двадцатишестилетней Терезы Кэмпбелл, матери троих детей, проживавшей на Скотт Холл-авеню и найденной мертвой в парке Принца Филиппа в июне 1975 года, и сорокапятилетней Джоан Ричардс, матери четверых детей, проживавшей на улице Нъю-Фарнли и обнаруженной мертвой в одном из тупиковых переулков Чапелтауна в феврале 1976 года.
Известно, что новая жертва, миссис Уоттс, переехала в Лидс из Лондона в октябре прошлого года. Сотрудники полиции хотели бы связаться с гражданами, располагающими любой информацией о Мари Уоттс, урожденной Оуэнс. Полиция также хотела бы установить контакт с неким Стивеном Бартоном, другом миссис Уоттс, проживающим в Лидсе, на Фрэнсис-стрит. У полиции есть основания полагать, что мистер Бартон владеет важнейшей информацией о последних часах жизни миссис Уоттс. Однако полиция подчеркивает, что мистер Бартон не является подозреваемым по данному делу.
Заместитель начальника полиции Олдман также обратился ко всем гражданам, находившимся неподалеку от Солджерс Филд в субботу вечером, с просьбой обратиться в правоохранительные органы. Сотрудники уголовного розыска особенно интересуются водителями белого «Форда-капри», темно-красного «Форда-корсар» и «лендровера». Мистер Олдман подчеркнул, что полиции необходимо установить личности этих граждан исключительно для сужения поисков преступника и что любая полученная от населения информация будет использоваться в строго конфиденциальном порядке.
Граждане, располагающие какими-либо сведениями, должны обратиться в ближайший полицейский участок, либо связаться напрямую с отделом убийств по телефону 461 212.
Я вытащил лист из машинки и перечитал написанное.
Кучка маленьких ржавых слов, скованных между собой в цепочку кошмара.
Мне хотелось выпить и покурить, но не здесь.
– Уже закончил? – спросил Билл Хадден, заглядывая мне через плечо.
Я кивнул и протянул ему листок, как будто случайно его подобрал.
– Ну как?
За окном сгущались тучи, окрашивая день в серый цвет, окутывая город и офис какой-то внезапной тишиной. Я сидел и ждал, пока Билл не закончит читать; мне было одиноко как никогда.
– Отлично, – улыбнулся Билл. Его ожидания оправдались.
– Спасибо, – сказал я, предвкушая туш, слова и слезы благодарности.
Но момент истек, не успев начаться.
– Чем ты теперь собираешься заняться?
Я откинулся на спинку стула и улыбнулся:
– Я бы не отказался выпить. А ты?
Этот здоровый краснолицый и седобородый мужик вздохнул и покачал головой:
– Для меня еще рановато.
– Рановато не бывает. Бывает только поздновато.
– Значит, увидимся завтра? – спросил он с надеждой.
Я встал, устало подмигнул ему и улыбнулся:
– Без сомнения.
– Ладно.
– Джордж, – крикнул я.
Джордж поднял голову со стола.
– Джек? – спросил он, щипая себя.
– В Пресс-клуб пойдешь?
– Давай, ненадолго, – ответил он, сконфуженно улыбаясь Биллу.
Направляясь к выходу, он помахал коллегам, а я отвесил поклон, думая: мотать срок можно по-разному.
В Пресс-клубе темно, как дома.
Я не мог вспомнить, когда я был там в последний раз, но мне помог Джордж:
– Да, бля, очень смешно.
Я понятия не имел, о чем он.
Бет посмотрела на меня из-за стойки. Она слишком хорошо понимала, что происходит.
– Давненько тебя не было, Джек.
– Ага.
– Как дела, дорогой?
– Нормально, а у тебя?
– Мои ножки не молодеют.
– Не беспокойся, – засмеялся Джордж. – Мы любим, когда дамочки уже не стоят, да, Джек?
Мы смеялись все вместе, а я вспоминал Бет и ее ноги, и те времена, когда мне казалось, что я могу жить вечно, когда мне хотелось жить вечно, когда я еще не понимал, что это – проклятие.
– Виски? – спросила Бет.
– И чтоб лилось рекой, – улыбнулся я.
– Я уж постараюсь, как всегда.
Мы снова засмеялись. Я – с эрекцией и стаканом виски в руках.
Снаружи я – пьяный, я – прислонившийся к стене, на которой белой краской было написано слово НЕНАВИСТЬ.
Ни подлежащего, ни сказуемого, просто НЕНАВИСТЬ.
Оно расплывалось, крутилось, и я потерялся между строк, между слов, которые я должен был написать, и слов, которые я написал.
Истории, я снова рассказывал в баре истории:
Йоркширские бандиты и йоркширские полицейские, случай в Кэнноке и Черная Пантера.
Истории, одни истории. Не касаясь настоящих историй, правдивых историй, тех, благодаря которым я оказался здесь, оказался у этой стены, на которой написано НЕНАВИСТЬ.
Клер Кемплей и Майкл Мышкин, стрэффордская перестрелка и убийство во время ритуала изгнания дьявола.
У каждой сволочи был свой звездный час, у каждого кота – масленица, но у каждого Ахиллеса была своя пята, и у каждого Наполеона – свое Ватерлоо.
Правдивые истории.
В черно-белом варианте на фоне стены с надписью НЕНАВИСТЬ.
Я провел пальцами по краске.
Я стоял и думал: интересно, где же наши братаны, бравые ребята?
И тут они появились, обступили меня со всех сторон:
Бритые головы и запах перегара.
– Эй, дедуля, – сказал один из них.
– Отвали, пидор, – ответил я.
Он сделал шаг назад, к своим приятелям.
– Зачем же так? – сказал он. – Я же тебя, старого козла, сейчас, бля, отымею.
– Попробуй, – сказал я за секунду до того, как он одним ударом отключил мою память, ненадолго прервав мои воспоминания.
Но лишь ненадолго.
Я держу ее в объятиях посреди улицы, мои руки в крови, ее лицо в крови, мои губы в крови, ее рот в крови, мои глаза в крови, ее волосы в крови, мои слезы – это кровь, и ее– кровь.
Но никакие старинные заклинания нас уже не спасут. И я отворачиваюсь, с трудом поднимаюсь на ноги. Кэрол говорит: «Останься!» Но прошло уже двадцать пять лет и больше, и мне надо уйти, надо оставить ее одну здесь, на этой улице, в этой кровавой реке.
И я смотрю вверх, а там – лишь Закон, Великий Закон, луна и Он.
Кэрол больше нет.
Я стоял в своей комнате, открытые окна были иссиня-черными, как ночь.
Я держал в руках стакан виски и полоскал рот от крови.
Я поднес к губам карманный диктофон «Филипс»: – Сегодня 30 мая 1977 года, нулевого года. Лидс. Я вернулся к работе…
Я хотел сказать что-то еще, еще немного, но слова не слушались меня, поэтому я нажал на «стоп», подошел к комоду, открыл нижний ящик и уставился на все маленькие кассеты в маленьких коробочках, с аккуратно подписанными датами и адресами, похожие на мою юношескую библиотеку, на моих Джеков-Потрошителей и докторов Криппенов, на Седдонсов и Бака Ракстона. Я достал одну из них наугад (так, по крайней мере, мне хотелось бы думать) и лег на спину, закинув ноги на грязные простыни, глядя на старый-престарый потолок. Комната наполнилась ее криками.
Я проснулся один раз, в темной сердцевине ночи, и подумал: а что, если он жив?
* * *
Звонок в студию: В течение последних двух-трех десятилетий криминалисты в США предпринимали систематические попытки измерить и проанализировать рост преступности, вычислить ее темные цифры…
Джон Шарк: Темные цифры преступности?
Слушатель: Ну да, темные цифры, но есть количество преступлений, о которых не было заявлено в правоохранительные органы, или которые остались нераскрытыми. Проведя систематическое исследование преступлений, совершаемых на сексуальной почве, доктор Раазинович обнаружил, что до сведения полиции доводится не более пяти случаев из ста.
Джон Шарк: Какой кошмар.
Слушатель: В 1964 году он предположил, что полностью раскрытые преступления, виновники которых были наказаны, составляют не более пятнадцати процентов от общей массы совершенных.
Джон Шарк: Всего пятнадцать процентов!
Слушатель: И это в 1964 году.
Передача Джона Шарка
Радио Лидс
Вторник, 31 мая 1977 года
Глава третья
Отдел убийств Милгартского полицейского отделения.
Радкин, Эллис и я.
Время – начало седьмого утра. Сегодня вторник, 31 мая 1977 года.
Мы сидим вокруг большого стола, барабаня пальцами по столешнице. Телефоны молчат.
Через двойные двери входят заместитель начальника полиции Джордж Олдман и начальник уголовного розыска Ноубл, они кидают на стол две большие желтые папки.
Инспектор Радкин щурится на верхнюю и вздыхает:
– Да сколько же можно, черт их возьми.
Я читаю: Престон, ноябрь тысяча девятьсот семьдесят пятого года.
Черт.
Я знаю, что это значит:
Два шага вперед, шесть шагов назад -
Ноябрь 1975: еще никто не забыл стрэффордскую перестрелку, все сыты по горло внутренними расследованиями, Питер Хантер и его свора принюхиваются к нашим задницам. Сотрудники окружного полицейского управления Западного Йоркшира – спиной к стене, заткнув глотки, если ты понимаешь, что не нужно плевать в колодец, кусать руку, которая тебя кормит и т. п., Майкл Мышкин идет на дно, судья выкидывает ключ.
– Клер Стрэчен, – бормочу я.
Ноябрь 1975: ВСЕ НАЧИНАЕТСЯ ПО НОВОЙ.
Эллис не въезжает.
Радкин собирается его просветить, но влезает Джордж:
– Как вам известно, Клер Стрэчен, ранее судимая за проституцию, была найдена изнасилованной и избитой до смерти в Престоне в ноябре 1975 года. С тех пор прошло почти два года. Тогда к нам сразу же приехали ребята из Ланкашира, чтобы ознакомиться с делом Терезы Кэмпбелл, а Джон и Боб Крейвен ездили к ним в прошлом году, после убийства Джоан Ричардс.
Я думаю: они оттесняют Радкина от дела. Интересно, почему?
Я смотрю на него, он кивает, изо всех сил пытается участвовать в разговоре.
Но Олдман ему не дает:
– Короче, я не знаю, что вы там себе думаете, считаете ли вы Клер Стрэчен частью этой цепочки или нет, а мы снова поедем в Престон и выясним все подробности этого чертова дела.
– Только время терять, – вставляет наконец Радкин.
Олдман багровеет, Ноубл – темнее тучи.
– Простите, сэр, но мы с Бобом провели там в прошлый раз два дня – два, да? – и я вам точно говорю: это другой. Хотел бы я, чтобы это был один и тот же, но увы.
– Вы хотели бы, чтобы это был один и тот же? Что вы хотите этим сказать? – заблеял Эллис.
– Он оставил кучу улик, мать его. Я просто поражаюсь, что этого мудака до сих пор не взяли.
Ноубл хмыкает, всем своим видом говоря: это же Ланкашир, что там говорить.
– А почему вы так уверены, что это не он? – спрашивает Эллис.
– Ну, для начала он ее изнасиловал, а потом еще и вставил ей в задницу. Оба раза кончил, хотя, глядя на нее, я просто не понимаю, как ему это удалось, мать его.
– Уродина?
– Не то слово.
Эллис с полуулыбкой сообщает всем то, что мы уже и так знаем:
– Тогда это не наш паренек, на него это совсем не похоже.
– Да ему все равно, что трахать, лишь бы дырка была, – кивает Радкин.
– Что-нибудь еще? – спрашиваю я.
– Ага, значит, сначала он с ней как следует поразвлекся, а потом стал прыгать по ней, пока у нее не лопнула грудная клетка. Веллингтоны десятого размера.
Я смотрю на Олдмана.
Олдман улыбается.
– Ну что, закончили?
– Да, – говорит, пожимая плечами, Радкин.
– Это хорошо, потому что опаздывать вам не стоит.
– А-а, твою мать.
– Альф не любит, когда его заставляют ждать.
Альфред Хилл, начальник уголовного розыска ланкаширской полиции.
– Опять я? – спрашивает Радкин, оглядывая комнату.
Ноубл указывает на Радкина, Эллиса и меня:
– Вы трое.
– А что со Стивом Бартоном и ирландцем?
– Потом, Джон, потом, – говорит Олдман, вставая.
На стоянке Радкин швыряет Эллису ключи.
– Садись за руль.
Эллис от радости вот-вот кончит прямо в свои портки.
– Всегда пожалуйста, – отвечает он.
– А я пока вздремну, – говорит Радкин, садясь на заднее сиденье «ровера».
Солнце светит. Я включаю радио.
Пожар в ночном клубе «Кентаки» – двести жертв, пятеро обвиняются в убийстве капитана Найрака), двадцать один цветной подросток арестован в связи с серией уличных краж на юго-западе Лондона, двадцать три миллиона телезрителей смотрят Королевский конный кубок.
– Вот придурки, – смеется Эллис.
Я опускаю стекло и высовываю голову навстречу ветру. Мы набираем скорость и выезжаем на шоссе М62.
– Ты хоть знаешь, как ехать-то? – кричит с заднего сиденья инспектор Радкин.
Я закрываю глаза. Всю дорогу играли «1 °CС» и «ELO».
Где-то посреди поросших вереском пустошей, я внезапно проснулся, словно меня кто-то толкнул.
Радио молчит.
Тишина.
Я смотрю на легковушки и грузовики справа и слева от нас, на равнину за обочиной. Мне трудно сосредоточиться на чем-то другом.
Радкин просовывает голову между сиденьями.
– Ты бы видел, что тут творилось в прошлом году, в феврале, когда мы ездили к ним с Бобом Крейвеном. Попали в буран. Видимость – два метра. Жуть, мать твою. Я тебе клянусь, мы их слышали. Пересрали, бля, до смерти.
Эллис на секунду отрывается от дороги и смотрит на Радкина.
– А Альф Хилл был одним из главных, да? – спрашиваю я.
– Ага. Он первый ее допрашивал. Это его ребята нашли кассеты и все такое.
– Твою мать, – присвистывает Эллис.
– Ненавидит ее больше, чем Брейди.
Мы пялимся на вересковые пустоши, солнечный свет отливает серебром, темные пятна нежданных туч, могилы без крестов.
– Этому, бля, конца не будет, – говорит Радкин, откидываясь на спинку сиденья. – Никогда.
Время – половина девятого. Мы въезжаем на стоянку главного ланкаширского полицейского управления в Престоне.
Инспектор Радкин вздыхает и надевает куртку.
– Охренеем от скуки.
В здании Радкин говорит с дежурным полицейским, а мы обмениваемся рукопожатиями, передаем приветы и поднимаемся по лестнице в кабинет Альфа Хилла.
Сержант в форме стучит в дверь, мы входим.
Начальник уголовного розыска Хилл – невысокий мужичок, похожий на старика Стептоу после бурно проведенной ночи. Он кашляет в грязный носовой платок.
– Садитесь, – говорит он, отплевываясь в свою тряпку.
Никто не подает никому руки.
– Вот вы и вернулись, – криво улыбается он Радкину.
– Ага, прямо как бумеранг.
– Я бы так не сказал, Джон, я бы так не сказал. Мы вам всегда рады.
Радкин подается вперед.
– Есть что-нибудь новенькое?
– По Клер Стрэчен-то? Нет, что-то ничего не припоминаю.
Он снова начинает кашлять, снова вынимает платок и, наконец, говорит:
– Вы очень заняты, я знаю. Так что давайте приступим прямо к делу.
Мы встаем и все вместе направляемся по коридору, как я предполагаю, в их отдел расследования убийств. Справа и слева от нас закрываются двери.
Большая комната с большими окнами и видом на холмы. Я уверен, что у них тут бывали Бирмингемские террористы.
Альфред Хилл открывает ящик шкафа.
– Прямо как вы ее и оставили, – улыбается он.
Радкин кивает.
Помимо нас в комнате сидят несколько следователей без пиджаков и курят под надзором своих мертвецов, глядящих на них с желтеющих фотографий.
Их дела. Они смотрят на нас так, как мы смотрели бы на них.
Хилл поворачивается к какому-то усатому толстяку и говорит:
– Это – ребята из Лидса, приехали ознакомиться с делом Клер Стрэчен. Если им что-нибудь понадобится, поможешь. Сделаешь все, что попросят.
Мужчина кивает и докуривает свою сигарету.
– Обязательно загляните ко мне, когда поедете, ладно? Обязательно, – говорит Альф Хилл, выходя обратно в коридор.
– Спасибо, – говорим мы хором.
Он уходит, Радкин обращается к толстяку:
– Слышал, что он сказал, Фрэнки? Так что давай, принеси-ка нам газировки или чего-нибудь холодненького. И оставь свои папиросы.
– Отвали, Радкин, – ржет Фрэнки, кидая ему пачку «Джей-Пи-Эс».
Радкин садится, поворачивается к нам с Эллисом и говорит:
– За дело, ребята.
Клер Стрэчен: в ее двадцать шесть ей можно дать шестьдесят два.
Опухшая и затраханная еще до того, как он до нее добрался.
Дважды замужем, двое детей в Глазго.
Предыдущие судимости за проституцию:
Полностью разложившееся существо, как сказал судья.
В конце концов попала в ночлежку Св. Марии, где жила с такими же, как она, проститутками, наркоманами и алкоголиками.
В четверг, 20 ноября 1975 года Клер вступала в половую связь с тремя мужчинами. Полиции удалось установить личность только одного из них. И исключить его из списка подозреваемых.
Утром в пятницу, 21 ноября 1975 года Клер была мертва.
Исключена.
С ботинком во влагалище и плащом на голове.
Я смотрю на Радкина и говорю:
– Я хочу поехать в ночлежку, а потом к гаражам. Эллис перестает писать.
– Зачем? – вздыхает Радкин.
– Не могу себе всего этого представить.
– Вот и не надо, – говорит он, туша сигарету.
Мы говорим дежурному сержанту, куда направляемся, и выходим на стоянку.
Фрэнки бежит, задыхаясь, за нами следом.
– Я вам помогу.
– Да ладно, не надо, – говорит Радкин.
– Начальник говорит – надо. Типа проявить гостеприимство.
– А заодно и пообедать, да?
– Думаю, можно что-нибудь сообразить, ага.
– Чудненько, – улыбается Радкин.
Эллис кивает, как будто мы, бля, замышляем что-то запретное.
А меня тошнит.
Ночлежка Св. Марии оказалась в двух шагах от Престонского полицейского отделения. Заведению – сто лет в обед.
На стене над входом написано: Кровь и Огонь.
– Кто-то из прежних сотрудников еще работает? – спросил я Фрэнки.
– Сомневаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28