— Да вы это куда? — остановил его Матвей Ильич.— Надо прежде доложить. Спросить: желают ли принять... А то — на! Без доклада прямо в горницы прут! Какой это такой порядок! -— ворчал старик и пошел из передней в комнаты,,захлопнув дверь у самого носа Обноскова.
— Старая бестия, лягается! — прошептал Алексей Алексеевич, ходя по передней нетерпеливой походкой.
— Ну, вот, доложил,—заворчал Матвей Ильич, снова являясь пред гостем и садясь в угол, где он до того что-то портняжил.
— Ну, что же велели сказать? — спросил Обносков в ярости.
— Что?! Видите, дверь открыта,— ну и ступайте,— ответил старик, не обращая на него внимания, и заворчал что-то себе под нос.
Под влиянием этой сцены у Алексея Алексеевича прошла минутная трусость, и на место ее явилось дерзкое желание быть грубым до последней степени и выместить на ком-нибудь проглоченную обиду. Он вошел в простую, но уютную гостиную. Перед ним, почти на середине комнаты, стояла Стефания, спокойная, прекрасная, без всяких гримас и признаков волнения. Она молчала.
— Здравствуйте,— скороговоркой пробормотал Обносков.— Меня привело в ваш дом только дело... Вы подали ко взысканию безденежный вексель, вы-, прошенный вами у дяди.
Стефания молча слушала, ее лицо оставалось по-прежнему спокойным. Глядя на нее в эту минуту, можно было подумать, что эта женщина сумеет владеть собою на каком угодно допросе.
— Вы, вероятно, нехорошо понимаете, что вы делаете,— заговорил снова Обносков, отчасти удивленный этим бесстрастным спокойствием.— Требовать не свои деньги — вообще низко; но если притом они отнимаются у законных наследников, то подобному поступку трудно приискать название.
Стефания все молчала и слушала. Обносков вышел из терпения.
— Что же вы молчите? — спросил он ее.
— Что же мне отвечать? Вы выражаете свои мнения, я их слушаю,— улыбнулась Стефания невозмутимо-холодною улыбкою.
— Я совсем не затем приехал, чтобы высказывать свои мнения,— с досадой вымолвил.Алексей Алексеевич, взбешенный этой улыбкой.
— Но покуда ваши слова имели именно этот характер,— заметила Стефания.
— Я очень слаб, мне тяжело объясняться стоя,— произнес с одышкой Обносков и с злобной иронией
прибавил:—Я сяду, хотя вы, кажется, и не желаете этого.
— Мне совершенно все равно,— равнодушно сказала Стефания и первая опустилась в кресло.
Обносков тоже сел. Оба помолчали. Он измерял ее яростными глазами, она же смотрела просто и невозмутимо спокойно — казалось, что ей очень удобно сидеть на мягком кресле и слушать гостя. Так как Стефания не изъявляла никакого желания начать беседу, то ему снова пришлось заговорить первому.
— Вы должны отчасти знать,—-начал гость,— что у моего покойного дяди, кроме меня, прямого наследника, было две сестры. У этих женщин нет ничего, они почти нищие. Вся их надежда заключалась в помощи брата и в тех деньгах, которые могли достаться им после его смерти. Состояние дяди оказалось, против всяких ожиданий, гораздо менее, чем мы думали. Я не стану упрекать в чем-нибудь вас, хотя я знаю, что вы были главной причиной, уменьшившей состояние дяди. Но этого не поправишь... После его смерти осталось имущества столько, что если уплатить вам деньги по взятому вами векселю, то в остатке получится почти нуль; если же вычесть из этого остатка следующую мне часть, то сестрам покойного достанется просто несколько рублей.
По лицу Стефании скользнула едва заметная усмешка при упоминании об этом вычете законной части Алексея Алексеевича из имущества, равняющегося нулю.
— Эти две несчастные женщины, плохо образованные, не привыкшие к труду,— продолжал гость,— останутся нищими. И причиной этого будете вы. Загляните в свою совесть. Не должны ли пробудиться там стыд и раскаяние. Вы — любовница, извините за название, но вы добровольно принимали его, живя с дядей; ваши дети — незаконнорожденные,— чьи они — это не наше дело,— и вы берете деньги,, грабите их у законных наследников, пуская последних по миру. Это такое позорное преступление, это такой несмываемый грех, перед которым человек не может не краснеть в своей душе.
Стефания спокойно полулежала в кресле и упорно продолжала молчать.
— Вы, кажется, хотите сыграть со мною комедию,— раздражился Обносков,— хотите отмолчаться, вывести меня из терпения и выгнать вон своим молчанием?
— Что же я буду вам отвечать? — снова спокойно спросила Стефания.— Вы опять выражаете только свои мнения, я их слушаю. Ваше дело такого рода, что вам приходится ограничиться именно одною этою ролью. Вы понимаете, что другого исхода для вас нет.
— Вы так думаете-с? — едко спросил Обносков, разозленный тем, что Высоцкая сразу поняла и бесплодность его разговоров, и характер его роли.— Но положим, что я только и могу делать в этом деле одно— высказывать свои мнения. В таком случае, мне хотелось бы слышать ваше мнение.
— Мое мнение высказано гораздо раньше вашего,— равнодушно ответила Стефания.
— Да вы всё.молчали! — увлекся Обносков и не сразу сообразил сущность ответа Стефании.
— Да, теперь я молчала, потому что высказалась уже прежде, подав ко взысканию вексель,— улыбнулась Высоцкая.
Обносков позеленел и, вскочив с места, заходил по комнате.
— А! Так вы смеетесь над намп! —заговорил он в гневе.— Прекрасно! Вы думаете, что мы так оставим это дело? Вы полагаете, что мы не станем требовать судом своих денег? Нет-с, я последний грош отдам, чтобы показать вам, что у нас любовницы и незаконнорожденные дети не могут ни при каких условиях грабить законных наследников. Вы думали, что вы нашли выход обойти закон? Вы хотели насмеяться над этим законом, жили без венчанья с человеком, грабили его, чтобы заставить общество поклоняться вам и уважать вас за деньги; дураки даже называли вас, любовницу, женою этого человека; потом вы вынудили его дать вам вексель, и теперь вы опять хотите торжествовать, пуская по миру законных наследников и показывая всем, что и разврат может торжествовать над честностью и беззаконие над законностью. Но вам этого не удастся, слышите вы, не удастся!
Обносков, весь покрытый потом, искривленный от злобы, опять бросился на стул и тотчас же вскочил снова.
— Кто же вам мешает действовать судебным порядком, а не раздражать себя кричаньем здесь? — почти с участием спросила Стефания своего измучен-ного гостя.
Гость сжал кулаки и снова тяжело опустился на стул, облокотившись на стол и стиснув голову руками,
Стефания неторопливо встала и позвонила. Вошел Матвей Ильич.
— Матвей Ильич, подайте господину Обноскову воды,— обратилась она к старику и, тихо наклонив голову, прошла мимо гостя в другую комнату.
Матвей Ильич подал воду. Обносков молча выпил. Теперь он был похож на ослабевшего ребенка. Его можно было заставить делать что угодно.
— Прикажете нанять извозчика? — спросил Матвей Ильич довольно мягким голосом и с невольным сожалением покачал головой, глядя на это вдруг осунувшееся лицо с мутными глазами.
— Да... ехать... больше нечего делать...— бормотал Обносков, как пьяный.— Нужно было!..— треснул он кулаком по столу, не докончив своей фразы.
Стефания, между тем, вошла в свою комнату, и ее лицо приняло вдруг озабоченный вид.
— Что с тобой, матушка? — спросил ее старший сын, знакомый читателю. Теперь он уже был студентом Технологического института.
— Надо будет съездить к Обносковым,— сказала она и потерла в раздумье свой лоб рукою.
— К Обносковым? — изумился сын.
— Да, к сестрам покойного твоего отца,— продолжала мать и потом прибавила каким-то тоном удивления: — Вообрази, они чуть не остались нищими, У отца оказалось совсем не такое большое состояние, как все думали. Надо будет успокоить этих несчастных женщин.
Сын помолчал.
— Матушка,— начал он нерешительно через минуту.— Должно ли и полезно ли помочь им? Они много сделали тебе зла.
— Что же? Мстить? — спросила мать е упреком в голосе.
— Нет, нет,— отрицательно покачал головою сын.— Но они вредные женщины.
— Они нищие и будут еще вреднее, если им не помочь,— промолвила мать.— Они привыкли держать себя чопорно, жить без труда и порядочно одеваться. Если у них не будет средств, они пустятся в разврат или станут обирать других, отнимая кусок хлеба у бедняков своими происками.
— Они и теперь отнимут хлеб у бедняков. Их долю ты могла бы отдать другим...
— Но я не могла бы тогда иметь влияния иа них.
— Ты думаешь их исправить?
— Нет, но для сдерживанья их у меня будут в руках средства.
Сын замолчал.
— А я уж думал,— начал он снова уже веселым тоном,— что ты к этому подлецу хочешь ехать,— указал он на ту комнату, где был за минуту Алексей Алексеевич.
— Да, он подл и вреден,— с отвращением произнесла мать и потом весело засмеялась.— Глуп он невообразимо!
Сын тоже засмеялся и нежно поцеловал руку матери, точно благодаря ее за что-то.
В доме Алексея Алексеевича шла уже в это время суматоха. Хозяин был привезен домой совсем больным и с трудом дотащился до своей постели. Его била лихорадка, душил кашель, во всем теле чувствовалась непомерная слабость.
— Леня, голубчик, что с тобой? — всплеснула ру-ками Марья Ивановна.
— Пошлите за доктором! Я умираю! Дышать трудно! — прошептал больной и закрыл глаза.
Марья Ивановна бросилась из комнаты, послала за доктором, выругала за неповоротливость кухарку и, захватив с вешалки из передней что-то из верхнего платья, кажется, салоп, бросилась в комнату сына. Здесь она прикрыла его принесенной теплой одеждой и снова побежала чем-то распоряжаться. Груня еще ничего не знала. Наконец приехал доктор, новые хлопоты, новая беготня. До ушей Груш достиг весь этот шум, она позвала горничную и спросила о его причине.
— Барин умирает-с! — отвечала горничная. Груня побледнела и поспешно отправилась в кабинет мужа.
— Поздно, поздно пожаловать изволили,— прошипела Марья Ивановна.
Груня вздрогнула.
— Как? —воскликнула она и бросилась к постели мужа. Он, тяжело дыша, спал.
Видя, что он жив, Груня с негодованием взглянула на Марью Ивановну, перепугавшую ее.
— Полюбуйтесь! Хорош? — шипела свекровь.— Вы всё довели его до этого. В семье-то радостей нет, так не поздоровеешь.
— Здесь не место ссориться,— шепотом заметила Груня.— Вам надо заботиться об его выздоровлении, а не добивать его огорчениями... Надеюсь, что эта потеря тяжелее всего отзовется на вас.
Груня вышла.
— Уж на ком же больше, как не на мне! — воскликнула Марья Ивановна, и вдруг ее воображению представилась возможность смерти Лени. Что тогда делать? Опять нищета, опять содержать студентов-жильцов, прокармливать себя подаяниями благотворителей? «Господи, спаси его и сохрани! Услышь материнские слезы»,— шептала она, глядя на образ и мысленно сравнивая настоящее свое сытое довольство с пережитой нуждою. Ей стало страшно за свое будущее. Но мало-помалу она начала понимать, что ее 'настоящее довольство только отчасти и очень мало зависит от жалованья Лени, которое прекратится с его смертью; она начала сознавать, что главный источник этого довольства заключается в деньгах, выдаваемых отцом Груни, что часть этих денег стала бы выдаваться и ей после смерти сына, если бы она была в хороших отношениях с невесткой. Прошлого нельзя воротить, но можно управлять своими отношениями к людям в настоящем. Сойтись с невесткой, ухаживать за ней, подделываться к ней стало теперь целью Марьи Ивановны. Казалось ей, что все надо перенести, что надо кошке поклониться в ножки, только бы обеспечить свое будущее. Тяжелая, бессонная ночь прошла для нее у постели умирающего сына. Не менее тягостную ночь провела и Груня в своей комнате. Она не молилась, не плакала, подобно свекрови, она даже не содрогалась при мысли о смерти мужа. Нет, какое-то страшное чувство боязливой радости было в ее душе при мысли о смерти этого человека, и Груня даже не
стыдилась этого чувства. Только теперь она поняла, что ее связь разорвана не только со свекровью, но и с мужем.
Однако у нее не стало сил не пойти в комнату этого чуждого ее сердцу человека. Она говорила себе, что надо ходить даже и за чужими больными, а тем более за теми, с кем нас связали законные узы брака.
— Голубчик, ангел мой кроткий, вот и вы пришли сюда,— воскликнула Марья Ивановна, встретив на другой день Груню в комнате Алексея Алексеевича.
Груня изумилась этому приветствию.
— Простите вы меня! — всхлипывая, говорила свекровь.— Наделала я вам в жизни неприятностей!.. Вспыльчива я, а вы сердиты, вы неуступчивы... Если бы вы хоть раз приласкались ко мне, так я бы ножки ваши целовала, как собачонка за вами бегала бы... Ведь я горя в жизни натерпелась много, меня жизнь испортила... Разве я виновата, что мой карактер таков?.. Забудьте вы все старое. У одра смертного люди сходятся, врагам прощают. А ведь это сын мой умирает,— зарыдала Марья Ивановна,— сын мой.
У Груни дрогнуло сердце, но она. не шевелилась с места.
— Простите меня, грешную, глупую! — еще раз простонала Марья Ивановна и быстро поднесла к губам руку невестки.
— Что вы, что вы делаете!—-закрыла лицо руками Груня и впервые зарыдала какими-то истерическими слезами.— Зачем это люди жить не умеют друг с другом, зачем они губят друг друга, когда и в их сердцах есть и любовь, и нежность! — восклицала она и тихо поцеловала свекровь.
Молодое, неопытное существо было растрогано, потрясено голосом матери, рыдающей у постели умирающего сына... Сыну не стало в эту минуту легче, но горячо любящая мать успокоилась: у нее явилась надежда избавиться от нужды даже и тогда, когда^ он помрет...
Настало затишье и перемирие в обносковском семействе. Все дружно хлопотали о выздоровлении больного, совещались, проводили вместе вечера, дружески говорили между собой, не скупились на поцелуи, и никто не думал заглянуть в свою душу и прямо спросить себя: изменилась ли хоть какая-нибудь
существенная черта в их характерах и убеждениях? Полюбили ли они друг друга и может ли быть естественным этот мир, если ничто внутри примирившихся личностей не изменилось? Этих вопросов не делал никто: одни по расчету и подлости, другие по неопытности и доверчивости.
Алексей Алексеевич поправлялся медленно.
Долгие дни, проведенные в постели, в одиночестве, не прошли для него даром и внесли еще более желчи в его и без того желчный характер. По целым часам во время болезни размышлял он о недавних событиях, возмутивших мирное течение его жизни.
То представлялось ему, как граф Стругов, аристократ по рождению, консерватор, в душе, оказал покровительство «развратной женщине», назвал ее любовную связь гражданским браком и отнял для нее деньги от законных наследников. То вспоминалось ему, как его.дядя, человек постоянно уважавший законы, сумел обойти закон в пользу своих незаконнорожденных детей и, не имея сил и смелости написать духовное завещание, все-таки передал большую часть имущества этой же развратнице. Все это будило злобу Обноскова, но еще большую злобу пробуждала в больном та мысль, что и граф Стругов, и покойный дядя, и наконец, эта низкая женщина, видимо, насмеялись над ним, над честным человеком, стоявшим за свои законные права. «Одни хитры и ловко работают для достижения своих преступных целей,— думал Алексей Алексеевич,— другие по своей слабости потакают им, третьи же без всякого сознания роют яму тем принципам, за которые они стоят и должны стоять по своему положению в свете. Как посмотришь со стороны, то подумаешь, что и дядя стоял по убеждению, а не по жалкой слабости, за гражданский брак; подумаешь, что и граф Стругов признает в принципе,
а не в виде исключения, право незаконнорожденных детей на деньги законных наследников. И ведь не сознают подобные дураки, что значат исключения, что значат примеры в подобных делах. Если бы они сознавали это, то они сами испугались бы своих поступков. Ведь чем чаще открываются подобные лазейки, чем больше надеются найти их паши противники,тем смелее они действуют. Сегодня выйдет счастливо из дела одна Стефания Высоцкая, завтра явятся десять таких Высоцких. Да и страшнее всего то, что все эти Струговы не по неосмотрительности, не по необдуманности так поступают, нет! Это на них дух времени отразился. Теперь они мягче стали смотреть на то, против чего воевали и еще воюют сами. Прежде, сколько бы ни жила развратная женщина с человеком, она все-таки оставалась в их глазах любовницей, развратницей, а теперь, извольте видеть, давность связи в подобных делах смывает, по их мнению, пятно. Дураки! Да эта давность, эта продолжительность связи делает пятно только более ярким, более несмываемым... Тут уже не может быть оправдания в минутном заблуждении, в минутном увлечении, а это просто сознательное попирание законов государства и нравов общества... Дух времени, дух времени, да будет он проклят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31