Гонец находился в пути пять дней, и обратный путь, очевидно, займет не меньше, но зимой покойник может и подождать.
Илмгар умер естественной смертью — ему было уже под семьдесят, и вообще никаких конфликтов по случаю смены власти у Рудогайэ не предвиделось, однако Дйаргур отправлялся в путь не один, а с довольно большим отрядом — четыре десятка аньйо. Столь внушительная свита означала и честь, воздаваемую покойному, и дружбу между кланами, не боящимися пускать в свой данг такое количество соседских воинов. Моего присутствия на церемонии этикет, к счастью, не требовал.
Дйаргур обнял меня на прощание, не зная, что делает это в последний раз; я чувствовала себя предательницей, но что было делать?
Едва отряд растаял в снежном мареве, я позвала Райри. Надо было что-то решать с палаткой и спальным мешком. Моя подруга самоотверженно предложила сшить мешок из дудруньей шкуры с моей кровати, что было, конечно, нелегким делом; я помогала ей, пока не исколола все пальцы, а затем отправилась на прогулку. Вернувшись, я не стала сдавать оружие караульному хардаргу.
— Я договорилась с Дйаргуром, что теперь буду заботиться о своем оружии сама, — объявила я. Официально считалось, что я сдаю его для чистки, смазки и т.п.
— Он ничего не говорил мне об этом, — с сомнением произнес воин.
— Должно быть, забыл. Или счел, что моего слова вполне достаточно. — Видя, что недоверие в его глазах сохраняется, я перешла в наступление: — В конце концов, я хаагели или пленница?
Ответить на столь прямой вопрос он не решился и, по-прежнему сомневающийся, все же пропустил меня.
На следующий день спальный мешок был готов, а во время обеда Райри стащила для меня палатку из жилища одного из воинов. Она, конечно, рисковала, проходя с ней по коридорам, но, к счастью, в эту пору, когда большинство хардаргов сидели за столом, ей никто не встретился. Хардаргские палатки, кстати, удобное изобретение: в сложенном состоянии они играют роль рюкзака для остальной поклажи, и, подтягивая ремни, можно регулировать его объем.
Уходить я решила ночью, через окно. Это давало мне несколько часов форы, к тому же погода благоприятствовала моим планам: шел мелкий сухой снежок, и я надеялась, что к утру он засыплет мои следы. Вечер мы провели вместе с Райри у меня в комнате, пытаясь наговориться напоследок; под конец она всплакнула, да и мне было невесело. Тем не менее, когда совсем стемнело, я попрощалась с ней и решительно выставила ее: бежать я собиралась без свидетелей. Так Райри было бы проще оправдываться перед Дйаргуром, да и потом… было у меня опасение, что, глядя, как я ухожу, она в последний момент может передумать и поднять тревогу. «Для моего же блага». В конце концов, Хейги действительно погибла в менее опасной экспедиции…
Открыть плотно законопаченную на зиму раму было непросто, но вот наконец в комнату хлынул свежий морозный воздух. Я сбросила вниз свою поклажу, а затем спрыгнула сама — со второго этажа в глубокий снег под окном. Надев лыжи и рюкзак, я побежала в сторону леса на северо-западе.
Было безветренно и не слишком холодно. Ни одна из лун не могла пробиться сквозь низкие снеговые тучи, но зимой, когда все вокруг одето белым покровом, никогда не бывает совершенно темно. Конечно, ориентироваться все равно было труднее, чем днем, но меня это не очень беспокоило. Главное — оказаться подальше от данга. Но вообще-то ориентирование в этом путешествии было серьезной проблемой.
Хотя во внутреннем кармане полушубка у меня лежало несколько листов, на которые я тщательно перерисовала уменьшенную в масштабе Дйаргурову карту, среди бескрайних снегов слишком мало приметных объектов, по которым можно прокладывать маршрут. Впрочем, данги всегда стоят на берегах рек, и намеченные мною в качестве промежуточных точек — не исключение, так что я рассчитывала, что если и не выйду к ним сразу, то смогу отыскать их, двигаясь вдоль берега.
Я шла на лыжах всю ночь и большую часть утра, пока не почувствовала, что еще несколько шагов — и у меня не останется сил даже поставить палатку. Привал пришлось делать в чистом поле — лес давно остался позади, и набрать хвороста для костра было негде, так что я вынуждена была есть снег, чтобы утолить жажду. Оставалось лишь надеяться, что мое горло это выдержит… Когда я проснулась и высунула нос из палатки, короткий зимний день, еще более короткий в этих широтах, чем в наших, уже клонился к вечеру. Я отправилась в путь в сумерках, но на этот раз шла только полночи, а затем остановилась на стоянку в очередном лесу, желая вернуться к нормальному суточному графику.
Действительно, теперь я проснулась до рассвета, поеживаясь даже в мехах; небо, прозрачно розовеющее на востоке, обещало ясный и морозный день. Эх, могла ли я подумать год назад, что в такую погоду, когда в йартнарских школах отменяют занятия, я не просто высуну нос на улицу, а буду проводить там целые дни… Замотав лицо шарфом, я двинулась вперед.
Днем я дважды видела в поле следы йитлов, а затем мне попался и сам зверек; я выстрелила из пистолета, но не попала. Лучше бы, конечно, стрелять из арбалета — и бесшумно, и стрелу можно подобрать и использовать снова, но хоть я и тренировалась, готовясь к побегу, в обращении с этим оружием у меня все еще было слишком мало опыта. Впрочем, что уж рассуждать, что лучше, — все равно промазала… Зато вечером в занесенных снегом кустах мне удалось подстрелить большую серую птицу неизвестной мне породы. У нее оказалось всего две ноги, и я почувствовала себя оскорбленной в лучших чувствах, заполучив вместо четырех вкусных ножек вдвое меньше. Впрочем, птица была отменно жирной; кажется, она даже летать толком не умела, только перепархивать с места на место. Я ощипала и зажарила ее над костром; кажется, я уже говорила, какой из меня повар, но в тот вечер наполовину пережаренное, наполовину сырое мясо показалось мне вершиной кулинарного искусства, и не в последнюю очередь потому, что было горячим.
Ночью я проснулась, охваченная непонятной тревогой, и почти сразу поняла ее причину.
Издали доносился тоскливый протяжный вой; трудно было определить направление — казалось, он шел отовсюду. Твурки. В Глар-Цу они тоже водятся. И, должно быть, в это время года они голодные… Я, наверное, около получаса вслушивалась в эти замогильные завывания, но ближе они не становились, так что я наконец снова уснула.
Третий день пути тоже выдался отменно холодным, и, что понравилось мне еще меньше, твурки выли даже и днем, чего их ранайские сородичи себе не позволяли. Когда же они спят, черт их побери? К вечеру небо заволокло тучами, пришедшими с севера, и, похоже, стало теплее, но меня это не обрадовало, ибо сырой ветер, швырявший в лицо снежную крупу, с лихвой компенсировал подъем температуры.
Четвертый и пятый дни были отвратительны. Кто бы мог подумать, что я зимой буду проклинать потепление… И тем не менее снег сделался липким и рыхлым одновременно, даже на лыжах идти по нему было тяжело, я то и дело проваливалась. Наверное, задень я проходила от силы пять-шесть миль. Утром пятого дня мне удалось ранить йитла, и я целый час гналась за ним по снегу по кровавому следу, а когда наконец настигла, он оказался старый и тощий. Стоило тратить время и силы… Я еще несколько раз слышала твурков, причем уже ближе, а ночью проснулась от воя, звучавшего, казалось, прямо на пороге палатки. Я до самого утра не сомкнула глаз, сжимая рукоять пистолета, а на рассвете, выйдя из палатки, увидела недалеко от кострища следы. Большие следы. Куда больше, чем положено иметь приличному твурку.
«Для ходьбы по рыхлому снегу животным нужны широкие лапы, — сказала себе образованная я. — Это ничего не говорит о размерах самих зверей».
Слегка подморозило, и идти стало легче. Хотя иногда лыжа с хрустом проламывала тонкий наст и приходилось вытаскивать ногу из снежной ямы, в целом я набрала неплохой темп и надеялась к вечеру перебраться через Дар-лан-Уге — Черную Реку. Правда, ничего, кроме морального удовлетворения, мне это не обещало — ближайшим дангом выше по течению был тот самый Рудогай, и по понятным причинам сворачивать туда я не собиралась, к тому же для меня это был бы изрядный крюк. Ниже по течению также был какой-то данг, но еще дальше. Пока же я шла по лесу, поглядывая по сторонам в поисках возможной добычи. Но, как выяснилось, не я одна.
Первое завывание я услышала незадолго до полудня. На сей раз его направление прослеживалось четко — оно звучало сзади и не очень далеко. Почти сразу на этот вой отозвались слева и справа. У меня возникло нехорошее ощущение, что меня окружают. Тут же я сказала себе, что это глупости, я не какой-нибудь отбившийся от стада йирлог и вообще, твурки, конечно, нападают на аньйо, особенно в голодные зимы, но здесь, в краю отважных воинов и опытных охотников, должны их бояться. А если что, я здесь не одна — нас четверо, вместе с двумя стволами пистолета и одним арбалетом. Сказав себе это, я сбросила поклажу на небольшой полянке среди лапчатых хвойных деревьев — дальних родичей ранайских кейолнов — и отправилась рубить ветки. «Даже пятеро», — подумала я, глядя на топорик. Но пока я грелась у костра, кипятила воду и размачивала в ней сухари, меня не оставляло ощущение, что из-за пушистых серо-голубых ветвей за мной пристально наблюдают. Мне мерещились какие-то тени, скользящие между деревьями, скрип шагов по снегу — или у меня просто разыгралось воображение из-за пляшущих языков пламени и потрескивания веток в костре?
Что ж, если в лесу кто и прятался, огня он боялся. Однако стоило мне встать и присыпать снегом остатки костра, как я утратила это преимущество. Я прямо-таки спиной чувствовала недоброе внимание и невольно ускоряла темп, хотя и до этого отнюдь не плелась. Но это помогало плохо — еще несколько раз я слышала зловещую перекличку хищников, с каждым разом все ближе. Я решила пугануть их и, разрядив один из стволов, чтобы не тратить пулю, выпалила холостым в воздух. Откуда-то с ветки посыпался снег и возмущенно каркнула птица в вершинах деревьев. Потом все стихло. Я перезарядила пистолет, некоторое время прислушалась, потом успокоенно пошла дальше, усмиряя дыхание после предыдущей спешки. И вдруг даже не вой, а какой-то утробный рык — злобы, голода, предвкушения — раздался у меня прямо за спиной. Я резко обернулась, готовая стрелять, но деревья по-прежнему скрывали от меня врага. Еще раз палить наугад означало впустую разрядить оружие. И тогда я побежала.
Большинство опасных для жизни зверей бегают быстрее аньйо. Но лыжи, особенно по насту, — а за несколько часов мороза он окреп, — увеличивают шансы бегущего. К тому же излюбленная тактика твурков — если жертва не совсем беспомощна, не нападать, прежде чем преследуемый не будет вымотан долгой погоней… Вой и рык то слева, то справа подхлестывали меня. Но не думайте, будто меня подгоняла паника. Не скрою, мне было страшно, но я четко понимала, что главное — выбраться из леса на открытое пространство, где дальнобойное оружие даст мне бесспорное преимущество. Меж тем уже вечерело и вдобавок снова повалил снег, ухудшая и без того плохую видимость. У меня возникло и стало крепнуть подозрение, что я вовсе не бегу к реке, а петляю по лесу и так и буду кружить, пока не упаду без сил. Я упорно твердила себе, что это чушь, что я постоянно выбираю впереди следующее дерево в качестве ориентира, а значит, не могу сбиться с курса…
Внезапно лыжа наткнулась на присыпанную снегом корягу, и я упала на колено и левую руку. Правую я успела подогнуть, иначе стволы пистолета забились бы снегом. И в тот же миг я не столько даже услышала, сколько почувствовала движение за спиной. Я выстрелила назад, не целясь, фактически не видя своего врага, и лишь в следующее мгновение разглядела, как что-то большое и мохнатое шарахнулось назад за деревья, в снежную пелену. Тонкий скулящий визг звучал музыкой в моих ушах. Есть! В снег вплавились кляксы крови, казавшиеся черными в умирающем вечернем свете.
Тем не менее расслабляться было рано. Я поспешно выпрямилась — упавший провоцирует нападение — и собиралась перезарядить оружие, но глухое рычание сбоку заставило меня вновь обратиться в бегство.
Я хотела было взять в левую руку арбалет, болтавшийся за спиной, но решила, что на короткой дистанции, когда любой выстрел можно сделать только один раз, будет больше пользы от топора. Тем временем сумерки сгущались.
И вдруг лес кончился. Я словно прорвалась сквозь прореху в снежном занавесе и очутилась на лысой равнине, полого спускавшейся к реке. Берег был хоть и невысок, но обрывист, так что самой реки я не видела — лишь белеющие поля на противоположной стороне, смутно различимые сквозь снегопад.
Я пробежала еще пару дюжин локтей и в который уже раз оглянулась, проверяя, что делается у меня за спиной. И вот тут я впервые увидела своих преследователей.
Это действительно были твурки. И, боже, какие они были огромные! Чуть ли не вдвое больше своих ранайских сородичей! Встав на задние лапы, любой из них оказался бы выше меня на голову. Их шерсть была не пятнистой, как у твурков умеренных широт, а снежно-белой. Вот почему их так трудно было рассмотреть между деревьями… Теперь же я хорошо видела их широкие оскаленные пасти и горящие в полумраке зловещими угольками глаза.
Их отделяло от меня всего несколько прыжков, и медлить нельзя было ни мгновения. Я выстрелила в голову вожаку — или кем там был бежавший первым. С такого расстояния я, конечно, не промахнулась: его левый глаз взорвался кровавым кратером, пачкая красивый мех.
Итак, они потеряли уже двоих — в большинстве случаев этого было бы достаточно, чтобы остановить ранайскую стаю. Твурки ведь каннибалы и предпочитают в таких случаях без опаски сожрать собственных убитых и раненых сородичей, чем с риском для жизни продолжать атаковать далеко не беззащитную жертву.
Но южные твурки рассуждали иначе. Как видно, они полагали, что мясо сородичей от них все равно никуда не денется, а упускать еще живую добычу — непростительное расточительство. А если в битве погибнет кто-то еще — что ж, будет больше еды остальным.
Тем не менее они, устремившись было в решающую атаку, после моего выстрела шарахнулись в стороны, вновь рассыпаясь полукругом. Я продолжала бежать, глядя через плечо и размахивая бесполезным уже пистолетом; перезарядить его на бегу было, конечно же, нереально. Инстинкт требовал бросить разряженное оружие или хотя бы сунуть за пояс и вооружиться арбалетом, но разум удержал от этого: раз уж хищники видели, как огонь и гром из этой черной палки несут смерть — пусть и дальше видят этот грозный предмет у меня в руках.
Река была все ближе. Собственно, она не была никаким спасением — хищники бегают по льду ничуть не хуже меня, а пожалуй, и лучше, учитывая, что могут цепляться когтями. Но тогда мне почему-то казалось, что, добежав до реки, я спасусь. Если бы не эта иррациональная уверенность, не знаю, хватило бы у меня сил на последний отчаянный рывок…
Однако твурки, видя, что я больше не стреляю, начали постепенно сжимать полукольцо. Я вывернулась из лямок рюкзака-палатки и бросила свою поклажу в сторону зверя. Тот сперва отпрянул, затем ткнулся мордой в рюкзак, обнюхивая, и принялся рвать ткань зубами и когтями. Как видно, учуял мои съестные припасы. Но оставались еще пятеро, продолжавшие преследование.
Ох, как я бежала эти последние сотни локтей… Горло саднило до самых легких от холодного воздуха, во рту стоял мерзкий железистый привкус, а сердце колотилось так, что казалось — вот-вот сломает ребра. Счастье еще, что бежать приходилось под уклон… И все же я выскочила на берег, все еще живая и ненадкусанная.
И обомлела. Река была покрыта льдом лишь у берега. А дальше снег падал прямо в черную воду.
Только тут я вспомнила, что в отношении Черной Реки у хардаргов существуют какие-то поверья, В свое время я не стала в них вникать, считая их обычной суеверной чепухой, у меня были дела поважнее. Даже если бы я тогда лучше знала язык и поняла, что эта река не замерзает даже в сильный мороз, я бы, наверное, сочла это таким же поэтическим преувеличением, как и чудовища в сагах… Позже я сообразила, что ничего сверхъестественного тут нет — должно быть, в водах Дарлан-Уге растворены какие-то соли, которые в изобилии выносят питающие ее подземные родники из карстовых пещер. Но в тот момент я просто стояла перед фактом: бежать некуда. Твурки знали, что делали, когда гнали меня к берегу.
Я бросила пистолет, выхватила арбалет и успела выстрелить в тот момент, когда твурк уже прыгал. Стрела вонзилась ему в грудь, но, конечно, не смогла остановить, а мне лыжи помешали отскочить в сторону — и в следующее мгновение эта туша обрушилась на меня всем своим весом, минимум вдвое превосходившим мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Илмгар умер естественной смертью — ему было уже под семьдесят, и вообще никаких конфликтов по случаю смены власти у Рудогайэ не предвиделось, однако Дйаргур отправлялся в путь не один, а с довольно большим отрядом — четыре десятка аньйо. Столь внушительная свита означала и честь, воздаваемую покойному, и дружбу между кланами, не боящимися пускать в свой данг такое количество соседских воинов. Моего присутствия на церемонии этикет, к счастью, не требовал.
Дйаргур обнял меня на прощание, не зная, что делает это в последний раз; я чувствовала себя предательницей, но что было делать?
Едва отряд растаял в снежном мареве, я позвала Райри. Надо было что-то решать с палаткой и спальным мешком. Моя подруга самоотверженно предложила сшить мешок из дудруньей шкуры с моей кровати, что было, конечно, нелегким делом; я помогала ей, пока не исколола все пальцы, а затем отправилась на прогулку. Вернувшись, я не стала сдавать оружие караульному хардаргу.
— Я договорилась с Дйаргуром, что теперь буду заботиться о своем оружии сама, — объявила я. Официально считалось, что я сдаю его для чистки, смазки и т.п.
— Он ничего не говорил мне об этом, — с сомнением произнес воин.
— Должно быть, забыл. Или счел, что моего слова вполне достаточно. — Видя, что недоверие в его глазах сохраняется, я перешла в наступление: — В конце концов, я хаагели или пленница?
Ответить на столь прямой вопрос он не решился и, по-прежнему сомневающийся, все же пропустил меня.
На следующий день спальный мешок был готов, а во время обеда Райри стащила для меня палатку из жилища одного из воинов. Она, конечно, рисковала, проходя с ней по коридорам, но, к счастью, в эту пору, когда большинство хардаргов сидели за столом, ей никто не встретился. Хардаргские палатки, кстати, удобное изобретение: в сложенном состоянии они играют роль рюкзака для остальной поклажи, и, подтягивая ремни, можно регулировать его объем.
Уходить я решила ночью, через окно. Это давало мне несколько часов форы, к тому же погода благоприятствовала моим планам: шел мелкий сухой снежок, и я надеялась, что к утру он засыплет мои следы. Вечер мы провели вместе с Райри у меня в комнате, пытаясь наговориться напоследок; под конец она всплакнула, да и мне было невесело. Тем не менее, когда совсем стемнело, я попрощалась с ней и решительно выставила ее: бежать я собиралась без свидетелей. Так Райри было бы проще оправдываться перед Дйаргуром, да и потом… было у меня опасение, что, глядя, как я ухожу, она в последний момент может передумать и поднять тревогу. «Для моего же блага». В конце концов, Хейги действительно погибла в менее опасной экспедиции…
Открыть плотно законопаченную на зиму раму было непросто, но вот наконец в комнату хлынул свежий морозный воздух. Я сбросила вниз свою поклажу, а затем спрыгнула сама — со второго этажа в глубокий снег под окном. Надев лыжи и рюкзак, я побежала в сторону леса на северо-западе.
Было безветренно и не слишком холодно. Ни одна из лун не могла пробиться сквозь низкие снеговые тучи, но зимой, когда все вокруг одето белым покровом, никогда не бывает совершенно темно. Конечно, ориентироваться все равно было труднее, чем днем, но меня это не очень беспокоило. Главное — оказаться подальше от данга. Но вообще-то ориентирование в этом путешествии было серьезной проблемой.
Хотя во внутреннем кармане полушубка у меня лежало несколько листов, на которые я тщательно перерисовала уменьшенную в масштабе Дйаргурову карту, среди бескрайних снегов слишком мало приметных объектов, по которым можно прокладывать маршрут. Впрочем, данги всегда стоят на берегах рек, и намеченные мною в качестве промежуточных точек — не исключение, так что я рассчитывала, что если и не выйду к ним сразу, то смогу отыскать их, двигаясь вдоль берега.
Я шла на лыжах всю ночь и большую часть утра, пока не почувствовала, что еще несколько шагов — и у меня не останется сил даже поставить палатку. Привал пришлось делать в чистом поле — лес давно остался позади, и набрать хвороста для костра было негде, так что я вынуждена была есть снег, чтобы утолить жажду. Оставалось лишь надеяться, что мое горло это выдержит… Когда я проснулась и высунула нос из палатки, короткий зимний день, еще более короткий в этих широтах, чем в наших, уже клонился к вечеру. Я отправилась в путь в сумерках, но на этот раз шла только полночи, а затем остановилась на стоянку в очередном лесу, желая вернуться к нормальному суточному графику.
Действительно, теперь я проснулась до рассвета, поеживаясь даже в мехах; небо, прозрачно розовеющее на востоке, обещало ясный и морозный день. Эх, могла ли я подумать год назад, что в такую погоду, когда в йартнарских школах отменяют занятия, я не просто высуну нос на улицу, а буду проводить там целые дни… Замотав лицо шарфом, я двинулась вперед.
Днем я дважды видела в поле следы йитлов, а затем мне попался и сам зверек; я выстрелила из пистолета, но не попала. Лучше бы, конечно, стрелять из арбалета — и бесшумно, и стрелу можно подобрать и использовать снова, но хоть я и тренировалась, готовясь к побегу, в обращении с этим оружием у меня все еще было слишком мало опыта. Впрочем, что уж рассуждать, что лучше, — все равно промазала… Зато вечером в занесенных снегом кустах мне удалось подстрелить большую серую птицу неизвестной мне породы. У нее оказалось всего две ноги, и я почувствовала себя оскорбленной в лучших чувствах, заполучив вместо четырех вкусных ножек вдвое меньше. Впрочем, птица была отменно жирной; кажется, она даже летать толком не умела, только перепархивать с места на место. Я ощипала и зажарила ее над костром; кажется, я уже говорила, какой из меня повар, но в тот вечер наполовину пережаренное, наполовину сырое мясо показалось мне вершиной кулинарного искусства, и не в последнюю очередь потому, что было горячим.
Ночью я проснулась, охваченная непонятной тревогой, и почти сразу поняла ее причину.
Издали доносился тоскливый протяжный вой; трудно было определить направление — казалось, он шел отовсюду. Твурки. В Глар-Цу они тоже водятся. И, должно быть, в это время года они голодные… Я, наверное, около получаса вслушивалась в эти замогильные завывания, но ближе они не становились, так что я наконец снова уснула.
Третий день пути тоже выдался отменно холодным, и, что понравилось мне еще меньше, твурки выли даже и днем, чего их ранайские сородичи себе не позволяли. Когда же они спят, черт их побери? К вечеру небо заволокло тучами, пришедшими с севера, и, похоже, стало теплее, но меня это не обрадовало, ибо сырой ветер, швырявший в лицо снежную крупу, с лихвой компенсировал подъем температуры.
Четвертый и пятый дни были отвратительны. Кто бы мог подумать, что я зимой буду проклинать потепление… И тем не менее снег сделался липким и рыхлым одновременно, даже на лыжах идти по нему было тяжело, я то и дело проваливалась. Наверное, задень я проходила от силы пять-шесть миль. Утром пятого дня мне удалось ранить йитла, и я целый час гналась за ним по снегу по кровавому следу, а когда наконец настигла, он оказался старый и тощий. Стоило тратить время и силы… Я еще несколько раз слышала твурков, причем уже ближе, а ночью проснулась от воя, звучавшего, казалось, прямо на пороге палатки. Я до самого утра не сомкнула глаз, сжимая рукоять пистолета, а на рассвете, выйдя из палатки, увидела недалеко от кострища следы. Большие следы. Куда больше, чем положено иметь приличному твурку.
«Для ходьбы по рыхлому снегу животным нужны широкие лапы, — сказала себе образованная я. — Это ничего не говорит о размерах самих зверей».
Слегка подморозило, и идти стало легче. Хотя иногда лыжа с хрустом проламывала тонкий наст и приходилось вытаскивать ногу из снежной ямы, в целом я набрала неплохой темп и надеялась к вечеру перебраться через Дар-лан-Уге — Черную Реку. Правда, ничего, кроме морального удовлетворения, мне это не обещало — ближайшим дангом выше по течению был тот самый Рудогай, и по понятным причинам сворачивать туда я не собиралась, к тому же для меня это был бы изрядный крюк. Ниже по течению также был какой-то данг, но еще дальше. Пока же я шла по лесу, поглядывая по сторонам в поисках возможной добычи. Но, как выяснилось, не я одна.
Первое завывание я услышала незадолго до полудня. На сей раз его направление прослеживалось четко — оно звучало сзади и не очень далеко. Почти сразу на этот вой отозвались слева и справа. У меня возникло нехорошее ощущение, что меня окружают. Тут же я сказала себе, что это глупости, я не какой-нибудь отбившийся от стада йирлог и вообще, твурки, конечно, нападают на аньйо, особенно в голодные зимы, но здесь, в краю отважных воинов и опытных охотников, должны их бояться. А если что, я здесь не одна — нас четверо, вместе с двумя стволами пистолета и одним арбалетом. Сказав себе это, я сбросила поклажу на небольшой полянке среди лапчатых хвойных деревьев — дальних родичей ранайских кейолнов — и отправилась рубить ветки. «Даже пятеро», — подумала я, глядя на топорик. Но пока я грелась у костра, кипятила воду и размачивала в ней сухари, меня не оставляло ощущение, что из-за пушистых серо-голубых ветвей за мной пристально наблюдают. Мне мерещились какие-то тени, скользящие между деревьями, скрип шагов по снегу — или у меня просто разыгралось воображение из-за пляшущих языков пламени и потрескивания веток в костре?
Что ж, если в лесу кто и прятался, огня он боялся. Однако стоило мне встать и присыпать снегом остатки костра, как я утратила это преимущество. Я прямо-таки спиной чувствовала недоброе внимание и невольно ускоряла темп, хотя и до этого отнюдь не плелась. Но это помогало плохо — еще несколько раз я слышала зловещую перекличку хищников, с каждым разом все ближе. Я решила пугануть их и, разрядив один из стволов, чтобы не тратить пулю, выпалила холостым в воздух. Откуда-то с ветки посыпался снег и возмущенно каркнула птица в вершинах деревьев. Потом все стихло. Я перезарядила пистолет, некоторое время прислушалась, потом успокоенно пошла дальше, усмиряя дыхание после предыдущей спешки. И вдруг даже не вой, а какой-то утробный рык — злобы, голода, предвкушения — раздался у меня прямо за спиной. Я резко обернулась, готовая стрелять, но деревья по-прежнему скрывали от меня врага. Еще раз палить наугад означало впустую разрядить оружие. И тогда я побежала.
Большинство опасных для жизни зверей бегают быстрее аньйо. Но лыжи, особенно по насту, — а за несколько часов мороза он окреп, — увеличивают шансы бегущего. К тому же излюбленная тактика твурков — если жертва не совсем беспомощна, не нападать, прежде чем преследуемый не будет вымотан долгой погоней… Вой и рык то слева, то справа подхлестывали меня. Но не думайте, будто меня подгоняла паника. Не скрою, мне было страшно, но я четко понимала, что главное — выбраться из леса на открытое пространство, где дальнобойное оружие даст мне бесспорное преимущество. Меж тем уже вечерело и вдобавок снова повалил снег, ухудшая и без того плохую видимость. У меня возникло и стало крепнуть подозрение, что я вовсе не бегу к реке, а петляю по лесу и так и буду кружить, пока не упаду без сил. Я упорно твердила себе, что это чушь, что я постоянно выбираю впереди следующее дерево в качестве ориентира, а значит, не могу сбиться с курса…
Внезапно лыжа наткнулась на присыпанную снегом корягу, и я упала на колено и левую руку. Правую я успела подогнуть, иначе стволы пистолета забились бы снегом. И в тот же миг я не столько даже услышала, сколько почувствовала движение за спиной. Я выстрелила назад, не целясь, фактически не видя своего врага, и лишь в следующее мгновение разглядела, как что-то большое и мохнатое шарахнулось назад за деревья, в снежную пелену. Тонкий скулящий визг звучал музыкой в моих ушах. Есть! В снег вплавились кляксы крови, казавшиеся черными в умирающем вечернем свете.
Тем не менее расслабляться было рано. Я поспешно выпрямилась — упавший провоцирует нападение — и собиралась перезарядить оружие, но глухое рычание сбоку заставило меня вновь обратиться в бегство.
Я хотела было взять в левую руку арбалет, болтавшийся за спиной, но решила, что на короткой дистанции, когда любой выстрел можно сделать только один раз, будет больше пользы от топора. Тем временем сумерки сгущались.
И вдруг лес кончился. Я словно прорвалась сквозь прореху в снежном занавесе и очутилась на лысой равнине, полого спускавшейся к реке. Берег был хоть и невысок, но обрывист, так что самой реки я не видела — лишь белеющие поля на противоположной стороне, смутно различимые сквозь снегопад.
Я пробежала еще пару дюжин локтей и в который уже раз оглянулась, проверяя, что делается у меня за спиной. И вот тут я впервые увидела своих преследователей.
Это действительно были твурки. И, боже, какие они были огромные! Чуть ли не вдвое больше своих ранайских сородичей! Встав на задние лапы, любой из них оказался бы выше меня на голову. Их шерсть была не пятнистой, как у твурков умеренных широт, а снежно-белой. Вот почему их так трудно было рассмотреть между деревьями… Теперь же я хорошо видела их широкие оскаленные пасти и горящие в полумраке зловещими угольками глаза.
Их отделяло от меня всего несколько прыжков, и медлить нельзя было ни мгновения. Я выстрелила в голову вожаку — или кем там был бежавший первым. С такого расстояния я, конечно, не промахнулась: его левый глаз взорвался кровавым кратером, пачкая красивый мех.
Итак, они потеряли уже двоих — в большинстве случаев этого было бы достаточно, чтобы остановить ранайскую стаю. Твурки ведь каннибалы и предпочитают в таких случаях без опаски сожрать собственных убитых и раненых сородичей, чем с риском для жизни продолжать атаковать далеко не беззащитную жертву.
Но южные твурки рассуждали иначе. Как видно, они полагали, что мясо сородичей от них все равно никуда не денется, а упускать еще живую добычу — непростительное расточительство. А если в битве погибнет кто-то еще — что ж, будет больше еды остальным.
Тем не менее они, устремившись было в решающую атаку, после моего выстрела шарахнулись в стороны, вновь рассыпаясь полукругом. Я продолжала бежать, глядя через плечо и размахивая бесполезным уже пистолетом; перезарядить его на бегу было, конечно же, нереально. Инстинкт требовал бросить разряженное оружие или хотя бы сунуть за пояс и вооружиться арбалетом, но разум удержал от этого: раз уж хищники видели, как огонь и гром из этой черной палки несут смерть — пусть и дальше видят этот грозный предмет у меня в руках.
Река была все ближе. Собственно, она не была никаким спасением — хищники бегают по льду ничуть не хуже меня, а пожалуй, и лучше, учитывая, что могут цепляться когтями. Но тогда мне почему-то казалось, что, добежав до реки, я спасусь. Если бы не эта иррациональная уверенность, не знаю, хватило бы у меня сил на последний отчаянный рывок…
Однако твурки, видя, что я больше не стреляю, начали постепенно сжимать полукольцо. Я вывернулась из лямок рюкзака-палатки и бросила свою поклажу в сторону зверя. Тот сперва отпрянул, затем ткнулся мордой в рюкзак, обнюхивая, и принялся рвать ткань зубами и когтями. Как видно, учуял мои съестные припасы. Но оставались еще пятеро, продолжавшие преследование.
Ох, как я бежала эти последние сотни локтей… Горло саднило до самых легких от холодного воздуха, во рту стоял мерзкий железистый привкус, а сердце колотилось так, что казалось — вот-вот сломает ребра. Счастье еще, что бежать приходилось под уклон… И все же я выскочила на берег, все еще живая и ненадкусанная.
И обомлела. Река была покрыта льдом лишь у берега. А дальше снег падал прямо в черную воду.
Только тут я вспомнила, что в отношении Черной Реки у хардаргов существуют какие-то поверья, В свое время я не стала в них вникать, считая их обычной суеверной чепухой, у меня были дела поважнее. Даже если бы я тогда лучше знала язык и поняла, что эта река не замерзает даже в сильный мороз, я бы, наверное, сочла это таким же поэтическим преувеличением, как и чудовища в сагах… Позже я сообразила, что ничего сверхъестественного тут нет — должно быть, в водах Дарлан-Уге растворены какие-то соли, которые в изобилии выносят питающие ее подземные родники из карстовых пещер. Но в тот момент я просто стояла перед фактом: бежать некуда. Твурки знали, что делали, когда гнали меня к берегу.
Я бросила пистолет, выхватила арбалет и успела выстрелить в тот момент, когда твурк уже прыгал. Стрела вонзилась ему в грудь, но, конечно, не смогла остановить, а мне лыжи помешали отскочить в сторону — и в следующее мгновение эта туша обрушилась на меня всем своим весом, минимум вдвое превосходившим мой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72