Йожко долго светил. Потом пришел Маянек и без всякой наживки вытащил сеть. За то, что светил, Йожко получил окуня, а мама — много рыбы. Когда построили сахарозавод, вся рыба сдохла. Перемерли и рыбаки, а с ними и усатый Маянек.
На стенах сырого подвала сидит, верно, с тысячу комаров. Йожко подпаливает их свечкой, и комары печалятся, что покинули болото у реки. Комариные крылья поджариваются, пламя рисует на стене черные пятна, и Йожко улыбается.
Не любит он комаров, поэтому любит их убивать.
Когда свеча догорает, Йожко переходит в столовую. В дверях стоит повариха Маришка Ваврекова. Сумка ее набита кнедлями, а сверху две лампочки по пять пятьдесят. Йожко, прошмыгнув в кухню, обнаруживает, что исчезли лампочки в коридорчике у кладовки. Маленький Битман бежит к отцу.
Перед усадьбой сшибается с Лоло-дураком.
— Давай жми, в газете такого бегуна прославят,— подначивает его Лоло.
— Две лампочки? — спохватывается Игор Битман.— Ступай спать! — цыкает он на Йожко, который намылился было за ним.
Йожко делает вид, что идет спать, а сам шмыгает в Иоланкину горенку. Иоланка лежит на диване и смотрит цветной телевизор за одиннадцать тысяч. На экране пытают тайного агента электрическим током за два-три гроша.
Игор Битман, словно привидение, появляется в дверях клубного зала. Кивком зазывает Маришку, а ей не больно-то хочется — агент, того и гляди, заложит своих соагентов.
Яро больше занимает напряженный интерес своих сожителей.
— Что скажете на это? — обращается он к старенькому садовнику Димко.
— Завсегда набитая, точно бобовый сноп,— определяет Димко телепрограмму.
— Помолчите,— ворчит благочестивый Йожка, увлеченный зрелищем.
Игор и Маришка стоят у доски объявлений, где вывешиваются письма от родственников.
— В коридорчике у кладовки недостает двух лампочек. Еще вчера там были.— Битман пристально смотрит на Маришку.
— А я почем знаю? — отпирается повариха.
— Пошли в канцелярию, Маришка,— приглашает ее Битман.— Нелегкая у тебя жизнь.
Маришку согревает человеческое слово.
Чуть погодя в темной канцелярии слышится тихий смех. Игор Битман знает людей.
— Сидит она у бассейна, и вдруг тр-р-р — купальник по швам. Кругом народ, куда деваться? Она дает собаке понюхать купальник и посылает ее за другим — пусть где утащит. А собака возьми да приведи ей мужика прямо за яблочки.
Маришка чуть не лопается от смеха — с управляющим ей хорошо.
— Ох, и тяжко мне,— меняет Битман тон.
— Чего ж не хватает тебе, Игорко?
— Я ведь паренек с хутора, завсегда пил молочко прямо из-под коровки. Да и теперь подношу ко рту только то, что в своей натуральной оберточке,— шутит Битман, а рука его уже на Маришкиной мощной груди.
Маришка деревенеет.
— Хозяйка мне требуется, дом большой,— ходит с козыря Битман.
Маришка вздыхает, но руку его не отталкивает.
— А я почем знаю?!
Маришка не знает, зато Игор Битман отлично все знает. Свободной рукой он снимает со стола сумку с кнедлями и лампочками и проходит вперед.
— Маришка,— шепчет он.
Ошалевшей Маришке отступать некуда — Игор легонько подталкивает ее к столу.
Перед усадьбой битмановский щенок ворчит на старого пса Гарино из богадельни. Щенок быстро завоевал симпатию стариков — больно ласковый был. Гарино голодает — здесь он лишний. Щенок оттачивает на нем свои зубы. Гарино становится философом, полным достоинства. Достоинства его лишает только голод.
После фильма о пограничниках маленький Битман повел Гарино в поле, взяв его на проволоку. Он ожидал от Гарино высокого боевого духа, но пес презрел все команды — разве что подавал лапу. Под конец Йожко Битман решил пробежаться, и Гарино пришлось подлаживаться под Него — иначе проволока врезалась бы в шею. Но когда получалось в ногу, Гарино казалось, что бежит он свободно.
Цепь тянет Гарино к земле, он полон воспоминаний о своей свободной пробежке, но щенок, которого Битман купил у Цабадаихи, мешает ему вспоминать. Гарино хватает щенка, щенок визжит, и из клубного зала, Опираясь на клюку, приковыливает Томаш Вайсабел. Клюкой он наподдает Гарино за то, что тот обидел его/ любимца.
У Томаша Вайсабела было три брата — строили они по дому в родной деревне, где оставался один Томаш. Братья посылали ему деньги, так как работали там, где хорошо платят: Яно на шахте, Юро в армии, а Павел был парикмахером. Так, вечерами, Томаш построил три дома, а помогала ему жена Илона. Еще когда ставили первый дом и тащили бочку смолы, Илона надорвалась, изошла кровью и скинула. Пусть и не велика беда, но детей у нёе больше не было; прочахла она двадцать лет и померла.
Братья приехали, выплатили Томашу его долю и продали под дачу родительский дом, потому как стоял он в мокряди возле леса. Дурак чего не купит! Томаша привезли сюда, где леса нет,— другого места не сыскалось. И вот Томаш ковыляет тут с клюкой и ждет, когда ему выйдет срок, потому что в богадельню приезжают ждать.
Томаш возвращается в клуб — с экрана говорят о продуктивности.
— Не для нас передача,— роняет Томаш и разворачивается на пятке.
Старики и старухи подымаются. Один Йожка остается при голубом свете — ждет конца передачи.
— Необходимо ликвидировать устаревшее оборудование, обзавестись новыми, более производительными породами скота, искать резервы и развивать продуктивность. Так, например, национальное предприятие...— вещает упитанный диктор.
— Приедешь к нам,— обращается к телевизионному оратору Лоло, сдвигая на голове папашку,— другую запоешь песенку.
Пенсионеры разбредаются по высокому коридору, шаркая домашними туфлями по плиткам.
— Этот расщепленный абрикос не иначе как золотую медаль заслуживает,— говорит садовник Димко, грустно глядя на доску объявлений. На доске висит письмо Сильвинки для Иоганы.
— Чего же она его не берет? — ворчит Терезия Гунишова, восьмидесятилетняя торба с ядом.
— Не встает уже,— мягко замечает Димко.
— Притворяется,— отрезает Гунишиха и, откашлявшись, направляется прямо к Иогане.
— Не тормоши ее, Терезка,— говорит садовник Димко в дверях «девичьей», но тут Гунишиха так вскрикивает, что пробуждается хмельная Каталин Месарошова.
— Веселей-ка мне сыграйте, ножки сами в пляс пойдут,— напевает она.
— Цыц, пьянь экая! — прикрикивают на нее.
В дверь протискивается Лоло. Зажигает свет и снимает черную папашку. На всю девичью сияет его лысина.
— Плешак! — заходится смехом Каталин.
— Шалабольница! — припоминает Лоло прозвище, которое дала ей строгая вдова Цабадаёва.
— Получишь у меня! — грозит ему Каталин.
— По крайности не замерзнет! — не дает ей спуску Лоло. Постояв, удаляется. Входят бабки, вздыхают.
— Даже письма не прочла.
— Кто вослед пойдет?
— Заместо меня пошла, мой черед был.
— Не толкайся, и ты окочуришься.
— Я еще у тебя на похоронах наплююсь вволю.
Старики уходят, такие разговоры они уже слыхивали.
— Не хватает мне еще с ней надрываться! Пускай до утра тут полежит.
— Не стану спать с мертвой.
— А и ты ненамного живее!
Иогана остается на кровати. Все знают, что дежурная сестра Канталичова спит в доме напротив, у Золо Модровича, что работает в кооперативе на тракторе.
В «мальчишечьей» комнате иные разговоры.
— Куда подевалось трудолюбие? — рассуждает Томаш Вайсабел. Трудолюбие — его слабость.
— Кто мне даст сигаретку? — перебивает его Лоло-дурачок, у которого ничего нет — он все просит. Никто не откликается.
— Забрел я за Тихую воду,— продолжает Вайсабел.— Там заливают бетоном дорожку, чтоб по болоту люди не шлепали. Подхожу, а эти работяги щебенку просеивают — аж взмокли все. Спрашиваю: что за дела такие? А они мне и отвечают — никакие, мол, не дела, просто упало в щебенку кольцо за две тыщи крон. Мол, один бросил его другому посмотреть, а тут аккурат щебенку высыпали.
— Не уважают ценностей,— отзывается голос в углу.
— Достанет кольца, и уж работа на лад идет. Только кто ж им кольца в щебенку будет подсовывать? — философствует Томаш Вайсабел.— Три дома своими руками построил, знаю небось, как надо работать.
— Всю мою рубаху залил слезами, а все ж таки оставил меня здесь,— вспоминает единственного сына Тибор Бергер. Тибор Бергер — новенький, все о семье думает.
— Забудь про них,— отзывается кто-то в углу.— Не стоят они тебя.
— Куда ни глянь, повсюду какой-нибудь пустоброд лоботрясничает,— качает Вайсабел головой, и сильные его руки слабеют от бездействия.
— Возьми заступ, да пошли землю копать,— завлекает его садовник Димко.
— Сад — бабья работа,— высоко заносится Вайсабел.
— Лучше бабья, чем никакая,— говорит Яро.
— С водой — беда прямо! — печалится щупленький Димко; на него нападает дрема.— Нижняя уходит, верхняя высыхает, все убывает вода. Бывало, по ней плоты носились, а нынче — пусто. О полой воде и слыхом не слыхать.
— В Дунае я на семь метров дно видел,— зевает Лоло.— А теперь его весь австрияки загадили, да мы еще подбавляем. Сквозь такую воду и не проглянешь.
— И зачем я только дочерей растил? — спрашивает горький голос из угла. В углу лежит шестидесятилетний Ян Требатицкий, отец двух дочерей. В первый же день, как вышел на пенсию, привезли его сюда на такси.— Бабку оставили, потому как пеленки умеет стирать. Зачем им дед — точильщик? — дрожит голос в углу.— А я мужик еще дюжий, могу и поработать.
— Кто любить ловок, у того дочери родятся,— утешает его старый Яро.
— Я мужик стоящий, все при мне,— выставляется Требатицкий, голос у него крепнет.
— Чтоб сына родить, надо знать, как любить,— подкалывает его Лоло-дурак.
— Птахи мы разнесчастные — пустые яйца в наших гнездах,— подтрунивает над собой старый Яро, чтобы Требатицкий не разнюнился — под его ахи-охи не очень- то спится.
— Острым ножиком я еще могу есть,— хорохорится садовник Димко, позвякивая по столику истертым кривым ножом, которым обычно режет говядину, если она приготовлена под дичь.
— Их сбили с толку,— не сдается Требатицкий.— Мыто знали, как жить. Нам светило что-то.
— Наша вселенная — частица большого мира, а каждая частица нашего мира включает в себя всю вселенную малого мира. Но тот большой мир, в котором мы лишь частица, есть частица и того малого мира. Так каждый мир подчиняется следующему, и все миры частицами входят друг в друга, но друг друга не постигают.
— Ты чего дуришь нам голову? — смеется Ян Требатицкий.
— Ты где это вычитал? — спрашивает старый Яро.
— Мое открытие,— вытирает Лоло лысину.— Правда, нигде его за мной не признали.
— Поэтому тебя сюда и упекли,— замечает Требатицкий.
— Не поэтому! — взвивается Лоло.— Я дом перепи
сал. Ну что вы, мы о вас позаботимся, зачем вам дом. Переписал я дом, и еще, мол, машину хорошо бы в придачу. Купил я им машину, и на ней пьяного меня сюда и доставили. Ох, и набрался же я!
— Помню, как ты куролесил,— кивает Димко.— У меня их по белу свету двенадцать. Пятеро в малолетстве померло, а двенадцать живут-поживают, смертушка их не берет. Нету для меня у них места, по свету мотаются. За девять годков мне ни разу никто и не отписал,— дрожал у Димко голос.— Позабыли меня. Не знаю даже, который за меня платит, который кормит-поит.
— Нам бы самим друг про друга не забывать,— жалеет его старый Яро, и зреет в нем один план.— Не плачь, Димко, не жалей, жалость погубит тебя. Сад тебя зовет,— утешает Яро.
— Расщепленный абрикос изрядно уродил,— говорит опечаленный Димко сквозь ком в горле.— Медаль заслужил.
— Счастливый ты, Димко,— пытается Яро вызвать у старательного садовника улыбку.
— Хорошо бы проса раздобыть. Одну бы грядку засеять. Давненько не видал я его, да где-то ж оно должно быть. Вот бы пшенной каши с пылу с жару отведать. Урожайное, до того само расколосится, что сквозь него и земля не проглядывает.
— Не простой я человек,— задается Лоло.— Набрел я на часовенку, ночь пришла, а я — шасть к алтарю. Там и выспался.
— День во грехах, ночь в слезах.— В мальчишечью комнату входит Йожка, что означает: телепередача окончена.
— Убить тебя мало,— шипит Лоло, и они схватываются.
Лоло и Йожка ненавидят друг друга с тех пор, как впервые встретились.
— Свинья криводушная, как моя жена! — кричит
Лоло.
— Нечестивец, дьявол, вылитая Амалька! — задыхается от злости Йожка.
— Зачем драться, лучше б вам женами обменяться,— смеется Яро.
Измочаленные противники успокаиваются, но все еще хрипло дышат.
— Где двое дерутся, там и третий схлопочет,— ворчит Лоло и засыпает.
Игор Битман тихонько выпроваживает Маришку. Доходит с ней до самой «Надежды», там поворачивает.
Маришка входит в дверь. В углу стоит бильярд, а вокруг него качается завсегдашняя братия.
— Хватит с него? — спрашивает Маришка Штефана Моравца.
— Еще две по пятьдесят,— отвечает корчмарь.
Маришка садится у двери и ждет, когда ее благоверный выпьет свою порцию. Потом он ослабнет, и она поволочет его домой. Маришка голодна, она вынимает из сумки кнедлю и принимается есть.
Моравец несет на подносе для Рудо последние пятьдесят граммов.
Маришка закидывает мужнину руку к себе на плечи, вынимает из нее кий и полуведет-полунесет мужа домой.
Рудо Ваврек перебрался на юг Словакии, на Дольняки, с кисуцких хуторов, где приучился пить. Купил дом с землей и посадил двадцать аров картофеля. На картошку напал колорадский жук, но Рудо поскупился на опрыскивание. Ходил вдоль рядов и сметал жучков метлой в борозды, пока они не сожрали всю ботву. На другой год купил опрыскиватель, опрыскивает, как и все, и картошка у него тоже сладкая.
Маришка скидывает Рудо в кровать и подсаживается к нему. Вонючий муж ей противен, она думает об Игоре Битмане. До рассвета недолго. Утро занимается рано, июнь ведь. Небо чистое, все вызвездилось.
Где-то на чердаке мяучит кот — от души орет. На кошачьи шаги просыпаются собаки и долго воют на полнолунье.
Под звездами гудит самолет, мотор работает надежно и точно; авиатехника всегда шагает в ногу со временем.
На кровати лежит прекрасная Иоланка, руки на молоденьких грудках. Иоланка уже вошла в плоть — буйная кровь грешной матери бунтует вовсю. Иоланка сквозь полумрак глядит на резной потолок и думает о Петере Гарнади, семнадцатилетнем ученике из соседней деревни.
— Когда тебе стукнет пятнадцать, приду к тебе,— сказал Петер, кумир всех девятиклассниц.— Женюсь на тебе.
Иоланка — вылитая Елена Битманова. Невтерпеж ей дожидаться футболиста, которого подыскивает отец. Молоденькие грудки ужасно занятны, и послезавтра Иоланке исполнится пятнадцать. По закону с послезавтра она вольна делать все, что ей вздумается. Глаза у Иоланки широко открыты, а ее ладони ощущают грешную кровь.
Игор Битман доволен. Все у него ладится. Только что вернул Рудо Вавреку рога, которые должен был ему четыре года. У Игора тогда другая была цель — должность в доме для престарелых, а это, уж так повелось, непыльная работенка. После развода он решил всем воздать по заслугам. Елене отомстил на детях — доказал суду, что его жена такая, какая есть, и детей оставил себе. Ползала она, как змея, но Игор был непреклонен.
— Я своего добьюсь и детей сам выращу, они забудут тебя! — не раз и не два кричал он Елене, когда та выпрашивала хотя бы Йожко.
Из кредиторов остался один водитель Милох — он тоже подкатывался к Елене, хотя уже имел красивую невесту. На Милошку Игор давно положил глаз, да что-то никак не может к ней подступиться. Милох купил собаку английской породы, свирепую, как сто чертей, и Милошиха дрейфит. Снотворные порошки в мясе — смекает управляющий в приливе надежды и засыпает, полный решимости добиться своей, битмановской, справедливости.
У старого Яро вся ночь насмарку. Привиделся ему сон о совершеннейшей подделке природы, которую всем демонстрируют, чтоб незаметно было, как загублена природа настоящая. Яро с отвращением присматривается к фальшивой рябине. Ягоды и те порченые. Он берет одну в рот, и на языке горкнет сок более рябиновый, чем настоящий.
Он вскакивает на постели, возмущенный обманом.
— Подделка даже натуральнее, чем натура,— бросает он в темноту.
Мальчишечья комната храпит, вздыхает, покашливает. Яро осознает, где он, и сплевывает на пол. Смущается — на память ему приходят слова Лоло: «Мужчины, которые рано встают, снов не видят. Такие суровеют и сразу берутся за дело — лезут прямо под юбку. Да будет благословен плод грубой жизни!»
Перед Яро, бывшим научным работником, встает день, когда дорогой сынок и любимая дочка накачали его какими-то наркотиками и привезли сюда. Он весело поздоровался со всеми стариками и персоналом, помахал детям, спешившим к автобусу, и бодро вошел в усадьбу.
Дежурила вдова Лида Модровичова, ядовитая фурия, раздосадованная тем, что именно ей выпало принимать человека, поступившего с кой-какими вещами — в таком случае всегда много писанины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13