— Кто он, дядя твой?
— Литейщик, как я.
Уставился Али на огонь, кумекает что-то, потом ко мне оборотился и говорит:
— У кого власть в руках, тому и с властями тягаться. Нет власти — мошной тряхнуть надобно. Если у твоего дяди пояс набит туго, поехали к нему, может, и пособит.
Наутро мы уже к дяде путь держали. Стали к деревне подходить, Али опять на меня наручники нацепил.
— Ты на нас зла не держи, курбан,— говорит.— Пусть все видят, что в нашей бане чисто.
Как увидел меня дядя в наручниках, между двоих жандармов, так и взревел:
— Вай, горе мне! Не впрок пошли советы мои сукиному сыну! А ну, отвечай, кого убил, кого ограбил?
— Не пугайся, дядя,— говорю.— Дело так и так. И выкладываю ему все начистоту. Дядя меня слушает, а сам шейха честит на все корки.
Кончил я свой рассказ.
— Не трусь,— говорит.— Найдем ходы из любой беды!
У дома народ стабунился. Смотрят люди на жандармов, шепчутся. Дядя к ним выходит и говорит:
— Жандармы нынче в гостях у нас. Давайте их потешим! Вы покамест собирайтесь, а мы перекусим да к вам прибудем.
Разбрелись люди. Дядя к жандармам оборачивается:
— Заночуете у нас, отдохнете. А завтра спозаранку на спежие силы в город отбудем, выручать молодца.
Жена его, тетушка Гюльфюз, живехонько цыпленка зажарила, выносит на блюде яйца, сыр. Дядя угощает:
— Ешьте, гости дорогие!
Только мы пальцы к блюду протянули, дядя встал:
— Погодите,— говорит.— Есть у меня для гостей дорогих угощение почище этого. Вижу я, они племяннику добра желают.
Выносит хурмовую ракы .
— Давненько я не трогал эту бутылочку, нынче самое время ее распить.
У Али глаза заблестели.
— Ай, порадовал нас, ага! А то мы и забыли, какой от ракы дух идет.
Второй жандарм наклонился к нему, что-то на ухо шепчет. Али головой замотал.
— Мемо ашуг,—говорит,— знать, и дядя у него ашуг. От ашуга зла не жди. И то правда, когда еще выпить доведется!
Плеснул дядя ракы из бутылки в бокал, водой разбавил. Побелело зелье, как молоко. Глотнули сперва гости по очереди. Али рукой усы вытер, языком прищелкнул.
— Огонь, а не ракы! Пошли тебе аллах удачи, ага!
Дядя мне бокал протягивает.
— Пей! Не сиди, как сыч. Развей свою тоску!
Я ракы в жизни не пивал. Подношу бокал ко рту — в нос шибануло. Глотнул,— о-о-ох! — всю глотку так жаром и охватило. Ну, думаю, спалит все нутро мне напрочь. Захрипел, заперхал, как овца. А жандармы и дядя со смеху катаются. На третьем глотке чую: теплая волна к голове подступила и камень на сердце словно как растворился. Захотелось мне песни голосить, плясать, смеяться. И Али разомлел: весь красный сидит, глаза сощурил. Уж и языком не ворочает. Одно твердит:
— Ай, курбан! — и дядю обнимать.
Под конец мы до того расходились, что я и думать позабыл, как завтра меня в город под конвоем поведут.
Али песню затянул. Тут дядя снял со стены два саза. Один Али протянул, другой — мне.
— Нате-ко, потешьте нас!
Прошелся Али пальцем по струнам,— сразу мастера видно! — струны так и застонали. И саз мастеру под стать.
Я зачин сделал, Али подхватил. После он начал, я ему ответил. И пошли состязаться, друг перед дружкой щеголять, друг дружку поддерживать. Кончили — встает дядя, нас обоих в лоб целует.
Тут и крестьяне подоспели. Говорят, народ на площади собрался. Всей гурьбой пришли мы на деревенскую площадь.
Выходит на середку давулджу Махо — усы палашами. Гикнул зычным голосом: х-е-е-й! — и пошел игровую отбивать. Я на зурне заиграл. Встали парни рядком, рука об руку, и давай ногами чесать, коленца выкидывать.
До рассвета гуляли. К утру приустали, спать разошлись. Идем мы домой, а Али и говорит дяде:
— Ты теперь для нас все равно что бек. Как прикажешь, так и сделаем. Скажешь: отпустите Мемо — отпустим.
— Как так?
— А так. Воротимся ни с чем. Вели, мол, парня в город, да по дороге родня его с ружьями налетела, отбила. С нас и взятки гладки.
Дядя по спине его похлопал.
— Не-е! После и Мемо худо будет, и вам не поздоровится. Власти все одно от своего не отступятся, других жандармов пошлют. В горы убежишь — себе врагов наплодишь. Одно дело — с шейхом поцапаться, другое — с властями. Уж лучше все миром уладить. Завтра же с рассветом и отправляйтесь в город.
Утер Али с лица пот рукавом.
— Ну, как знаешь, ага. Как ты порешил, так и будет. Пойдем в город. Там в отделе регистрации земляк мой сидит. Даст бог, подсобит нам, удостоверенье выдаст.
Палантра купил дядя у крестьян нам всем по мулу, и и путь тронулись. На мулах мы скорехонько до города добрались, часа в четыре пополудни уж там были.
Земляк Али из отдела регистрации метрику мне в два счета обтяпал.
— Если бы,— говорит,— Али не вмешался, тебе эта бумажка не в пять лир обошлась бы. Возраст я тебе двадцать один год положил, а дату старую проставил. Теперь не оштрафуют. Отслужишь срок без надбавки.
Нам тогда и невдомек было, что он возраст-то нарочно набавил, чтоб в армию меня сплавить. Откуда нам было знать, что он уже с шейхом снюхался! Мы еще паразиту и денег дали! Да поздно я об этом узнал...
Сунул дядя писарям в конторе по два меджидие, с легким сердцем на улицу выходим. Али и говорит:
— Теперь у тебя метрика есть, никого не бойся.
— А про какую он там службу плел, Али-ага? — спрашиваю.
— Есть в армии такой закон. Внес сто семьдесят лир — служи полгода, остальное с тебя спишут. Нет у тебя денег — отслужишь полгода, да еще год в штрафниках походишь, на черных работах помаешься, палок отведаешь.
А дядя мой — душа-человек! — ему и отвечает:
— Хоть мы и не богачи, а на выкуп для Мемо наскребем!
Прибыли мы в военный отдел. Повели меня жандармы к начальнику. Подал ему Али мои бумаги, стоит— руки по швам. Тот на бумаги даже и" не глянул, ко мне подходит. Усы у него закручены, брови — щетиной, смотрит строго, а мне не страшно.
— Дезертир?
— Был приказ,— говорит Али,— забрать его как дезертира.
— Что за дьявол! Говори толком: дезертир он или нет?
— Не знаю, командир. У него в метрике написано: двадцать один год. Вы велели его забрать, мы и забрали.
Полистал начальник мои бумаги, повертел в руках, поворачивается к жандармам и говорит:
— Ладно, вы идите.
Жандармы каблуками щелкнули, вышли. Начальник подходит ко мне с улыбкой, руку на плечо кладет.
— Молодец, Мемо-ага! Ловко все обделал! Метрика-то совсем новая, а дата — старая. Браво! Я таких шустрых люблю. Есть у тебя кто в провожатых?
— Дядя со мной. У дверей ждет.
— Что ему там стоять! Зови его сюда!
Вышел я к дяде — так и так, начальник и тебя зовет.
Входим к нему вдвоем. Начальник дядю сесть просит. Дядя головой мотнул, на ногах стоять остался. Начальник ко мне оборачивается.
— Ты, дружок, за дверью погоди.
Вышел я. Остались они одни. О чем они говорили между собой, не слыхать было. Потом от дяди я все узнал.
— Ты дядя Мемо? — спрашивает начальник.
— Я.
— Нам доложили, что Мемо уклоняется от военной службы. Теперь по его удостоверению я вижу, что он не является дезертиром.
— Нет, господин мой.
— Но поскольку он достиг призывного возраста, он должен отслужить.
— Должен, господин мой.
— Для него же хорошо, что он отсюда уедет. Я знаю, у него здесь есть враги, они его в покое не оставят.
— Не оставят, господин мой.
— Мемо сейчас в таком опасном возрасте, когда джигиты не думают, как свой глаз от сучка уберечь, сами на рожон лезут.
— Лезут, господин мой.
— Мне рассказали, что Мемо восстановил против себя одного шейха, владельца пятнадцати деревень. Конечно, с таким человеком враждовать бессмысленно. Я на шейха повлиять не могу. Сами знаете, даже наше правительство на них пока управы не нашло. Давайте отдадим Мемо в армию. Таким образом, у него будет возможность быстрее выполнить свой долг перед родиной и заодно избавиться от преследования шейха.
Потеребил дядя бороду.
— Ладно,— говорит.— Пусть послужит. Только мы хотим за него деньги внести.
— Что за дьявол! Зачем вносить деньги? Разве вам их не жалко? Поймите вы: чем дольше он останется в армии, тем лучше для него же самого. Казарма— это школа жизни, казарма — это знания. За полтора года он совсем другим человеком станет. Обучится грамоте, познакомится с новыми законами, изучит права и обязанности гражданина нашей республики,
короче говоря, станет разбираться в жизни. Уже сейчас по глазам видно, какой он смышленый. Удача сама ему в руки плывет. Разве можно .лишать его такого случая? Потом такую возможность ни за какие деньги не купишь!
— Ладно, я согласен. Только его самого хочу спросить.
Позвали меня. Вошел я.
— Слышь,— говорит мне дядя,— что начальник-то говорит? Денег никаких платить не надобно. Да ты не думай, что я от слова своего отступился. Деньги при мне. Как сам решишь, так и будет.
Я стою молчу. Смотрит на меня начальник из-под густых щетинистых бровей ласково эдак, как отец родной.
— Мемо,— говорит,— откажись ты от этого выкупа. В твоих же интересах уехать от деревни подальше. Ты еще молод, пока отслужишь, все твои беды сами собой забудутся. Отошлем тебя в Диярбекир. Это настоящий рай, сам увидишь. Чем выкуп платить, лучше те деньги на себя потратишь, погуляешь в свое удовольствие.
Задумался я. А что, в самом деле, какая разница: год служить или полгода?
— Согласен, бек мой,— говорю.— Сделаю, как велишь. Пойду без выкупа.
Начальник меня по спине похлопал.
— Молодец, парень! — говорит.—Теперь ты мне еще больше нравишься. Из тебя выйдет хороший солдат. Первое качество для солдата — умение повиноваться. Таких в армии любят. Однако хочу дать тебе совет: как бы офицер к тебе ни относился, как бы ни наказывал — хоть прибей он тебя, хоть в пыль разотри— ты молчок! Кто офицера ослушался, тому прощенья нет. Сразу под трибунал. Расстрелять не расстреляют, а в тюрьме сгноят.
— Не ослушаюсь, бек мой.
— Ну, молодец!
Потом вызывает начальник какого-то солдата. Тот прибежал, каблуками щелкнул.
— Слушаю, командир.
— Документы для отправки Мемо готовы?
— Готовы, командир.
— Давай сюда!
— Слушаюсь, командир.
Начальник ладони потер, довольный. Улыбается, дяде говорит:
— У нас тут дела так и кипят!
Назавтра отправились мы с дядей в Диярбекир. Дядя как обещал начальнику, так и сделал: сдал меня в казарму с рук на руки. Снял я с себя пояс, где деньги зашиты, передал дяде, попрощались мы, и остался я один среди чужих.
Ротный командир наш, капитан, сущим зверем оказался. Ему все едино было, кто ты — ефрейтор или унтер-офицер, лупил.нещадно всех подряд, а уж если ты курд, лучше на глаза ему не попадайся, набросится как бешеный, до полусмерти отдубасит.
В первый же день, только я к нему явился, он меня спрашивает.
— Откуда родом? Назвал я ему свою деревню.
— Из курдов будешь?
— Не-е, какой я курд! Мусульманин правоверный.
Посмотрел на меня волком, знать, известно было ему, что в тех краях курды живут. С той поры взял меня на заметку.
Бывало, на утренней поверке остановится возле какого-нибудь курда-бедолаги и давай его честить:
— Чего можно ждать от вас, сукины дети! Вы только сзади нападать ловки! Весь ваш род поганый такой! Диярбекир шейхам-бекам сдали! Какая на вас, подлецов, надежда! — Разорется да хрясть, хрясть курда по морде!
Уж как я старался, чего только не делал, чтобы не попасть ему под горячую, руку! На боевых учениях и в казарме и днем и ночью так из кожи и лез, чтоб только не налетел он на меня. Грамоте вперед всех обучился. По истории, по географии ответить, товарищей выручить — тут я опять первый. Ни разу не похвалил меня капитан, ни разу на меня по-людски не глянул. Сказали мне, что таких, как я, он сам не бьет, а всю роту на них натравить норовит.
А тут еще такое стряслось, что он и вовсе взбеленился. Был у одного офицера в нашей роте в денщиках курд. Поначалу, пока у него сноровки не было, бил его офицер нещадно за каждую что. ни на есть пустяковину. Тот и затаил на него злобу. Приметил, что у офицера дочь в поре, нагрянул к ней, когда она одна дома была, и обесчестил. Как узнал офицер, зашелся весь. Вцепился в того курда мертвой хваткой — еле вырвали. Ну, ясное дело, курда — под трибунал, и, сколько положено, ему навесили. Но после этого капитана нашего при виде курдов прямо трясти стало. В обеденный перерыв оставил всю роту в казарме. Выстроил нас на берегу Тигра. Вызвал из строя всех Курдов. Приказывает: положить их под палки! Всыпали нам по пяткам столько ударов, что я и счет потерял. Ступни у нас раздулись, подняться не можем. Отволокли нас солдаты в казарму, а. там капитан нас на гауптвахту посадил: не встаем, мол, при виде начальства, проявляем неповиновение. Заперли нас в казарменном подвале. Три дня мы там трупами лежали.
После этого случая все в голове моей помутилось. Одна дума на сердце камнем легла: бежать отсюда куда глаза глядят! Не слышать солдатского горна, офицерской ругани, не стоять на часах! Тоска по родине мне змеей в грудь заползла. Горы мои перед глазами стоят. Ляжешь в траву — тимьяном тянет, голова кружится... Тут я клятву себе дал: отсижу срок — и деру!
От дум своих невеселых песню затянул:
Кто. на чужбине слезу мне утрет, Кто приголубит, к сердцу прижмет?
В это самое время мимо окна проходил командир полка. Остановился, послушал. Видать, песня ему по душе пришлась. Приказал часовому отомкнуть дверь, входит. Часовой ревет: «Встать!» — а у нас не то чтобы встать, пошевелиться -мочи нет. Извинился я перед командиром за себя и за товарищей, рассказал ему все. Полюбопытствовал он, за что нас так отделали.
— И не спрашивай, командир,— говорю.— Мыслимое ли это дело, чтобы невиновный человек искупал грех какого-то паразита? Ехал я служить — у меня душа пела. А теперь я что? Головешка со старого пепелища...
Молчит командир полка, желваками играет. Потом спрашивает:
— А кто из вас сейчас песню пел?
— Я, командир.
— По родным местам соскучился?..
Не дожидаясь ответа, повернулся и вышел.
Не прошло и двух часов, входят в камеру двое часовых, объявляют приказ: всех переправить в госпиталь.
Провалялись мы в госпитале пятнадцать дней. Уход за нами был отменный. И врачи и сестры душевно к нам подошли.
После выписки из госпиталя зовет меня к себе командир полка. Я пришел, каблуками щелкнул.
Смотрит на меня полковник ласково, как отец.
— Мемо, ты прямо как лев стал!
— По твоей милости, командир.
— Посылаю тебя в родные края на побывку. Доволен?
— Благодарствую, командир! Пусть аллах пошлет тебе долгую жизнь.
— После возвращения будешь служить при клубе.
— Слушаюсь, командир.
Приехал я домой. Все былое вспомнилось. Сенем передо мной ожила, как ножом по сердцу резанула. Стал у дяди проситься: пусти да пусти меня в горы, колокольцами поторговать. Обнял меня дядя.
— Не бей ноги впустую, курбан. Сенем твою давно продали.
Спина у меня холодным потом покрылась.
— Кому?
— Какому-то шейху старому. Возле самой границы живет.
Ноги мои подкосились, грохнулся я оземь. Сел дядя подле меня, гладит, приговаривает:
— Выкинь ее из головы, сынок. Роза сорвана — девка продана. Не одна она красавица на белом свете.
Мы таких тебе сыщем, что Сенем им и воду подавать не годится. Вот увидишь.
Понял я: дядя от тяжких дум меня отвлечь хочет. Виноватым себя чувствует за то, что разлучила нас с Сенем солдатская служба.
Уж он таскал меня за собой повсюду, веселил меня, веселил. Все тоску мою развеять старался. Пустая затея! Ни саз с зурной, ни пляски с песнями не задели меня за живое. Без Сенем и горы родные для меня темницей стали, и красавицы все лицом померкли. Взялся я мастерить для коня командира седло да оголовье уздечки с колокольчиком, так время и скоротал. А дядя для него из оленьего рога рукоятку для кинжала смастерил.
Вернулся я на службу, поднес командиру полка свои подарки. Обрадовался командир.
— Спасибо, дружище,— говорит.— Ну, уж если ты так ласков к моему коню, быть тебе моим конюхом.
— Слушаюсь, командир. Пуще глаза буду беречь твоего коня.
— А по ночам в клубе будешь нести службу.
— Слушаюсь, командир.
Так и началась моя новая жизнь.
А конь был у командира полка знатный — чистокровный арабский скакун, гладкий, осанистый и с норовом. Пока песню ему не затянешь, ни за что под скребницу не встанет. Мало-помалу привык ко мне конь. Так и ходит за мной по пятам, как ягненок за овцой. Изюм у меня из рук брал. Крикну, бывало: «Сеит!» — тут же прискачет. Будь хоть на цепи, порвет цепь и прибежит.
Налью ему с вечеру чистой воды, засыплю в ясли корму, запру его на конюшне, а сам — в клуб. Солдатскую форму с себя скину, клубную надену — из белого алеппского шелка, у ворота пуговицами да шитьем отделана.
В клуб офицеры вместе со своими ханым ходили. Пили там, ели, а под конец недели еще и плясали. Загудят музыканты в трубы, загрохают в барабан — джазом это называется по-ихнему,— хватают офицеры своих ханым в обнимку и давай плясать. В такой
раж войдут, что до утра готовы скакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18