Доктора это известие заинтересовало; он пожалел, что в ту ночь мирно спал, вместо того чтобы наблюдать за небом, но потрясенным он не выглядел. По его мнению, это был большой метеорит, летевший по очень пологой и высокой траектории и, возможно, действительно так и не упавший на землю. Я открыла было рот, чтобы высказать свою гипотезу, но мне тут же ясно представилось, как позабавит она доктора и как он, не расставаясь со своей добродушной улыбкой и приговаривая «видите ли, барышня…», не оставит от нее камня на камне. Так что рот мой так и закрылся, не издав ни звука. Я продолжала ждать сенсационных вестей, но дни шли за днями, а их все не было; под конец я уже и сама начала сомневаться, действительно ли была эта бешеная скачка под звездами или я просто уснула тогда, лежа на лугу, и мне все это привиделось. «Йарре, — спрашивала я, заглядывая в его большие коричневые глаза, — Йарре, ты помнишь?» Но тйорлы, увы, не умеют говорить.
Наступила осень; листья в последней агонии окрасились чахоточным румянцем, и с каждым днем все больше их сухих скрюченных трупов устилало землю. Печально завывая, тянулись на север стаи птиц. Близился брачный сезон и, соответственно, осенние каникулы.
Несмотря на каникулы, я никогда не любила это время. Прежде всего — из-за холода, вечно хмурого неба, тоскливых осенних дождей; так было в детстве, когда я ничего толком не знала о брачных сезонах. По крайней мере, на отчима и маму эти сезоны особо не влияли — я не замечала перемен в их поведении. Иное дело — другие аньйо.
Я, конечно, понимаю, что аньйо как-то должны продолжать свой род. Но неужели нельзя делать это с достоинством, не впадая, подобно животным, в безумие и исступление? Высоким штилем выражаясь, противно видеть, как свет разума в глазах аньйо (и без того у многих не слишком яркий) затмевается липким блеском вожделения. Конечно, сейчас не времена древней дикости. Цивилизованные страны делают все, чтобы свести ущерб от брачных сезонов к минимуму. Любые сделки, заключенные в брачный сезон, считаются недействительными. В это время правители не издают указов, послы не ведут переговоров, не заседают суды, даже палачи не делают свою работу — все более или менее серьезные дела откладываются на потом, когда к аньйо вновь вернутся спокойствие и здравомыслие. Школьников распускают на каникулы, хотя на них, исключая старшие классы, брачные сезоны еще не действуют — зато действуют на учителей. Но все равно каждый такой сезон насилие захлестывает мир. Число преступлений возрастает более чем в десять раз, именно в это время чаще всего вспыхивают мятежи. У большинства правителей хватает ума не развязывать в этот период войн, однако те войны, которые уже идут к этому времени, не прекращаются, а становятся куда более жестокими и для солдат, и для мирного населения.
Справедливости ради отмечу, что во время брачных сезонов создана немалая часть ранайской и вообще мировой поэзии. Но мне никогда не нравились эти истеричные стишки, пропитанные похотливым безумием. Куда интереснее читать рассудительные философские стихи, написанные этими же поэтами, но в другое время.
Впрочем, брачные сезоны действуют не на всех — я уже упоминала, в частности, своих родителей. Они и поженились в другое время.
Доктор Ваайне говорит, что нет ничего глупее, чем жениться в брачный сезон. В самом деле, все понимают, что в этот период лучше избегать серьезных и ответственных дел, а разве брак — это не серьезное и ответственное дело? Хотя доктор Ваайне, насколько мне известно, вообще никогда не был женат.
Не знаю, может быть, я унаследовала спокойный нрав по этой части от матери (уж точно не от пирата Лаарена), а может, прав отчим, говоривший, что природа лишь дала аньйо возможность для зачатия в это время — и не более, а до исступления они доводят себя сами. Так или иначе, хотя по мере взросления у меня и стали проявляться сезонные признаки — нутам набухающие губы и все такое, — никакого многократно описанного поэтами «жара» или хотя бы «томления в крови» в этот период я не чувствую. Как, впрочем, и в другие дни. Мои дуры-одноклассницы, конечно, считают, что я лишь корчу из себя недотрогу, а на самом деле мечтаю об обратном, да только на крылатую ни один парень не позарится. Ну да что с них возьмешь, они способны судить о других исключительно по себе.
Доктор Ваайне говорит, что брачные сезоны вообще на женщин влияют слабее — ведь их роль пассивна, у животных самцы дерутся за самку, а не наоборот. Но я думаю, что тут сыграло свою роль то, что я с детства воспитывалась не на романтических сказках, а на серьезных книгах, где никогда не воспевалось любовное помешательство, зато часто демонстрировались его пагубные последствия для целых народов — особенно в старину, когда правила, о которых я уже говорила, еще не были введены повсеместно. Так или иначе, я этому рада и горжусь тем, что способна контролировать себя все тринадцать месяцев в году.
Так вот, школу в очередной раз распустили на каникулы, я сидела дома, размеренный шелест дождя за окном навевал на меня тоску. Отчим говорил, что тоска и скука — удел бездельников, и я честно пыталась следовать его наставлениям, штудируя учебник гантруского (илсудрумским и старокйарохским я к тому времени уже владела совершенно свободно). Однако взгляд то и дело невольно соскальзывал со строчек, и сложные конструкции гантруской грамматики совершенно не задерживались в голове. В конце концов я подперла тяжелую голову руками и уставилась в окно, по которому ползли бесконечные змеи дождя. За этим занятием меня и застал Ллуйор.
— Скучаешь? — осведомился он.
— Что за манера — входить без стука! — ответила я с неприязнью, не меняя позы. К этому времени мы практически не общались — разве что во время совместных тренировок, если драку, пусть даже и учебную, можно называть общением. Ллуйору было уже шестнадцать, он считался совсем взрослым, захаживал в кабак со своими прежними уличными дружками, и даже отчим, не терпевший спиртного, не мог ему этого запретить. Меня он воспринимал как малявку и по возможности это подчеркивал — словно хотел отыграться за то время, когда он, несмотря на два года разницы, смотрел на меня снизу вверх… Я, впрочем, тоже не упускала случая позлорадствовать, если ему доводилось вернуться из кабака с подбитым глазом. Впрочем, такое случалось редко — мало кому, даже по пьянке, хотелось связываться с будущим йартнарским палачом.
— Да ладно тебе, — отозвался он неожиданно дружелюбным тоном. — Мы ж не чужие. Чем тут киснуть, пойдем разомнемся, а? Мне партнер нужен.
Только тут я посмотрела в его сторону и увидела, что он при мече. Фехтование на мечах я не любила. Хотя Ллуйор был старше, я часто побеждала его на шпагах благодаря своей ловкости и гибкости. Но более тяжелый меч давал ему, как более сильному, преимущество — если только мне не удавалось провести ловкий прием сразу. Затяжной поединок я, как правило, проигрывала.
А совладать с Ллуйором быстро было непросто — все-таки уроки отчима и ему пошли впрок, причем в этом он достиг куда больших успехов, чем в школьных науках.
Еще двести лет назад мечи были основным оружием, но ныне они практически вышли из моды. Солдаты все еще пользуются ими — все-таки огнестрельное оружие слишком долго перезаряжать, да и порох с пулями имеют свойство кончаться. Впрочем, даже в армии уже далеко не все части имеют на вооружении мечи. В обычной же жизни аньйо с мечом можно встретить крайне редко; чаще всего это консерваторы из старой аристократии, упорно не желающие признавать «новомодных» веяний — даже если этим веяниям уже не первое столетие. Изобретение пороха лишило смысла тяжелые доспехи, а значит, и для холодного оружия настала пора легких шпаг и рапир.
Однако мне не удалось отделаться от упражнений с мечом с помощью этих соображений. Выслушав меня, отчим с усмешкой ответил, что мои доводы красивы и логичны, но вряд ли покажутся убедительными вооруженному мечом противнику. Конечно, меня, в отличие от Ллуйора, никто не заставлял учиться владеть мечом — так же, как и шпагой, и метательными ножами, и пистолетом. Обычной ранайской девушке и в голову не придет брать в руки оружие…
Но у обычной ранайской девушки нет крыльев.
В общем, мне не хотелось давать Ллуйору шанс взять надо мной верх, и я предложила ему обратиться к отчиму.
— Он злится на меня, — поморщился Ллуйор. — Говорит, не для того учит меня боевому искусству, чтобы я применял его в кабацких драках. Ну подумаешь, выпил с друзьями, что ж мне, уж и поразвлечься нельзя — всю жизнь только и думать о том, как аньйо пытать и жизни лишать?
— А зачем тебе тогда лишний раз упражняться на мечах? — усмехнулась я.
— Да так, скучно же… — Логика никогда не была его сильным местом. — Пойдем, а?
— Не хочу, — буркнула я.
— А на шпагах?
Это было уже что-то новенькое. Он прямо-таки подлизывался ко мне, и я не могла понять, зачем ему это надо. Впрочем, у меня тут же появилась надежда, что, может быть, ему и в самом деле надоела наша вражда и он решился первым сделать шаг навстречу. Увы, я, наверное, никогда не отучусь от дурной привычки думать о других лучше, чем они того заслуживают.
— Куда мы пойдем? — сказала я. — Дождь на дворе. Отчим не признавал плохой погоды для тренировок и всегда выгонял нас на улицу, но проделывать подобное по своей воле мне не хотелось.
— А мы на чердаке, — ответил Ллуйор. — Места хватит. И вот, словно много лет назад, мы вновь поднялись вместе на чердак. Я давно не была там и даже удивилась, каким тесным и маленьким он мне показался. Мы кое-как разгребли старый хлам, освобождая себе пространство для поединка, и скрестили шпаги.
Бой был жарким, без поддавков. При счете 8:5 в мою пользу Ллуйор наконец отсалютовал мне и опустил оружие, признавая свое поражение.
Я стояла, обмахиваясь крыльями, а он, как в былые годы, вытащил из сундука гобелен с охотниками и улегся, заложив руки за голову. Ллуйор лег с краю, явно оставляя место для меня, и я села рядом.
— Помаши еще, — попросил он; как видно, никак не мог остыть после физических упражнений в душном помещении. Я чувствовала запах его пота, и мне было неприятно, но ради этого внезапного воскресения былой дружбы я решила не обращать внимания, понимая к тому же, что от меня в этот миг тоже пахнет отнюдь не цветами тнуала.
Разговор, однако, не клеился. Ллуйор, должно быть, стыдился возвращаться к детским воспоминаниям и в то же время понимал, что истории из нынешней его жизни мне вряд ли понравятся. Я тоже не знала, о чем с ним говорить после всех этих лет отчуждения. Наконец продуктом растущей неловкости стал его вопрос, что я сейчас читаю. Читала я Йирклойа, и вряд ли Ллуйору это могло быть сильно интересно. Этот философ, несмотря на весь ум и эрудицию, за которые, в частности, его так ценил отчим, отличается на редкость нудным и тяжеловесным стилем изложения. Даже битва с учебником гантруской грамматики казалась мне предпочтительней распутывания полуторастраничных йирклойевских фраз. Вероятно, девушки, читающие Йирклойа, встречаются ненамного чаще, чем девушки, владеющие мечом. Но тут уж мне совсем нет дела до дурацких половых предрассудков. Культурный аньйо должен знать труды Йирклойа — хотя бы для того, чтобы иметь право с ними не соглашаться.
Тем не менее Ллуйор спросил, и я ответила. Радуясь, что нашлась хоть какая-то тема для разговора, я принялась излагать, стараясь держаться доступного ему уровня, идеи основоположника негативизма, попутно приводя и свои возражения. Ну и что, что мне было всего четырнадцать? Тот, кто считает, что мыслить самостоятельно вправе только взрослые, не научится самостоятельно мыслить никогда. Ллуйор вежливо слушал какое-то время, но потом не выдержал и, перебив меня на середине фразы, сообщил, что тоже читает книгу.
Стараясь, чтобы это не звучало саркастически, я поинтересовалась, что это за книга, и он с готовностью процитировал какой-то пошлейший стишок — из тех, что я недавно упоминала. Видя мою скептическую, чтобы не сказать — брезгливую реакцию, он обиженно заметил, что стихи куда лучше, чем философская скука.
— Может быть, писания Йирклойа и скучны, — признала я, — но лучше уж скучная мудрость, чем скучная глупость.
— Как говорят твои любимые философы, — решил проявить эрудицию Ллуйор, — теория проверяется практикой.
И прежде чем я поняла смысл его слов, он вдруг сгреб меня в охапку и впился губами в мои губы.
Я даже не знаю, что было более омерзительно — ощущение чужой слюны во рту или эти липко блестящие похотью глаза, которые я впервые увидела столь близко и отчетливо. Спазм подступил к горлу, я чувствовала, что меня сейчас стошнит. Я рванулась, отталкивая Ллуйора, но он не отпускал. Тогда я ударила его кулаком в скулу, так, как учил меня отчим — резко и сильно, как била бы смертельного врага; да он и был для меня в этот миг смертельным врагом. Его голова мотнулась, зубы клацнули, и он осел на пол. Должно быть, удар был так силен, что на пару секунд сознание Ллуйора помутилось. Я вскочила, выхватывая платок и тщательно вытирая губы; но этого было недостаточно, мне нужно было срочно прополоскать рот, и вообще, хотелось как можно скорее вымыться, словно одним этим взглядом он вымазал меня в чем-то гадком с головы до ног. Я перепрыгнула через него и, подхватив валявшуюся шпагу, бросилась на лестницу.
— Дура! — неслось мне вслед. — Дура перепончатая! Принца ждешь? Да кому ты, уродина, нужна?
Я буквально ссыпалась вниз по лестнице и на площадке налетела на отчима. Он, конечно же, спросил, что случилось, но я лишь что-то промычала, мотнув головой — мне не хотелось говорить, пока я не прополощу рот, — и побежала в сторону ванной.
Потом, конечно, я все рассказала отчиму — не вижу никаких причин, по которым мне не следовало этого делать. Впрочем, пока я мылась, он нашел Ллуйора и вынудил его во всем сознаться. Тот, конечно, выражал оскорбленное недоумение — «ничего не было, я ее просто поцеловал, и вообще, сейчас же брачный сезон, а ей уже четырнадцать». По ранайским законам четырнадцать действительно считается нижним пределом брачного возраста для женщин. Изнасилования, этого отвратительного преступления, совершающегося лишь во время брачных сезонов, тоже не было — хотя я уверена, что, не окажи я столь решительного сопротивления, Ллуйор довел бы свое намерение до конца. Однако формально перед законом он был чист; тем не менее для отчима это происшествие стало последней каплей. Он заявил, что обучение Ллуйора закончено и тому остался последний этап — самостоятельно проведенная казнь, после чего он должен будет покинуть дом и жить, как ему будет угодно, пока место королевского палача Йартнара не станет вакантным. «И вот что, молодой аньйо, — добавил отчим. — Не вздумай сделать вид перед чиновниками Канцелярии, что не умеешь казнить. Это не поможет тебе задержаться в доме — я просто объявлю тебя в принципе не способным к этой работе. На меня это навлечет известные неприятности, как на не справившегося с обязанностью подготовки преемника, но ты, не получив сертификата палача, останешься вообще без средств к существованию».
Ллуйор, как видно, сразу понял, что просить и унижаться бессмысленно. Он лишь мрачно пробурчал что-то, но, когда отчим предложил ему повторить погромче, сделать это не осмелился. В обычное время года следующей казни можно было бы ждать долго — бывает, что за полгода, а то и больше в столице и окрестностях не совершается ни одного преступления, заслуживающего столь сурового возмездия. Однако в брачный сезон, как я уже говорила, преступность резко растет, причем преступления чаще всего совершаются без особого ума и раскрываются быстро, так что не было сомнений, что первая казнь состоится сразу же по окончании сезона, то есть меньше чем через месяц.
За это время мы с Ллуйором не встречались практически ни разу, хотя и продолжали жить под одной крышей. Прекратились даже совместные тренировки — отчим теперь занимался со мной, но не с ним. И вот наконец пришел день, когда Ллуйор должен был доказать комиссии свою профессиональную состоятельность. Ему выпало казнить женщину, осужденную за отравление мужа. Сама я не пошла на это смотреть (я и отчима-то видела за работой лишь один раз, и то втайне от матери), но позже узнала, что Ллуйор проделал свою работу с явным наслаждением — один из членов комиссии даже сделал ему замечание за излишнюю, не предусмотренную приговором жестокость. Тем не менее он получил свой сертификат и отныне мог занимать должность палача в любой из провинций Ранайи. Однако для того чтобы занять место королевского палача Йартнара со всеми причитающимися правами и привилегиями, ему надо было дождаться, пока отчим освободит этот пост. Ллуйору была выплачена предусмотренная законом сумма, которой хватило бы месяца на три умеренной жизни, после чего ему предстояло самому заботиться о своем обеспечении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72