В своих очень ценных мемуарах П. В. Анненков, писавший в Риме главы «Мертвых душ» под диктовку Гоголя, сообщает: «По окончании всей этой изумительной VI главы я был в волнении и, положив перо на стол, сказал откровенно: „Я считаю эту главу, Николай Васильевич, гениальной вещью“. Гоголь крепко сжал маленькую тетрадку, по которой диктовал, в кольцо и произнес тонким, едва слышным голосом: „Поверьте, что и другие не хуже ее“. В ту же минуту однако ж, возвысив голос, он продолжал: „Знаете ли что, нам до cenare (ужина) осталось еще много: пойдемте смотреть сады Саллюстия“ <…> По светлому выражению его лица, да и по самому предложению видно было, что впечатления диктовки приведи его в веселое состояние духа. Это оказалось еще более на дороге. Гоголь взял с собой зонтик на всякий случай, и как только повернули мы налево от дворца Барберини в глухой переулок, он принялся петь разгульную малороссийскую песню, наконец пустился просто в пляс и стал вывертывать зонтиком на воздухе такие штуки, что не далее двух минут ручка зонтика осталась у него в руках, а остальное полетело в сторону. Он быстро поднял отломленную часть и продолжал песню. Так отозвалось удовлетворенное художническое чувство…».[122]
Откликом на поэтический шедевр Гоголя явилось одно из лучших произведений русской лирики — есенинское «Не жалею, не зову, не плачу…».[123]
Нужно отметить, что и вся картина русской действительности в первом томе «Мертвых душ», взятая как целое, тоже освещена генерализующей, так сказать, идеей, которая сопрягает ее с самой мрачной областью мироздания — адом. Это соответствует возникшему у Гоголя на определенном этапе работы замыслу трехчастного произведения по типу «Божественной комедии». Сам этот замысел в известных нам гоголевских документах нигде не сформулирован, есть только упоминания о предполагаемых втором и третьем томах (VI, 246), тем не менее мы можем увидеть образы Дантовой «Комедии», так же «сквозящие» в гоголевском повествовании, как это было, например, с образами Валтасарова пира. Об эффекте их воздействия на читателя хотелось бы судить по известному отзыву Герцена о «Мертвых душах», где сравнение с Дантовым «Адом», как будто бы вполне самостоятельное, по всей вероятности, было «подсказано» самим Гоголем.
Герцен пишет: «… с каждым шагом вязнете, тонете глубже. Лирическое место вдруг оживит, осветит и сейчас заменяется опять картиной, напоминающей еще яснее, в каком рву ада находимся…».[124] Вряд ли метафорическая характеристика гоголевской поэмы, заключенная в этих строках, была вызвана каким-либо четким представлением Герцена о намеренной ориентации образов «Мертвых душ» на текст «Божественной комедии». Скорее всего, ассоциация возникла у него непроизвольно. Но это и соответствовало художественным заданиям Гоголя.
Мотив погружения, опускания вниз, звучащий во фразе Герцена, соответствует, с одной стороны, направлению пути центральных героев «Комедии» в глубь ада, с другой — конкретным описаниям его отдельных кругов, где грязь и топи занимают весьма существенное место. Теперь обратим внимание на то, что в тексте первого тома «Мертвых душ» постоянно возникают разного рода картины опускания вниз, а герой и его бричка то и дело вязнут в грязи.
Впервые Чичиков был выброшен из брички в грязь перед домом Коробочки. Небезынтересно, что в первоначальных редакциях поэмы появление грязи в этой главе имело следующий вид: «Дождь, однако ж, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль мигом замесилась в грязь, и лошадям заметно становилось тяжелее тащить бричку. Колеса, обращаясь, захватывали на свои ободья, чем далее, более и более грязи и, наконец, сделались совершенно покрытыми ею, как будто толстым войлоком» (VI, 268). В окончательной редакции этот пассаж разделен на два фрагмента: две первые фразы остались на прежнем месте (они вводят мотив грязи в рассказ о Коробочке), последняя же фраза с небольшими видоизменениями была отнесена в самый конец главы явно для того, чтобы «протянуть» этот важный в смысловом отношении мотив через весь ее текст. Центральное место он занимает и в сохранившемся червовом отрывке, где описано посещение Коробочки председателем палаты (VI, 632–634).
Снова в грязь герой попадает у Ноздрева: «Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где большая, а где меньшая грязь» (VI, 74). В комнате у Плюшкина висел «гравюр» с изображением тонущих коней. Немного дальше, в развернутом сравнении, комментирующем «бледное отражение чувства» на лице Плюшкина, дан образ утопающего. Возвращение Чичикова в город описано в следующих словах: «… бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы…» (VI, 131). Отрывок из биографии Чичикова: «Потом сорока (обозначение лошади на жаргоне барышников. — Е. С.) бултыхнула вместе с тележкою в яму, которою начинался узкий переулок, весь стремившийся вниз и запруженный грязью…» (VI, 225). И наконец, последние страницы: «… тройка то взлетала на пригорок, то неслась духом с пригорка, которыми была усеяна вся столбовая дорога, стремившаяся чуть заметным накатом вниз» (VI, 246).
Ад у Данте — гигантская воронка внутри Земли с выходом на поверхность в противоположном полушарии. Эпизод выхода составляет содержание последних стихов «Ада». Последний взгляд автора-повествователя — вверх,
…в зияющий просвет;
И здесь мы вышли вновь узреть светила.
(«Ад», XXXIV, 138–139)[125]
Аналогичный образ у Гоголя в финале: «… только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны» (VI, 246).
В 1846 г., готовя переиздание первого тома поэмы, Гоголь сделал ряд набросков для его переработки, которая так и не состоялась. Переработка, как уже упоминалось во второй главе, предполагала усиление смысловых акцентов в тех случаях, когда образы несли символическую нагрузку. В числе этих набросков есть один, в котором, по-видимому, намечалось изменение заключительного пейзажа с целью придать ему некое сходство с воронкой: «Коляска спускалась ближе к гребле по мосту (по долине проходила река). Скоро <1 нрзб.> возвышенья понизились также. И город скрылся.
С обоих боков сходили к долине круглобокие горы, насупротив одна против <другой>, а за ними третья, насупротив Чичикова, облаченная туманом» (VII, 380).
Предполагаемую направленность «подсказываемых» Гоголем ассоциаций подтвердит и параллель между омываемой морем горой Чистилища у Данте и великолепным горным пейзажем, которым открывался второй том «Мертвых душ» и где подножие горы также было окаймлено водой.
Нарочитость этого пейзажа особенно ощутима благодаря тому, что в первом томе Гоголь постоянно говорит о России как о равнине («Открыто-пустынно и ровно все в тебе…» — VI, 220; «… ровнем гладнем разметнулась на полсвета…» — VI, 246).
К аналогии между изображением ада у Данте и «подсказывающими» образами Гоголя можно добавить еще несколько слов. Небольшое отклонение от общего направления героев «Комедии» вниз происходит в первом круге — Лимбе:
Высокий замок предо мной возник,
Семь раз обвитый стройными стенами;
Кругом бежал приветливый родник <…>
Мы поднялись на холм, который рядом,
В открытом месте, светел, величав,
Господствовал над этим свежим садом.
На зеленеющей финифти трав
Предстали взорам доблестные тени…
(«Ад», IV, 106–108; 115–119)
А теперь вспомним описание усадьбы Манилова: «Дом господский стоял одиночкой на юру, то-есть на возвышении <…> покатость горы, на которой он стоял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций <…> пониже пруд…» (VI, 22). Об обитающих в Лимбе героях-язычниках (реально существовавших и мифологических) невольно напоминают имена Фемистоклюса и Алкида. Отметим также, что Манилов — единственный из персонажей поэмы, чей дом расположен на возвышении.
Но вернемся к Герцену. Помимо мотива погружения, в его тексте присутствует еще один очень существенный намек на его представление об аде. Он заключен в словах: «… лирическое место вдруг <…> осветит…». Значит, в других местах господствует мрак. Это соответствует изображению ада у Данте, «где свет немотствует всегда» («Ад», V, 28). Это же по-своему «подсказывается» и Гоголем. Русский писатель, конечно, не мог ввести в свою поэму образы света и тьмы в столь же абсолютном значении, как это позволял Данте его сюжет, но сама тенденция следовать за автором «Комедии» и в этом у Гоголя очевидна.
Для необходимых сопоставлений вспомним, что у Данте в Лимбе, где нет еще настоящих грешников, имеется некий источник света — «огонь, под полушарьем тьмы горящий» («Ад», IV, 69), из чего можно заключить, что освещение здесь сумеречное, и только со второго круга наступает царство вечной ночи. Сумеркам Лимба соответствует в «Мертвых душах» специально подчеркнутое автором освещение в эпизоде визита Чичикова к Манилову: «… день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета…». В той же серовато-пепельной гамме выдержаны образы, окружающие Манилова: «Поодаль <…> темнел каким-то скучно-синеватым цветом сосновый лес». Сам герой «белокур, с голубыми глазами». На его жене «капот бледного цвета». Кабинет Манилова «обращен окном на синевший лес»; «стены были выкрашены какой-то голубенькой краской, в роде серенькой». «На обоих окнах <…> помещены были горки выбитой из трубки золы» (VI, 23–32). На протяжении всей второй половины главы фигура Манилова окружена голубоватой дымкой — он непрерывно курит трубку, выпуская дым то через рот, то через нос. Зеленые пятна в описании усадьбы героя, как мы уже видели, соотносятся с зеленью холма в том же Лимбе.
Понятно, что Гоголь не мог перенести все действие поэмы после двух ее первых глав исключительно на ночные часы, но в переходе — между визитом к Манилову и приездом к Коробочке — от сумерек к полной тьме он повторяет световые градации Дантова «Ада». Уже в момент выезда от Манилова сцена начинает темнеть: «Посмотрите, какие тучи», — говорит Чичикову хозяин (VI, 38). Непосредственно же перед прибытием в деревню Коробочки «темнота была такая, хоть глаз выколи» (VI, 42).
Другие обстоятельства приезда Чичикова к Коробочке также перекликаются с эпизодами «Ада», причем Гоголь как бы суммирует здесь образы из второго и третьего кругов.
Во втором — во мраке,
…стеная, несся круг
Теней, гонимых вьюгой необорной…
(«Ад», V, 48–49)
«В какое это время вас бог принес, — говорит Чичикову Коробочка. — Сумятица и вьюга такая…» (VI, 45).
В третьем круге
…дождь струится,
Проклятый, вечный, грузный, ледяной <…>
Земля смердит под жидкой пеленой.
Трехзевый Цербер, хищный и громадный,
Собачьим лаем лает на народ,
Который вязнет в этой топи смрадной <…>
А те под ливнем воют, словно суки;
Прикрыть стараясь верхним нижний бок…
(«Ад», VI, 7–8; 12–15; 19–20)
Далее о Цербере сказано, что его
…лай настолько душам омерзел,
Что глухота казалась бы им милой.
(Там же, 32–33)
В приведенных стихах как будто заключены образные источники всех деталей чичиковского приезда (служащих, в свою очередь, у Гоголя источником необходимых ассоциаций с текстом Данте). Это дождь, который «стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в подставленную бочку» (VI, 44), испачканный в результате падения в грязь бок Чичикова, лай собак, «которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим» (VI, 43).
Рассмотрим теперь, как отражена у Гоголя еще одна важная ступень в Дантовом путешествии — переход из Верхнего ада в Нижний. Его открывает собой город Дит.
Путники Данте у входа в город были встречены стражей, не желавшей пропускать их за городские стены, а затем
…вдруг взвились, для бешеной защиты,
Три Фурии, кровавы и бледны,
которые, как пишет поэт,
…себе терзали грудь и тело
Руками били; крик их так звенел,
Что я к учителю приник несмело.
(«Ад», IX, 37–38; 49–51)
У Гоголя этому эпизоду соответствует ситуация возвращения Чичикова в город: «Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу. Тень со светом перемешалась совершенно, и, казалось, самые предметы перемешалися тоже. Пестрый шлагбаум принял какой-то неопределенный цвет; усы у стоявшего на часах солдата казались на лбу и гораздо выше глаз…» (VI, 130).
Попробуем представить себе то зрительное впечатление, которое здесь описано (и которое, кстати, может быть мотивировано недостатком освещения лишь с очень большой натяжкой). Получится образ стражника с рогами. Хотя при въезде Чичиков не встретил никаких препятствий, мотив запрета введен упоминанием о шлагбауме. Фурий Данте «подсказывает» находящееся у Гоголя тут же описание «особенного рода существ в виде дам в красных шалях и башмаках без чулок («кровавы и бледны». — Е. С.), которые, как летучие мыши, шныряют по перекресткам», и их грубых выкриков: «Врешь, пьяница!..» и т. д. (VI, 131).
Для того чтобы открыть Вергилию и Данте дорогу в город, в ад у Данте спускается архангел Михаил. Его стремительный путь с райских высот в преисподнюю по-своему повторен у Гоголя «замечтавшимся двадцатилетним юношей», которому грезится, что «он в небесах, и к Шиллеру заехал в гости — и вдруг <…> видит он, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака…» (VI, 131). Проекция «Ада» здесь незаметно переместилась с вымышленных образов города NN на подлинные реалии русской жизни, и тем острей ее художественный эффект.
Философскую идею, «озаряющую» безотрадную массу «не похожих на людей» персонажей «Мертвых душ», несет в себе и образ губернаторской дочки. Хотя он и обладает определенной бытовой конкретностью, абстрактно-философский смысл в этом случае явно доминирует над ней. Собственно, идей, олицетворением которых является губернаторская дочка, две. Одна из них может быть определена как естественная «природа» человека, не затронутого влиянием общества. В этом своем качестве миловидная блондинка противостоит всем «бездушным» персонажам поэмы, добрые природные свойства которых редуцировались с годами до почти полного уничтожения.
«Незаметно пошлые привычки света, условия, приличия без дела движущегося общества <…> до того, наконец, все<го> опутают и облекут человека, что и не останется в нем его самого, а куча только одних принадлежащих свету условий и привычек. А как попробуешь добраться до души, ее уж и нет», — читаем в одном из черновых текстов «Мертвых душ» (VI, 691).
А вот что сказано в поэме о губернаторской дочке: «Она теперь как дитя, все в ней просто: она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться. Из нее все можно сделать, она может быть чудо, а может выйти и дрянь, и выйдет дрянь! Вот пусть-ка только за нее примутся теперь маменьки и тетушки» (VI, 93). Но если «пошлым привычкам света» и суждено в дальнейшем убить душу героини, пока — согласно тексту одной из редакций — «[все] в ней, как говорится [чистая природа]» (VI, 399). Это подчеркнуто и символикой ее первого портрета: «Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится против света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя лучи сияющего солнца; ее тоненькие ушки также сквозили, рдея проникавшим их теплым светом» (VI, 90).
Вторая идея, воплощенная в этом образе, — это романтическое истолкование женской красоты как отблеска высшей, небесной гармонии. С последней и связана пронизанность всех портретов героини светом. Ведь и при вторичной встрече Чичикова с губернаторской дочкой — на балу — «она только одна белела и выходила прозрачною и светлою из мутной и непрозрачной толпы» (VI, 169).
Свет — очень важная категория в системе философского идеализма. Так, в неоплатонической философии Дионисия Ареопагита, на которую опиралась художественная мысль Данте, свет — это источник всего сущего, и картина вселенной, нарисованная в «Божественной комедии», являет собой постепенное нарастание силы света по мере движения героя от низших ее сфер к высшим. Пронизан этим символическим светом в «Комедии» и образ Беатриче, которая, сменив в Чистилище Вергилия, ведет автора-повествователя в царство горнего света, где совершается очищение его души.
Роль губернаторской дочки в задуманном духовном возрождении Чичикова, разумеется, не тождественна роли Беатриче, тем не менее некая принципиальная близость здесь очевидна. В печатном тексте «Мертвых душ» сказано, что в ощущениях Чичикова после встречи на балу «было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить» (VI, 169). В черновых набросках это состояние проанализировано более четко: «… теперь он коллежский советник. Ему почти за сорок. Два раза он уже наживался, два раза все про <1 нрзб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24