитой битве при Майванде.
— 27 июля 1880 года гордые и смелые афганцы доказали всему миру, что невозможно победить тот народ, который защищает свою честь и независимость!
Незаметно для себя девушка увлеклась, стала говорить громко, темпераментно. Уже сумерки заглянули со двора в приземистое оконце. Ахмад украдкой взглянул на свои часы. Пора было кончать занятия и расходиться по домам. А я боялся пошевельнуться. Смотрел как завороженный на Джамилю. Страстную, красивую... Черная крапинка родинки мешала мне сосредоточиться, понять то, что она говорила. Странное, незнакомое чувство овладело мной. Стыдно сознаться, но в это мгновение я был далеко от проблемы истории своего народа. Грешные мысли блуждали в моей безрассудной голове.
Расходились по одному. Если бы Ахмад мне даже не поручал, я бы все равно пошел провожать Джамилю.
— Вот я и дома,— сказала она, когда мы остановились у железного забора сложенной из красного кирпича виллы.— Спасибо, что помогли донести мою картину.
— Так это вы... и есть безымянный художник?! — осенило меня.
— Вы угадали! — смеется Джамиля.— Я автор картины. И пусть эту тайну знают двое: я и ты, Салех! — сказала она уже как старому другу и протянула на прощание руку.
ГЛАВА IV
...В апреле зачастили дожди, и дядя Фатех окончательно убедился, что крыша его мастерской — обыкновенное решето.
— Нет, так больше продолжаться не может! — решительно заявил дядя.— У жестянщиков, и крыша дырявая! Позор моей седой бороде! Чего стоишь, неси лестницу, берись за дело! — подает команду дядя.
Город только просыпался, а мы уже стучали молотками на крыше. Дядя решил непременно управиться с работой до обеда. Конечно, если клиент появится — крыша подождет, никуда не денется. А пока стучим по жести, сшиваем швы, латаем дыры. И вдруг сигнал автомашины, протяжный, басовитый. Замолк и снова зовет.
— Доброе начало. Счастливое сегодня утро! — обрадовался дядя.— А ну, племянничек, посмотри, кого нам Аллах на радость послал!
— Эгей, Салех! Давай скорее вниз! — слышу я знакомый голос. Свесил голову с крыши, сомнений нет. Это Джамиля на своем «Ягуаре».
— Что случилось!
— Случилось! Случилось! Ахмад послал за тобой, тревога! — кричит она, высунув голову из кабины. Сама веселая, ворот темной кофточки нараспашку, шея оголенная.
— Вай, вай, что за бесстыдница такая? — спрашивает за моей спиной дядя.
Оказывается, молоток он отложил в сторону, осуждающе качает головой, а сам глаз с девушки не сводит. Ай да дядя. Кряхтит, в пояснице ломота, умирать собирается, а вот на молодую орлом посматривает, белую бороду ласково гладит.
— Добрый день, почтенный дядюшка Фатех! — озорно приветствует его Джамиля.— Как ваше дорогое здоровье!
— Смотри... она даже* меня знает. Здоровьем интересуется,— удивился дядя.— Кто такая?
— Да это же та самая госпожа, что щедро заплатила
нам за ремонт,— объясняю я дяде.— Вот ее машина. Крыло, как новенькое, горит.
— Эй, Салех! Ты скоро? Ждать тебя или не ждать?
— Иду!
— Постой, постой, ты куда, Салех?.. А крыша?.. Крыша как же?..— кричит мне вдогонку дядюшка Фатех.
— Дочиним после революции! — вместо меня со смехом отвечает ему Джамиля, отпуская сцепление.
...Было обычное трудовое утро Кабула. Толкали впереди себя тяжелые, груженые тележки хазарейцы, прибивали пыль водой из чайников около своих мастерских портные и сапожники, раскладывал цирюльник свои нехитрые инструменты на циновке, замачивали ковры в мутной реке женщины, надежно укрытые от мира сего паранджой.
— Ты что, пошутила насчет революции? — спрашиваю Джамилю.
— Нет, Салех, сейчас не до шуток... Райком вышел из подполья, сегодня решающий день. Собираем все силы партийной организации по тревоге, сейчас...
Она не договорила. Неожиданно из переулка выскочил тяжелый бронетранспортер. Джамиля инстинктивно закрыла глаза, уцепилась крепко за руль и, забыв о тормозах, не сбавляя скорости, летит на армейскую машину. Спасла моя реакция шофера. Я буквально вырвал руль из рук Джамили, резко, со всей силой крутанул в сторону, ушел от удара. Разминулись. Бронетранспортер оставил после себя облако синего дыма и помчался к центру города. Мы облегченно вздохнули.
— Спасибо тебе, Салех. Ты мой спаситель...— сказала она не то серьезно, не то шутя.— Интересно, с нами эти ребята, что в бронетранспортере, или против нас? Как ты думаешь, Салех?
— Я думаю, что нам надо спешить!
— Ты прав. Только, пожалуйста, садись за руль. У меня, признаться, руки трясутся.
...Это был первый день, когда настежь стояла открытой калитка райкома партии. Сюда, в маленький домик на окраине столицы, шли рабочие и студенты, офицеры и ремесленники. У кого автомат в руках, у кого винтовка еще с английской войны, пистолет или кинжал на поясе. Райком НДПА, адрес которого еще вчера знал узкий круг товарищей, похож был на растревоженный улей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Значит, так, надо крыло выправить, закрасить,— распоряжается по-хозяйски.— Говорят люди, ты мастер хороший, я не ошиблась?
Она измерила меня с ног до головы недоверчивым взглядом. Увидела в руках книгу, заинтересовалась.
— Грамотный? А ну покажи, что читаешь?
Я протянул девушке книгу, а сам — к машине, нагнулся, крыло битое рукой ощупываю и уже прикидываю, сколько за работу запросить следует.
— А ты знаешь, что книга твоя крамольная?! — неожиданно спрашивает молодая госпожа.
Я поднял голову, смотрю на нее с интересом, что дальше она скажет.
— Да, да... Книга русского писателя Максима Горького «Мать» запрещена в афганском государстве. Я это точно знаю. Так что у тебя, мастер, могут быть неприятности с полицией.
— Госпожа собирается донести на меня? Может, показать ей, где ближайший полицейский участок?
— А ты, однако, колючий парень,— улыбается девушка. Захлопнула книжку, пристально посмотрела на меня и строго, как учитель, сказала:
— Такие книги на людях не держат. Без надобности рисковать никогда не стоит... Плохой вы конспиратор, рафик1 мастер жестяных дел.
Я растерялся, стою, моргаю глазами, не знаю, что сказать ей в ответ. Хозяйка роскошного «Ягуара» — девушка в модных джинсиках, серьги в ушах бриллиантовой слезой переливаются, золотые браслеты на запястьях рук — и вдруг разговор о конспирации, рафик мастер... Чтобы это все значило?
— Скажите, много ли времени нужно вам для ремонта? — прерывает она мои размышления.
— Да, пожалуй, полдня уйдет, не меньше...
Она посмотрела на свои часы, о чем-то задумалась и снова с вопросом:
— А вы, случайно, не водите машину?
— Имею водительские права,— не без гордости отвечаю я девушке.
— Вот и отлично! — обрадовалась она.— Я, понимаете, очень спешу, а вы, когда работу окончите, подгоните «Ягуар» к моему дому. Там я с вами и рассчитаюсь. Ключи в машине, а это мой адрес,— и вручает визитную карточку. Я еще и ответить ей не успел, а она подняла руку, остановила такси, кивнула мне на прощание и умчалась неизвестно куда. Взглянул на визитную карточку. Красивые арабские буквы на глянце бумаги сообщали: «Джамиля Рза» — и дальше следовал ее адрес... Я и без этой бумажки хорошо знал, где находится этот дом. Спроси каждого кабульца, рукой укажет, как к нему пройти.
ГЛАВА III
Горьким словам и упрекам внимать доколе?
Муку растить, чтоб терзаться опять, доколе?
Холить насилье, а верность топтать доколе?
Сеять добро, но лишь зло пожинать доколе?
Катран ибн Мансур
В джему к вечеру, когда Аллах убавлял фитиль у солнечной лампы, мы спешили к Ахмаду.
В условленный час собиралась вся группа. Старались идти разными дорогами, как учил Ахмад. Петляли, оглядывались, нет ли хвоста за спиной. Дом Ахмада был у подножия выжженной, мрачной вершины. С его плоской крыши хорошо, как на ладони, был виден Кабул. Вот гордость города широкий проспект Майван, площадь Спинзар, утопающие в зелени особняки богатых людей, здания посольств и министерств.
А здесь был другой мир, другая жизнь. Один к одному лепились глиняные дома... Да и можно ли их домами называть... Скорее гнезда, где ютилась многосемейная кабульская беднота. Рядом с гнездами — норы... Самые обыкновенные, выдолбленные в горе киркой и лопатой норы, где тоже жили люди, вместе со скорпионами, блохами и змеями. Грязь, нищета, зловоние. Никакой канализации, никакого водопровода, электрическая лампочка — неслыханная роскошь, которую не каждый хозяин может себе позволить.
— Смотрите и запоминайте, как живут простые люди труда в Афганистане,— говорит Ахмад.
Он — старший в нашей группе, и по годам, и по уму... Работает механиком на аэродроме, окончил специальную школу авиатехников. Роста он небольшого, кряжистый, весь из мускулов состоит. Улыбается редко, лицо всегда чем-то озабочено. Кажется злым и неприветливым. А на самом деле Ахмад очень добрый человек, мастер на все руки. За что ни возьмется, все у него ладится, все получается. Часы ли починить, мотор в машине отладить, с радиоприемником разобраться.
А нас, молодых ребят, Ахмад привлек другим. Стал учить, как драться надо по-настоящему. Любому без ножа давать сдачи.
— Условие одно — никогда не опаздывать на занятие,— предупредил он нас, ошалелых от радости парней.— Согласны?
Еще бы не согласиться, задаром человек изъявил желание заниматься заветным для мужчины видом спорта. Поначалу была группа в десять человек, а осталось нас четверо... Остальные как-то остыли, не всем по вкусу пришлась строгая дисциплина, которую ввел во время занятий Ахмад. Он никого не задерживал, не отговаривал.
— Не нравится, уходи, пожалуйста,— без всякой обиды говорил Ахмад.— Мне нужны бойцы верные, которые в спорт по-настоящему влюблены.
Нашлись такие. Это Махаммад с мебельной фабрики, Султан — ученик скорняка, Рахнавар — монтер с электростанции и я.
Но не о спорте начал с нами разговор Ахмад, когда остались одни. Странный и не совсем понятный для нас разговор.
— Приемами для одной борьбы вы овладели. Но есть другая, более жестокая, смертельная борьба. Хотите силы
свои испробовать? Ребята вы надежные, из рабочих... Приходите в следующую джему ко мне в гости. Потолкуем по душам.
Он был откровенным с нами, когда мы встретились у него дома за чашкой чая.
— Я — член Народно-демократической партии Афганистана... Борюсь за то, чтобы всем людям хорошо жилось в нашей стране, особенно рабочим.
— А разве так бывает, чтобы всем — хорошо? — усомнился я.
— Бывает! — утверждает Ахмад.— Бывает, когда трудовой народ берет власть в свои руки. Пора проснуться нам, афганцам, от страшного сна. Людям других стран трудно поверить, что мы живем еще в век феодализма. Мрак, голод, нищета. Девяносто пять процентов населения страны не умеют читать и писать. На пятнадцать миллионов населения нас, технических специалистов, и тысячи человек не наберется... А врачей в каждой провинции меньше, чем пальцев на руке.
Ахмад не делал для нас никаких открытий. Рассказывал о вещах знакомых и больных для каждого из нас. Что верно, то верно. Трудовой день начинается на заре, а заканчивается в поздние сумерки. За весь многочасовой рабочий день — ничтожная плата. Нелегко живется в городе рабочему человеку, но еще труднее приходится дехканину на селе.
Не со стороны, а по-настоящему, глубоко знал Ахмад нашу нелегкую жизнь. Разговорились, каждый о своем, что ближе к сердцу. Задел Ахмад за живое, захотелось высказать все, что мучило, не давало покоя. До самой поздней ночи засиделись мы тогда в гостях у Ахмада. Тихими и задумчивыми стали мои товарищи, когда расходились по домам.
...Вскоре Ахмад сообщил своему подпольному райкому партии о создании группы сочувствующих НДПА из числа рабочей молодежи... Теперь к занятию спортом добавились и другие.
Военную и техническую подготовку группы Ахмад взял на себя. В глухом ущелье, далеко от города, мы тренировались в стрельбе из единственного карабина. На своем стареньком, видавшем виды «Фиате» Ахмад обучал нас шоферскому мастерству.
— Все пригодится в грядущей революции! — говорил он нам.
А вот политзанятия проводили разные пропагандисты, которых присылал к нам райком партии.
...От неожиданности я даже попятился к порогу. За столом на конспиративной квартире у Ахмада, наклонившись над блокнотом, торопливо писала что-то Джамиля. Та самая хозяйка «Ягуара», который после ремонта я доставил к железным воротам богатой виллы.
— Кто это? — спрашиваю я у Ахмада.
— Наш новый пропагандист, рафик Джамиля,— отвечает.
— Ты что, с ума сошел, какая же она рафик... Это же дочь известного господина Рза, владельца нескольких хлопкоочистительных заводов.
— Ну и что? — улыбается Ахмад.
— А ничего. С дочкой капиталиста не хочу иметь дела. Я пошел!
— Не дури! — берет меня за плечи Ахмад.— Джамиля — член нашей партии... Опытный пропагандист! Да ты проходи в комнату, нечего у двери торчать! — И легонько в спину подталкивает.
Джамиля между тем кончила свои записи, блокнот в сторону, увидела меня, заулыбалась.
— А я так и думала, что ты с нами... Как увидела в руках книгу «Мать», ну, думаю, этот мастер жестяных дел наш брат, революционер. Только вот имени ты своего не назвал.
— Салехом его зовут! — за меня поспешил с ответом Ахмад и тут же добавил: — Все в сборе, пора начинать занятия.
— Ну что же, я готова! — говорит Джамиля, откинув упавшую на лоб прядь длинных волос.— Мне поручено ознакомить вас с историей афганского народа, с его героической борьбой за свободу и независимость своей страны. У некоторых из вас может возникнуть вопрос: а зачем нам эта седая древность?
— Да, действительно, зачем? — незамедлительно подает свой голос нетерпеливый Султан.— Мы же не ученики в лицее, а революционеры, борцы, так сказать, за светлое будущее.
— Не по цветам на ветке, а по корням в земле судят о силе дерева,— отвечает ему Джамиля.— Нельзя познать будущее родины, не зная ее прошлого... Но прежде чем начать этот большой разговор, взгляните-ка сюда, мои друзья!
Я только сейчас заметил за ее спиной белое покрывало на голой саманной стене. Джамиля тянет к нему свою руку, слетает легкая ткань и ложится к ногам девушки. А перед нами во весь рост предстает босая женщина, идущая по острым, как пики, камням в гору. Лицо ее до самых глаз закрывает черный платок. Встречный ветер раздувает полы длинного платья, обтягивает, делает по-девичьи стройной фигуру... Женщина не просто ступала на камни, а отталкивалась с силой, спешила за лучом солнца, что пряталось от нее за горной вершиной.
— Это наша мать-родина! — тихо сказала Джамиля.— Босая женщина — символ нашего отечества,— продолжала девушка.— Вы видите, нелегкой дорогой она идет за лучом солнца, за лучом свободы. Но как ни трудно ей, она не останавливается, идет в гору! Надеюсь, всем понятен замысел художника?
— Что же тут не понять? — пожимает широкими плечами Султан.— Бедная, нищая женщина — вот какая она — наша многострадальная родина! Я правильно говорю, рафик Джамиля?
— Правильно, правильно! — радостно подтверждает девушка.— Именно с такими мыслями и приступал к своей работе художник.
— Я, признаться, в этих картинках ни черта не соображаю,— признался Махаммад.— Но здесь... вот эта женщина... очень похожа на мою мать... и руки натруженные, и в глазах мольба о лучшем дне...
— А кто написал эту картину? — вдруг интересуется Ахмад.
— Имя этого художника остается пока неизвестным. Он скрывается от полиции. Картина была выставлена на кабульской выставке в прошлом году,— рассказывает Джамиля.— Приехал туда Дауд, как глянул на эту картину, так злостью налился. Велел автора немедленно в тюрьму посадить. Хватились искать, кто таков, где художник, а его не оказалось. Картина на выставке была безымянного мастера.
— А что же с ней дальше произошло? — спрашиваю у своего пропагандиста.
— Дауд распорядился это полотно выкинуть на свалку!
— Его самого пора на свалку! — замечает Султан и неожиданно резко, с обидой: — И вообще, когда мы действовать будем, возьмемся за оружие, чтобы башку открутить этому дьяволу? Что там думает ваш райком? Пора приступать к революции...
— Не надо горячиться, Султан,— останавливает его девушка.— Всему свое время... Вернемся к истории нашей многострадальной родины.
И начался рассказ пропагандиста. Из глубины веков вставали перед нами образы мужественных предков, которые не раз с оружием в руках поднимались на защиту своего отечества от иноземных захватчиков. В 1838 году английские колонизаторы вторглись на территорию нашей страны. Начинается первая англо-афганская война. Плохо вооруженное народное ополчение громит первоклассные по тем временам войска англичан. Терпят захватчики поражение и во вторую англо-афганскую войну в 1878— 1880 годы.
Джамиля подробно останавливается на знаменитой битве при Майванде.
— 27 июля 1880 года гордые и смелые афганцы доказали всему миру, что невозможно победить тот народ, который защищает свою честь и независимость!
Незаметно для себя девушка увлеклась, стала говорить громко, темпераментно. Уже сумерки заглянули со двора в приземистое оконце. Ахмад украдкой взглянул на свои часы. Пора было кончать занятия и расходиться по домам. А я боялся пошевельнуться. Смотрел как завороженный на Джамилю. Страстную, красивую... Черная крапинка родинки мешала мне сосредоточиться, понять то, что она говорила. Странное, незнакомое чувство овладело мной. Стыдно сознаться, но в это мгновение я был далеко от проблемы истории своего народа. Грешные мысли блуждали в моей безрассудной голове.
Расходились по одному. Если бы Ахмад мне даже не поручал, я бы все равно пошел провожать Джамилю.
— Вот я и дома,— сказала она, когда мы остановились у железного забора сложенной из красного кирпича виллы.— Спасибо, что помогли донести мою картину.
— Так это вы... и есть безымянный художник?! — осенило меня.
— Вы угадали! — смеется Джамиля.— Я автор картины. И пусть эту тайну знают двое: я и ты, Салех! — сказала она уже как старому другу и протянула на прощание руку.
ГЛАВА IV
...В апреле зачастили дожди, и дядя Фатех окончательно убедился, что крыша его мастерской — обыкновенное решето.
— Нет, так больше продолжаться не может! — решительно заявил дядя.— У жестянщиков, и крыша дырявая! Позор моей седой бороде! Чего стоишь, неси лестницу, берись за дело! — подает команду дядя.
Город только просыпался, а мы уже стучали молотками на крыше. Дядя решил непременно управиться с работой до обеда. Конечно, если клиент появится — крыша подождет, никуда не денется. А пока стучим по жести, сшиваем швы, латаем дыры. И вдруг сигнал автомашины, протяжный, басовитый. Замолк и снова зовет.
— Доброе начало. Счастливое сегодня утро! — обрадовался дядя.— А ну, племянничек, посмотри, кого нам Аллах на радость послал!
— Эгей, Салех! Давай скорее вниз! — слышу я знакомый голос. Свесил голову с крыши, сомнений нет. Это Джамиля на своем «Ягуаре».
— Что случилось!
— Случилось! Случилось! Ахмад послал за тобой, тревога! — кричит она, высунув голову из кабины. Сама веселая, ворот темной кофточки нараспашку, шея оголенная.
— Вай, вай, что за бесстыдница такая? — спрашивает за моей спиной дядя.
Оказывается, молоток он отложил в сторону, осуждающе качает головой, а сам глаз с девушки не сводит. Ай да дядя. Кряхтит, в пояснице ломота, умирать собирается, а вот на молодую орлом посматривает, белую бороду ласково гладит.
— Добрый день, почтенный дядюшка Фатех! — озорно приветствует его Джамиля.— Как ваше дорогое здоровье!
— Смотри... она даже* меня знает. Здоровьем интересуется,— удивился дядя.— Кто такая?
— Да это же та самая госпожа, что щедро заплатила
нам за ремонт,— объясняю я дяде.— Вот ее машина. Крыло, как новенькое, горит.
— Эй, Салех! Ты скоро? Ждать тебя или не ждать?
— Иду!
— Постой, постой, ты куда, Салех?.. А крыша?.. Крыша как же?..— кричит мне вдогонку дядюшка Фатех.
— Дочиним после революции! — вместо меня со смехом отвечает ему Джамиля, отпуская сцепление.
...Было обычное трудовое утро Кабула. Толкали впереди себя тяжелые, груженые тележки хазарейцы, прибивали пыль водой из чайников около своих мастерских портные и сапожники, раскладывал цирюльник свои нехитрые инструменты на циновке, замачивали ковры в мутной реке женщины, надежно укрытые от мира сего паранджой.
— Ты что, пошутила насчет революции? — спрашиваю Джамилю.
— Нет, Салех, сейчас не до шуток... Райком вышел из подполья, сегодня решающий день. Собираем все силы партийной организации по тревоге, сейчас...
Она не договорила. Неожиданно из переулка выскочил тяжелый бронетранспортер. Джамиля инстинктивно закрыла глаза, уцепилась крепко за руль и, забыв о тормозах, не сбавляя скорости, летит на армейскую машину. Спасла моя реакция шофера. Я буквально вырвал руль из рук Джамили, резко, со всей силой крутанул в сторону, ушел от удара. Разминулись. Бронетранспортер оставил после себя облако синего дыма и помчался к центру города. Мы облегченно вздохнули.
— Спасибо тебе, Салех. Ты мой спаситель...— сказала она не то серьезно, не то шутя.— Интересно, с нами эти ребята, что в бронетранспортере, или против нас? Как ты думаешь, Салех?
— Я думаю, что нам надо спешить!
— Ты прав. Только, пожалуйста, садись за руль. У меня, признаться, руки трясутся.
...Это был первый день, когда настежь стояла открытой калитка райкома партии. Сюда, в маленький домик на окраине столицы, шли рабочие и студенты, офицеры и ремесленники. У кого автомат в руках, у кого винтовка еще с английской войны, пистолет или кинжал на поясе. Райком НДПА, адрес которого еще вчера знал узкий круг товарищей, похож был на растревоженный улей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29